Текст книги "Глаз зеленого дракона (сборник)"

Позже для него по-прежнему представляла интерес загадочная фигура настоятеля, и, полностью придя в себя, первым местом, которое посетил Чанг Лу, стал храм. Этой встречей с настоятелем Чанг Лу был полностью разочарован, но, так как он всегда был внешне непроницаемым человеком, то никакого вида не показал. Настоятель встретил его хорошо, и дело было даже не в том, что он сразу же взял с Чанг Лу большое пожертвование на содержание живущих при храме животных (сумма была незначительной, и Чанг Лу вполне мог ее заплатить), а в том, что весь разговор не содержал для Чанг Лу абсолютно никаких ощущений – ни света, ни темноты, тем более тех островков откровения, которых он так ждал. Настоятель показался самой заурядной фигурой, он не был ни Учителем, ни тем более каким-то волшебником, и Чанг Лу испытывал острое разочарование от того, что теперь вроде они поменялись местами – теперь Чанг Лу имел представление о том, чего настоятель не знал.

Сумев скрыть в себе, но не подавить, глубокое разочарование, Чанг Лу вернулся к привычной для него работе на рисовом поле, и больше не заходил в храм. А по ночам, когда к нему не шел сон, он думал о том, что островки света и откровения, наверное, появляются только тогда, когда приходит черная пропасть, а когда ее нет, им тогда совсем незачем быть. Так постепенно Чанг Лу полностью оправдал для себя настоятеля, мотивируя это тем, что, он, Чанг Лу, был простым, необразованным крестьянином (хоть, в отличие от всех остальных крестьян, имел представление о многих прочих недоступных, вещах), а настоятель был высокообразованным монахом самого знаменитого в стране монастыря, и, кто знает, может, бывал даже при дворе самого императора. С кем, как не с этим умным человеком, следует говорить о выходящих за рамки обыденной жизни вещах? А после ночного бдения наедине с возникшими мыслями жизнь для Чанг Лу уже не могла быть обыденной.

Ярко светило утреннее солнце, сопровождая Чанг Лу по пути в храм. Над деревней больше не было ни тени тумана. Привыкшие вставать с рассветом крестьяне спешили заняться работой на своих участках рисового поля. Попадаясь навстречу, они приветствовали Чанг Лу, провожая его недоуменными взглядами. Хоть дом Чанг Лу, а так же пагода, находились на окраине поселка, в этом месте все-таки было достаточно домов для того, чтобы у местных сплетниц до конца дня появилась свежая тема для разговора. Вместо того, чтоб бежать работать к своему полю, Чанг Лу посему-то пошел в храм! Но он не замечал направленных на него взглядов. Чанг Лу был как никогда сосредоточен – он думал только о том, как хорошо было бы сразу застать настоятеля. Он думал, что время для разговора как раз является подходящим. Утренняя молитва монахов начиналась за несколько часов до рассвета (через три-четыре часа после того, как заканчивалось традиционное вечернее моление), и заканчивалась задолго до того, как жители деревни встречали признаки нового наступившего дня. Представление Чанг Лу о том, чем монахи занимаются еще, кроме молитв в храме, было весьма смутным, и поэтому он бодро шел вперед, думая, что, не занятый молитвой настоятель сможет уделить ему хотя бы пару минут.

Двое стареньких монахов в шафраново-желтых одеждах подметали длинными метлами двор перед храмом. Чуть вдалеке несколько мальчишек, резвясь и пересмеиваясь, мыли большие медные котлы в протекающем возле храма ручье. Поклонившись монахам, никак не отреагировавшим на его появление, Чанг Лу снял обувь и вступил под своды пагоды. Внутри храма было пусто, темно и прохладно. Из курильниц поднимался чуть сладковатый дымок благовоний, зажженный монахами во время утренней молитвы. Никого не встретив, Чанг Лу прошел все помещение храма. В коридоре, который служил проходом во внутренние помещения, в том числе и двор, старенький подслеповатый монах чистил тряпкой глиняные светильники. Чанг Лу решил обратится к нему.

