Текст книги "Дьяволы с Люстдорфской дороги"
Автор книги: Ирина Лобусова
Жанр: Полицейские детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 2
Подземелье Тюремного замка. Исчезновение самого страшного заключенного. Смерть кладбищенского сторожа. Находка в камере Призрака
Одесса, середина февраля 1917 года
Подземелье Тюремного замка было огромным. Оно тянулось под всеми корпусами, как страшный подземный червь, своими мрачными кирпичными сводами наводя ужас даже на работников тюрьмы.
В подземных лабиринтах крыльев тюрьмы содержали самых отпетых злодеев. Именно там находились одиночные камеры и несколько карцеров – эти инструменты устрашения в последние месяцы использовались достаточно часто.
Вооруженный охранник шел по подземному коридору, держа связку ключей. Он прислушивался к стонам, доносящимся из-за наглухо закрытых дверей карцера. Охранник остановился возле развилки двух подземных коридоров, освещенных тусклой керосиновой лампой, и стал ждать. Вскоре появился его напарник, он быстро шел по крайнему правому коридору с невероятно мрачным лицом.
– Нету его нигде! – Второй охранник говорил шепотом, как человек, который сообщает глубокую тайну. И действительно, при первых же его словах первый охранник приблизился почти вплотную, и видно было, что он с вниманием ловит каждое слово. Выглядел он взволнованным. А второй продолжал: – Все обошел, осмотрел. Осталось только за здеся пошарить, в карцере. – Он говорил быстро и шепотом, но, несмотря на это, его слова, отражаясь от подземных сводов, звучали отчетливо: – В этот раз его точно выкишнут! Вот – вот будет поверка начальства, аккурат перед сигналом тушить свет, и все, пролетит, как фанера над Кацапетовкой… – Он тоскливо оглянулся.
– От швицер замурзанный! Прям халабуда на тухесе… – Первый охранник выглядел также очень взволнованным. – Он же за слово фасон аж ушами прикипел!
– Нехай тебе полцугундера шнурки завязывает, халамидник задрипанный! Ты ведь знал за то, шо братец твой пьяница, за уши закладывает! А ты взял и устроил его на работу в тюрьму. А здеся такие песьи морды не прописаны. Взять хотя бы этого Призрака… – Охранник не договорил.
– Шо ты фордабычишься за картину маслом? – возмутился его напарник. – Я все хотел тебя за цей гембель… Призрак – он за кто?
– Нихто толком ничего не знает. Но слухи разные ходят. Только вот про него вообще никто не хочет говорить. Боятся, – скривился охранник.
– Тю! Боятся! Да простужаться за цей гембель – як у Ёперный театр за свиным рылом!
– Ой, шоб ты был мне здоров! – охранник снова понизил голос до шепота. – Говорят за то, шо он черт. Продал свою душу дьяволу. Когда он еще не был Призраком, а только политическим, под номером, без имени, посадили его вместе с тремя сокамерниками за Кишиневский тюремный замок. Он так тихонько зашел в камеру и за койку возле параши сел. Так вот: утром, на рассвете, когда очередной шмон перед побудкой, шухер, гембель, все такое. Открывает надзиратель двери, а в камере… В камере трое этих уголшей в ряд висят на потолочной балке. Повесились все трое, а веревки сплели из простыней. – Он нервно чиркнул спичкой и закурил. – А его в камере не было. Сбежал он. А ты за него базар… Черт – шоб мине шухер с кисточкой! – поперхнулся он папиросой.
В воздухе зазвучал протяжный мучительный стон, взвившийся вверх пронзительной нотой. Оба охранника вздрогнули, причем первый едва не выронил с перепугу ружье, а второй – папиросу. Первый охранник быстро перекрестился.
– Да не простужайся ты за цей гембель! – усмехнулся второй. – Это в карцере стонет один политический. Обрабатывали его сегодня да переусердствовали маленько – и дубинами били, и плетьми… Исходили до полусмерти. Вот и лежит теперь, стонет. К утру, похоже, душу Богу отдаст. – Охранник пожал плечами и снова попытался раскурить папиросу.
