Текст книги "Катакомбы военного спуска"

Глава 7

Волшебная комната. Куклы. Вдова чекиста. Золото

Кружевная салфетка была как волшебный фонарь – связанная из разноцветных ниток, она переливалась в солнечном свете всеми цветами радуги.

Петренко уже видел такую игрушку – в далеком детстве. В картоне были вырезаны различные фигурки, внутрь вставлялась зажженная свеча. Основание фонаря начинало вращаться вместе с картоном, и казалось, сказочные персонажи оживают, пляшут на стенах комнаты. Тогда маленький Вова Петренко страшно боялся ведьмы с растрепанными волосами, летящей на метле…

Почему-то именно сейчас его настигло это воспоминание из далекого детства, можно сказать, в самый неподходящий момент. И, немного задержавшись, бесцеремонно проникло в самую душу, чтобы там остаться. Похоже, надолго…

Почему именно волшебный фонарь? Он ни за что не смог бы ответить. Наверное, дело было все-таки в блестящих нитках, которые превращали обыкновенную вязаную салфетку на колченогом столике в волшебную пелерину из детской сказки, полной волшебства! Владимир мог бы поклясться, что в этом переплетении нити были и драгоценные, редкие, золотые, серебряные… В любом случае – блестящие…

В этой небольшой комнатке все было волшебным, как в игрушечном, сказочном замке. Петренко расхаживал по ней, аккуратно ступая между всевозможных предметов, стараясь не прикасаться к ним.

Это было профессиональной привычкой – не трогать вещи на месте преступления, чтобы облегчить работу экспертам. Но здесь было очень сложно себя сдержать.

Сразу было понятно, что эта комнатка в уютной двухкомнатной квартирке на втором этаже трехэтажного доходного дома на Спиридоновской была рабочим кабинетом – посередине ее громоздился большой круглый стол. Впрочем, он был не один – рядом стояли другие столы, правда, чуть поменьше. Как и все остальные, этот был накрыт связанной вручную кружевной скатертью. Когда-то она была белоснежной, но из-за времени потеряла свой первоначальный цвет.

На этом большом столе стояла швейная машинка фирмы «Зингер». Все детали ее были смазаны и работали безукоризненно, и было понятно, что она не простаивает. Чуть поодаль на большом серебряном подносе лежали нитки для вязания и для шитья. Петренко, лишь взглянув на него, определил, что это ценное и старинное фамильное серебро. Впрочем, не он один это понял.

Следователь из прокуратуры, у которого был нюх на такие вещи, тоже уставился на поднос.

– Слышь, Володя, а ты заметил, что убийца не вынес из квартиры такую ценность? Вообще странно, что все ценные вещи в квартире целы! – произнес он растерянно.

– Так он же убийца, не вор, – бросил Петренко, которого страшно раздражала привычка следователя вставлять невпопад такие замечания.

У стены напротив окон стоял кожаный диван – самый обычный, такие, наверное, были почти в каждой квартире.

Только вот вместо семи фарфоровых слоников на деревянной полке над этим диваном, назначенным символом мещанского уюта и служившим вдохновением для сотен советских карикатур, стояли… куклы. Они здесь были повсюду. Попавшие сюда люди оказывались в настоящем сказочном доме из полузабытой детской сказки. Но сейчас производящей довольно жуткое впечатление…

В комнате вообще было много столиков и шкафов, и все они служили подставкой для кукол. Именно они занимали здесь центральное место. И казалось, что это настоящие обитатели этой квартиры.

Кукол было не просто много, их было множество. Все они были в нарядных и пышных платьицах, с невероятными кружевными зонтиками, с завитыми локонами, в крохотных туфельках из настоящей кожи, сшитыми как раз по крошечной ножке… В каждой из этих кукол поражала деталь, любая, самая мелкая.

Все было создано абсолютно досконально, удивляло точностью, начиная от одежды до лиц, раскрашенных уверенной рукой художника.

Куклы были трех видов: деревянные, связанные вручную на спицах и набитые ватой и самые дорогие – фарфоровые. Вот эти, последние, были настоящим произведением искусства! От их красоты перехватывало дух. И все, попавшие в эту сказочную комнату по такому страшному поводу, прекрасно понимали, что куклы эти стоят целое состояние.