– Почтенный лама!

По-видимому монах был очень стар. Он не услышал Чанг Лу, продолжая возится со своею тряпкой. Отрывать монаха от работы, коснувшись рукой, чем бы он ни занимался (убирал или занимался медитацией), считалось делом непозволительным и кощунственным, поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, Чанг Лу крикнул так громко, как только мог:

– Достопочтенный лама!!!

Снова не последовало никакой реакции. Не зная, что еще делать, Чанг Лу замер на месте, и был вырван из раздумий только тем, что услышал обращенный к нему детский голосок:

– Не кричите так господин! Он вас не слышит.

Чанг Лу обернулся. В проеме дверей храма стоял маленький мальчик лет 9 в длинной одежде монаха.

– Он глухой. Господин что-то хотел спросить?

– Мне нужно повидать настоятеля.

– Достопочтенный лама-настоятель сейчас занят.

– Чем занят?

– Он ухаживает за своими животными.

– И что же?

– А то, что когда он ухаживает за своими животными, его нельзя отвлекать.

– И все-таки проведи меня к нему.

– Сожалею, господин, но посторонним нельзя посещать внутренние помещения храма.

«Упертый монашек, – подумал Чанг Лу, – такой далеко пойдет», а в слух сказал:

– Разве ты не знаешь, кто я такой?

Монашек осклабился:

– Ну почему же, знаю. Вы господин Чанг Лу, самый богатый крестьянин.

– А, знаешь. Хорошо. Тогда проведи меня к настоятелю.

– Господин Чанг Лу, будь на вашем месте кто-то другой, я давно уже вызвал бы охранников храма. Я выставил бы из внутренних помещений храма любого, кроме вас. Но к вам, господин Чанг Лу, я преисполнен глубокого уважения, и поэтому я осмелюсь предложить кое-что для взаимного согласия…

Чанг Лу этот разговор начал забавлять. Он давно догадался о том, к чему клонит хитрый монашек. Но, будучи и сам человеком достаточно хитрым, он не привык ничего ускорять. Кроме того, постепенно Чанг Лу начал понимать, почему монастырь, все его обитатели во главе с настоятелем, вызывают такую нелюбовь у всех жителей деревни. Сделав вид, что он ничего не понял, Чанг Лу произнес:

– Чего же ты хочешь? Я слушаю. Говори.

– Я могу провести господина Чанг Лу к настоятелю, но…

– Но – что?

– Это будет стоять пять монет.

Чанг Лу ухмыльнулся.

– А настоятель знает, каким вымогательством ты тут занимаешься?

Монашек обиделся.

– Деньги пойдут исключительно на нужды храма! А кроме того, я выгнал бы любого, кроме господина Чанг Лу. Ведь я знаю, что господин Чанг Лу…

– Может заплатить пять монет. Две монеты.

– Пять, господин Чанг Лу.

– Две – и не больше.

– Но, ради исключения и неподобающего времени визита к настоятелю, исходя из всех вышеперечисленных особенностей…

– Две монеты.

– Четыре, господин.

– Я сказал – две.

– Делаю огромную скидку ради глубочайшего уважения, которое я испытываю… Три.

– Я сказал – две.

– Господин не понимает.

– Господин все прекрасно понимает. Две монеты, и не больше. Иначе я пожалуюсь настоятелю. А он послушает то, что я скажу, потому, что я самый богатый крестьянин в деревне.

Монашек вздохнул, вид у него был несчастный.

– Хорошо, господин. Две.

– Одна монета.

– Господин, Будда не велит обманывать! – монашек чуть не плакал.

– Будда не велит заниматься вымогательством в его храме! Одна монета – или я тебе уши надеру!

– Ладно, господин… – хлюпая носом, сопел монашек.

Подбросив на ладони, Чанг Лу бросил одну монету маленькому вымогателю, и следуя по извилистым коридорам внутренних помещений, думал о том, какие тут большие монахи, если такой – самый маленький. Покормив животных, настоятель находился уже в своем кабинете. Именно туда привел Чанг Лу маленький монашек.

