Текст книги "Двойка по поведению"

Глава 7

Володя Гриневич никогда не ругался с Зоей Ляховой и даже голоса на нее ни разу не повысил. Она – да, могла, и повысить, и превысить, но никакой ругани это не означало, просто манеры у Зойки были такие.

Однако на сей раз Володя выдал подруге по полной программе. А в ответ получил сверх всякой программы – слова «идиот» и «кретин» в Зойкином лексиконе были едва ли не самыми ласковыми. Под конец никаких слов ей уже не хватило, и она от всего сердца двинула своей мощной дискобольной рукой Володю в грудь, отчего в изрядно накаченной груди мастера спорта по гимнастике чуть ли не вмятина образовалась.

– Ты спятила?! – опешил Гриневич, распрямляя мышцы.

– Это ты спятил! – констатировала Ляхова, потирая кулак.

Физическое воздействие, нелепое до смешного, вдруг разом охладило эмоции, и оба тут же успокоились.

– У тебя нет другого варианта, – веско заявила Зойка. – Ты самый подозрительный, полицейские будут тебя плющить. И что-нибудь обязательно придумают, им ведь обязательно надо кого-то найти.

– Можно подумать, они всегда и всех находят, – буркнул Володя, прекрасно понимая, что Зойка, конечно, права: здесь случай особый.

Убийство в школе – это раз. Убийство в такой школе – это два. Убийство сестры замначальника ГИБДД, пусть даже и бывшего, – это три. Мало того, что Рогова полгорода на уши поставит, так еще и гибэдэдэшники наверняка подключатся. Поэтому работать полиция станет во всю силу и, если реального убийцу не найдет, то постарается кого-то на эту плачевную роль назначить. А самый подходящий он, Владимир Николаевич Гриневич, простой учитель физкультуры, никакими регалиями и знакомствами не прикрытый, но подозрительный уже тем, что спортсмен. Сколько всяких историй рассказано-перерассказано про спортсменов, которые в преступники подались!

Конечно, он сам виноват. Поперся на допрос, или как это называется, совершенно неподготовленным. Не удосужился поразмыслить, с чего это вдруг к нему интерес проявили. Не соизволил пусть на мгновение прикинуть, что вчерашняя его отлучка из школы может кого-то заинтересовать. Не придумал никакого внятного объяснения.

Но ведь он не знал, что Пирогову убили в то самое время, когда он выходил на улицу. Он вообще не знал, что ее убили вчера вечером, и почему-то решил, что ее убили чуть ли не полчаса назад. Ему ведь никто ничего толком не объяснил заранее. Да и кому было объяснять?

Уроки у него начинались не с утра, а после большой перемены, и на подходе к гимназии на его мобильник позвонила Капитоша, заявила, дескать, ему следует прямиком идти в кабинет литературы, который находится в пристройке. Володя очень удивился, спросил, что случилось, но директорская секретарша поспешно отключилась. В вестибюле толкалась куча народа, в основном гимназисты, которых пытались выпроводить сразу несколько учителей, но ребятня что-то взбудораженно обсуждала и упорно не желала расходиться. Об убийстве Володя услышал сразу с нескольких сторон, но без каких-либо подробностей, отчего удивление от звонка Капитоши переросло в изумление. Вот с этим самым изумлением он и нарисовался в кабинете литературы, где его тут же взял в оборот мужик со странно смешливой физиономией по фамилии Горбунов.

Он сообщил, что в связи с расследованием убийства Галины Антоновны Пироговой намерен выяснить, зачем Гриневич вчера отлучался из тренажерного зала и кто ему звонил по телефону. Наверное, Володе следовало тоже задать хотя бы пару наводящих вопросов, а перво-наперво поинтересоваться, с какой стати его в принципе вызвали на разговор, но он растерялся, а от растерянности довольно резко заявил, что имел полное право отлучаться, разговаривать по телефону, и никого это не касается. Вот тогда ему и выдали про время, когда была убита Пирогова, и это время подозрительно совпало с Володиным отсутствием в школе. А еще ему вкратце пояснили, каким образом можно было, воспользовавшись открытым окном в кабинете химии, совершить убийство, отчего Володя совершенно опешил.