Но стон прозвучал вновь – громкий, тоскливый, полный нечеловеческой боли, резко взвившийся вверх тонкой нотой и почти сразу глухо потонувший под каменными сводами тюрьмы.
– Начальство зверствует, – вздохнул второй охранник, – бьют их страсть как… А они все молчат… Либо молчат, либо ругаются, как проклятые… Выродки, не люди. А потом помирают, не выдерживают. А мы зарывай их – день за днем. Как помрет, мы под покровом ночи в мешок заворачиваем, выносим и в яму бросаем. Когда яма заполнится, ее зарывают и соседнюю рядом роют. И концы в воду. По документам человек вроде как в тюрьме сидит, суда ждет, а на самом деле давно гниет в яме. Нехорошее место тюрьма наша. Плохое оно. Проклятое.
– Да где ты за хорошую тюрьму видел? От фасон за вырванные годы!
– Люди языком наматывают… – голос охранника снова был полон трагического шепота, – что в месте этом самом хоронили некрещеных младенцев. Вот и бродят теперь в наших подвалах ихние проклятые души. Плохое место, дьявольское. Недаром с высоты птичьего полета тюрьма наша напоминает лежащий крест. Ночью, когда садится туман, вокруг тюрьмы бродят давно умершие заключенные, которые были тайком зарыты. Не похоронили их по-людски, вот и бродят теперь, ищут, кому отомстить. Говорю тебе, плохое место. – Он тяжело вздохнул.
Оба охранника замолчали, погруженные каждый в свои мысли. И снова раздался стон. Первый охранник опять перекрестился – он был суеверен до ужаса. А стон звучал действительно страшно – особенно в подземелье тюрьмы.
– Слухай, а шо будет, если мы глянем за черта хоть одним глазком? – В глазах охранника загорелось любопытство. – Когда еще такой случай зафасонится? Посмотрим, шо его от людских глаз прячут. Может, урод какой? До сигнала тушить свет еще за полчаса!
– Ну, если за один глазок… – как бы нехотя согласился его напарник.
И, сжав в руке универсальный ключ от всех камер, который всегда был на вахте караула в подвале, первый охранник все же как-то нерешительно направился в левый коридор, в самую глубину. В последних камерах этого коридора содержались особо опасные преступники, которым полностью был запрещен контакт с внешним миром. И с охранниками тоже.
В тюрьме стояла мертвая тишина. Прекратились даже стоны политического – несчастный узник либо умер, либо уснул. Керосиновые лампы, освещающие длинный коридор подвала, чернели совсем тускло, и от этого по кирпичным стенам, поросшим мхом, плясали фантастически изогнутые тени. Это было самое мрачное место тюрьмы. Здесь, глубоко под землей, содержались те, кто давным-давно потерял человеческий облик, отпетые из отпетых, преступники, несущие угрозу всему обществу. Недаром многие охранники действительно верили в то, что они продали душу дьяволу.
Условия содержания таких заключенных были строже, чем всех остальных. В отличие от прочих заключенных, им было запрещено носить свою одежду. Весь срок заключения они ходили в холщовой арестантской робе. Часто их приковывали кандалами к стене. Им были полностью запрещены контакты с внешним миром. В камерах полностью отсутствовали окна – даже узкая прорезь в камне, позволяющая увидеть кусочек неба. Ничего, кроме толстой, прочной кирпичной кладки стены.
Днем их камеры освещали тусклые, чадящие лампы, не разгоняющие многолетний мрак подземелья. Заключенным были запрещены прогулки и общение с охраной. На допросы их водил специальный конвой – единственные люди, которым позволялось видеть их лицо. Еду арестантам доставляли в узенькое окошко в двери. Охране не разрешалось с ними разговаривать. И от таких жестоких, страшных условий содержания многие узники сходили с ума.
Камера № 322 была последней по коридору. Охранники остановились перед дверью – внутри была мертвая тишина. Оба почти синхронно тяжело вздохнули, переглянулись, и наконец первый охранник открыл дверь ключом. Замок щелкнул.
