Текст книги "Диббук с Градоначальницкой"

Глава 8
Строительство Селекционного института. Находка строителей. Опознание личности убитой. Налет на семью Шиловских

О стройке прямо посреди полей в начале 1928 года трубили все газеты. Это было делом серьезной пропаганды: рассказывать о грандиозном проекте, которым занимается советская власть.

Энтузиазм вызывал некое недоумение: вокруг строительной площадки были сплошные поля, не было даже приличных дорог. Что за странность, разве мало более развитых мест, к которым есть приличные подъездные пути? Но когда сначала строители провели приличную дорогу, а затем стремительно начали подниматься корпуса, скептики поутихли.

Именно здесь в начале 1928 года неподалеку от Ивановского переезда стали строить комплекс селекционно-генетического института. Корпуса стояли посреди опытных полей. И поблизости от стройки не было никакого жилья.

Нужные стройматериалы доставляли с Ивановского переезда по железной дороге. Ивановский переезд представлял собой небольшой транспортный узел, включавший в себя автомобильную магистраль, которая связывала город с областью, и железнодорожную ветку, вернее небольшое ответвление от основных путей для перевозки товарных вагонов с грузами. На крошечном железнодорожном узле обслуживались товарняки.

Получив в 1920 году окончательную власть в городе, в первую очередь большевики занялись тем, что начали восстанавливать железную дорогу, серьезно поврежденную в результате множества боев. Новая власть прекрасно понимала, насколько ценна железная дорога – связь с другими районами, перевозка грузов, транспортно-товарный поток. Рельсы были артериями, по которым в разные стороны тек необходимый для жизнедеятельности «кровоток» – путь снабжения и перевозки. А потому Ивановский переезд разросся и превратился в небольшую железнодорожную станцию, важный узел, по которому шел поток грузов в город и из города, позволяя нормально функционировать огромному телу морского порта.

С селекционным институтом у большевиков были связаны далеко идущие планы. Предполагалось, что новый институт будет заниматься исключительно сельским хозяйством – урожаем, животноводством, выводить новые породы домашних животных и сорта растений, зерновых культур. В стране тотального голода, где никак не могли наладить достаточные поставки продовольствия и развить сельское хозяйство, обеспечение едой было проблемой номер один.

А потому на строительство нового института беспрерывным потоком выделялись деньги. Работы не прекращались и в 1929 году. НЭП позволил их даже немного ускорить.

Появились многочисленные строительные артели, которые работали очень качественно и быстро и брали совсем не большие деньги за свою работу. Поэтому на такие государственные работы было разрешено нанимать частные бригады. Качество строительства только улучшилось, а бюджет не пострадал.

На строительстве селекционно-генетического института работали несколько таких артелей. Родом рабочие были из близлежащих сел. Некоторые и ночевали на стройке. Для них рядом с корпусами института был построен небольшой деревянный барак. Он был утеплен, в нем стояли двухэтажные кровати, туда подвели электричество. А воду привозили цистернами из Одессы. Еду готовили на месте. Благодаря тому, что рабочие не тратили время на дорогу и многочисленные переезды, работать они могли дольше. А значит, рабочий день был более длинным, и за него можно было выполнить больший объем работ.

Ранним туманным утром бригада штукатуров покинула барак и направилась на стройку, в уже почти готовый корпус, в котором оставалось провести только отделочные работы. Рабочие шли медленно, лениво переговариваясь между собой.

Моросил мелкий дождь. Пасмурное небо низко нависало над землей тяжелыми клочьями. Голые ветви деревьев качались на промозглом ветру. Безрадостную картину усиливала довольно унылая панорама обширных полей, ничем не засеянных, словно хранивших в себе зимнюю стужу. Изредка ветер гонял пожухлые, прелые листья, оставшиеся с прошедшей зимы.

– Иваныч, аванс бы надо, – догнал бригадира один из рабочих, – да на выходные в село валить.