Он нес что первое в голову пришло, в принципе понимая, насколько его объяснения нелепы, но ведь он совершенно не задумывался о своем алиби и никогда не был склонен к убедительным импровизам. Закончилось все тем, чем и должно было закончиться, – следователь обстоятельно и не без удовольствия потоптался на Володиной легенде, заверив, что она гроша ломаного не стоит. И тогда Гриневич встал в позу: кто ему звонил и зачем он отлучался из школы – исключительно его личное дело, к Пироговой никакого отношения не имеет, и, если следователю надо, пусть ищет доказательства, а не строит догадки.

Общение с Горбуновым Володю выбило из всякого равновесия, на выходе он едва ли не дверью хлопнул, хотя в душе сознавал: следователь просто делал свою работу, причем вел себя вполне прилично, а во всем надо винить самого себя, вернее, обстоятельства, в которые попал.

Он никак не мог предвидеть эти обстоятельства. И никак не мог о них никому рассказать – слишком дикими, нелепыми и непредсказуемыми по последствиям они были.

Сначала позвонила Саранцева, искала Валеру Мухина. В этот момент Гриневич прилаживал к штанге более легкий диск, вполуха слушая нытье Димы Беляева, дескать, он способен выдержать вес посолиднее.

– Ты, может, и способен, а твои мышцы – нет, – отрезал Гриневич.

Дима вновь принялся что-то возражать, но тут раздался новый звонок, и Володя даже обрадовался – пререкаться с упрямым Беляевым ему совершенно не хотелось.

Голоса в трубке он не узнал, а когда услышал фамилию, весьма удивился. С чего бы вдруг? А потом удивился еще больше, потому как человек очень настоятельно просил его выйти на улицу для серьезного разговора. Ну, очень серьезного и совсем не терпящего отлагательств. Гриневич совершенно не ожидал, что этот человек в принципе может обратиться к нему, учителю физкультуры, и даже встревожился.

Он не просто вышел, а прямо-таки выбежал на улицу и с ходу спросил, что случилось, и услышал такое, отчего сначала обмер, а потом откровенно перепугался. Это был совершенно особый испуг, замешанный не на природной трусости, а на изумлении, на абсолютном непонимании, как следует реагировать на слова и поступки, чтобы реакция эта была правильной и однозначной. А реакция как раз такой и должна была быть – правильной и однозначной.

Володя, конечно, слышал, что люди время от времени попадают в подобные ситуации и воспринимают их по-разному: одни бегут им навстречу, другие – куда угодно, лишь бы подальше. Он немедленно захотел «подальше», но человек, который стоял рядом, не отпускал – в прямом и переносном смысле. Крепко держал за локоть, неотрывно смотрел в глаза и говорил, говорил, говорил…

Наконец он тоже что-то заговорил в ответ, типа того, что это совершенно невозможно, и на это есть масса причин, и вообще подобное предложение никак не согласуется с его принципами, и к этому надо отнестись с пониманием, и… В какой-то момент он вдруг остро осознал, что все его увещевания напоминают жалкий лепет, и мгновенно умолк, насупился, буркнул:

– Будем считать, ничего не произошло, мы вообще не виделись и не общались. Ладно?

– Нет!

Человек еще крепче сжал Володин локоть, сделал резкое движение вперед… Гриневич только успел хватануть ртом воздух, который тут же застрял в горле, вытаращил глаза и так простоял с полминуты, а когда опомнился, кинулся прочь, ощущая на спине прожигающий взгляд.

Нет, он не мог рассказать об этой встрече никому – не то что следователю, но даже Зойке. Особенно сейчас. И дело было не только в принципах, хотя и в них тоже. Володя категорически не хотел огласки, которая ударила бы прежде всего по нему самому, причем ударила бы сильно и одновременно со всех сторон. Как говорится в таких случаях, не бывает дыма без огня, и в дыму уже не разберешь: то ли у тебя украли, то ли ты сам украл.

Но какого лешего Зойка вознамерилась подставить Саранцеву? Как ей такое вообще в голову пришло?! Гриневич, конечно, знал Зойкину решительность, но, рассказав ей о своей беседе со следователем, и помыслить не мог, что она вот так все закрутит.

