Текст книги "#на_краю_Атлантики"

Глава шестая

2013 год, февраль

В конце свидания Сергей и Вера расстались в душном вестибюле метро. И это как-то принизило переживания от встречи, словно присыпало их порошком. Все вокруг казалось обыденным и суетливым – рев приближающихся поездов, снующие туда-сюда равнодушные люди с отстраненными лицами. Как можно было испытывать возвышенные чувства, когда сама жизнь была совсем не такой: она проходила в безоконной подземке, построенной когда-то от безысходности, в крупном городе, где каждый человек был не более чем муравьем, мчащимся от работы до своей норки.

Но Сергей вошел в вагон и закрыл глаза. Образы в воображении туманились, растекались и перевоплощались в стройную зеленоглазую девушку, чья озорная улыбка навсегда приковала его к себе – он уже это, кажется, понял и, кажется, совсем не сопротивлялся. Он более не замечал ни шума поездов, ни толкающихся пассажиров. Когда внутри тебя целый мир, он заполоняет все вокруг.

Лишь только Сергей приехал домой, как открыл компьютер и заглянул на сайт знакомств. Он просматривал свои сообщения. Какой же глупец! Своей однокласснице он ничего не отправил – ни слова. По ошибке отправил сообщение незнакомой Вере, и сам же ее подозревал в обмане! Все объяснялось так просто, так легко, как и должно было объясняться. Это, верно, провидение, не иначе, толкнуло его под руку, так что он зашел не в тот профиль и не той девушке отправил сообщение. Ведь новая Вера, обаятельная интеллектуалка, ни в какое сравнение не шла с богемной одноклассницей. И если до этого мгновения червь сомнения как-то сдерживал поток чувств, подобно плотине, то теперь влюбленность нахлынула на него с безудержной силой, срывая на своем пути все преграды опасений и предосторожностей. Он отдался власти этого потока, он боготворил Веру – игривую, ласковую, добрую, умную Веру, – и в этом вихре не было места анализу, рассудку, губительным доводам, которые, дай им только волю, любое чувство убьют свои нечеловеческим холодом.

Так все и понеслось, и завертелось, и закружилось с тех пор. Все отступило на второй план: другие интересы, работа, друзья, коллеги, книги, учеба – все оттенилось, поблекло и слилось с серым. Она одна была ярким пятном на полотне жизни, она одна волновала грудь. Весь февраль они прятались в кафе и музеях, пока наконец Вера не согласилась поехать к нему в Подмосковье и остаться ночевать.

Наступил март. Снега в столице сошли рано, обнажая черную землю, зиявшую, словно раны на теле города. Голые деревья грязными тонкими нитями разрезали небосвод. А все-таки, несмотря на эту тоскливую обделенность, в воздухе разлилась приятная весенняя сырость, теплота и вместе с ней – столь чистое, по-юношески искреннее обещание перемен. И хотя это случалось каждый год, и никого уже нельзя было удивить весной, и все уже прекрасно знали, что она недолговечна и что ощущения эти эфемерны и развеются словно дым спустя месяц, и будет лето, и осень, и опять все помертвеет зимой, – все равно Сергей и Вера вдыхали этот аромат, закрывая глаза от наслаждения. Все кажется случившимся в первый раз – даже оборот Земли вокруг Солнца, – когда ты влюблен по-настоящему.

Они гуляли на Патриарших прудах. Прямоугольный пруд еще не освободился ото льда, но лед истончился, весь почти вытек, и в небольшой проталине плавали умиротворенные утки, рано вернувшиеся после зимовки.

– Послушай, Вера, мне кажется, нам нужно уехать отсюда, – сказал он ей вдруг, поворачивая ее к себе, лицом к лицу, и обнимая за тонкую талию.

– Уехать? – засмеялась она, не воспринимая его слова всерьез. Короткие волосы ее разметало по лицу порывом теплого ветра. – Но зачем? Тебе не нравится Москва?

– С тобой я готов уехать на другой конец света. Ты же знаешь.