Настоятель встретил его с распростертыми объятиями (как и должен был встретить настоятель деревенского храма, живущий на пожертвования, самого богатого крестьянина в деревне).

– Брат Чанг Лу! Давненько ты ко мне не захаживал! Рад тебя видеть, брат! А я тут недавно о тебе думал. Приближаются несколько храмовых праздников. Надеюсь, ты поймешь наши нужды и будешь на праздниках почетным гостем. Мог бы, мог почаще захаживать!

Чанг Лу подумал о том, что, если часто так захаживать, можно и разориться, но вслух свою мысль не сказал.

– Что привело тебя, брат? – слащаво-елейным голосом заискивал настоятель.

– Я не знал о храмовых праздниках, – непонятно почему, вдруг сказал Чанг Л.

– Ничего, ничего, брат, узнаешь! Я все тебе расскажу.

– я хочу узнать, кто такой Будда, – сказал Чанг Лу.

Настоятель опешил. Несколько секунд застывшим взглядом он смотрел на Чанг Лу, пытаясь сообразить, как следует держаться с явно спятившим прихожанином, но очень богатым. Потом, отрываясь от первоначального шока, вызванного вопросом Чанг Лу, настоятель сказал:

– Я не понимаю тебя, брат…

– Я хочу узнать, кто такой Будда, – с ясным непроницаемым лицом сказал Чанг Лу, и взгляд его совершенно не напоминал глаза сумасшедшего, – Я хочу узнать, как человек может достичь состояния буддовости, отрывая от себя всех и вся. Можно ли убить ради желания сохранить незыблемое спокойствие духа? И как достичь состояния Будды, если дух твоей, прежде спокойной, стоит чем-то нарушить, и превращается в бурный поток, как горная река. Вода кажется спокойной и стоячей, но какие расходятся круги, стоит только бросить в нее камень! Как же человек может стать Буддой, если маленький источник раздражения (например, скрип телеги за окном или хруст мыши) способен замутить источник его чистого созерцания? Но по легенде именно человек стал Буддой. Может, все на самом деле было вовсе не так. Поэтому я хочу узнать эту истину. Я хочу узнать, кто такой Будда.

По мере того, как Чанг Лу говорил, настоятелю все становилось ясным. Этот избалованный богач просто сбрендил от обилия собственных денег. Еще бы – столько всего есть, нечего больше желать. Такие, как он, всегда вызывали у настоятеля ненависть и презрение. Думает, что все можно купить. Думает, что если у него есть деньги, значит, ему дозволено все, даже порочить чистое и святое имя Будды. Каждое его слово – кощунство, несмотря на то, что это непроходимый бред. Просто, мразь, прижившийся на готовом. Вот взять бы и отобрать у него все – дом, поле и деньги, да заставить вкалывать на казенном поле, а по вечерам еще подметать в храме двор (как подрабатывают самые бедные жители деревни), сразу бы вылетел у него из головы этот бред. А то сидит тут, денег полно, на работу не пошел (поле-то свое, когда хочет, может на нем работать), и несет всякий бред, думает, что он здесь самый умный. И такому ничего в жизни не довелось испытать. И ничего особенного в своей жизни он не сделал. Ну подумаешь, умерла какая-то там жена. Так сейчас у него, наверное, миллион всяких любовниц. И, раз денег полно, соблазняет невинных девушек. Нет, такие просто не должны жить на земле.

Настоятель вздохнул. Как там ни выходит, а свои мысли ему надо держать при себе и сдерживаться. Не подобает настоятелю высказывать в лицо то, что он думает о ком-то из прихожан. Настоятель должен заботится о своем храме. Должен льстить и заискивать перед теми, кто может дать хорошие пожертвования. Как бы ни мерзко было – это его долг. Поэтому надо сидеть и слушать весь этот бред. И, если этого богача потянуло на ученость… Что ж, он хочет философии и образованности – он ее получит. Настоятель снова вздохнул и расслабился потому, что принял решение. Поднял глаза вверх… Но почему-то ему вдруг стало невыносимым выдерживать ясный и прямой взгляд Чанг Лу.