– Лизавета – это твоя палочка-выручалочка, причем единственная, – сказала Ляхова. – Если полицейские твои звонки проверят, то ее номер определят, поэтому все будет правдоподобно. Второй звонок они, естественно, тоже обнаружат… Но как-нибудь выкрутишься, скажешь, что номером человек ошибся или еще что-нибудь… Я так понимаю, что тот, кто тебе звонил, – въедливо заметила Зойка, – тоже не рвется афишировать встречу с тобой?

– Ну, наверное… – буркнул Володя.

– Значит, у тебя только один выход – алиби, которое тебе Лизавета даст. Иначе полицейские твою тайну все равно вытрясут. Они это умеют. Так что хоть на сей раз мозгами пошевели заранее, если не хочешь правды говорить. Не хочешь? Даже мне? – спросила Зойка с надеждой, впрочем довольно вялой.

– Не хочу. Даже тебе.

– Ну и дурак! – констатировала подруга.

– Сама такая, – мрачно парировал Володя. – А Лиза… это вообще… слов нет! Как она согласилась, а? Или ты ее каким-то образом заставила? – Гриневич посмотрел с подозрением, но Ляхова лишь фыркнула:

– Ничего я ее не заставляла, просто обрисовала ситуацию. Я давно подозревала, что Лизавета – нормальная баба. Оказалось, правда, нормальная.

– И вот просто так решила влюбленной барышней прикинуться?

Ну не мог себе Володя этого представить. Никак не мог…

Он хорошо помнил появление Саранцевой в школе. На первый взгляд, миленькая девочка, за которой не грех и приударить. А уже на второй взгляд всякое желание пропало. Гриневич не любил женщин, которые походили на воспитанниц института благородных девиц, какими он себе их представлял, – подчеркнуто строгих особ с неизменно выверенными словами, жестами и поступками. Эдакие дамы в «мундирах», зануды, не отступающие от своих, подчас совершенно надуманных правил.

Вот именно такой он воспринимал Лизу. И жутко разозлился, узнав о Зойкиной авантюре. И страшно удивился, услышав, что «благородная девица» Саранцева в этой авантюре согласилась участвовать. И растерялся, потому что затеянную Зойкой игру надо было продолжать, а он пока не мог сообразить – каким образом.

– Позвони Лизавете, договорись, как будете в одну дуду дудеть, – распорядилась Зойка. – А то получится, кто в лес, кто по дрова. Все дело загубите.

– Дело… – поморщился Володя. – Глупость и гнусность.

– А ты бы хотел и на ежика сесть, и не уколоться? – язвительно поинтересовалась Ляхова.

…После ухода Зойки Володя примерно час думал, о чем же ему договариваться с Лизой, а потом выбрал самый простой и легкий способ – позвонил по телефону. Телефон, как хороший посредник, позволял каждому оставаться при себе – не надо было встречаться, смотреть друг другу в лицо, следить за жестами, предпринимать некие действия… Вполне достаточно было звуков, которые в любой момент могли прерваться короткими гудками.

Однако Гриневич успел произнести лишь: «Добрый вечер», – и Лиза тут же сказала:

– Володя, самое лучшее, если вы сейчас придете ко мне домой. Обсуждать подобные вещи по телефону не совсем правильно.

Она всегда обращалась к нему на «вы».

– Ну да… конечно… если вы считаете… – пробормотал Гриневич, тоже обращаясь к ней на «вы».

– Запишите адрес. – Прозвучало это так, словно она собралась продиктовать классу домашнее задание.

Всю дорогу он размышлял, по каким же правилам следует играть придуманную Зойкой игру, и у самого порога Лизиной квартиры вдруг сообразил. Раз Лиза решила его облагодетельствовать, то и он проявит себя благородным рыцарем. В конце концов, от него не убудет.

И все же начал он с другого.

– Мне не нравится Зоина затея. Вы себя поставите в неловкое положение.

– Я понимаю, – согласилась Лиза. – Но вы, когда защищали меня от тех ребят из десятого класса, поставили себя в очень сложное положение. Вас никто не заставлял за меня заступаться. А вы заступились. Я вам очень благодарна.

