Текст книги "Не повтори моей судьбы"

На следующий день сделка состоялась, и Шура оказалась обладательницей суммы, намного превосходящей стипендию. Она практически не слышала ничего из того, о чем говорилось на занятиях, и мысленно планировала, что купит на эти деньги. Скоро лето, нужны босоножки, хочется джинсовую юбку. Вот сумку не мешало бы сменить. Но когда она по пути забежала в гастроном, чтобы купить пельменей на ужин, то изменила свое решение. Юбка подождет, а вот за жизненный урок Рема нужно отблагодарить.

Шура купила курицу, любимый Битюговым соус «Ткемали» и большую бутылку сухого красного вина. В мастерской она тихо проскользнула за спиной работающего над очередным шедевром Рема, замариновала курицу, а через час разложила её на большой сковороде, не забыв натереть чесноком и перцем. Сварить рис было делом минуты, а открыть вину и того меньше.

Аромат курицы наполнил кухоньку, потом пробрался в просторную мастерскую, завертелся вокруг увлеченного делом Битюгова. Реставратор вначале не обратил на него внимания, но через несколько минут вынужден был оставить работу, принюхаться и вопросительно глянуть в сторону кухни. Оттуда с подносом в руках показалась Шурочка. Она прошла к столу и, предварительно отодвинув локтем ящик с мелким инструментом, водрузила на него поднос.

–По какому случаю гуляем?—спросил Рем.

–По поводу первой зарплаты,—гордо ответила девушка и засмеялась.—Лилька заплатила мне столько, сколько я и сказала.

–А я и не сомневался,—ответил Рем после небольшой паузы. Он-то боялся, что Шурочка спасует, не сможет отказать подруге.—Теперь я за тебя спокоен.

Они пододвинули стулья к столу, разломили по-братски курицу, налили в простые стаканы вина.

–Спасибо вам, Рем Иванович, за науку,—просто сказала Шурочка и отпила несколько глоточков.—Мой первый заработок и это первое в моей жизни вино будем считать началом взрослой жизни Шуры Пановой. Нужно ли мне говорить, что от вас я больше узнала, чем на занятиях в институте. Куда бы ни закинула меня судьбина, с кем бы ни столкнула, но вас я буду считать своим первым учителем. Я пью за вас, Рем Иванович.

Шурочка выпила стакан до конца, смело взглянула на Битюгова. Тот задумчиво вертел стакан в руке и улыбался, что случалось с ним крайне редко.

–Спасибо, девочка, за добрые слова и высокую оценку моего скромного вклада в твое образование,—по-доброму усмехнулся Битюгов.—Но если мы говорим о твоей новой взрослой жизни, то позволь мне дать тебе еще один совет.

–Я заранее говорю, что воспользуюсь им.

Рем немного помолчал, словно прикидывая, не далеко ли он зашел в роли советчика, но потом выдал:

–Тебе не идет имя Шура, Шурочка. Уж слишком оно звучит по-деревенски. Да и внешность твоя требует чего-то более значимого, например, Саша, даже Александра.

Шурочка зарделась. Она была невысокого мнения о своей внешности, но если Рем сказал…

–Я согласна! Давайте выпьем за Сашу Панову, а может, и за Александру Давидовну Канцлер.

Брови Рема поползли вверх.

–Уж не новая ли Мата Хари поселилась под крышей моей мастерской?—воскликнул Битюгов.—Не прошло и трех лет со дня нашего знакомства, а я узнаю, что моя домработница имеет подпольную фамилию!

–Смейтесь, смейтесь!—надулась Саша.—А я говорю правду!

Битюгов смеялся, глядя на сердитое лицо своей жилички. Вино окрасило обычно бледные щеки Саши, рыжеватые волосы растрепались и забавно торчали вверх, создавая золотистый ореол вокруг головы. Было во внешности Саши что-то грузинское, только более мягкое, будто размытое. Рем мог предсказать, что волосы девушки со временем потемнеют и приобретут оттенок старой меди, а матовая кожа станет точь-в-точь как у жительницы средиземноморья. Судя по отчеству, в жилах Саши течет еврейская кровь.

–Ты не обижайся,—Рем дотронулся до руки Саши.—Это я пошутил. А ты чем дуться, лучше бы рассказала о себе, а то столько времени знакомы, а я о тебе ничего не знаю.

И Саша рассказала то, что знала со слов своей матери, что слышала от бабушки и дедушки, что сама помнила из детства. Иногда она прерывалась, всхлипывала по-детски, смахивала слезы с длинных прямых ресниц и продолжала. Рем смотрел на девушку и поражался тому, как на самой настоящей навозной куче мог вырасти такой прелестный цветок.

–Так ты говоришь, что мертвая женщина предсказала твоей матери всю её жизнь?