– Я тебе свалю, ты… – ругнулся бригадир, который точно так же, как и все остальные, пребывал в мрачном расположении духа из-за унылой картины бескрайних полей. – Вот объект сдадим, и тогда.

– Сдадим! – фыркнул рабочий. – Да тут работы до хрена! Минимум две недели сроку! Хоть аванс бы…

– Аванс ты все равно пропьешь, – бросил бригадир.

– Тут пропьешь, в этом захолустье… Окромя полей ничего нет! Вот же задумали стройку в поле, на краю света… – зло отозвался рабочий.

– Ты потрынди мне тут! – цыкнул на него бригадир.

– Жинка у меня там, в селе… – снова попытался рабочий.

– У всех жинки! Ты мне этой своей сельской жинкой в голову не тюкай! – вызверился на него бригадир. – И смотри мне, Петрович, свалишь без спросу – вышибу на дух с артели! Да так тебя распишу, шо больше никто на работу не возьмет! Ты меня знаешь! Я трындеть по ветру не буду! Подрядился работать – так работай, твою мать, а не по жинкам скакай! А то я тебе таку покажу жинку, шо мало за жисть не покажется!

Бригадир, явный одессит, очень не любил сельский контингент своей бригады – почти всегда ленивый и безответственный, но был вынужден с ним мириться, потому что жителям сел за работу можно было платить меньше, и получалась неплохая экономия. Но держать рабочих приходилось в строгости, в постоянных ежовых рукавицах, ведь при малейшем попустительстве все они пытались либо сбежать, либо напиться. А часто – и то, и другое сразу.

Подходя к почти сданному корпусу, бригадир заметил грузовой автомобиль, который уже катил по грунтовой дороге по направлению от стройки к Ивановскому переезду. Очевидно, на стройку привезли какие-то необходимые материалы или продукты. Только вот почему в такую рань?

Рассвет едва занялся, воздух все еще был ледяным от ночной сырости, и казалось, что над камнями корпуса стоит пар. Внутри здания было тепло – работая, рабочие разжигали самодельные печки. Иначе было никак нельзя – в таком холоде штукатурка и все строительные растворы просто моментально замерзали.

Бригадир отпер ключом закрытую входную дверь, и рабочие вошли внутрь. В холле, возле лестницы, лежало несколько больших холщовых мешков со строительными материалами.

Расставив рабочих по местам и каждому объяснив объем работ, бригадир подошел к мешкам.

– Иваныч! Там цемент закончился. Надо бы подсыпать, – подошел один из рабочих.

– Ну, развязывай. Давай-ка вдвоем! – Бригадир вместе с рабочим взялись за огромный мешок, поставили его и принялись развязывать веревку.

Кто-то из рабочих принес тару – жестяной таз огромных размеров, в который нужно было пересыпать цемент. Когда веревка была развязана, бригадир с рабочим перевернули мешок и стали насыпать туда цемент.

Вначале все шло хорошо. Цемент сыпался большим потоком. Потом поток превратился в небольшой ручеек, затем – в крошечную струйку, а после этого и совсем прекратился.

– Что за… – выругался бригадир, тряся мешок.

– Там застряло что-то, – сказал рабочий, прощупывая мешковину, – тяжелое вроде. Большое, твердое. Камней, видать, понапихали.

– Вот ворье! И глазом не моргни, как норовят своровать! – в сердцах проговорил бригадир. – Давай-ка ножом разрежем, посмотрим, что да как.

– Так цемент посыпется! – вытаращил глаза рабочий.

– Посыпется – ну и хрен с ним!

Сказано – сделано. Мешок повалили на пол, и бригадир начал резать мешковину острым ножом, который мигом появился в его руке. Сначала цемент действительно посыпался – впрочем, небольшой струйкой. А затем… Затем на пол вывалился человеческий труп.

Грузное, большое тело все было обмазано серой пылью. Но самым страшным было не это. У трупа не было головы…

Кабинет Петренко находился на третьем этаже серого здания с башенкой, на углу Пантелеймоновской и Ришельевской, там, где раньше располагался Александровский полицейский участок. Это была клетушка не больше девяти метров, с единственным узким окном.