– О господи! Нашли о чем вспоминать, – попытался отмахнуться он.

Ну да, заступился, и весьма жестко, и вполне мог огрести большие неприятности за свои антипедагогические разборки. Но он тогда очень пожалел молоденькую учительницу и очень разозлился на малолетних беспредельщиков. Причем еще не ясно, чего было больше – жалости или злости.

– У меня хорошая память, – сказала Лиза. – К тому же я считаю, что вы очень приличный человек, и потому вам надо помочь. А кроме меня, в данном случае некому.

– Я попытаюсь выкрутиться сам.

– Нет-нет, – воспротивилась Лиза. – Не будьте самонадеянным. Это может плохо кончиться. – Она посмотрела на него, словно на ученика, упорно не желавшего готовиться к экзамену, и добавила: – Я кое-что придумала.

Ее придумка была простой, логичной и при этом такой, что Володя смутился.

– О вас будут сплетничать все, кому не лень, – предупредил он.

– Я умею быть выше сплетен, – с подчеркнутым достоинством ответствовала Саранцева и даже голову гордо вскинула.

Ее голова едва доходила Володе до плеча, и ему вдруг очень захотелось погладить ее по светлым, затянутым в узелок волосам. Но он удержался, произнес с улыбкой:

– Я тоже кое-что придумал. Я стану за вами ухаживать. Ведь это же совсем будет плохо, если ваше чувство останется безответным.

Она мгновение подумала и кивнула:

– Конечно, так будет выглядеть приличнее. Но… если вам это очень сложно… тогда вполне можно обойтись.

– Нет, мне не сложно, – заверил Володя и подумал, что еще утром ему бы и в голову не пришло ухаживать за Лизой Саранцевой, а вот теперь придется.

Глава 8

В какой-то момент Орехову показалось, что ему в уши вставили трещотки, отчего в ушах перепутались все звуки, а в голове – все мысли. Сплошной шум, стрекотание и сумятица.

– Стоп! – скомандовал он, и захлебывающаяся словами Капитолина Кондратьевна Бабенко мгновенно захлопнула рот. При этом ее глаза-бусинки перепуганно уставились вовсе не на Орехова, а на Киру Анатольевну.

Рогова то ли успокаивающе, то ли ободряюще кивнула секретарше и строго посмотрела на Бориса Борисовича. Этот взгляд мог означать все что угодно, в том числе и неудовольствие: кто позволил постороннему, пусть даже и полицейскому майору, командовать в директорском кабинете директорской секретаршей?

Орехов, однако, в подобные тонкости вникать не стал. Его сыновья не учились в Двадцатой гимназии и ему было глубоко наплевать на начальственные, а тем более секретарские, эмоции.

– В общем, так. Сейчас вы, Капитолина Кондратьевна, начнете все сначала, спокойно, без всякого там… – он покрутил в воздухе пальцами, пытаясь наглядностью заменить никак не приходящее на ум приличествующее выражение, и все-таки нашел: – Ажиотажа. А то вы вся в волнениях, а я без всякого внятного понимания.

– Как же мне не волноваться?! – вскинулась Бабенко.

– Что же тут непонятного?! – добавила Рогова.

– Многое непонятно, а потому, как я уже сказал, с самого начала. И лучше – четко отвечая на мои вопросы.

– Спрашивайте, – разрешила за секретаршу Кира Анатольевна.

– Да-да, – поддакнула Капитолина Кондратьевна.

– Значит, сегодня утром вы отправились в школу к восьми часам?

– Я всегда прихожу к восьми. Чтобы перед Кирой Анатольевной… Она придет, а я на месте. Так полагается, и вообще…

– Но сегодня я Капитолину Кондратьевну опередила, – внесла справку Рогова.

– Я не знала, что Кира Анатольевна придет раньше. Честное слово, не знала! – принялась оправдываться секретарша. – А то я тоже могла бы пораньше. Мне совсем не трудно…

– Ладно, вам не трудно, никто и не сомневается, – пресек ненужные объяснения Орехов. – Давайте дальше. Вы часто идете в школу мимо вон того здания? – Он ткнул пальцем в сторону окна, за которым четко просматривалась девятиэтажка из красного кирпича.