Петренко просто не мог представить себе ребенка, которому вдруг дали поиграть с такой красотой! Нет, скорей всего, эти куклы делались как украшение и покупались взрослыми людьми, ценителями этого искусства, а потом горделиво занимали свое место в застекленных шкафах частных коллекций.

Даже работники уголовного розыска и прокуратуры, видавшие всех и всё сотрудники правоохранительных органов как-то приумолкли, оставив свои грязноватые, циничные шуточки. Они передвигались по этой сказочной комнате с каким-то непонятным благоговением. Наверное, именно так на простых людей должна действовать работа настоящего художника…

Впрочем, не из-за этой сказки прибыли в эту уютную квартирку сотрудники уголовного розыска. Около полудня в местном отделении милиции, расположенном на Греческой, появилась пожилая женщина и заявила, что из квартиры ее подруги-соседки доносятся крики и подозрительный шум. А на звонки и стук пожилая одинокая женщина не реагирует. По словам соседки, гости в квартире подруги бывали крайне редко, поэтому она заволновалась, ну и просит пойти посмотреть.

Такие совпадения бывают – в это время именно в этом отделении милиции находился Петренко. Он просматривал оперативные разработки по вчерашнему задержанию в притоне внизу Дерибасовской и собирался допрашивать одного ушлого карманника, попавшего, на свою беду, в облаву. Карманник этот платил дань банде Червя. Петренко знал это и хотел побеседовать с ним, так сказать, особо. Хотя сам себе и признавался, что такая мелкая сошка мало что может знать о делах Червя.

Вот тут и появилась пожилая женщина со Спиридоновской. Она умоляла оперативников поскорее пойти с ней.

– Я даже из автомата на улице ей звонила, а она трубку не берет! – говорила дрожащим от слез голосом.

– Минуточку, – заинтересовался Петренко, всегда подмечавший в рассказе самое необычное. – Кому это вы звонили и куда?

– Так соседке и звонила! – занервничала женщина. – Личный телефон у нее в квартире установлен, и уже давно!

– Личный телефон? – искренне удивился Петренко. – А по какому такому поводу в квартире одинокой пожилой женщины установлен личный телефон?

– Так вдова чекиста она, – вздохнув, пояснила соседка. – Заслуженного. Алексея Проскурякова. Может, слышали?

Петренко слышал. Алексей Проскуряков работал в самом начале организации ЧК, еще в 20-е годы, комиссаром особого отдела, был командиром времен гражданской войны.

– Да, знаю, – кивнул Владимир. – Но, кажется, он давно уже не работает в органах.

– Уволился, да. Он на пенсию вышел, несколько лет назад, – затараторила гражданка. – По болезни. От ран болел, полученных на войне. А как работать перестал, так ровно через год и помер, – она смахнула несуществующие слезы. – В общем, не пережил покоя, видать. – Женщина пристально посмотрела на Петренко: – Знаете, так бывает. И личный телефон за заслуги ему был положен. А соседка моя, Екатерина Александровна Проскурякова, женой его была. Вот ей, как вдове заслуженного чекиста, и оставили телефон.

– Поеду-ка я с вами, – задумчиво произнес Петренко. Он устал слушать этот бесконечный поток слов. К тому же ему захотелось сделать что-то хорошее для заслуженного чекиста – свой все-таки. В общем, вздохнув, Петренко сел в машину, где уже была опергруппа. Соседку он галантно пропустил вперед.

По дороге начал ее расспрашивать.

– Подруга ваша, Екатерина Александровна, что же, одна живет?

– Совсем одна, – с готовностью ответила соседка, как будто этого и ждала. – После смерти мужа у нее нет ни единой живой души на свете! И родственников живых давно уже нет.

– А дети у них были? Долго жила она с мужем?