– Нет, я этого еще не знала. – Она помотала головой, а потом с озорством добавила: – Теперь знаю.

– Давай отправимся в путешествие. Я поговорю с заведующим, возьму отпуск внепланово, ты тоже. Алексей Викторович невероятный человек, умнейший как врач, как человек тоже мудрый. Думаю, он поймет, войдет в положение. Ему шестьдесят лет, но…

– А куда мы поедем? – перебила его Вера, которой не терпелось узнать про его планы насчет себя, а не слушать про его работу.

– В Египет, Турцию, куда угодно.

– В Турции еще холодно.

– Тогда Египет.

– Но…

Что-то в лице Веры смутило его, какое-то едва уловимое колебание. Но Сергей быстро забыл о нем, вернувшись к главному. Мужской его ум любил прямоту и не выдерживал оттенки чувств.

– Или Таиланд, – сказал он. – Как ты не понимаешь: весь мир перед нами, я чувствую какую-то необыкновенную свободу ото всего. Мне кажется, мы как вольнолюбивые птицы – можем построить любую жизнь, любое будущее, полететь в любую точку света. Это, наверное, смешно. Звучит глупо. Кажется, всегда я был прагматиком, экономил, откладывал все на потом. На ипотеку, потом на досрочное погашение. Но что же остается для нашей с тобой мечты? Одни счета в банке? Где наши воспоминания, где наши впечатления? А ведь именно сейчас они будут самыми сильными, они отпечатаются в памяти навсегда. Когда ты так яростно влюблен, невозможно считать бумажки и откладывать жизнь на потом.

– Но ты правда хочешь поехать именно сейчас? Мы ведь так мало знаем друг друга.

– Я о тебе все узнал. Двадцать шесть лет, работаешь аналитиком в банке. Много читаешь, можешь провести бесплатную экскурсию по Третьяковке и Пушкинскому музею.

Вера засмеялась, но все равно зарделась: как так можно было согласиться? Разве предлагают совместную поездку, когда отношениям всего месяц?

– У меня еще никогда такого не было, чтоб так быстро – и поехать вместе в другую страну.

– Тогда это будет в первый раз.

Она хотела было что-то возразить, но образ жаркого Египта с огромными пирамидами или Таиланда с его тропическими зарослями встал перед глазами туманной дымкой. Она почти не видела мир, была за границей два раза. Обычно все их обсуждения с подругами длились по полгода, все были нерешительными, многие отказывались в итоге. А здесь – так быстро нырнуть, без раздумий, просто сделать, и все – это ли не счастье, это ли не новизна чувств, это ли не обновление всего организма? Его возвышенные и полные какой-то истинно мужской силы и упорства слова покорили ее. Сергей словно учил ее чему-то новому и неизведанному, заставлял переворачивать страницы жизни с невероятной скоростью, против ее воли, против ее зазубренного плана. Но какие то были страницы! Это был Затерянный мир, страна снов и потаенных мечтаний. Ради их красок и завораживающих рисунков можно было рискнуть всем.

– Хорошо, – сказала она так просто. – Давай поедем.

Но когда вечером она, захваченная порывом, позвонила матери, та всполошилась.

– Ты его знаешь всего месяц! К чему такая спешка? А вдруг он что-то сделает с тобой за границей?

– Мама! – с жаром воскликнула Вера.

– Сколько историй таких было, – говорила Татьяна Викторовна. – Ты такая красивая и молодая девочка. Я боюсь, чтобы он с тобой ничего там не сделал. Все-таки это как-то подозрительно. Обычно поездки предлагают, когда уже хорошо знают друг друга, когда живут вместе. Да ты еще и познакомилась с ним в интернете. Мало ли…

– Мама, ну перестань, – сказала Вера, но уже не так уверенно. Зерно сомнения опустилось в почву мыслей и начало медленно впитывать влагу доводов. «Как все-таки сильны слова родителей, как они пленяют ум, логику, волю даже взрослого и полностью независимого человека», – сразу же подумала про себя Вера. Поэтому она все-таки сказала: – Я буду осторожна, не переживай. Но он правда не сделает ничего плохого. Мне кажется, я его всегда знала. Он как плод моего воображения – совершенен во всем.