– Я всегда, – с нажимом произнесла Капитолина Кондратьевна, – хожу мимо того здания. Уже лет тридцать. Как здание построили, так я мимо него и хожу. Там всегда дорожка есть. И зимой, и летом…

– И дорожка эта аккурат рядом с дворницкой?

Не дожидаясь утвердительного ответа, Орехов поднялся со стула, двинулся к окну и принялся с интересом разглядывать сквозь стекло часть дома, где в самом торце под металлическим козырьком виднелась лестница, спускающаяся в полуподвальное помещение. Рядом с лестницей был заасфальтированный «пятачок», который пересекала узкая дорожка.

– Там у дворников свое помещение. Как дом построили, так дворники там свои метла с лопатами и держат. Я когда в школу иду, часто вижу, как они из своего подземелья выбираются. Сейчас там такой жуткий тип работает – лохматый, бородатый… Ну прямо Бармалей!

Капитолина Кондратьевна неприязненно скукожила напомаженное личико, отчего личико тут же стало похожим на скомканную в шарик бумажку.

«А ей хорошо за шестьдесят, – отметил Орехов. – Однако шустрая, бойкая и глазастая. Очки вон не носит, а все видит, все замечает…»

– Значит, проходя мимо дворницкой, прямо около лестницы, на асфальте, вы и заметили этот брелок?

Он взял с директорского стола овальную пластину из светло-серого металла. На одной стороне пластины был выгравирован портрет солидного мужчины, а на другой – надпись: «Уважаемой Галине Антоновне от И. Парова». С припаянного колечка свисала оборванная цепочка.

– Этот брелок Галине Антоновне подарил на пятидесятилетие один наш выпускник, Иван Паров, – сочла нужным пояснить Рогова. – Иван его сам сделал из серебра и выгравировал тоже сам. Если вы обратили внимание, – Кира Анатольевна глянула на Орехова с едва заметным превосходством, – здесь изображен портрет Менделеева. Довольно известный портрет…

– Не помню я, как Менделеев выглядит, – равнодушно отозвался майор. – А что он чемоданы хорошие делал, помню. По радио недавно слышал.

Похоже, сама Рогова про чемоданные увлечения великого химика ничего не знала, а потому заостряться на этой детали не стала, лишь неопределенно повела плечами и добавила:

– Брелок висел на мобильном телефоне.

– Да-да, – закивала Капитолина Кондратьевна, – я потому и внимание обратила. Сразу как глаз упал, так сразу и поняла: ее, Галины Антоновны. Ну точно ее, не спутаешь.

– А что вдруг у вас глаз-то упал? – полюбопытствовал Орехов. – Шли себе шли, давным-давно тропкой протоптанной, явно каждую соринку под ногами не разглядывали… Да и не под ногами даже, а так, в сторонке… Понимаю, коробка была бы здоровенная или еще чего-нибудь сильно приметное, а то – брелок… Мелочь вещица.

– Так я всегда… Я все… – Секретарша явно растерялась, завертела головой, словно курица, потерявшая любимого цыпленка, закудахтала встревоженно: – Вы думаете, я обманываю?.. Вы на что намекаете?..

– Да не на что я не намекаю! Просто удивляюсь.

– И напрасно удивляетесь! – торжествующе заявила Рогова. – Вам бы в полицию такую, как наша Капитолина Кондратьевна! Вы бы ни одну мелочь не потеряли! Ни одну улику не упустили бы! Она на все обращает внимания, все подмечает! Талант у нее!

– Ой, ну что вы!.. – то ли засмущалась, то ли закокетничала обладательница таланта. Она уже не волновалась, не тревожилась, напротив, поддержка дорогой начальницы ее явно вдохновила. – К тому же я ведь не просто шла, я остановилась буквально рядом с этим местом, – продолжила секретарша с радостью человека, обнаружившего, что у него, оказывается, есть стопроцентный козырь. – Мне позвонили, я стала в сумочке искать телефон и остановилась.

– Ну да, конечно, в женской сумочке искать телефон – это уж точно не на бегу, – хмыкнул майор.

– Мне звонила Кира Анатольевна, – отчего-то с укоризной произнесла Капитолина Кондратьевна.