– Всю жизнь! Почитай, что 40 лет. Ну да, – она на минуту задумалась, – 41 год. Сама говорила, что в 20 лет за Алексея замуж вышла. Была у них дочь, Софочка, но померла в семилетнем возрасте от дифтерии. Тогда годы страшные были, – вздохнула, – разруха, лекарств нет. Очень тяжело они смерть дочери переживали. Катя до конца жизни так и не оправилась. А потом детей уже и не было, так, вдвоем, и остались. – Женщина замолчала. Петренко тоже молчал.

– Понятно, – сухо кивнул он через какое-то время, прекрасно зная историю многих семей, терявших детей в раннем возрасте, – детская смертность тогда была просто катастрофической.

– Что же ваша подруга, на пенсию мужа живет? – Помолчав, Петренко задал риторический вопрос.

– Нет, что вы! – Соседка аж взмахнула руками. – Катенька настоящий художник! Она куклы мастерит и продает. Сама все делает – и платьица им шьет, и лица раскрашивает. У нее столько покупателей! Во всем городе ее знают.

– Куклы на дому, что ли, продает? – уточнил Петренко, весьма далекий от мира детских игрушек.

– Нет, что вы! – снова воскликнула соседка. – Она их в магазин относит. Один друг Алексея магазин открыл во времена НЭПа, нэпманом заделался. Там же, в магазине, есть у нее кабинет, где она встречается с клиентами. А в квартиру, домой к себе, она никого из чужих людей не пускает! Муж ее приучил – домой никого не пускать. Потому я так и удивилась сегодня. Не бывает у нее гостей никогда. Я к ней только одна и ходила. Кого же сегодня она могла пустить?

Они подъехали к дому. Вход в квартиру Проскуряковой был не через двор, а через парадную, выходящую на улицу. Милиционеры быстро поднялись по высоким мраморным ступенькам.

Дверь была заперта. На звонок – ни звука.

– Может, ушла ваша подруга? – повернулся к соседке Петренко.

– Нет, нет, что вы! – Женщина так замахала руками, что казалось, готовится взлететь. На глазах ее выступили слезы. – Я правду говорила. Катенька так кричала! Так страшно кричала! Никогда я такого не слышала, ни разу в жизни!

– Ладно, – Петренко остановил ее жестом и как главный мгновенно принял ответственное решение: – Ломаем!

По его сигналу два дюжих милиционера навалились на дверь, помогая себе ломом. Хрустнули петли, и дверь с легкостью отвалилась с петель. Соседка охнула. Милиционеры достали оружие.

– У вашей подруги животные есть? – вдруг обернулся к ней Петренко.

– Нет, что вы! При такой работе! – живо ответила соседка.

Милиционеры быстро зашли в квартиру, состоящую из двух комнат с разными ходами и большой светлой кухни. Ни в кухне, ни в первой комнате никого не было. А вот во второй…

Вторая комната представляла собой рабочий кабинет. И между столом со швейной машинкой и столиком с какими-то швейно-вязальными инструментами лежала… мастерица кукол.

Она лежала на животе лицом вниз. Длинный халат из темно-бордового плюша был задран до колен, обнажая старческие варикозные вены. Одна тапочка с кожаной подошвой осталась на ноге. Вторая, видимо, при падении отлетела в сторону и осталась лежать на ковре. Возле головы женщины, превращенной в кровавое месиво, расплывалось огромное кровавое пятно. Кровь была еще свежей и не успела загустеть. В общем, женщина была мертва.

Подруга убитой закричала, залилась слезами, сделала попытку броситься к телу, продолжая кричать и причитать… Петренко велел одному из милиционеров увести ее на кухню.

С личного телефона убитой вызвали подкрепление, и вскоре небольшая квартира наполнилась людьми. Ожидая, пока эксперты закончат работу, Петренко расхаживал по комнатам, недоумевая, в силу каких таких причин такая страшная смерть постигла безобидную мастерицу кукол, у которой, судя по всему, был настоящий талант.

Документы убитой нашли в ее спальне, в ящике прикроватной тумбочки. Они оказались в полном порядке.

– Проскурякова Екатерина Александровна, 1869 года рождения, 14 марта, уроженка города Одессы. Девичья фамилия Беленко. 61 год, – диктовал следователь прокуратуры милиционеру, писавшему протокол осмотра места происшествия.