– Я хочу узнать, кто такой Будда.

– Кто такой Будда, знает последняя собака в деревне.

– Но как человеческий разум может постигнуть истину Будды? Если совершенства и спокойствия нет?

Настоятель вздохнул. Нет, он не сможет долго выслушивать такой бред ни за какие деньги…

– Чанг Лу, это весьма похвально, и я приветствую твое стремление найти истину. Но я всего лишь бедный монах, и вряд ли я смогу помочь найти твой путь на этой земле…

Чанг Лу поразился сказанным словам – «твой путь». Раньше он как-то не задумывался над этим.

– Ты сможешь мне помочь, ученный лама. Я знаю это.

– Хорошо. Хочешь истину? Изволь. Но истина стоит дорого.

– Дорого? – неужели и здесь начнется торг?

– Тысяча монет.

– Что?!

– Это обойдется тебе в тысячу монет.

Тысяча монет! Чанг Лу задохнулся от возмущения. Что ж, разве чего-то иного можно было ждать от этого монастыря? Проклятого места, где все продается и все продано. Если уж торгует даже служка храма на входе, что ж ждать от самого настоятеля? Видно, не даром вся деревня слухами полнится – не даром! Все продано и все продают. Если в храме торгуют даже «подменными» слепками с ноги Будды (а Чанг Лу слышал, что эти слепки, целых сто штук, были сделаны с ноги местного уборщика монастырской выгребной ямы… Что же можно ожидать тогда…).

А суммы в тысячу монет не найдется ровным счетом ни у кого в деревне. Единственный, у кого могло найтись столько, был Чанг Лу. У него действительно лежали в доме тысяча монет – спрятанные в надежном месте, в прочном глиняном кувшине. Это были деньги, полученные им за продажу последнего урожая. На них нужно было купить побеги для того, что бы снова посадить рис, а остаток суммы Чанг Лу обычно откладывал на собственное проживание. Обильный урожай с рисового поля был уже снят и продан, а новый появится совсем не скоро. Чанг Лу ждал несколько дней окончания тумана, что бы отправится в город и на деньги, полученные от продажи урожая, купить свежие побеги и семена – чтобы вновь посадить рис. Не сделай он этого – его ждет голод и безденежье. Несмотря на то, что жизнь потеряла для него смысл, все равно нужно же как-то жить! Засеять поле, снять другой урожай, продать его и снова – засадить поле. Тысяча монет – это были все его деньги, нажитые долгим тяжелым трудом. Отдать их означало невозможность продолжить свое существование. А между тем, даже половины этой суммы не нашлось бы в деревне ни у кого. Настоятель знал, кому говорить о деньгах. Наверняка думал, что он, Чанг Лу, прячет на черный день больше.

– Говоришь, тысяча монет?

Настоятель кивнул.

– Может, тебе отдать еще мой дом с целым полем? Или ограбить пол деревни, чтобы собрать эту тысячу монет? Ты – самый настоящий вымогатель, бандит с большой дороги, который только делает вид, что он – служитель Будды.