– Встать с нар! Руки за голову! – зычно крикнул в темноту камеры второй. Ответом ему была мертвая тишина.
Тусклый фитилек керосиновой лампы, подвешенной над дверью, почти не разгонял густого мрака камеры. Потолок был низкий, а потому внутри даже нельзя было стоять в полный рост. Глаза охранников понемногу привыкли к темноте, а потому они через время разглядели железную койку у стены, ведро напротив нее. Еще они увидели глиняный кувшин с водой на полу да плошку с краюхой черного хлеба. И всё. Больше внутри ничего не было. Камера была пуста.
– Шо за… – Второй охранник словно забыл все слова, с ужасом разглядывая пустое пространство, в то время как первый вдруг начал энергично креститься обеими руками, словно отмахиваясь от чего-то очень страшного. Продолжая креститься, он вошел внутрь. Сомнений не было: узник исчез – каким-то образом исчез. Внутри помещения действительно никого не было. Оба охранника не верили своим глазам.
Внезапно второй вскрикнул, указав на стену напротив кровати:
– Смотри! Свежая кладка, и кирпичи другие. Тут за ремонт делали?
– Мы под трибунал пойдем! – по-бабски запричитал первый. – От це шухер! Сбежал! Когти вырвал!
– Может, он сбежал за прошлую смену. Мы сейчас с тобой пойдем до начальства, да вениками прикинемся – слышали, мол, шум в 322-й камере, не знаем, как поступить. Начальство явится камеру открывать, а мы с ними – вроде как чистые. Заодно и про свежую кладку в стене узнаем. – Второй охранник, похоже, моментально сообразил, что нужно делать.
Не прикасаясь ни к чему в камере, оба заперли дверь и, с ужасом пятясь, быстро оказались за пределами страшного места, в коридоре. Тусклая керосиновая лампа в камере все продолжала гореть.
К ночи сгустился туман. Старый сторож Второго христианского кладбища, расположенного напротив тюрьмы, в узкое оконце своей сторожки смотрел, как его клочья стелятся по снегу, по самой земле, окутывая ночную мглу вокруг мутной дымкой. Из-за туч давным-давно вышла луна. Ее свет, отражаясь от белого снега, освещали все вокруг настолько ясно, что если бы не туман, ночь была бы совсем светлой. Туман казался плотной вуалью, придающей дымчатость и размытость даже белому свету. В его окружении луна казалась похожей на белое блюдце, закрытое дымчатой салфеткой на темной скатерти ночных облаков.
Ворота кладбища были давным-давно заперты на крепкий висячий замок. Ночью похолодало, ударил мороз, и даже собаки не пролезали в дыры ограды, стараясь спрятаться где-то, забиться в какую-нибудь щель от холодной ночной погоды.
А еще надо отметить, что ворота кладбища были расположены почти напротив главных ворот тюрьмы. И год за годом старик-сторож наблюдал мрачный кирпичный зáмок тюрьмы, не меняющейся со временем. Он много повидал на своем веку. Видел облавы на кладбище, когда жандармы искали сбежавших заключенных, отпирал ворота тюремным охранникам, тайно хоронившим узников, скончавшихся в тюрьме, такие тайные, совсем не христианские похороны, всегда совершались по ночам. Видел белые, расплывчатые силуэты, в лунном свете бредущие по заснеженной или размытой дождем дороге, – скорбные души тех, кому уже не суждено было выйти за мрачные ворота тюрьмы. Сторож кладбища мог рассказать очень многое. Но долгий опыт работы приучил его держать язык за зубами. На собственной шкуре он не раз выучил избитую истину: меньше знаешь – лучше спишь и меньше болтаешь – больше денег.
А потому без ужаса он взирал на мрачные окрестности самого страшного места в городе, где кладбище было расположено прямо напротив тюрьмы.
Тюрьма, построенная в форме креста, казалась страшным символом вечного отсутствия надежды, так же, как кладбище – символом вечного покоя. И неизвестно, что из них было страшней.