– 60 лет, – машинально поправил Петренко, – не дожила она до 61 года…

– Какая разница! – нахмурился следователь, не любивший дотошного оперативника.

Петренко хотел было съязвить, как всегда, но вдруг присвистнул, открыв второй ящик прикроватной тумбочки. В нем, вплотную друг к другу, стояли две большие шкатулки.

Обе доверху были забиты золотыми драгоценностями. Это были женские украшения. Цепочки, сережки, браслеты, кольца, подвески, часы… Петренко вывалил содержимое шкатулок на пестрое покрывало кровати.

– Ничего ж себе! – Он сам не смог сдержать вздоха удивления. – Ну куда ж ей столько?!

– Хороша старушка! – хмыкнул следователь прокуратуры, которому тоже не часто доводилось видеть такое богатство, разве что при обыске у матерых бандитов.

Рассыпанные на кровати, эти золотые изделия подтверждали, что это настоящий клад. Драгоценные камни переливались в солнечном свете. Чего здесь только не было! Жемчуга, рубины, изумруды, бриллианты… Все это великолепие сверкало, переливалось и играло на солнце, бешено раздражая сотрудников милиции, живущих на нищенскую зарплату.

– Хороша вдова чекиста! – не выдержав, хмыкнул кто-то из них.

– Теперь понятно, почему она никого не впускала в квартиру, – нахмурился Петренко. – Интересно, знала ли подруга о ее богатстве? Вопрос в том, откуда это все? Как такое можно заработать? И кто заработал? Муж-чекист или она сама?

– А как мог убийца все это не забрать? – воскликнул следователь. – Он и серебряный поднос на столе оставил! А в квартире есть и другие ценные вещи!

– Не забрал потому, что убили ее не из-за денег, – нахмурился Петренко. – А это уже совсем плохо. Значит, к ней шел именно убийца, а не вор.

В дверях появился медицинский эксперт. Все ждали, что он скажет.

– Смерть наступила около часа назад, – начал он. – Сейчас у нас 13.25. Значит, между 11.30 и 12.30. Более точно покажет экспертиза. Но час – это максимум. Кровь еще не успела свернуться.

– Как она умерла? – Петренко был готов услышать самые жуткие подробности.

– Ее убили молотком по голове, – сразу же ответил медэксперт. – Молоток убийца бросил рядом с телом. Нанес не менее пяти ударов в область лба и в теменную область. Судя по тому, как раскроен череп, бил со всей силы. Сразу могу сказать, что это мужчина. Женщина удар с такой силой не нанесет. И да, мужчина молодой, физически сильный. Так что смерть наступила с первого удара, а он все продолжал бить.

– С яростью… – задумчиво проговорил Петренко, – или он имитировал ярость… Пять ударов?

– От пяти до десяти ударов, – согласился медэксперт. – Он расплющил ее голову, как тыкву.

– И не забрал ценные вещи, – совершенно не к месту вставил следователь прокуратуры.

В кабинете убитой Петренко принялся внимательно рассматривать орудие преступления. Это был обычный строительный молоток, никаких опознавательных знаков на нем не было. Такие есть на каждой стройке, у любого рабочего.

– Отпечатки пальцев? – поинтересовался Петренко.

– Нет, ни одного, – ответил другой эксперт. – Убийца был в перчатках. Вообще в квартире других отпечатков пальцев, кроме принадлежащих убитой, нет.

– Совсем плохо, – продолжал хмуриться Петренко. Он прекрасно помнил, что замок входной двери не был взломан. А значит, жертва сама впустила преступника, а потом он аккуратно запер дверь за собой.

– Это еще что? – вдруг воскликнул один из милиционеров, случайно зацепившись за ковер. Петренко оглянулся и… просто не поверил своим глазам.

Прямо под ковром, выложенные ровно в ряд, лежали… четыре больших строительных гвоздя. Они были так похожи на те самые гвозди, которыми убили Червя. Петренко узнал бы их из тысячи! В полном недоумении он опустился на пол, со всех сторон рассматривая странную находку.