–Ну да,—горячилась Саша.—Причем все так и вышло, как она сказала. И мама всегда считала, что «нечаянный цветок» это я. Берегла меня, лелеяла, я вам и сказать не могу как. Успею ли я ей отплатить за её добро,—пригорюнилась девушка.

От выпитого вина закружились перед глазами стены мастерской. С непривычки Саша поминутно зевала, а под конец и вовсе уложила голову на согнутый локоть и закрыла глаза. Она бы так за столом и уснула, если бы Битюгов не взял инициативу в свои руки. Он осторожно довел девушку до тахты, уложил, сверху прикрыл пледом. Сам отнес поднос с остатками пира на кухню, тщательно вымыл руки и снова сел за рабочий стол. Заказ должен быть выполнен в срок, иначе Рем Битюгов потеряет репутацию пунктуального, держащего слово человека. Он нет-нет да поглядывал в сторону кирпичной недостроенной стены, за которой спал «нечаянный цветок» Саша Панова-Канцлер.

ххх

Все хорошее быстро кончается. Закончились счастливые годы студенчества для Саши Пановой. С красным дипломом, приличным багажом знаний, практическими навыками эксперта антиквариата, полученных в мастерской Рема Битюгова и его же рекомендательным письмом к Алексею Алексеевичу Пономареву вернулась Саша в родной город и устроилась на работу в областной музей изобразительного искусства. Зарплата была маленькая, но коллектив был замечательный и принял Сашу, как родную. На первых порах особую роль в её судьбе сыграла Серафима Николаевна Пашкова, заместитель директора музея, женщина удивительной доброты. Именно с её разрешения Саша поселилась в старой пристройке музея, куда вел отдельный ход, и где находилась столярная мастерская.

–Комнатка, конечно, так себе,—развела руками Серафима Николаевна,—зато до работы близко. Перебежала двор и на месте.

Она обошла кругом четырнадцатиметровую комнату, задрала голову к небольшому оконцу чуть ни под самым потолком, потрогала рукой стены.

–Сырости здесь не замечалось,—сказала она,—батарею меняли года два назад, не более. Так что располагайся. Попроси Константиныча, чтобы дверь тебе наладил и замок вставил.

Константиныч, один из самых ценных работников музея, в своем лице представлял и плотника, и столяра, а при необходимости и слесаря-сантехника. Какая бы неприятность ни случалась в музее, сразу звали Константиныча. О том, как звать незаменимого работника и какова его фамилия, наверное, знала только кассирша, которая выдавала зарплату. Остальные так привыкли звать его Константинычем, что страшно бы удивились, если бы узнали, что по паспорту их слесарь-плотник Луначарский Анатолий Константинович.

Так Саша Панова поселилась в музейной пристройке, хотя в районе вагонно-ремонтного депо, в тихом переулке, стоял домик в три окошечка, принадлежащий, судя по документам, именно ей. Но дорога туда ей была заказана. В доме давно поселился и чувствовал себя полным хозяином Юрка Кукин, её брат по матери и кошмар её детских снов.

–Вот что, Шурка,—Кукин-младший не пустил её дальше крыльца.—Тебе здесь делать нечего. Я здесь живу, поняла? Я законный сын нашей матери и внук бабке с дедом. А ты спиногрызка, жидовская морда! Еще раз сунешься сюда, я тебе ноги узлом завяжу и по улице пущу. А начнешь через мамашу шуры-муры, так я её…—Юрка чиркнул ладонью по горлу,—и в колодец. Век искать будут—не найдут. Так что проваливай, жидовка, спиногрызка!

Удивительно, но Саша не испытывала страха, одно омерзение. А еще в голове вертелся один вопрос: почему в свое время её мама вышла замуж за Славку Кукина, который, по словам соседей, как две капли воды вылился в Юрку? Где были её глаза? Неужели хоть одна женщина на свете соблазнится внешностью или характером Юрки?

Саша видела перед собой высокого, но сутулого человека, с впалой грудью и костистым, как у хищной птицы лицом. Глаза были мутные, провалившиеся в глазницы, губы тонкие, потрескавшиеся, с налипшими крошками табака. От Юрки невыносимо несло потом, грязным больным телом и какой-то вонючей мазью, сделанной очевидно из дохлой собаки. Болезнь давно подточила и силы, и остатки разума Кукина, но нетронутыми оставила безмерную злобу к людям и наглость бездушного человека. Это был физический и моральный урод, и Саше не верилось, что его родила её мама.

Эх, мама, мама, не встретила ты человека получше! Видать, судьба у тебя такая, что связалась с Кукиным.