– Ты действительно очень любишь деньги, Чанг Лу. Может, именно по этому ты самый богатый крестьянин. Я не разбойник с большой дороги, как ты пытаешься меня изобразить. Ведь я сказал именно тебе, Чанг Лу, эту сумму, зная, что ты единственный, кто имеет деньги, на всю деревню. Ты пришел ко мне требовать истины и наверняка захотел бы заглянуть в древние книги. В святые святых, в потаенную сокровищницу монастыря, книги из которой мы, монахи, бережем день и ночь. Ты пришел ко мне требовать истины потому, что никогда ни в чем не получал отказа. Ты до сих пор думаешь, что, принимая во внимание твои деньги, ты не получишь отказа и здесь. А между тем, я положил всю свою жизнь на изучение этих сокровенных знаний. Родители отдали меня в монастырь, когда мне было всего семь лет. Я прошел трудный путь – долгие часы молитв и мучений, совершенствование тела и духа. Жесточайшие тренировки иссушили мое тело и закалили мой мозг. Каждый глоток знания я отрабатывал ценой собственной крови, изучал то, что помогло бы мне найти истину, множество долгих и трудных лет. Я постиг истину ценой страданий и боли. Может быть, так тяжело, как никто… И вот в один прекрасный день ко мне являешься ты, и требуешь за один день отдать тебе то, чему я посвятил долгие годы. Научить тебя тому, что пришло ко мне ценою лишений и жесточайших потерь. Ты хотел получить даром то, за что иные платят всей своей жизнью. А когда я попытался проверить твою стойкость и назвать минимальную цену, которую ты смог бы заплатить, ты жестоко меня оскорбил. В самом начале нашей беседы ты спросил меня о Будде. Ты спросил, прекрасно зная саму легенду так, как знают ее все, и возмутился моим требованием денег, все равно зная эту легенду! А между тем Будда был наследным принцем и владел самыми драгоценными из земных сокровищ, прекрасным сыном, красивой женой, властью над храмами и людьми… И оставил все это, облачившись в лохмотья нищего, оставил все для того, чтобы найти истину… А этот принц владел гораздо большими сокровищами, чем ты. Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь – что я разбойник с большой дороги и грабитель, и что в этом монастыре чего только не продают… Но для того, чтобы узнать истину, нужно чем-то пожертвовать потому, что истина – это путь боли. И понимание приходит только тогда, когда от боли рвется на клочки твое тело и твое сердце, и по долгому пути бесконечных страданий одиноко и неприкаянно странствует твоя душа. Ты рожден крестьянином, Чанг Лу, ты всю жизнь занимался тяжелым трудом и только так привык зарабатывать деньги. Поэтому вполне справедливо и естественно, Чанг Лу, что ты их любишь. Но на все твои деньги, Чанг Лу, ты никогда не купишь чистого, как после грозы, неба, в котором не видно ни следа тумана. Не купишь этого храма и мудрости, что содержится в древних книгах, и этой горы. Ты не купишь светлого смеха твоего не рожденного ребенка и предельно ясного счастья, охватывающего тебя безоблачным летним утром. Ты никогда не купишь возможности увидеть вновь лица своей жены, и, прикоснувшись к ее волосам, права сказать о том, как ты ее любишь… Поэтому я даю тебе это право – право решать. Я не расскажу тебе даром истину потому, что ничего не дается даром. И чем больше ты хочешь узнать, тем большим нужно платить. Выбирай, что дороже для тебя, Чанг Лу. Выбирай – это то, что ты можешь, и никто никогда не отнимет у тебя этого права.

По мере того, как настоятель говорил, что-то тревожило Чанг Лу – в его голосе, а, может быть, и в собственном слухе. Что-то мимолетное, как ускользающее выражение глаз, которое так хотелось бы поймать и запомнить. Одновременно со словами настоятеля, появившееся ниоткуда в воздухе, всю комнату вроде бы застилало огромное, белое лицо – чтобы прогнать наваждение, Чанг Лу несколько раз взмахнул руками и ногами… Чанг Лу прекрасно знал, что это лицо – но, как ни странно, в нем не вызывало никакой боли его неожиданное появление. С деньгами или без них, Чанг Лу всегда хранил в своем сердце выражение этих глаз – подаривших ему так много счастья и причинивших – так много боли… Чанг Лу не заметил того момента, когда в комнате вдруг наступила тишина. Он тупо смотрел прямо перед собой, углубившись в собственные (то есть ему самому непонятные) мысли. В комнату, сквозь открытую дверь, очень плавно ступая, вошла черная кошка. Это была любимая кошка настоятеля из огромного монастырского зверинца. Грациозно потягиваясь и о чем-то мурлыкая, кошка легко подпрыгнула в воздухе и через несколько секунд умостилась на коленях у настоятеля, пушистым черным клубком.

– О чем ты думаешь? – спросил настоятель.

Вырванный из забытья, Чанг Лу честно ответил:

– О вашей кошке.

Настоятель вздохнул:

– Очень хорошо. Тогда пойдем.

– Куда? – удивился Чанг Лу.