Никаких сомнений не было. Гвозди как две капли воды напоминали те, которыми палач истязал Червя в поезде. Ошибиться Петренко не мог. А значит, это дело поворачивалось совершенно другой стороной и было не таким простым, как могло показаться на первый взгляд.

Петренко прекрасно понимал, что убийца именно для него оставил подсказку. Возможно, убийцей старухи-кукольницы и был тот самый палач, который казнил Червя. Но как скромная, незаметная и талантливая старушка могла быть связана с криминальным миром, с чудовищным миром воров и бандитов?

Ничего не сказав следователю прокуратуры о своем открытии и о связях, которые возникли в деле, Петренко отправился допрашивать соседку.

Та не сказала ничего нового. Повторяла одно и то же: жила одна, ни с кем не общалась, в квартиру никого не впускала, готовые работы относила в магазин.

– Откуда у нее драгоценности? – в лоб спросил Петренко.

– Какие такие драгоценности? – Соседка и слова не смогла промолвить. – Да не было у нее ничего такого! Она бедно жила, – видно было, что она очень волнуется. – Покупатели не всегда вовремя платили. Бывало, что и на хлеб мелочь одалживала у меня. Но всегда вовремя отдавала. – Она вздохнула. – Знаете, честная была очень. И стеснялась, когда просила взаймы. А сама голодная ходила… Вот так… Какие тут драгоценности? Грех шутить о покойнице!

Глава 8

Допрос подруги. Чужие драгоценности. Вывод Володи. Цикл статей

Тело, упакованное в черный брезентовый мешок, вынесли из подъезда к вечеру. Неизвестно, как распространились новости о происшедшем по дому, но из многих квартир высовывались посмотреть любопытные. Даже жители верхних этажей свешивались в лестничный пролет, едва не падая на лестницу.

Петренко никогда не мог понять такого жадного любопытства к чужой смерти. Наверное, это было заложено в людской натуре, когда плохие новости и злорадство перевешивало даже то хорошее, что могла произойти за день.

Наступили сумерки, Петренко потерял счет времени. Когда труп убитой женщины увезли и эксперты закончили свою работу, он все-таки остался в квартире – еще раз пройтись по горячим следам до победного конца. К его огромному удовольствию, следователь из прокуратуры уехал сразу, как только увезли тело. И Петренко вздохнул с огромным облегчением.

Интересно, любили ли эту вдову чекиста в доме, где она жила? Судя по словам ее подруги, убитая почти ни с кем не общалась. Однако же много соседей собрались поглядеть на то, как выносят прорезиненный черный мешок. Любопытство это или нечто большее? Или они знали то, чего не знал о ней Петренко? За свою карьеру он осознал для себя одну очень простую истину: слухи и сплетни почти всегда строятся на реальных фактах, а потому нужно прислушиваться к ним очень серьезно. В каждой сплетне есть доля правды. Какие же сплетни ходили об убитой?

В квартире стало тихо, и Петренко вернулся в спальню погибшей женщины. Больше всего в этом деле его беспокоили именно драгоценности, а почему – он и сам не мог объяснить.

Даже гвозди, страшная подсказка из другого мира, беспокоили его меньше, чем это непонятное богатство, лежащее в двух простых деревянных шкатулках. Беспокойство усиливали слова соседки о том, что убитая часто нуждалась в деньгах и порой у нее не было даже на хлеб. Лгать она не могла, во всяком случае оснований у нее для этого не было. Ведь, в конце концов, именно она привела в квартиру милицию. Значит, серьезно переживала за жизнь подруги.

Петренко вспомнил, как закончился допрос соседки, который он проводил на кухне. Время от времени она принималась плакать, потом вытащила из кармана грязный, уже мокрый платок с обтрепанными краями. Петренко был хорошим следователем – он всегда замечал такие мелочи и строил на них свои выводы, которые чаще всего оказывались правильными. Он видел, что соседка небогата и что она человек искренний. Нуждается в деньгах, имеет большую семью. Ей некогда думать о себе. Отдушиной для нее была эта дружба со старухой-кукольницей. Кого же оплакивала теперь – утрату единственной подруги или свое одиночество?