В кладбищенской сторожке старик провел почти всю свою жизнь. Он привык дежурить по ночам. И если поначалу, в молодости, временами он дрожал от страха, то за долгие годы службы из души его полностью ушел страх. К тому же он привык видеть тюрьму, и здание ее из красного кирпича уже не казалось ему таким страшным. И, как старожил кладбища, он даже мог рассказать ее историю – потому что, будучи грамотным, время от времени почитывал газеты, которые оставляли на кладбище посетители. Так он узнал о том, кто и когда построил тюрьму.
8 сентября 1891 года в Одессе на Люстдорфской дороге состоялась закладка нового Тюремного замка. Новую тюрьму решено было строить, потому что старая, расположенная в самой черте города, уже не вмещала всех узников. Город рос, увеличивалась преступность, а вместе с тем росла и необходимость в новой, более вместительной тюрьме.
Городская власть Одессы (в те времена городским головой был Григорий Маразли) выделила участок земли возле Второго христианского кладбища вдоль Люстдорфской дороги. Здание тюрьмы спроектировал архитектор из Петербурга А.О. Томишко, который до этого закончил строительство «Крестов» – знаменитой петербургской тюрьмы. Арку же главных ворот Тюремного замка делали по проекту архитектора Бернардацци. И несмотря на то что она украшала вход ни много ни мало в тюрьму, это получилось настоящее произведением искусства.
20 июля 1894 года строительство Тюремного замка было наконец завершено и обошлось городской казне в 843 тысячи рублей серебром. Все работы вел специально созданный Городской строительный комитет.
Центральное строение замка было сооружено в виде креста; в центре его находилась башня. Огромный крест словно подчеркивал страшную судьбу тех, кто должен был оказаться в его стенах. От башни расходились четыре крыла с галереями, по бокам которых были расположены одиночные камеры. Каждое четырехэтажное крыло имело еще и подвальное помещение. В комплекс тюремных строений входили также баня, кузница, кухня, больница на 100 коек и церковь. Сразу же после открытия узников переместили в новое помещение, и тюрьма начала функционировать, моментально заслужив самую плохую славу в народе.
Эту славу усиливали и страшные поверья и предания, вызванные тем, что участок земли, на котором построили тюрьму, прежде использовался как кладбище, где хоронили покойников, которых нельзя было хоронить на освященной земле: некрещеных, самоубийц, младенцев, умерших при рождении, и детей, которых не успели окрестить.
После строительства тюрьмы покойников такого рода таки разрешено было хоронить на Втором христианском кладбище – для этого там отвели специальный участок земли. Этот не освященный участок, расположенный вдоль ограды, был местом погребения изгоев, над которыми нельзя было произвести христианский обряд. Ну а когда тюрьма, так сказать, начала работать, в этом месте стали тайком хоронить узников – убитых или умерших, для чего под самой оградой вырывали специальные ямы. И поскольку все посетители кладбища знали, что это за место, туда никто не заходил. И такие тайные захоронения легко удавалось скрывать.
Сколько тайн было погребено под страшной стеной, знал только кладбищенский сторож, время от времени за особую плату открывающий ворота по ночам. И никогда не интересующийся тем, кого хоронят в страшном, запретном и неосвященном месте.
В ту ночь ничто не предвещало таких похорон. Обычно из тюрьмы сторожа извещали заранее. Но в такую холодную и туманную ночь он не ждал незваных гостей. И потому был страшно удивлен, услышав стук в ворота и звон цепи, словно кто-то трогал замок.
Сторож насколько мог быстро вышел из сторожки и засеменил к воротам, несмотря на туман, отчетливо просматривающимся в лунном свете.
– Кто здесь? – крикнул старик. Зрение у него было уже слабое, а потому издали он не мог разглядеть, кто стоит возле ворот. Во всяком случае ему показалось, что он видит темный силуэт, и это был человек.
На всякий случай взяв короткий железный лом (старик был готов к любым неожиданностям – при его зрении ему с успехом не раз доводилось ломом прогонять из-за ограды пьянчужек), сторож быстро шел к воротам, всматриваясь в дорогу за оградой.