– Я покажу тебе еще что-то. Может быть, это поможет понять, куда склоняет тебя – твой дух.

Смахнув кошку с колен (ничуть не обидевшись, кошка мгновенно устроилась с еще большим удобством в оставленном кресле), настоятель повел Чанг Лу по длинному, извилистому лабиринту внутренних помещений, и наконец вывел в большой, залитый ослепительным солнцем, двор. Чанг Лу никогда не видел этого двора и даже не подозревал, что внутри вроде бы небольшого монастыря может таится такое обширное пространство.

Посреди двора была огорожена прямоугольная площадка, устланная ковром. На площадке боролись несколько голых людей, используя широкие мечи и длинные палки. Люди изгибались, делали различные движения, издавали воинственные крики и бросались друг на друга, как дикие звери. В их движениях была красота и грация диких зверей. Каждый раз после схватки кто-то из них падал на ковер, но потом поднимался и снова бросался на противника. Красота и сила их движений, необузданная энергия и какая-то сверхъестественная грациозность заставила Чанг Лу с удивлением застыть на месте. Эти люди были прекрасны, а Чанг Лу всегда умел ценить красоту. Не нужно было обладать догадливостью, что бы понять, куда он попал… Настоятель привел его в ту самую школу, о которой шло столько кривотолков, вызывавшую невероятное количество вымыслов и легенд. В ту самую знаменитую школу, в которую приезжали со всего Китая, и оттого в последнее время в поселке стало невероятно людно и грязно – особенно на выходных днях. Изредка Чанг Лу слышал кое-какие разговоры – о проводимых в монастыре схватках и о том, что после этих схваток кое-кого из чужеземцев закапывали за горой на бесхозном поле… О том, что, для того, ставить деньги в таких схватках на монастырских бойцов, сюда с компанией богатых дружков очень часто тайком приезжал князь. О том, что слава о монастырских боях доходила до самого императора. И еще о том, что находящихся в школе, настоятель обучал каким-то тайным приемам, секретно вывезенным из Шаолиня… Но Чанг Лу не очень интересовали такие рассказы. Его гораздо больше увлекали цены на разные урожаи и разговоры о том, как лучше продать будущий урожай. Словом, Чанг Лу интересовался коммерцией, а не боем… И поэтому он безмерно удивился, попав туда, куда все остальные мечтали попасть.

Они стояли молча – Чанг Лу и сопровождающий его настоятель, наблюдая за тем, как ловко один тщедушный боец управляется с шестью более крепкими противниками, орудуя только длинным копьем.

– Нравится тебе это? – спросил настоятель.

– Эти люди похожи на диких животных, – ответил Чанг Лу.

Настоятель усмехнулся.

– Как ты сказал? На диких животных? Очень многие заложили бы тело и душу за то, что бы только сюда попасть.

– Может быть. Но только многие из них похожи на кошку, которая вошла в комнату, когда мы разговаривали. Ее грация природная, но она поражает. И очень часто внушает страх. Но это не значит, что все, смотрящие на нее, должны хотеть становится такими, как эта кошка. И уж совсем немногие могут действительно стать.

– В наблюдательности тебе не откажешь. Как ты сказал – сила и грация?

– Звериность. То, что внушает страх.