Кабинет был таким тесным, что в нем едва помещались письменный стол, несгораемый металлический шкаф в стене и два стула перед столом. Окно было закрыто наглухо, и сюда совсем не проникали уличный шум, а его было предостаточно – на Пантелеймоновской находился Привоз, самое шумное место в городе.

Петренко сидел за столом. Напротив него, на одном из стульев, расположился Володя Сосновский. Оба были уставшими. Оба были покрыты строительной пылью – буквально час назад они вернулись со стройки селекционного института, где рабочие обнаружили обезглавленный труп.

Володя вспоминал тот жуткий момент, когда рабочие притащили шланг и принялись обмывать тело. Смыв цемент, они обнаружили, что это труп пожилой женщины. На ней было старое ситцевое платье и валенки. Так одеваться могла только жительница села. Позже, осматривая тело, эксперт сказал, что, судя по первичным признакам, убитой женщине было от 55 до 60 лет.

Милиционеры, приехавшие на стройку под руководством Петренко, тщательно осмотрели каждый сантиметр. Как и в случае с убитой проституткой, головы трупа не обнаружили.

На столе Петренко дымился только что снятый с керосинки чайник, стояли две жестяные кружки. Они пили крутой кипяток – чая не было, – закусывая его ломтями ржаного хлеба, посыпанными сахаром. В окно давно смотрела ночь.

Несмотря на поздний час, в здании оставалось довольно много людей. Друзьям многое надо было обсудить, но трудно было делать это на пустой желудок. К сожалению, был конец месяца, и до зарплаты оставалось еще больше недели. Поэтому оба сидели без денег. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

– Как тело попало на стройку? – полюбопытствовал Володя Сосновский.

– Его привез грузовой фургон, когда выгружал мешки. Странный фургон, кстати.

– А что в нем странного?

– Да судя по словам начальника отдела снабжения, никаких поставок в это утро не предполагалось! А такой грузовик на стройке вообще появился впервые. Вот и подумай! – глубокомысленно заявил Петренко. – Хорошо хоть, бригадир его видел. Описал подробно. Только вот номер не успел разглядеть.

– Что же это за убийца такой, который может достать грузовую машину? – удивился Сосновский. – Разве это так просто – достать грузовой фургон?

– Для нэпмана какого-то просто, – пожал плечами Петренко, – у спекулянтов можно. Да и бандиты за деньги готовы раздобыть что угодно.

– Убита, конечно, она была не на стройке, – продолжал Володя.

– Конечно! – фыркнул Петренко. – В мешке никаких следов крови не было. В него засунули уже обескровленный, остывший труп.

– Интересно, зачем его привезли именно на стройку?

– Однозначно, чтобы запутать следы, – сказал Петренко, – запутать нас. Да и позлить.

– Что сказал эксперт?

– Идентично со смертью девицы. Один в один. Кстати, тут результат вскрытия пришел на днях, – Петренко порылся на заваленном бумагами столе, пытаясь что-то найти, но, конечно, не нашел. – Девицу ту, проститутку, одурманили снотворным, которое дали ей с бокалом вина. Когда убийца отрезал девице голову, она была в полной отключке и не могла сопротивляться.

– Так мы и думали, собственно, – пожал плечами Володя, – увидишь, здесь будет то же самое!

– Не сомневаюсь даже! Женщина умерла от ножевых ран в горло. Проще говоря, от того, что ей отрезали голову. А была она грузная, сильная, не чета той проститутке. Значит, одурманена.

– Известно что-то об убитой?

– Проверяем.

В этот момент в дверь постучали, на пороге появился один из сотрудников в форме и молча протянул Петренко какую-то бумажку. Тот поблагодарил кивком и тут же принялся ее внимательно читать.

Ожидая, пока его друг освободится, Володя с наслаждением жевал свежий хлеб, запивая кипятком. Хлеб был куплен у спекулянтов. Друзья им разжились на обратном пути, проезжая какое-то небольшое село: остановились возле лавки местного нэпмана и там купили свежий, ароматный, душистый, ржаной хлеб – правда, втридорога. На больше денег не хватило.