Он подошел совсем близко – и остановился как вкопанный. В первый момент ему показалось, что за воротами никого нет. Но, присмотревшись, он вдруг разглядел полупрозрачную фигуру, светящуюся в темноте странным желтоватым светом. В этом зрелище было что-то сверхъестественное, и, подняв перед собой лом, сторож лихорадочно начал креститься:
– Изыди, Сатана!
Но человек (если это был человек) между тем быстро приближался к воротам. Страшная фигура перемещалась, мерцая в темноте. Сторож отшатнулся – прямо из темноты на него сверкнули два ярко-алых раскаленных глаза существа. А цепь, на которой висел замок, вдруг зашевелилась, и замок, раскрывшись сам по себе, упал на снег. И страшное существо не прикасалось к нему.
Сторож издал сиплый крик и стал пятиться назад. Между тем существо шагнуло на территорию кладбища, за пределы ворот, и стало быстро двигаться по направлению к нему, почти не касаясь земли. Страшное видение перемещалось в воздухе, сверкая адскими алыми глазами. Откуда и голос взялся – завопив как сумасшедший, старик принялся бежать, забыв про лом, который утонул в снегу. Но сторож был стар: поскользнувшись, он всем телом рухнул в снег. В тот же самый момент страшные когтистые лапы сомкнулись на его горле. Последним, что ощутил сторож перед смертью, был странный сладковатый запах, исходящий от существа. Потом воздух исчез, все завертелось и провалилось в бездну…
Труп сторожа без признаков насильственной смерти нашли утром на снегу. Старик лежал на спине, широко раскрытыми глазами уставившись в пасмурное зимнее небо. На лице его застыл дикий ужас, от которого всем, кто на него смотрел, было страшно, и все отводили глаза. И тем не менее на фоне жутких вестей, пришедших из тюрьмы, смерть сторожа прошла незамеченной.
Из тюрьмы сбежал опаснейший преступник по кличке Призрак. Но это было еще не всё. Несмотря на то что страшные слухи передавались шепотом, они очень скоро расползлись по всему городу.
Рассказывали, что когда начальник тюрьмы раскрыл камеру Призрака, первое, что в ней обнаружили, это была свежая кирпичная кладка. Было решено ее вскрыть. Ну и когда ее вскрыли, оттуда выпал труп охранника. Выяснилось, что это родной брат другого охранника – того, который в ночь побега Призрака нес караул в тюремном коридоре.
Труп был без одежды – похоже, ее отобрал Призрак, в ней и выбрался из тюрьмы. Но как в закрытой камере у него взялся строительный материал? Никто и предположить не мог. Призрак проломил стену, вырубив что-то вроде ниши в камне, и поместил туда охранника, забив ему в рот кляп. Несчастного служаку Призрак замуровал заживо…
Глава 3
Встреча с Тучей. Дьявол в юбке. Под тюрьмой. Новый враг Тани
Одесса, март 1917 года
Таня быстро шла к выходу, наблюдая за черным дымом, взвившимся над кладбищенской оградой. Вдали были слышны тревожные голоса. Крики людей разносились в холодном морозном воздухе и охватывали не только дорогу перед кладбищем, но и проникали за ограду, нарушая вечный кладбищенский покой. В небе над кладбищем галдела целая стая растревоженных птиц – вот что напомнили Тане эти звуки. Слов не разобрать, ничего не разобрать, но от них, как и от растревоженных птиц в воздухе, только острое чувство тревоги.
Она шла быстро, четко печатая шаги на подтаявшем снегу, стараясь не смотреть себе под ноги. Плотно завернувшаяся в черный платок, она была не похожа на саму себя. Элегантные наряды и сходство с благородной дамой были далеко в прошлом.
Смерть бабушки пробила в душе Тани огромную брешь, через которую вытекло почти все: радость от жизни, жажда денег, забота о собственной внешности, желание быть элегантной и прочие суетные мелочи, без которых она прежде не мыслила саму себя. Неизменным осталось только одно: жажда жизни.