– Эти люди непобедимы. Они непобедимы не потому, что обладают огромной физической силой, грудой мышц или крепостью своих ударов. Они непобедимы своим духом. Их дух настолько владеет телом, что никто не сможет их победить. Им кажется, что они нашли свою истину. Но на самом деле истина – всегда одна и та же. Для всех. Окружающим, которые наблюдают за ними, кажется, что их удары так точны и крепки, прыжки молниеносны, способность поражать противника – сверхчеловеческая, и поэтому никто не может их поразить… И правда. Их тело уже сформировано по особым законам – долгими тяжелыми тренировками. Их сила духа делает практически сверхвозможной крепость их мышц. Они, именно эти люди, считаются самыми лучшими бойцами во всем Китае. Они способны обратить в бегство любого монаха из знаменитого Шаолиня (а монахи из Шаолиня всегда занимали первое место среди всех бойцов). За обладание секрета их силы перегрызли бы друг другу глотки многие школы. И вздумай я продать этот единственный секрет, я стал бы богаче самого императора! А между тем он очень прост, этот секрет. И я сейчас его тебе раскрою. То, что ты видишь перед собой, на самом деле – укрепление духа. Плоть побеждает в бою только там, где дух непобедим. И там, где путем бесконечных тренировок и лишений на какое-то мгновение приоткрывается истина. Та истина, о которой я тебе говорил и за которую нужно платить. Все очень просто: сила – это спокойствие духа. И истинно непобедимый боец, который лицом к лицу встречается со своим противником, представляет собой зеркальную гладь воды. Новичок по дороге к истине представляет собой мутную воду. Еще более мутную воду являет человек, пришедший в школу изучать воинское искусство. Любое движение противника или любое несоответствие его душе представляет собой бурный всплеск. Ненависть, или разочарование, или злость, или физическая трудность есть бурный всплеск воды, поднимающий с самого дна муть и ил. Отражение, замутненное ненавистью или любой другой эмоцией, это искаженная реальность. Которая мешает видеть и поэтому мешает победить. Наклоняясь над спокойной водой зеркальной глади озера, ты можешь увидеть свое отражение. Точно так же можно увидеть отражение своего противника и предсказать любое его движение, малейший жест рукой. Но ничего нельзя разглядеть, если вода замутилась рябью или илом. Точно так же – нельзя победить. Идеальный, непобедимый боец имеет настолько натренированный дух, что являет собой зеркальную гладь озера, где отражаются малейшие движения его противника. Предсказывая таким образом удары, он успевает отразить их и с опережением наносит свои. Состояние его духа во время поединка – ничем не замутненное спокойствие. Ни гнева, ни эмоций, ничего из человеческих чувств. Только выкристаллизировав свой дух до зеркального отражения, можно получить победу. Потому, что путь к победе – это спокойствие. Спокойствие, а не покой. А как можно достичь такого? Только одним способом – узнать свою истину. Путь к этому слишком долог и тяжел, поэтому большинство его не выдерживает. Порой, чтобы ничего не получить, нужно отдать все… Подвергнуть себя боли и унижениям. Дойти до конца могут очень редкие исключения. Но, узнавший свою истину, становится непобедим.

Настоятель замолчал. Внимательно вслушиваясь в каждое из его слов, Чанг Лу смотрел, как отражаются солнечные лучи в блестящих капельках пота, покрывших голые людские спины.

Настоятель первым нарушил молчание.

– Они зарабатывают колоссальные деньги, выигрывая поединки. Им покровительствует сам император. В школу попадают только избранные. Ты хотел бы быть среди них?

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Ты молодой крепкий мужчина. Почему бы тебе не занять свое место среди них?

– Среди этих людей – не мое место.

– Почему ты так думаешь?

– Потому, что так подсказывает мне сердце.

– Что оно говорит?

– Я должен идти своим путем. А мой путь не здесь. Это я знаю твердо.

Настоятель усмехнулся:

– Что ж, тогда мы можем идти.

По-прежнему не отрывая своих глаз от бойцов, сражавшихся на ковре, Чанг Лу сказал очень тихо:

– Я понял, что вы хотели мне показать. Спасибо.

Молча они продолжали свой путь. Кошка по-прежнему спала в кресле, свернувшись уютным клубочком. Но тем не менее спина ее сохраняла грозный вид, предупреждая любого, кто собирается ее потревожить.

– Если надумаешь прийти, – сказал настоятель, – приходи после вечерней молитвы. И приноси деньги. После вечерней молитвы, когда разойдутся все верующие, я буду ждать тебя на пороге храма. До самой темноты. Кстати, ты можешь прийти на саму молитву – еще раз спросить Будду о том, как тебе поступить.

– Хорошо, – ответил Чанг Лу.

– Ступай – и прими мое благословение.