Словно в ответ на её мысли, на крыльцо вышла хрупкая девушка, похожая на подростка. Короткие волосы были забраны под тонкую косынку, на ногах разношенные старые тапки, вылинявший халат на завязках обтягивал выпуклый живот. Женщина была беременна, а, судя по тяжелому дыханию и одутловатому серому лицу, беременность проходит тяжело. Саша сразу узнала Наташу Рогову, с которой когда-то училась в одном классе. Значит, мать правду написала, что Юрка ходит к Наташе, что та согласна на любого, лишь бы уйти из дома родной сестры.

–Здравствуйте,—одышливо проговорила Наташа.—Вы меня узнаете?

Юрка резко мотнул головой в сторону Наташи.

–А тебе какое дело, узнает она тебя или нет? Вы еще обнимитесь, подружки-сикушки,—ерничал Кукин.—Иди в дом,—приказал он.

Наташа испуганно взглянула на него, потом на Сашу и отступила вглубь крыльца. Саша услышала тихие всхлипы.

–Пошла отсюда!—взъярился Юрка на сестру и плюнул ей под ноги.—И не возвращайся, а то я не всегда такой добрый, как сегодня.

Последний крик дался ему тяжело, и Кукин страшно закашлялся. От кашля шея раздулась до невероятных размеров, побурела, а лицо, напротив, побледнело до синевы. Юрка не закрывал зашедшийся в кашле рот, откуда летела мутная слюна и, по-видимому, остатки пищи. Саша отступила от крыльца, но успела заметить, что вместо коренных зубов, во рту Кукина одни гнилые пеньки. Лишь спереди торчали желтые, какие-то лошадиные зубы.

Ей стало так противно, так мерзко, и она окончательно решила, что ни под каким предлогом больше не появится в этом дворе, рядом с домом, тем более не станет заходить внутрь, чтобы не заразиться, не запачкаться, не превратить свою жизнь в ад, как это сделала Наташа Рогова. Даже если Юрка чудодейственным образом исчезнет отсюда, она, Саша, не переступит порога собственного дома, потому что дом помечен знаком Кукиных.

А с мамой она может встречаться в любом другом месте. Зато когда у неё будет собственная квартира, она обязательно заберет маму к себе.

Обо всем этом Саша откровенно рассказала на следующий день Серафиме Николаевне. Та молча выслушала новую сотрудницу, потом взяла белоснежный носовой платочек и протянула зареванной девушке.

–Слезами делу не поможешь,—задумчиво проговорила она.—Если ты настроена решительно, можно в милицию обратиться…

–Нет-нет,—помотала головой Саша.—Не буду никуда обращаться. Не подумайте, Серафима Николаевна, что я его угроз испугалась. Нет! Я за маму боюсь. Подкараулит её после второй смены, да и, как обещал…А потом Наташа там. Скоро родит, куда ей идти? Снова к сестре, которая, наверное, обрадовалась, что одним человеком меньше. Пусть живут. А я уж как-нибудь. Найду у старушки угол…

–Ну, это на крайний случай,—оборвала её Серафима Николаевна.—У меня есть вариант получше, только согласовать его нужно кое с кем. Ты посиди тут у меня, подожди, а постараюсь побыстрее, чтобы уже сегодня у тебя была крыша над головой.

Саша готова была расцеловать эту добрую женщину за её участие, за беспокойство. Как все-таки везет ей на добрых людей! В Москве был Рем, здесь Серафима Николаевна.

В старой одноэтажной пристройке, где должна была поселиться новая сотрудница Саша Панова, располагалась столярная мастерская, тут же находился и склад, куда сносили старые столы, стулья, огромные пишущие машинки. Здесь можно было найти пришедшие в негодность оконные рамы без стекла, старые ржавые решетки с подвальных окон, тумбы, железные каркасы музейных стеллажей и прочее. Ключи от склада были только у Константиныча, он же единолично распоряжался всем имеющимся на складе, выполняя многочисленные заказы на ремонт инвентаря музея. Чуть в стороне от склада находилась еще одно помещение, окно которого выходило на пешеходную дорожку, ведущую к музею со стороны улицы Красногвардейцев. Тот, кто находился в этой комнате, мог наблюдать людей от каблуков до колен. Остального при всем желании не увидишь: окошко было под самым потолком и высотой всего сантиметров пятьдесят, не больше.

Дверь в комнату была открыта, потому что ключ был потерян еще задолго до того, как там появилась Саша. В комнате было тепло и сухо, несмотря на её полуподвальное расположение, на потолке висела стоваттовая лампочка, засиженная мухами и затянутая с одного боку паутиной, в которой билось неосторожное насекомое.

С чердака в подвал, первое, что подумала Саша, когда осталась одна в комнате. В мастерской Рема, которая располагалась на десятом этаже, ей был виден мир сверху, а здесь, в пристройке, она сможет наблюдать мир снизу. Но если она хочет сегодня здесь остаться, а не тащиться к депо, к старому дому, где когда-то жила с матерью и отцом, и где задохнулся в дыму Славка Кукин, нужно приниматься за дело. Старенькая соседка тетя Маня приютила Сашу прошлой ночью и ждала сегодня. Но тащиться через полгорода не хотелось. Лучше потратить вечер на приведение будущего жилища в порядок.