Похоже, разговор на бегу с директором она считала если уж не должностным прегрешением, то по меньшей мере нарушением этики. Орехов явственно представил, как подобострастная секретарша при звуке директорского голоса замирает на месте и вытягивается во фрунт. Получилось довольно забавно: по стойке «смирно» напротив дворницкой.

– Все именно так, – сочла нужным подтвердить Рогова. – Я звонила Капитолине Кондратьевне, мне нужно было удостовериться, что она скоро появится на работе. У меня было к ней срочное дело.

– Я сказала Кире Анатольевне, что уже на подходе, и вот тогда увидела этот брелок. Может, я бы и не увидела, если бы не остановилась. А тут остановилась и…

– Понятно, – перебил Орехов. – Пойдемте, покажете, где именно эта штуковина лежала.

Капитолина Кондратьевна мгновенно испугалась:

– Пойти туда?! А вдруг там убийца? Увидит и выстрелит?!

– Из чего выстрелит? – не без ехидства поинтересовался майор. – Из отвертки? Так мы ее конфисковали. Или, думаете, в дворницкой не склад лопат, а схрон оружия?

– Я не знаю… – пролепетала секретарша.

– Перестаньте, Капитолина Кондратьевна! – на сей раз перебила Рогова и, окинув Орехова взглядом героя, идущего на бой, скомандовала: – Вперед!

– Эко вы, однако… – подивился майор.

– Вот именно так! – припечатала директор. – А чтобы никто особо не волновался, – бросила она в сторону секретарши, – возьмем нашего школьного охранника. Между прочим, – кинула она на сей раз в сторону майора, – у нас вполне профессиональные охранники. На безопасность гимназии мы средств не жалеем.

– Ну-ну… – хмыкнул Орехов. – Безопасность у вас, конечно, на высоте.

Рогова промолчала, лишь поджала губы и первой двинулась к выходу.

Дорожку вдоль торца дома покрывал плотный слой жухлой листвы вперемешку с сухими веточками, зато асфальтовый «пятачок» около лестницы, ведущей в дворницкую, был хоть и выщербленным, но довольно чистым. Ответственные за дворовый уход, похоже, вход в собственную обитель считали необходимым содержать в надлежащем порядке.

– Значит, вот здесь брелок и лежал? – Орехов спустился на две ступеньки.

– Нет-нет, – поправила Капитолина Кондратьевна, – он лежал возле ступенек, на асфальте. А я вот здесь остановилась, буквально напротив.

– Поня-я-я-тно…

Орехов поозирался, но глаз ни за что не зацепился. «Пятачок» как «пятачок», и ступеньки как ступеньки – довольно старые, по краям местами отколотые, но в общем ничего особенного. Он двинулся вниз и уперся в металлическую дверь, подергал за ручку – дверь была заперта.

– Дворники, наверное, во дворе, – подала голос Капитолина Кондратьевна.

Орехов обернулся и на мгновение ему показалось, что за спиной крошечной секретарши полыхнуло пламя. Он даже вздрогнул и тут же чертыхнулся. Пламенем оказался огненного цвета плащ, трепыхающийся фалдами на весьма высокой девице. Девица тряхнула кудрями, почти сливающимися по цвету с плащом, и крикнула:

– Эй! Мужчина! Потеряли что, или в гости ломитесь?

При этом она обвела веселым взором всю компанию, глянула сверху вниз на Капитолину Кондратьевну и хихикнула.

– А у вас что за любопытство? – Кира Анатольевна уставилась на девушку и поморщилась.

– Так как же? – изумилась огненная. – Целая делегация – и к дворникам! Но в доме этом вы не живете. Жили бы, тогда еще понятно. Хотя и непонятно совсем. Убирают во дворе хорошо, потому жаловаться не на что.

– А если благодарить? – поинтересовался Орехов, выбираясь на асфальтовый «пятачок».

Девушка расхохоталась – искренне и с явным удовольствием.

– Ага! Благодарить! Да еще с цветами! Простое «спасибочки» сроду никто не скажет.

– А вы… – Орехов подошел поближе, подвинув локтем замершую на месте секретаршу, – здесь работаете?