– Таких людей не бывает.

– Я знаю. Но он совершенен для неидеальной меня.

– Разве ты не идеальная? – возмутилась мать, для которой замечание о недостатках дочери прежде всего было камнем в ее собственный огород. А затем, подумав, добавила: – Ну капризная, бывает. Взбалмошная, конечно. Своенравная.

Вера засмеялась.

– Спасибо за похвалу.

– Что есть, то есть, – закончила ворчливо мать.

Вера повесила трубку и откинулась в кресле, мечтательно покручиваясь на нем. Взбалмошная, своенравная, капризная, жесткая порой – но он любил ее такой, это ли не бесконечное счастье? Ей казалось, что Вселенная решила загладить годы неудачных отношений, унижений, оскорблений, слез и подарила ей многодневный праздник, пропитывающий все существо восторг, имя которому было – Сергей.

Через неделю наступили новые выходные, Сергей приехал к Вере, чтобы увезти ее в Подмосковье на автомобиле. Весь день моросил легкий, но неприятный дождь, и вроде бы зонт был не нужен, и никто его не брал. Поэтому дождь попадал на головные уборы и лица прохожих. Он размачивал грязную землю и серый рыхлый снег, смывал с асфальта реагенты, рассыпанные давно по улицам, словно со всею своею грустною силою приближая весну – мокрую от слез, теплую от сырости, унылую от блеклости природы.

Все было ничего в их отношениях, все было прекрасно, головокружительно даже, вот только Вера никогда не звонила ему первой, словно совершенно забывая о его существовании. Иногда он специально тянул до последнего, но все-таки не выдерживал и сам звонил ей. А уж если Сергей звонил Вере, когда она была на работе в банке, то ему казалось, что она отвечает не ему, а коллеге – голос ее был невыразительным, как у робота, лишенным красок и эмоций. Она словно не радовалась его звонку, будто не испытывала к нему и доли того обожания, что испытывал он сам по отношению к ней.

Казалось, ей было все равно: позвонит он или нет, приедет за ней или нет, отправятся они в путешествие или нет. Но потом наступал вечер, они встречались, проводили бессонную ночь вместе, засыпали в объятиях друг друга, он вдыхал запах ее волос, она ему пела песни на английском, столь забавно не попадая в ритм, и она была так тепла, так добра, так женственна, что казалось, он все себе придумал, оговорил ее. Что за перемены в ней происходили? Быть может, он чего-то не знал? Могло ли так быть, что она просто хотела выйти замуж и не испытывала к нему глубоких чувств?

Сергей вышел из машины и пошел по направлению к дому Веры, где она снимала квартиру вместе с подругой. Огромная лужа перегородила ему проход, и он, чертыхаясь, пошел в обход дома, где и увидел тонкую девушку в голубом пальто. То было пальто Веры, элегантное пальто, но почему оно было на другой девушке? Это наверняка была не Вера – ведь она о чем-то переговаривалась с молодым мужчиной, который стоял слишком близко от нее. Настолько близко, что она, должно быть, чувствовала его дыхание на своем лице.

На мгновение ему показалось, что она была недовольна и отчитывала его, а он ухмылялся в ответ и говорил что-то дерзкое. Его неразборчивый бас громыхал над безлюдным двором с детскими площадками. Сергей подошел чуть ближе, чувствуя, как сердце колотится внутри. Лицо его натянулось, как резина, и он не понимал, не мог вместить в себя происходящее. Вне сомнений, то была Вера. Они, казалось, не замечали Сергея. Вдруг мужчина с некрасивыми кривыми скулами развернулся и зашагал прочь, так и не обратив внимания на Сергея. Вера смотрела ему вслед, кусая губу.

– Кто это был? – раздался хриплый голос Сергея. «Значит, я сильно волнуюсь, раз внезапно охрип», – пронеслось в голове у него. Он знал, что натянутое лицо, сдвинутые брови – все это его не красит, но ему было все равно, на него нашло какое-то отупение.