Он подал плачущей свидетельнице стакан воды. Зубы ее начали выбивать нервную дрожь о его края.

– Так, так, успокойтесь, – попросил Петренко. – Лучше расскажите о криках.

– Сначала был шум, – женщина, вздохнув, отставив стакан, старалась успокоиться и взять себя в руки. – У меня квартира на третьем этаже, ну, сразу над квартирой Кати. Мы потому и подружились, что однажды она пришла ко мне пожаловаться, что у меня, дескать, шумно. Мол, внуки мои сильно топают. Она, знаете, придирчивая была, но тихая. У нее же самой всегда тоже было тихо. А тут я вдруг услыхала грохот мебели. Как будто шкафы какие на пол кидают…

Петренко удивился и задумался – в квартире не было следов беспорядка, борьбы. Мебель не была поломана, все стояло вроде на своих местах.

– Вот, ну а потом послышались громкие голоса, – продолжала женщина, – такие громкие, что слышно было даже через пол.

– Голоса были мужские или женские?

– Разные. Я не могла разобрать. Как будто в квартире было несколько человек.

Петренко насторожился. Если это было правдой, а не то, что говорят расстроенные нервы, это означало, что убийц было несколько. Серьезный поворот.

– А потом я услышала жуткий крик… – продолжала вспоминать женщина. – Это кричала Катя. Тут я не выдержала…

– Подождите… – перебил ее Петренко. – У вас большая семья, внуки, в квартире всегда шум, но вы расслышали все то, что происходило внизу?

– Так тихо было! – воскликнула соседка. – Тогда тихо было! Внуки с дочкой уехали в гости, муж мой и дочкин муж – на работе были. Я в квартире одна была.

– Что это был за крик? Что-то кто-то кричал? Какое слово?

– Не слово. Просто «а-а-а» на одной ноте. Так жутко. Я, когда узнала голос Кати, тут уже не выдержала, бросилась вниз и начала стучать и звонить в дверь.

– И что, крики стихли?

– В том-то и дело, что нет! Никто не вышел, но Катя продолжала кричать. Я тогда бросилась на улицу, нашла телефон в аптеке за два квартала и стала звонить. Но никто не отвечал. Ну тогда я и побежала в милицию.

– Постарайтесь вспомнить: когда вы услышали крик Кати, в квартире были другие голоса? – настаивал Петренко.

– Вроде да… – задумалась соседка. – Словно несколько человек говорили. Но Катя так кричала, что заглушала их.

– Мужчины или женщины? Вспомните, это важно! – Петренко не отставал.

– Вроде мужской голос был… – неуверенно ответила она. – Не знаю. Я так нервничала, что ничего не понимала. Это было ужасно!

– Когда вы видели свою подругу в последний раз? – вздохнул Петренко.

– Вчера вечером, – тут соседка заговорила уверенно. – Около восьми вечера. Я домой возвращалась и зашла к ней. Ненадолго, меня муж дома ждал. Мы поговорили минут двадцать. Катя была спокойная, веселая. Сказала, что завтра никуда не выйдет, собирается целый день работать. У нее на фарфоровую куклу заказ был. Она поздно ложилась и пригласила меня после девяти прийти на чай завтра, когда мои домашние улягутся. Я сказала, что приду.

– Если бы Катя ждала гостей днем, она бы сказала вам об этом? – продолжал Петренко.

– Думаю, да. Для нее гости были событием. Ведь к ней никто не приходил.

Больше он не услышал ничего интересного. И вот теперь, оставшись в опустевшей и тихой квартире лишь с двумя помощниками, которые одновременно охраняли от любопытных зевак, решил еще раз внимательно осмотреть драгоценности.

Бывали такие люди, Петренко знал это по опыту, которые, имея огромное состояние, вечно побирались и жаловались на нищету. Может, жена чекиста была из такой породы? Какие проблемы с деньгами? Стоило ей продать одно самое тоненькое колечко, и ей хватило бы не только на хлеб с маслом.