– Ну вот, так я и думал, – наконец проговорил Петренко, положив документ на стол. – Это список пропавших по городу. Для экономии времени я попросил принести данные только на женщин. И вот результат. Одна дамочка подходит очень хорошо. Глафира Чернова, 56 лет, уроженка деревни Беляевка. Проживала в Одессе по Южной. Это Молдаванка. Убирала в зажиточных домах, меблированных комнатах и занималась поденной стиркой. Очень даже подходит!

– Кто обратился в милицию?

– Странно… Соседка по Южной. Но указано, что у нее есть сын, 36 лет, проживающий вместе с ней. Похоже, это она.

– Глафира Чернова, уборщица и прачка?

– Скорей прислуга. Убирала наверняка у нэпманов. Кто еще может платить за уборку? Только нэпманы. И Южная совсем недалеко от того места, где убили девицу.

– Возможно, она знала проститутку. И услышала, либо увидела что-то, связанное с ее убийством, – размышлял вслух Сосновский, – другой причины ее убийства я пока не вижу. Она узнала что-то опасное для убийцы. Может, даже пыталась его шантажировать.

– Похоже на то, – кивнул Петренко. – Помнишь, что нам доктор сказал? Следов насилия как над женщиной на трупе нет. Да и проститутка не была изнасилована перед смертью. Значит, причина этих убийств в другом. Ты правильно рассудил – она могла что-то узнать.

– Раз так, значит, убийца наш ошивается на Молдаванке, – сказал Володя.

– Завтра наведаемся на эту Южную. Привезем сына на опознание.

– А ты думал о том, что парня, жениха проститутки, придется отпускать? – ехидно улыбнулся Сосновский.

– Ну подожди! Ничего же еще не известно, – с неким раздражением картинно развел руками Петренко.

В гостиной владельца пекарни «Одесские баранки» Всеволода Шиловского пили чай. Все семейство собралось под ярким светом хрустальной лампы, освещающей роскошный стол. Чего только на нем не было!

Белый хлеб и копченая осетрина, грибы в густой крестьянской сметане и запеченный в тесте бараний бок, красная икра и тонкий сливочный сыр, поблескивающий в электрическом свете, как сплав драгоценного металла… Сахарные плюшки, мед и сливовое варенье… Ну и, конечно, собственно чай – ароматный, черный, настоящий чай. Во всяком случае на середине стола стоял большой самовар.

От такого изобилия у обыкновенного человека, выстоявшего многочасовую очередь, чтобы по хлебным карточкам получить глинистый, с опилками хлеб, безвкусный либо воняющий дрожжами, случился бы обморок. Это и было время НЭПа, когда одни умирали от голода на недостаточном хлебном пайке, а другие обжирались продуктами, о которых и не слышал никогда обыкновенный рабочий или служащий.

Большинство работающих на государство и получающих продуктовые пайки не могли покупать продукты в нэпманских лавках, где были заоблачные цены. Одна часть горожан умирала с голоду, мучительно наблюдая, как голодают и их дети, другие же проматывали деньги в дорогих ресторанах и выбрасывали на помойку еду, которая могла бы спасти чью-то жизнь.

Таким был НЭП, и острое социальное неравенство только обострило те язвы, которые всегда есть в человеческом обществе – жадность, тупую алчность и злость, когда богатые не могли нажраться, а бедные захлебывались черной ненавистью, от которой до ярости и насильственной смерти один шаг.

Но семейство Шиловских не думало о социальных язвах. За столом сидела маман Шиловская, сам нэпман Шиловский – ее великовозрастный сынок – и две сестры нэпмана – одна старше, другая младше, злобные старые девы, кривящиеся даже от такого изобилия и язвительно критикующие все.