Настоятель сам закрыл за ним двери. Чанг Лу быстро нашел дорогу во внутренних помещениях – тех самых, по которым он пришел. Вскоре он был внутри пагоды, вдыхая прохладу. В царящем полумраке почти растворялись тусклые огоньки курильниц. Только одинокий старик, тряся головой и перебирая сетки, в самом углу храма, сидя в традиционной позе молитвы, что-то бубнил себе под нос. Звук медитации «Ом-м-м…» поднимался к потолку и тонул в нем, обрываясь высокой нотой… окрыленный, так, будто у него открылось второе дыхание, Чанг Лу быстро шел домой. По дороге его окликнули любопытные крестьяне, спрашивая, почему он не был сегодня на рисовом поле. Из окон окрестных домиков выглядывали незамужние девушки, по-прежнему заинтересованные в нем. Но Чанг Лу нетерпеливо отмахивался от назойливых расспросов и взглядов. Он был от них далек.

Вечером Чанг Лу снова шел по направлению к храму. Люди уже начали расходится после вечерней молитвы. В поздних сумерках, в прозрачном, после светлого дня, воздухе мелодичное звучание храмовых колокольчиков казалось чем-то вроде облака – последнего, по следам уходящего дня. Приготовившись к ночи, в близкой темноте застывала вершина горы, кутаясь как в шелковое покрывало – приходящей вечерней прохладой. Чанг Лу шел в храм. В сумерках все ближе и ближе виднелись темнеющие очертания пагоды. Завернутые в парусиновую тряпку, последняя тысяча монет была свертком, который Чанг Лу старательно не выпускал из рук, прижимая к груди как щенка или маленького ребенка. Эта горстка металла приобрела в его глазах новый смысл. Он дорожил этим металлом, может быть, даже сильнее, чем прежде… Но не потому, что в нем было крепким с детских лет укоренившееся чувство: стопку монет надо складывать в кучку, прикладывать одну к одной, чтобы было еще и еще… А потому, что горстка ничего не значащего металла была тем средством, с помощью которого Чанг Лу мог узнать истину. Именно это чувство было в его груди слишком сильным. Не задумываясь, он с легкостью бы отдал собственный дом потому, что у него уже не было дома. У него даже не было прежних глаз! Новыми, совершенно новыми, только-только начавшими видеть глазами смотрел Чанг Лу на сгорбленные фигурки прежде привычных людей, расходившихся после вечерней молитвы. Многие окликали его, пытались остановить, но по дороге к храму Чанг Лу ничего не слышал и не видел. Для него это было так просто – тихонько идти, думая о том, что с каждым шагом все ближе и ближе приближается к истине.

Настоятель стоял на пороге храма. Увидев Чанг Лу, он невероятно удивился. Он был твердо уверен, и был готов спорить с любым на все, что угодно, о том, что Чанг Лу не придет. С его точки зрения, от похода к нему отказался бы любой человек в здравом смысле. Хотя, конечно, было что-то особенное в глазах Чанг Лу, что-то такое, чего он, настоятель, никогда прежде не видел… Может быть, стремление учиться, желание узнать больше и стать не таким, как все. Уехать в город и, обладая деньгами и образованностью, получше там устроиться. Настоятель собирался учить Чанг Лу, завтрашним утром зайти к нему и занести некоторые книги, по которым начать учить его читать и писать. И, разумеется, продолжать длинные философские беседы, рассказывая о том, как долог и тяжел тот путь, по которому избранные приближаются к истине. Именно так хотел он сделать, потому, что был твердо уверен: Чанг Лу не придет. Это свойство человеческой натуры: абсолютно каждый мечтает добиться успеха, но достигают его лишь единицы. Люди, готовые на все – непохожие на остальных… Но, увидев приближающегося Чанг Лу, настоятель подумал впервые в своей жизни, что может быть, немного ошибся в расчетах и все происходит несколько не так, как он представлял… Либо – он ошибочно думал все это время, либо – Чанг Лу относится к числу тех людей, которых рождается на целый век – единицы. По крайней мере, теперь настоятель ясно видел – Чанг Лу стоит целой деревни. А может быть, вообще всех.