Вера вздрогнула и быстро обернулась к нему. Глаза ее, большие и обрисованные веером ресниц, смотрели на него не испуганно, а изумленно.

– Ты приехал? – сказала она машинально. – Это так, знакомый один. Он все набивался мне в ухажеры когда-то. А потом забыл, встречался с кем-то. Сейчас снова вспомнил. Как его девушка бросит, так он пытается меня пригласить погулять с ним. Я ему все сказала о нас, не переживай. Я сказала, что у меня серьезные отношения, которые я ни на что не променяю.

Последняя ее фраза, сказанная непривычно торопливо, прозвучала так, словно она оправдывалась. Значит, чувствовала за собой вину, – вмиг решил Сергей. Неужели этим все объяснялось: она была то холодна, то горяча, потому что был кто-то еще, с кем она не могла развязать отношения?

– Это точно так? – спросил он, но лицо его расслабилось в тот же момент, как он это сказал, брови разгладились, он совладал со своей ревностью и гневом, и Вера сама смотрела на него уже без опасений, без изумления: легко, просто, искренне. Он взял ее тяжелую сумку с вещами, и они зашагали к машине.

– Конечно точно, – она улыбнулась. – Ты же знаешь меня, я бы не стала никому морочить голову. В этом нет никакого смысла. Я хочу настоящих партнерских отношений, когда смотришь в одну сторону, строишь совместные планы на будущее. Все по-серьезному, все по-взрослому. Ведь мы уже не дети. Я не терплю двусмысленности.

Голос ее теплел, потому что она видела, что Сергей быстро оттаял и забыл об увиденном.

Но когда они сели в машину, она вдруг передумала и спросила немного обиженно, не по возрасту обиженно:

– Скажи, неужели ты совсем не ревнуешь?

Сергей взглянул на нее, и его взор пленил Веру.

– Ты знаешь, Вера, я не ревнивец.

– Но почему? Все люди ревнивы, я в том числе.

– А вот это плохо.

– Почему? – спросила Вера бесхитростно.

– Потому что ревнивец приписывает свои желания партнеру. Если ты ревнуешь, значит, сама способна на измену. Поэтому я не ревную тебя.

– Ничего подобного! Я не способна на измену.

– Хотелось бы в это верить, – Сергей загадочно посмотрел на нее. Он чуть качнул подбородком, словно сомневаясь в ней.

– Но все-таки ты со мной, значит, веришь мне? – спросила она.

– Конечно верю. Более того, я думаю, ты еще очень молода и ко многим вещам, к которым я пришел, еще придешь, нужно только время. В твои годы я во многом мыслил так же, как и ты.

– Что ты имеешь в виду? Что я глупее тебя? – возмутилась Вера.

Сергей засмеялся и включил двигатель. Машина тронулась.

– Я совсем не это имею в виду.

– Тогда что?

– Вот, например, твой вопрос про ревность. Это ведь не ты задала мне этот вопрос. В тебе говорил чужой голос. Голос стереотипов, набранных из книг, фильмов, сериалов, а главное, из твоих предыдущих отношений. Ты рассказывала мне про своего немного неадекватного бывшего… Проблема в том, что та модель, модель тех разрушительных отношений, еще сидит у тебя в голове, против твоей воли. И эта фраза прилетела оттуда. Если ты хочешь строить новые отношения, тебе необходимо уходить от модели старых. У нас все будет по-другому. Мы будем относиться друг к другу с уважением и не будем искать поводы придираться.

– Ах вот оно что! – воскликнула Вера. Ей хотелось возразить ему, объяснить, в чем он был не прав. Но вместо этого она задумалась, и это было видно по напряженным скулам, опущенным уголкам губ и отстраненному взору, который она бросала на пролетающие за окном машины улицы.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил он.

– Что я думаю? – повторила Вера. – Я думаю, что это будет очень интересно. Пока мне нравится все, что ты говоришь.