– Я на улице работаю! Вкалываю и в дождь, и в снег, и в жару лютую! – продолжала непонятно чему радоваться девушка. – А здесь у меня склад! Ценностей – у-у-у… полные сундуки!

– Так вы – дворник?

– Дворник – Арнольдыч. А я – дворничиха! – сообщила девушка, тряхнула головой, полыхнула огнем волос и спросила: – Так вы кого ищете-то у нас?

– Так вас и ищем. – Майор пошевелил усами, из-под усов выкатилась добродушная улыбочка.

– Вера. – Откуда-то из фалд плаща выскользнула ладонь, покрытая веснушками.

Орехов глянул на ладонь и вновь шевельнул усами. Надо же, дворничиха и впрямь рыжая, а он думал, крашеная. Хотя какая разница?

– Борис Борисович, – он тряхнул крепкую ладонь.

– Вера, – повторила дворничиха и уставилась на остальных членов делегации.

– Они со мной, – быстро проговорил майор и бросил многозначительный взгляд в сторону Роговой. Та понимающе повела бровями. Капитолина Кондратьевна почему-то спряталась за спину директрисы. Охранник, облаченный в подобающую униформу и преисполненный невозмутимости, даже не шевельнулся.

– А зачем я вам понадобилась? – На охранника Вера глянула с особым интересом.

– Затем, что любопытствуем, – вкрадчиво начал Орехов, – не находили ли вы здесь поблизости мобильный телефон?

– Находили, – подтвердила дворничиха. – Арнольдыч находил. Вот прямо тут, под ногами валялся.

– И где он?

– Арнольдыч?

– Да нет же, телефон.

– Так отдали. Почти тут же и отдали. Парень пришел, спрашивал, сильно расстроенный был. У него там куча нужных номеров была забита. Очень радовался, что мы нашли и отдали. За коньяком обещал сбегать, даже не за водкой! Но я коньяк не люблю. И водку тоже. А Арнольдыч вообще в рот не берет.

– И когда этот парень приходил?

Вера задумалась, даже губами зашевелила, потом вздохнула:

– Точно не скажу. Больше месяца назад – примерно так. – И тут же насторожилась: – Если вы думаете, не его телефон, то это вы напрасно. Арнольдыч хорошо проверил. Он такой, Арнольдыч, дотошный. Он и приметы выспросил, и номер телефона – все сошлось.

– Да нет, – досадливо отмахнулся Орехов. – Я не про тот телефон спрашиваю, который месяц назад. Я про телефон, который… – Он на мгновение замолчал, прикинул: лестница в дворницкую довольно чистая, асфальт рядом – тоже, брелок обронили явно рано утром, иначе дворники бы заметили. Хотя Вера только что пришла, а этот Арнольдыч… Где он, кстати? На участке трудится? – Телефон, скорее всего, самое позднее несколько часов назад обронили, – сказал майор.

– Я не видела, – помотала головой дворничиха. – Может, Арнольдыч нашел?

– А где он?

– Работает, – с уважением произнесла Вера. – Арнольдыч – молодец! Его ценят.

– Ну, не будем вашего молодца от дел отрывать. – Орехов подхватил Веру за локоть. – Если вы не возражаете, спустимся к вам, посмотрим, если нашел, то где-нибудь и положил. Или с собой взял?

– Да положил, наверное, – согласилась Вера. – Пойдемте, посмотрим, чего ж не посмотреть. Если что, я отдам. Нам с Арнольдычем чужого не надо.

Дворницкая выглядела, конечно, не как фирменный офис, но вполне достойно, потому что аккуратно.

Они явно хорошие дворники, отметил Орехов, любят порядок. Он огляделся, прикидывая, где же здесь укромные уголки. Как без них, если что схоронить надо? Вера, однако, двинулась прямиком к столу, выдвинула верхний ящик и, буквально как мальчишка, присвистнула:

– Да здесь целый мешок!

Она сунула руку в ящик, но Орехов руку ловко перехватил, отпихнул Веру в сторону, двумя пальцами подцепил целлофановый мешочек, сквозь который проглядывали мобильный телефон, медальон на цепочке и обручальное кольцо с гравировкой.