Эта жажда жизни, возрождающаяся в ней борьба и толкали Таню вперед, заставляя снова войти в мир – просто ради того, чтобы почувствовать это ощущение жизни, вновь вернувшейся к ней. Это было намного лучше, чем в одиночестве умирать от тоски. Будучи от природы борцом, Таня не собиралась погибать, опустив руки. Она не привыкла бездеятельно плыть по течению и не могла пассивно ждать, когда ее полностью накроет лавина обрушившегося на нее горя. Предательство Володи и смерть бабушки разбили ее сердце, но не убили ее душу. Ей нужно было выбираться из этого. И ради этой души она должна была жить – жить дальше, помня, что именно этого, чтобы она жила, хотела для нее бабушка. Бабушка, которая когда-то отдала ей всю свою жизнь, посвятив себя жизни Тани… Она смахнула слезы и, немного постояв, двинулась вперед. И ради ее бесценного дара Таня собиралась жить. Если не ради себя, то хотя бы ради бабушки. Ее памяти.
Таня шла быстро и вскоре дошла до красивых часовен возле кладбищенских ворот. Почему-то они всегда вызывали у нее страх. Как и большинство людей, Таня не любила кладбища. Ну а сочетание кладбища и тюрьмы всегда наводило ее на самые мрачные мысли. Она не могла забыть, что в подземельях Тюремного замка когда-то страдал ее Гека.
Теперь Японец собирался на штурм тюрьмы, и сама эта затея казалась Тане бредовой. И она прекрасно помнила мрачные, высокие стены из темного кирпича, помнила неприступные смотровые вышки. Тюрьма – не банк. С налета ее не взять. Таня прекрасно помнила, как говорил Японец о тюрьме, когда она просила его помочь Геке.
Что же произошло теперь? Что изменилось за те месяцы, пока Таня была почти оторвана от криминального мира?
Погруженная в свои мысли, она шла, не обращая внимания ни на что, не видя ничего вокруг. И только поравнявшись с часовней из серого камня (не хватало лишь горгулий на крыше, чтобы часовня сошла за самый мрачный образец архитектуры мистического средневековья), Таня вдруг услышала тяжелые шаги за спиной. Кто-то ее догонял. Было слышно прерывистое дыхание спешащего человека.
Острое чувство тревоги кольнуло ее, как гвоздь. Таня замедлила шаг. На пустынных аллеях кладбища могло произойти все, что угодно. Не то чтобы она боялась – ей давно уже был неведом страх. Просто ощущение тревоги было свидетельством возвращающейся к ней жизни.
– Да останови ты за ноги, черт тебя дери! Бегу, кричу, гембель за ту голову – хотя бы раз глаза побоку! – вдруг раздался за спиной Тани знакомый голос.
Она обернулась. У нее моментально отлегло от сердца. За ней бежал один из людей Корня – массивный, толстый бандит по кличке Туча. Его объемное, большое тело росло не ввысь, а вширь, за что он и получил свое прозвище. Маленький толстяк считался в банде Корня казначем, на нем лежали общие расходы и подсчет заработанных средств. Поговаривали, что когда-то он учился в гимназии, но его вышибли оттуда за то, что он умудрился подделать подпись директора на чеке и получить по нему деньги. От тюрьмы Тучу откупили родители, но с тех пор он покатился по наклонной дорожке. Из-за тучности он не мог участвовать в налетах и разбоях, поэтому занимался денежными делами, а также изготовлением фальшивых денег и подделкой документов. Тут Туча достиг совершенства. Его звали в другие банды, но он был предан Корню, так как тот однажды спас ему жизнь. В последнее время Тучу очень ценил Японец и все чаще и чаще пользовался его работой.
И вот этот бандит из высшего эшелона бежал за ней. Глаза Тани расширились от удивления.
– Что ты здесь делаешь?
– Со священником местным надо было базар завести, – пропыхтел, чуть отдышавшись, Туча, задыхаясь и хватаясь за сердце, – а потом за тебя увидал. Ну шухер – никакого фасону! Едва не загнала в могилу!
Таня улыбнулась – бедный толстяк Туча! Действительно, шла она быстро, должно быть, для него поспевать за ней стоило немалого труда. Она улыбнулась.