Несмотря на то что Шиловскому уже исполнилось сорок, он никогда не был женат. Он был крайним эгоистом, не способным заботиться ни о ком, кроме себя. Все бытовые нужды взяла на себя его мамочка, старательно оберегавшая своего сыночка от «жадных и корыстных стерв».

Шиловские были поляками. И где-то в Польше у них были родственники. Но уезжать из Одессы они не хотели. Природная хитрость, лживость и тот же эгоизм помогли Шиловскому добиться успеха в торговле. Открыв во времена НЭПа свою пекарню и разбогатев на выпечке из гнилой муки с мышиным пометом и грязным сахаром, он получал весьма неплохие деньги.

Розоватый, пухленький, с небольшой плешью, при первом взгляде Шиловский казался добрым и мягким человеком. Но только на первый взгляд. Патологический лжец по натуре, он быстро выдавал себя хитрым выражением глаз, которые никогда не смотрели на собеседника.

Уминая булку, сверху жирно намазанную черной икрой, Шиловский сербал крепкий чай и ощущал себя на верху блаженства. Именно в такой патетический момент с грохотом распахнулась дверь в гостиную, и на пороге возникли пятеро – четверо мужчин и молодая темноволосая женщина в мужской одежде. В руках у всех было оружие.

Шиловский чуть не подавился булкой. Как большинство эгоистов, он был очень труслив. Краска схлынула с его лица, ставшего вмиг похожим на мятую белую бумагу.

– Деньги, ценности, открыть сейф! – скомандовала женщина, наставив револьвер на Шиловского. – Встать из-за стола!

Мадам Шиловская заголосила, схватилась за сердце. Женщина выстрелила в люстру, и на сидящих за столом посыпался хрустальный дождь.

– Следующая – в твою башку, старая курица, – спокойно сказала женщина. – Всем заткнуться. Открыть сейф.

Шиловский поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поплелся к сейфу в углу гостиной. Тело его было похоже на дрожащий студень. Щелкнул замок. Двое мужчин тут же принялись засовывать холщовые торбы деньги, золотые слитки, драгоценности – все те, чем был набит сейф. Еще один бандит обошел сидящих за столом женщин и забрал у них часы и золотые украшения. К добыче из сейфа бандиты добавили серебряную посуду.

– Хорошо жируешь, сволочь, – женщина уставилась тяжелым взглядом в лицо полумертвого от страха Шиловского.

– Наследство получил… честное слово… – залепетал тот.

Дальше произошло невообразимое. Женщина вдруг выстрелила два раза – и обе сестры Шиловские упали мертвыми на стол. Затем она хладнокровно выстрелила в грудь Шиловского. Тот, завыв, покатился по полу, но вскоре затих.

– Это тебе на память от Алмазной, сволочь, – сказала женщина и, спрятав за пояс пистолет, скомандовала: – Уходим, ребята!

Глава 9
В библиотеке синагоги. Исчезновение уборщицы. Что такое менора. Изгнание злых духов

Таня спустилась по Градоначальницкой вниз и вышла на Балковскую, которая, как всегда, была запружена людьми и транспортом. Это был промышленный, рабочий район. Балковская плавно перетекала в Пересыпь, где было открыто просто неимоверное количество предприятий. Почти все они работали, а потому район был оживленный и шумный.

Таня пошла в сторону, противоположную от Пересыпи, – к Водяной Балке, туда, где находилась главная синагога. Ей было странно, что столь большая синагога стоит в таком месте. Но, наверное, когда ее строили, здесь все было по-другому.

С приходом к власти большевиков, которые были ярко выраженными атеистами, все религиозные, культовые сооружения моментально перешли к государству. Вокруг всего, связанного с религией, стали сжиматься тиски. И это не предвещало ничего хорошего. А потому в отдаленности синагоги от центра города теперь появился некий плюс. Хотя для жесткого контроля и давления большевиков отдаленность района не была помехой.