Золото всегда было в цене. Оно было единственной валютой, которая не теряла своих свойств при любой власти. Есть золото – есть деньги. Петренко знал барыг, которые хранили свое состояние только в золоте. Может, вдова чекиста тоже была такой.

Он начал с первой шкатулки. Снова высыпал все содержимое на стеганое покрывало кровати. Да уж, проблемы с деньгами… Все изделия из золота были массивными. Кольца впечатляли. Это были не дешевые побрякушки из советского сусального золота с примесями, а настоящее червоное золото, стоящее немалые деньги.

Петренко принялся внимательно рассматривать все, что находилось в шкатулке, и тут же наткнулся на большой перстень с рубином, внутри которого была гравировка. Он поднес его к глазам. «Анечке от мамы». Женское. Ему стало не по себе.

«Анечке от мамы»… Это кольцо было чужим, оно не принадлежало кукольнице. Петренко отложил его в сторону, прикидывая, как быстрее найти ювелира, который сделал эту гравировку.

Через какое-то время он наткнулся на серьги. На каждой из них с обратной стороны массивных подвесок было выгравировано крошечное сердце и дата: 12.12.1894.

Серьги… 1894 года! Старинное изделие, наверное, страшно дорогое. 1894 год, подумать только!

Дальше – больше. Среди груды этих вещей Петренко вдруг увидел золотые женские часики. На них тоже была гравировка – надпись и дата: «Ко дню окончания гимназии, 1901». Часы явно были подарены молодой девушке, которая окончила женскую гимназию… в 1901 году!

Все было ясно. Все эти старинные изделия принадлежали когда-то другим людям, которых наверняка давным-давно уже нет на свете. Но почему они здесь? Откуда эти вещи у старухи? Если хранила, то для кого?

От всего этого так плохо пахло, дело заходило в такие запутанные криминальные дебри, что у Петренко разболелась голова.

Его размышления прервал молоденький милиционер. Он вошел в комнату и стал на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу:

– Там вас этот… Репортер спрашивает…

Петренко прикрыл золотые изделия газетой и хмыкнул:

– Ну тащи его сюда!

Через минуту в спальне убитой женщины появился Володя Сосновский.

– А шо так рано? – усмехнулся Петренко.

– Так шнурки завязывал! – бодро ответил Володя, давно научившись одесскому языку. – Дай, думаю, загляну на гембель, а то без меня за твои уши совсем отвянут, халамидник ты конченый!

Петренко рассмеялся. Он был рад видеть своего ушлого друга, который всегда первым узнавал о громких криминальных новостях.

– На самом деле я давно тут был, на улице стоял, – сказал Володя, входя в комнату и усаживаясь в старухино кресло, – ждал, когда труп увезут и тот хмырь из прокуратуры свалит. Знал, что при нем ты меня погонишь. Или как?

– Откуда узнал? – задал Петренко риторический вопрос.

– Обижаешь! – фыркнул Сосновский. – Сижу себе в редакции, никого не трогаю… Пишу очередной прикоцаный фельетон, шоб он был мине здоров… И тут вдруг шухер, наше вам здрасьте! Телефоны трезвонят, аж за ухами лопается! Грандиозный шухер в городе! Замочили старушку, у которой все большевики в городе своим отпрыскам кукол покупали! Геволт!

– Что ты сказал?! – аж задохнулся Петренко.

– То и сказал! С тем к тебе и пришел. Знаменитость была эта твоя старушка, – усмехнулся Володя. – Обслуживала всю партийную верхушку в городе, то есть в основном их жен и детей. А если серьезно, без шуток, то позвонил мой информатор из милиции. Ты же знаешь, у меня есть такой. И сказал, что замочили старушку-кукольницу, которая делает куклы большевикам. И что ты тоже туда поехал. А потом еще Лариса…

– Какая еще Лариса? – обреченно спросил Петренко, путаясь в лабиринтах ума Сосновского.