– Отдышись ты ради бога! Я тебя, честно, не слышала. О своем думала. Бабушку мою сегодня похоронили…
– Ох, я не знал… Прости… Прими мои соболезнования… За все такое… Держись, милая! – Туча искренне опечалился.
Таня отмахнулась от него рукой – она была не настроена выслушивать соболезнующие слова, тем более от Тучи. Утешительные речи быстро довели бы ее до слез, а она намерена была сохранять ясность рассудка.
– Корень там, у тюрьмы? Ты можешь мне объяснить, что происходит?
– Ой, два адиёта в четыре ряда гембель себе на нервы заделают… – оживился Туча. – Они таки заделают, свиноты неоцинкованные… Давай, стой за здеся. За то время, что ты пропадала невесть где, как у киськи гланды, случилось кое-что другое.
Таня и Туча, оглянувшись и не найдя ничего другого подходящего, присели на мраморную скамью на центральной аллее, и Туча принялся рассказывать, энергично жестикулируя. По его словам, все началось с налета на Румынский клуб, который Японец совершил в январе 1917 года.
Этот налет был невероятно успешным. Со своими людьми Японец вошел в Румынский клуб посреди белого дня и обчистил его полностью. В этот день в клубе шло какое-то важное заседание, и находились там не только жандармы, но и шишки из военного гарнизона. Но когда люди Японца с добычей покинули клуб, раздался взрыв.
Шишки из жандармов и военных превратились в кровавое месиво, а в теракте тут же обвинили Японца и его людей. Озверевшие фараоны принялись искать Японца по всему городу. А тот и понятия не имел о взрыве и не понимал, почему фараоны что ни попадя хватают его людей, даже мелких сошек. Каково же было его удивление, когда он узнал, что взрыв в клубе устроили анархисты (та самая группа, которая позже, в феврале, взорвала Людоеда и начальника Отдельного жандармского корпуса). А бомбу действительно подложил один из его людей, который был связан с анархистами.
Японец хотел лично наказать негодяя, но не успел: предатель сам упал в руки фараонов во время одной из облав, а на людей Японца была устроена засада, в которую попалась большая часть его банды, в том числе извечные адъютанты Гарик и Майорчик. Люди Японца очутились в Тюремном замке, и стало известно, что их собираются расстрелять в тюремном дворе – как говорится, без суда и следствия.
Тем временем самая серьезная анархистская группировка, взявшая на себя ответственность за большую часть терактов, происходящих в городе, вышла на связь с Японцем и предложила работать вместе. Для начала – вызволить из тюрьмы его людей. Японец согласился. В назначенный час он привел всех членов банды к зданию тюрьмы и поставил ультиматум: либо из тюрьмы выпускают его людей, либо он возьмет тюрьму штурмом.
– И он действительно готов за это сделать. Так и заказал: мол, халамидники тюремные пусть за цугундер ему шнурки завязывают. Зафордабычился – картина маслом! Под тюрьмой много оружия, и це не шмутки, за то не шара, – говорил Туча с мрачным выражением лица. – Анархисты эти, шоб они мне здоровы были и зубами не чихали, за таких швицеров навезли, шо как кур в ощип! Штурмовой отряд – за вырванные годы не тот фасон! На всё способны, свиноты непоглаженные. Шухер еще тот…
– Кто их возглавляет? – В памяти Тани тут же всплыло изуродованное взрывом тело Геки, и она почувствовала прилив такой бешеной ненависти, что ей даже стало трудно дышать. – Откуда они взялись на нашу голову?
– Таки-да, за на нашу голову, – тяжело вздохнул Туча. – Никогда столько смертей не было в Одессе. Это страшные люди. Не люди – настоящие дьяволы. Я успел их немного узнать. Слов они не понимают. Говорить с ними вообще никак, убивцы. Они убивают всех подряд и даже говорят, что чем больше крови, тем лучше. А возглавляет… ты не поверишь! Баба!
– Женщина? – удивилась Таня. – Все эти жуткие взрывы устраивает женщина?