– Кстати, по поводу отпуска, давай поедем на месяц позже. Я поговорил с Алексеем Викторовичем, он сказал, что в этом месяце ряд серьезных операций, и мне как хирургу важно не пропустить их. Это хорошая возможность для профессионального роста. Ты же знаешь, я его очень уважаю, таких специалистов у нас в стране по пальцам можно перечесть.

Опять заведующий всплыл в разговоре, мелькнуло у Веры в мыслях. И тут она уже не отнекивалась, не была рассеянной, она сосредоточенно его слушала, пытаясь понять, насколько ее любимый был зависим от чужого мнения. Собственнические инстинкты вспыхнули в ней, щеки покрылись едким румянцем. Она не хотела, чтобы кто-то встревал в их отношения, указывал ее мужчине, как ему поступать. Никто. Кроме нее самой.

Самое смешное было то, что в душе Вера сама же чувствовала, что не имеет права так думать, не имеет права требовать от мужчины подчинения ей, молодой девушке, иначе Сергей не был бы мужчиной, которого она уважает, но… в нее словно вселялась другая сущность – опять-таки все стереотипы мира, собранные воедино, как концентрированный яд. Они жгли ум до тех пор, пока она не начинала говорить Сергею то, что придумали задолго до нее другие.

– Так значит, он для тебя главнее всех, этот Алексей Викторович? И его мнение важнее моего?

Сергей засмеялся.

– Как тебе такое пришло в голову? Вот видишь, опять это не ты говоришь. Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Знаешь, что ты мне дороже всех. Так зачем так ставить вопрос? Для любого мужчины важнее всего его женщина. Это, по-моему, все знают. Почему тебе все хочется довести до какого-то спора, до ссоры?

Они действительно ссорились чаще, чем можно было, ведь их отношения были еще столь свежи, – а все из-за желания Веры во всем видеть источник нелюбви к себе, источник раздора, но это пока успел заметить из них только Сергей. Вера никак не могла привыкнуть к тому, что для него сексуальная жизнь не была на первом месте – если бы так было, то он бы, как и другие, окунулся бы в нее с головой, в эту самую жизнь. Но поскольку его занимали интеллектуальные вещи настолько, что он забывал зачастую о приемах пищи, то уж тем более он все время забывал и об этом, а Вере же чудился в этом упрек ее красоте, она ощущала себя нежеланной и все выговаривала ему. Но как можно было ощущать себя таковой, когда он каждый свободный вечер проводил с ней?

– Ясно, – сказала Вера, закусив губу. Он продолжал учить ее. И хвалил, и признавался в любви, и критиковал одновременно, и это сочетание было не совсем приятно ей, словно еще оставался вопрос о том, насколько сильно он любит ее. – А тебе никогда не приходило в голову, что порой событие крайне неприятное порождает событие небывалой красоты? Гнев и страсть словно высвобождают искренние чувства, что идут от самой души, и человек всего лишь только средний такое отвращение вдруг испытывает к уродству жизни, что сам преображается, растет, очищается, становится больше других, больше себя…

Вдруг Вера заметила, что они ехали по Ленинградскому проспекту.

– Но, Сережа, по-моему, ты перепутал маршрут в навигаторе. Мы едем в другую сторону.

Сергей молчал, загадочно улыбаясь и не глядя на нее.

– Сережа, куда мы направляемся? – взволнованно спросила Вера.

– Кое в какое другое место. Я передумал сегодня ехать ко мне. Скоро узнаешь.

Ей стало не по себе, она напряженно вглядывалась в его лицо, в улыбку, полную интриги, но вдруг страх отступил, словно она сказала себе, что нужно верить, раз она влюблена по-настоящему, и будто от одного ее слова самой себе – как от поднятого затвора – верить стало можно, и опасность ушла.

Мимо уже не проносились, но медленно проплывали сталинские дома, геометрически выверенные улицы, высокие окна, фасады с лепниной, просторные скверы с фонтанами, которые уже через два месяца наполнятся восхитительной зеленью. Сталинская Москва всегда внушала Вере какой-то неясный трепет – благоговение перед противоречивой эпохой, полной трудовых и боевых подвигов, и тревогу от воспоминания, сколь тяжела была жизнь простых людей в те десятилетия.