– Лариса – наша главный редактор. Я ей про звонок информатора рассказал. А она и говорит, что знала эту Проскурякову, тоже покупала у нее куклу для племянницы. И слышала ее историю. Мол, когда у старушки муж-чекист умер, осталась она совсем без средств существования. Пенсию мужа у нее отобрали, а своей не было, так как не работала никогда в жизни. Пошла она по друзьям мужа – мол, помогайте, с голоду помираю… Покупайте… Ну, и люди стали покупать. А чего нет? Куклы у нее были красивые и стоили не дорого. Твое начальство наверняка тоже куклы у нее своим ребятишкам покупало.

– Первый раз про все это слышу! – развел руками Петренко.

– Так откуда ж тебе слышать? – снова усмехнулся Володя. – Женат ты не был, детей у тебя нет. Так и помрешь бобылем! Зачем тебе куклы? А девицы, с которыми ты время от времени таскаешься, те давно уже в куклы не играют.

– Ну, ты полегче на поворотах! – рассердился Петренко.

– Да я шо? Я ничего! Я ж тебе полезную информацию пришел рассказать. А теперь – ты мне… – лукаво смотрел Сосновский.

– Писать будешь? – хмыкнул Петренко.

– В общих чертах. Что скажешь, то и напишу. Больше не выйду за рамки. Ты ж меня знаешь! Я всегда держу слово. Так расскажешь?

– Позже! – Петренко знал, что на Володю можно положиться. – Ты мне лучше вот что скажи, не для печати. Вот что ты думаешь обо всем этом? – И он сдернул газету с кровати.

– Ничего ж себе! – присвистнул Володя. – И это у бедной старушки?!

– Еще и вторая порция есть. Там даже побольше будет. И вот это посмотри… Внимательно, – Петренко сунул ему под нос часики, серьги и кольцо.

Сосновский моментально заметил гравировку и нахмурился. Петренко с удовольствием отметил, что, похоже, мысли друга текут в том же направлении, что и у него самого.

– Что думаешь? – повторил следователь. – Вот так, с ходу… Что можешь сказать?

– Честно? Похоже на бандитский склад! – прямо ответил Володя. – Если б ничего не знал про старушку, сказал бы, что ты накрыл банду. Награбили, сволочи, а ты разрыл их бандитский схрон.

– Вот! И я о том же… – тяжело вздохнул Петренко.

– А откуда оно у нее? – спросил Сосновский.

– Здрасьте! Наше вам с кисточкой! А я знаю? – развел руками следователь.

– Плохо пахнет однако, – произнес задумчиво Володя, и его тезка вновь поразился, как они одинаково думают. Эти слова лучше всех остальных выражали его собственные мысли.

До редакции Сосновский добрался только под вечер. Он и сам не понимал, что за сила гонит его туда. Конечно, он мог плюнуть на все и отправиться домой, но вместо этого сел на трамвай и поехал на работу.

Где-то на полпути в голове у него мелькнула мысль заскочить к Тане, но Володя быстро отбросил ее прочь – успеет и завтра. После той ночной ссоры на рождественский сочельник они встречались дважды – сухо, спокойно, как будто ничего не произошло. Никто из них не хотел затрагивать неприятную тему, и говорили они тихо, как говорят у постели тяжелобольного – какими-то тусклыми, приглушенными голосами, явно боясь произнести лишнее.

Трясясь в почти пустом трамвае, Сосновский вдруг поймал себя на мысли, что этим тяжелобольным были их отношения. Ночная ссора словно разрушила их, сломала какой-то важный стержень, и Володя уже не мог смотреть на Таню так же, как смотрел раньше. Из его глаз ушла теплота. И когда он остро понял это – в пустом рассветном трамвае, – то содрогнулся. Ему стало страшно. Но истинную, глубинную причину он боялся себе объяснить, предпочитая ее прятать, словно страус голову в песок.

А причина заключалась в том, что он не мог простить Тане возвращения к тому, что сломало их жизнь. Прошлое ее было той самой кровоточащей раной, на которую больно смотреть и о существовании которой невозможно забыть.

Сосновскому было страшно. По ночам, когда он оставался один, к нему приходили пугающие его призраки, выплывали из темноты, леденя кровь пустым взглядом. Может быть, именно поэтому Володя так стремился убежать к Тане от этого ужаса, как можно больше времени проводить с ней.