Думая обо всем этом, Таня быстро шагала по Балковской, вспоминая своих любимых подруг – Иду и Цилю. Ни они, ни их мама Софа никогда не ходили в синагогу. Как и большинство бедняков, ведущих полукриминальную жизнь, они не были религиозны и не верили ни в какого Бога – ни в еврейского, ни в русского, ни в одесского, если б он был. Они очень редко вспоминали о своей национальности, потому что их жизнь была заполнена проблемами, в первую очередь, выживанием.

Но, несмотря на это, погром сыграл роковую роль в их судьбе, оборвав жизнь Софы – веселой, острой на язык тети Софы, никому в своей жизни не сделавшей никакого зла. Таня вспоминала, как спасала от погрома свою Цилю, вспоминали дикую, разъяренную толпу, пьяное быдло, несущее разрушение и смерть. И то отчаянное чувство несправедливости и ужаса, которое поднялось тогда, закипело в ее душе, несмотря на то что Таня не была еврейкой. Циля и Ида были для нее почти как сестры – их боль была ее болью. И она прекрасно понимала, что никогда уже не сможет забыть того, что тогда видела. С этим ей жить до конца дней.

Такие мысли вызвали в ее душе целый вихрь воспоминаний. Как же тосковала она по Циле и Иде, как же не хватало ей их улыбок, смеха, огонька в глазах, приземленной жизненной смекалки и, несмотря ни на что, умения верить в мечту. Как же горько было Тане вспоминать эти потери! Жизнь словно отрезала от нее всех самых дорогих, близких и любимых людей, ввергая в жестокий вакуум, где была только она одна – и ее боль.

Впрочем, жизнь вознаграждала ее и приобретениями, не только потерями. Среди этих приобретений была дружба с Тучей, который, не задумываясь, бросился спасать ее. Туча был прав, называя ее сестрой. Их дружба уже переросла в родственную связь, и Таня видела в нем брата, которого у нее никогда не было.

Туча, точно так же, как Циля и Ида, не был религиозен. Впрочем, это было свойство всех одесских бандитов. Для них не существовало Бога – наверное, потому, что они видели слишком много зла, в отличие от всех остальных людей. И не просто видели, но и были проявлением этого зла.

А между тем по просьбе Тани Туча позвонил раввину и договорился о том, что она придет в синагогу – почитать литературу в библиотеке и посмотреть на те самые места, где старик Нудельман сделал свое роковое открытие. Когда Таня только начинала заниматься какой-то историей, пытаясь раскрутить ее до конца, в ней сразу включалась какая-то особая интуиция, которая подсказывала верные ответы.

Как это происходит, Таня не могла объяснить. Но когда у нее появлялось предчувствие, оно всегда оказывалось верным. И вот теперь она чувствовала, что обязательно должна появиться в синагоге – это было очень важно.

К тому же Таня хотела понять, в первую очередь для себя, что такое менора. Она была очень далека от любой религии, и, конечно же, от иудаизма. Но у нее был свой метод расследования. Когда Таня что-то искала, она всегда хотела узнать об этом подробней. Почитать информацию, почерпнуть что-то из книг. И, как правило, это всегда срабатывало.

А потому ей без труда удалось убедить Тучу, что она обязательно должна узнать, что такое менора. Туча тут же заявил, что она абсолютно права, позвонил раввину и все устроил.

По лицу друга Таня видела, что он далеко не в восторге от того, что ввязался в это дело.

– Дохлый номер… – тяжело вздыхал Туча, – воняет, как сдохшая мыша в шляпе! Психи эти задрипанные, дурики об религиозные – ну разве можно больший гембель прицепить за свою разбитую голову? По ушам нашкрябают – только ша!

– Отчего же ты согласился? – усмехалась Таня. – Надо было не соглашаться!

– Попросил за помощь – ну как не согласиться? Шо я, дурак без палочки, или хто? Нельзя не согласиться – за как иначе?