Она еще не знала, что скоро будет вспоминать это мгновение и думать, что это была ее последняя счастливая весна! Будет спрашивать себя, почему жизнь не может быть столь же выверенной, упоение ею – бесконечным, а радость – незыблемой, как эти совершенные районы, скверы, как эти прочные дома…

Глава седьмая

2020 год, апрель

В Германии установился щадящий режим – щадящий для простых работников, но беспощадный для малого бизнеса. Все компании, какие могли, перешли на удаленную работу. Рестораны, гостиницы, салоны, торговые центры, школы – все закрылось. Между тем можно было гулять, ходить в парки, леса, но не шумными компаниями, а семьями. Кому-то казалось, что ограничения и трудности, связанные с пандемией, лишь косвенно влияют на образ жизни: можно было отучиться от готовой еды или заказывать доставку на дом, можно было научиться стричь волосы, купить бритвенный станок для мужа или сыновей, научиться делать маникюр и педикюр, заказывать одежду онлайн, заниматься йогой тоже онлайн, совмещать обучение детей и работу – все, все можно было перетерпеть, нужна была лишь недюжинная сила воли. Трудности эти можно было назвать почти незаметными, оттого с ними было легко смириться, принять их, внедрить в свой уклад и не протестовать, и, что бы ни говорил здравый смысл, нужно было не раскрывать свой рот, не извлекать из него слов.

Йохан не был среди этих людей. И дело было не только в том, что в его понимании логика происходящего все больше расходилась с тем, что подсказывала ему простая медицинская логика. Дело было в том, что он тосковал, тосковал безмерно, безотчетно. Никакая воля не могла сжать и уменьшить его тоску. За последние два года он так привык к семейной жизни, так привык не быть одиноким, быть нужным, быть любимым, в конце концов, что стены дома, ставшего вдруг огромным, давили на него. Они словно напоминали ему о том, в чем он был не прав, напоминали ему о его просчете с билетами.

Он лежал на диване в гостиной после работы, вперив взгляд в белый потолок с точечными светильниками. Целый мир, казалось, уменьшился и перестал иметь значение. Все вокруг: каждая комната дома, каждая улочка поселка, леса за ним – заполнилось его беспредельным переживанием, тревожным волнением, не поддающимся уразумению. В голове крутилась обида Юли, ее тон, раненый взгляд. Каждый день они созванивались, но она, кажется, все еще не могла смириться с тем, что он сглупил.

Да, как еще можно было назвать его нежелание менять билет, когда она так просила его, будто ведомая женской интуицией? А теперь между ними пролегали моря и океаны. Моря и океаны, которые не переплыть, не перелететь. Как странно было видеть Юлю, слышать ее голос через экран телефона – и не иметь возможности дотронуться до ее волос, взять ее за руку, обнять и поцеловать. Он так этого хотел! А она сердилась на него, была жестока к нему, не представляя, как ему было невыносимо, и Йохан не мог рассказать ей об этом – только не он, всегда опора для семьи, а не источник трудностей.

Вдруг поток его мыслей был прерван вибрацией телефона. Йохан чуть повернулся на диване и взял телефон, лежавший на полу. Это звонила мать.

– Чем занимаешься? – спросила Грета.

– Чем-чем… Схожу с ума.

– Из-за чего?

– Как обычно. Из-за разлуки с семьей.

Грета вздохнула. Как человек великодушный, она приняла иностранную невестку вместе с дочерью и не испытала даже тени ревности к ней. Но она не могла до конца постигнуть, как эта русская женщина смогла установить такое неограниченное влияние на взрослого успешного умного мужчину, ее любимого сына. Она часто говорила Кристиану, что Юля имела почти колдовскую силу над ним, а плохо это или хорошо – было неясно, и время еще покажет смысл этих отношений. Муж лишь смеялся над ее словами, не принимая их всерьез.

– Может быть, приедешь к нам? – спросила она неуверенно. – Я ужин готовлю.