– Мадам, не смотрите на меня синим глазом, бо мои нервы протухнут! Да какая там женщина! – махнул рукой Туча. – Баба – и то мягко сказано! Это дьявол, самый настоящий дьявол в юбке! Даже свои называют ее Красной дьяволицей, шо уж зубами скворчать за чужих! Народ базар водит, шо не один год провела на царской каторге. А крови на ее руках больше, чем воды в Черном море. И вот эта дьяволица приехала теперь к нам в Одессу устраивать революционный террор! Ты не поверишь, но боятся ее даже отпетые углаши, которые завсегда были в авторитете. И действительно, есть в ней больное… – тут Туча запнулся. – Как тебе сказать… На бабу она вообще не похожа. Многие за цей шухер говорят, шо она переодетый мужик.
– Ну уж прямо! – усмехнулась Таня.
– А то! Картина маслом! В кожаном пальто, короткостриженая – ну точно – мужик мужиком! И всегда в руке револьвер. Жуть, а не баба! Боятся ее потому, что однажды на сходке, когда сходка была с людьми Японца, она одному вору пулю в лоб залепила за то, что вздумал шутковать до нее. Ничего не сказала, ни единым словом, глазом по-волчачьи сверкнула, як за фордабычилась, молча так подошла – и выстрелила прямо ему голову. Усё. И вот это жуткое существо сейчас тоже там, подле тюрьмы. – Похоже, после такой длительной речи Туча устал.
– Ты не сказал ее имя. Знаешь его? – Тане действительно было любопытно.
– Свои кличут Красной дьяволицей или Атаманшей Марусей. А зовут ее на самом деле Мария Никифорова. Так она Японцу представилась. Сказала, шо пришкандобила за Одессу, шоб устроить красный террор и организовать всех анархистов в городе. Во за как! Взяла разбег с Привоза! Такая организует, усе будем как за куры в ощип!.. На беременную голову!
– Корень тоже там? – Рассказ Тучи нравился Тане все меньше и меньше.
– А то нет? – снова оживился посланец. – И на яки бебехи ему за цей гембель! И все его люди – два адиёта в четыре ряда. Куда он денется? За дурною головою и ноги через рот пропадают! Но Корень уже успел захипишиться с этой дьяволицей! Она хотела, шоб Корень за своими людьми наперед полез, а он до нее и говорит (тут он понизил голос): за вырванные годы здеся не тот фасон. А Японец заступился за Корня. Сказал: здесь или парадок, или как? Мол, не скворчите зубами, мадам, бо юшка простынет. Здесь Одесса, здесь надо ртом до людей говорить. Она хотела из стволов палить. А чего палить, если до Японца человек 50, а к тюрьме из военного гарнизона солдат подтягивают? Положат всех – а там такого не стояло, шоб таки лежать. Японец мозговитый. Он за людей химины куры делать не будет, не тот хипиш. Они сейчас хипишат – мама дорогая, не горюй! – И тут совершенно внезапно Туча замолчал, видимо, запас слов его иссяк. Но, помолчав, он продолжил: – А Корень боится, шо его крайним сделают, забосячат, як за песью морду.
– Надо идти. – Таня решительно поднялась со скамьи. – Отдышался? Пойдем быстро! Надо помогать Корню!
За воротами кладбища, почти на самой дороге, возле тюрьмы, на фонарном столбе, раскачивался повешенный. Труп мужчины с веревкой на шее на фоне белого снежного неба смотрелся страшно. Веревка раскачивалась со скрипом. Труп был свежий, но вокруг него уже начало кружиться воронье. В этом зрелище было что-то настолько жуткое, что Таня остановилась. Этот повешенный был словно символом того кошмара, который здесь творился.
– Что это? – Таня с ужасом смотрела на труп. – Кто это… сделал?
– Палач городской тюрьмы, – сказал Туча, нахмурившись. – Знаешь, сколько он до людей соли под шкуру насыпал? Его Корень велел повесить, а Японец не хипишил. Он как раз на работу в тюрьму шел и напоролся прямо в людей до тюрьмы. Корень как глазанул за его, сразу велел своим людям схватить и подвесить. Люди сделали с радостью – аж пятки сверкали!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?