Таня прекрасно понимала, что поступок раввина – то, что он обратился к Туче за помощью, – очень льстил самолюбию ее друга. Однако разгадывать логические загадки Туча не особенно умел. Он был хорош там, где надо было провернуть финансовую аферу, напутать с документами, замести следы, применить силу в конце концов. А вот разгадывать убийства… Здесь Туча со всем своим хитроумием вступал в темный лес. Поэтому и страшно обрадовался, что Таня оказалась рядом, и снимет такую тяжесть с его шеи.

А Таня была рада, что сможет помочь своему другу, освободит его хотя бы от части забот. А потому решила всерьез заняться этой историей. Вот и шла она в синагогу, вспоминая свое прошлое. Таня почему-то подумала о том, что если бы Циля была жива, она бы взяла сейчас ее с собой…

Раввин встретил Таню приветливо и провел небольшую экскурсию по самой синагоге. Затем они прошли в соседнее здание – в библиотеку.

Когда раввин отпер ключом тяжелый висячий замок и они вошли, в нос сразу ударил затхлый, тяжелый запах давно не проветриваемого помещения. А на полу, на столах был огромный слой пыли.

– Простите, – раввин поймал взгляд Тани, – сюда давно никто не заходил. Как только Аарон исчез, библиотека стояла закрытой. А пыль…

– Да, действительно, – Таня провела пальцем по столу, – почему здесь так грязно?

– Уборщица давно не приходила. Пропала куда-то. Я собирался сразу ее попросить убрать в библиотеке, как только она появится. Но она не пришла.

– Как давно ее не было? – Таня вдруг почувствовала смутное чувство тревоги, как будто в голове загорелся красный огонек, некий сигнал повышенного внимания.

– Да вот как Аарон исчез… – Раввин вдруг запнулся и уставился на Таню. – Да, действительно! Она не появлялась с тех пор, как Аарона нашли убитым… Вы думаете, это важно?

– Важным может быть всё! А раньше уборщица исчезала так надолго? Кстати, как давно она у вас убирает?

– Второй год. И… нет, раньше никогда ничего подобного не было. Все было в порядке.

– Что за уборщица? Как ее зовут? – наступала Таня.

– Глафира Чернова. Живет на Молдаванке. 56 лет. Пожилая женщина, ворчливая. Но к своей работе относилась добросовестно.

– Она не еврейка?

– Нет. Мне просто порекомендовали ее. Сказали, что у нее сложные жизненные обстоятельства. Я хотел помочь. Вы думаете, имеет значение то, что она не еврейка?

– Да. Ей плевать на все ваши реликвии, – сразу сообразила Таня, – то, что важно и свято для вас, для нее пустой звук.

– Я как-то не думал об этом… – побледнел раввин, – я думал, что делаю доброе дело, помогаю несчастной женщине.

– Какие тяжелые обстоятельства, чем несчастна? – Таня прекрасно знала жителей Молдаванки и то, как умеют они притворяться ради нужной цели, особенно ради выгоды.

– У нее сын пьет… В тюрьме сидел. Мать не обеспечивает. Как напьется, выгоняет из дома. А она пожилая женщина, больная…

– Все понятно, – Тане действительно все было понятно – знакомый типаж. – Значит, она убирала здесь. Все было хорошо?

– Вроде да… – раввин запнулся.

– А с Нудельманом она ладила? Или вот как раз это и было не так?

– Да, – раввин вздохнул, – вы правы. Они вечно ссорились, прямо как кошка с собакой! Аарон постоянно приходил на нее жаловаться – то бумаги на столе передвинула, то пол залила. Но я не обращал внимания – Аарон жаловался на всех. Он был неуживчивым человеком, с плохим характером, со всеми ссорился. Ему было сложно угодить.

– У вас есть ее адрес?

– Сейчас попрошу помощника найти – должен быть записан в конторской книге.

Раввин вышел и почти сразу вернулся. После разговора с Таней он выглядел встревоженным. Пока раввин отсутствовал, Таня заглянула за один из шкафов и убедилась, что уборщица совсем не добросовестно относилась к своим обязанностям – за шкафом явно никогда не убирали. Слой пыли, мусора и грязи там был многолетний.

– Вы меня озадачили… – честно сказал раввин.