– Нет, мы ведь закрыли этот вопрос. Я работаю с людьми, контактирую, это слишком опасно. Не хочу, чтобы вы заразились. – Хотя умом он понимал, что заразиться придется всем, но тут же забывал об этом, лишь только речь заходила о его близких.

– Да, конечно, это все верно. Но мне так жалко тебя! Совсем один – ни друзей, ни семьи.

– У меня есть моя работа. И с Юлей мы созваниваемся каждый день.

– А сегодня созванивались?

– Нет еще… но…

– Так может, им прилететь к тебе? Ведь есть же вывозные рейсы через континентальную Испанию.

– Мама, мы уже обсуждали это, – сказал Йохан, чуть раздражаясь. Грета часто забывала те объяснения, что он давал ей. – Сейчас Катя в безопасности. Я не могу требовать, чтобы Юля везла ее сюда. А если что-то случится и она заразится? В Барселоне, Мадриде, да здесь в аэропорту? Кто будет в ответе?

– А если она сама захочет поехать, ты согласишься? – тут же поймала его на слове Грета.

– Да, – неохотно ответил он. – Скорее всего, да.

– Вот оно что, – сказала Грета, издав сухой смешок.

– Что? – не понял Йохан.

– Значит, ты хочешь, чтобы она так сделала, но не решаешься попросить ее.

– Мама, я взрослый уравновешенный человек, который может контролировать свои желания и свои эмоции. Разве ты ждешь от меня категорических ультиматумов? Разве ты хотела бы, чтобы я таким был в семейной жизни?

– Нет, я, конечно, не жду ничего подобного, – тут же уступила Грета. – Но все-таки я не понимаю этих русских. Юля прекрасный человек, прекрасная мать, но зачем было ехать на Тенерифе? Ведь она не глупая женщина.

– Она не глупая, но как мать она может быть неустойчивой, может бросаться из крайности в крайность.

– Ведь она должна же любить тебя и хотеть вернуться к тебе!

– Что значит любовь друг к другу, когда в мире существует еще и любовь к ребенку… неразумная и иррациональная. – Он хотел еще добавить, что та любовь глубже всех чувств на свете, потому что восходит к каждой капле крови, к генетическому коду, который пронзает все живое, но не стал, решив, что все это лирика, которую не поймут другие, даже мать. Вместо этого он сказал другое: – Очень многое в нас обусловлено биологией.

– Многое, – согласилась неохотно Грета, – но не все. Юлия часто про знахарей что-то говорит, про альтернативную медицину. Все это так… странно в ней. Биология биологией, но всегда есть место простому человеческому выбору, воле рассудка. Юля сама говорила, что не стоит бояться вирусов, что нельзя запирать Катю в четырех стенах. А сейчас именно это и произошло. Здесь у вас дом с садом, возможность гулять, ездить на природу. А там у них – четыре белые испанские стены. Все! Заперты в голой крепости.

– Кто же виноват? Испанские власти, некомпетентные министры, чьи-то ставленники. Министр здравоохранения не имеет отношения к медицине, рисует прогнозы, над которыми все ученые потешаются. Это не Юлина вина. Так же, как и не наша вина, что у нас в правительство пролезают самые неспособные, самые бестолковые и ленивые люди. Все, кто чего-то стоит, идут работать в коммерческие компании или занимаются своим бизнесом. И мы должны теперь без оглядки верить этим людям, которые не имеют ни нашего образования, ни нашего опыта, профессионализма, ни доли нашего ума! Они выводят нас из всего этого водоворота несчастливых событий. А мы будем молчать и не подавать вида, что у нас совсем другое мнение обо всем.

Тут же подключился к разговору Кристиан:

– Народ очнется, начнет протестовать, – сказал он медленным, чуть хрипловатым голосом. – Выйдут на демонстрации, вот увидишь. Мы привыкли к демократии, привыкли верить, что свобода отдельного человека превыше всего. Они не могут за один день отучить европейских людей от этого.

– Страх сковывает разум, – возразила Грета. – Они уже достаточно запугали всех и продолжат запугивать. Никто не будет протестовать, это все беспочвенные надежды.

– Нет-нет, я в это не верю, – сказал Кристиан, – не верю, потому что мы все это уже проходили, и не раз. Все события, вовлекающие массы, начинались с запугивания. Все войны мира, перевороты. Нужен внешний враг, ради которого народ соглашается на жертвы и трудности, объединяется под флагом своего вождя и делает то, что никогда бы не сделал раньше – в трезвом уме и доброй памяти.

– Да-да, – промолвил задумчиво Йохан. – Между тем в Германии самый низкий уровень смертности. В процентном соотношении.

– Постой, Йохан, – перебила сына Грета, которую в их разговоре взволновало совсем другое. – Ты же совсем недавно убеждал нас в том, что все правильно и что мы должны сами просить карантин. Неужели ты встал на сторону отца?

Йохан усмехнулся. Воспоминание о том, как он сам с видом нарочитой мудрости убеждал окружающих в необходимости самоизоляции, на миг спутало слова. Нужно было собраться с мыслями и найти, как возразить не матери, а самому себе, прошлому себе. Как быстро менялось мнение даже у одного человека! Но как это все было собрать вместе и выразить – и к чему сейчас эти рассуждения, до которых не было дела сильным мира сего?

– Я говорил, правда говорил. Но тогда я действительно полагал, что два месяца самоизоляции могут уничтожить вирус, ведь у нас было так мало заболевших. А что мы видим в действительности – полтора месяца взаперти, но вирус лишь набирает обороты, мы не выходим на пологую кривую, мы не выходим на разворот. Даже на Тенерифе, где заболело всего двадцать человек перед карантином, не смогли погасить вспышку вируса. Количество заболевших растет. Мне как врачу это кажется странным.

– Ты же не будешь говорить, что вирус искусственно создан? – сказал Кристиан.

– Нет, я этого не буду утверждать, потому что я лично не видел никаких тому доказательств. Переходные формы вируса не нашли, но это не значит, что их не найдут, а стало быть, еще докажут, что он имеет естественное происхождение. В теории заговора я тоже не верю, это все как-то несерьезно. Но все же есть моменты, которые меня смущают. Более того, я не верю, что летом мы избавимся от вируса.

– Как это? – спросила Грета с испугом. Ведь все они надеялись, что за лето вирус сотрут с лица земли. – Ты думаешь, пандемия продлится до сентября?

– Я думаю, – сказал жестко Йохан, – что до сентября точно и скорее всего намного, намного дольше. И именно это пугает меня больше всего.

Он хотел добавить, что не сможет так долго без Юли, но не сказал ничего, постеснявшись отца. Если до сентября нельзя будет въехать на Тенерифе, станет ли он требовать от нее, чтобы она бросила уединенный оазис, райское место, где не было ни капли опасности, где скоро наверняка разрешат гулять и плавать в океане… ради него, ради континента, ради муравейника, где на каждом шагу чувствовалось едва уловимое, но все-таки вполне осязаемое дыхание инфекции, дыхание смерти? На словах было легко рассуждать о том, что он выше простых человеческих прихотей и эгоизма, но как будет на деле?

В конце апреля на Тенерифе солнце заходит очень поздно. Днем оно застывает на небе огромной пламенной звездой, так что кажется, вечер не настанет никогда. Работа идет медленно, не спеша, будто вместе с солнцем застывает сама жизнь. А затем, после шести вечера, солнце начинает медленно катиться вниз, рассекая облака, озаряя их багровыми, рыжими и желтыми красками, словно кто-то огромной незримой рукой добавил красители во взбитые сливки облаков. Быстрые прохладные ветра прогоняют жару, унося ее в Африку, где ей самое место среди пылающих пустынь и беспощадных лучей солнца. А здесь, на скалистом побережье, где прохладные суровые волны точат высокие берега, жаре не бывать – тут, на Тенерифе, другой климат, другой воздух, он вольный, он не пленяет, не прибивает к земле ни растения, ни животных, ни людей.