– Она пила? – спросила Таня.

– Нет. Пьяной я ее никогда не видел.

– Скажите, вы не боялись допускать ее к синагоге, зная, что ее сын сидел в тюрьме? Там же ценности есть, золотые светильники, к примеру.

– Она не убирала в синагоге, – раввин был совсем не так прост, – только в этом здании. В библиотеке и других помещениях. В синагоге убирают мои помощники. Нельзя было ее туда допускать.

– Вот это правильно, – сказала Таня.

Раздался стук в дверь, на пороге появился помощник раввина, протянул листок бумаги и вышел.

– Вот, пожалуйста, – раввин отдал листочек Тане, – улица Южная, 6, квартира 2. Глафира Чернова.

Таня спрятала листок в сумку, твердо решив завтрашним же утром наведаться на Южную улицу, к пропавшей уборщице. Исчезновение этой женщины означало хоть какой-то след.

– Что вы хотите вычитать в наших книгах? – спросил раввин.

– Все о меноре – что это за символ, историю, с чем связан, – ответила Таня.

– Понимаю. Вот на этой полке книги, в которых вы можете найти все, что вас интересует. Оставляю вас в одиночестве.

Таня попрощалась с раввином и, когда он ушел, тщательно осмотрела рабочий стол Аарона Нудельмана, но не нашла на нем ничего интересного. Ее удивило то, что на этом столе не было ничего личного – ни записей, ни фотографий, ни каких-то бумаг… Казалось, у Аарона Нудельмана совсем не было своей, личной жизни – ничего, кроме картотеки и документов, связанных исключительно с библиотекой. Это отсутствие личной информации тоже было весьма характерной чертой, которая заставляла задуматься. Аарон Нудельман был не так прост.

Еще некоторое время Таня потратила на поиск нужных книг, из которых можно было почерпнуть интересующую ее информацию. Затем села к столу и принялась читать.

Менора являлась одним из наиболее древних символов иудаизма. Это металлический подсвечник с семью глиняными или стеклянными лампадами. Форма ее восходила к описанному в Библии семисвечнику, олицетворяющему семь церквей Малой Азии и символизирующему семь планет и семь дней Творения.

Иудейский философ Филон считал, что менора символизирует семь планет, являющихся наивысшими предметами, доступными человеческому восприятию.

Он же утверждал, что золото, из которого сделана менора, и ее свет символизируют Божественный свет, или логос. Кроме того, менора идентифицируется с храмом Соломона.

После разрушения Второго Храма императором Титом менора стала символом выживания и преемственности традиций еврейской нации. Менору часто сравнивают с перевернутым деревом жизни, укоренившимся на небесах. Каббалисты считают ее символом дерева сефирот – совокупности десяти божественных эманаций мира, где семь рожков представляют семь нижних сефирот, ствол – Сефиру Тиферет (в переводе «красота»), а масло – неистощимый источник благодати (Айн Соф), изливающейся в нижние миры.

Интересно то, что сила меноры признается не только в иудаизме. В практической каббале она служила мощным орудием против демонов. Ни одно изгнание демона нельзя провести без меноры.

Если ветви меноры изогнуть, то сверху она будет выглядеть как звезда Давида. Хасиды сравнивают менору с шестикрылым серафимом, чье имя произошло от еврейского слова, обозначающего огонь. Господь якобы продемонстрировал Моисею образ серафима и повелел воссоздать его земными средствами.

Правила изготовления и применения меноры подробно описаны в 29-й главе Исхода. Легендарная менора, дарованная Богом Моисею в годы странствий в пустыне, имела треножное основание. Но Талмуд запретил ее копирование во всех подробностях. После разрушения Иерусалимского храма она исчезла, и с тех пор в ритуале используются ее приблизительные копии, стоящие на круглых или шестиугольных подставках.

Ботаники полагают, что форма меноры похожа на растение, которое называется мория. Оно растет в Израиле в пустыне Синай и, высушенное на плоской поверхности, действительно напоминает менору.