–Дочка!—послышалось из-за двери.

Саша выглянула в захламленный коридор.

–Серафима сказала, что ты здесь поселишься,—Константиныч нес деревянную конструкцию, отдаленно напоминающую прямоугольный гроб без днища. Лицо Константиныча от жары и натуги покраснело, но от помощи Саши он отказался.

–Я сам!

Со стуком столяр поставил на пол конструкцию, которая при ближайшем рассмотрении казалась основой для пружинного матраса.

–Матраса, к сожалению, нету,—сообщил Константиныч,—но я тебе на днище досок набью. Не волнуйся, будет удобно. А ты сейчас, не теряя времени, гони к мебельному, купи себе матрас.

Саша нерешительно двинулась к двери.

–Стой!—окликнул её Константиныч.—А деньги у тебя есть?

–Есть,—улыбнулась Саша, в который раз добрым словом поминая Рема. Именно он научил её зарабатывать деньги умом. За последний год она сумела скопить достаточную сумму, чтобы безбедно прожить в ожидании зарплаты.

Когда Саша вернулась в пристройку, Константиныч уже закончил с кроватью и теперь возился с дверью.

–Я на сегодня тебе ушки поставлю и замок дам навесной. На ночь закроешься, а завтра я тебе врезной замок сделаю, да дверь подгоню, чтобы не дуло. А вообще-то,—столяр оглядел комнату,—здесь всегда было тепло, потому что, как ты видишь, через эту пристройку идет в музей отопление. Зимой сама убедишься.

Когда был уложен матрас, конструкция превратилась в настоящую кровать.

–Пойдем, стол выберешь себе,—позвал Константиныч,—у меня их там на любой вкус.

Столяр не соврал. В длинном отсеке с зарешечатыми окнами стояло штук двадцать столов разного назначения и степени ветхости. По столам можно было проследить, как одна эпоха чиновничества сменяла другую.

–Бери вот этот,– предложил Константиныч, указывая на деревянного монстра из светлого дерева.—Сто лет простоит и ящики у него поместительные.

Саша пригляделась к столу и решила последовать совету Константиныча. Поверхность стола была не испорчена, как впрочем и боковушки за исключением одной: с правого боку стол был весь в белесых разводах. Наверное, этим боком он стоял вплотную к окну, а на окне стояли цветы. Недобросовестный поливальщик безжалостно лил воду в горшки, откуда она выливалась, и тонкими струйками сбегала как раз по боковушке стола. Но если стол поставить испорченным боком к стене, то дефект не будет виден. И прав Константиныч: приставные шкафчики у стола были поместительными.

С шутками, кряхтением и ойканьем стол был перенесен в комнату Саши. Он занял место под окном, где больше всего было света.

–А ночью можно лампу настольную зажечь,—продолжал наставлять Константиныч,—смотри, здесь и розетка есть. Ты только до завтра подожди, я на всякий случай проверю. А то мало ли что …

Потоптавшись еще несколько минут, Константиныч ушел, напоследок буркнув, что туалет и умывальник «в беспорядке, но это дело поправимое». Что имел в виду столяр, Саша поняла, когда попала в тупичок, оканчивающийся замызганной дверью, когда-то покрашенной в ядовито-зеленый цвет. Не открывая двери, девушка по запаху поняла, что там находится, но отложила знакомство до следующего раза. У неё все равно не было чистящих веществ, которые, как она предположила, будут здесь крайне необходимыми.

Саша вернулась в комнату, села на кровать. Ей не было грустно или одиноко. Она подумала о том, что у многих и многих людей нет такой замечательной, пусть запущенной, комнаты в центре города, нет рядом таких людей, как Серафима Николаевна и Константиныч, им не предложат интересной, такой, какую предложили ей, работы в одном из лучших в стране музеев. Да она просто счастливый человек, решила Саша, и засмеялась. Слабое эхо отозвалось со всех углов сразу, и девушке показалось, что комната в ответ засмеялась, радуясь тому, что её одиночество и запущенность остались позади.

ххх

Саша быстро сдружилась с коллективом музея. Коллеги близко к сердцу приняли непростые обстоятельства жизни Саши и всячески её поддерживали. Комнатка в пристройке приобрела жилой вид, благодаря помощи молодых сотрудниц музея, и стала местом проведения девичников. Часто сюда заходила Серафима Николаевна, пила чай и одобрительно качала головой, слушая планы Саши относительно переоборудования складского помещения.

–Вот увидите,—убеждала она начальницу,—гораздо эффективнее будет использовать склад по иному назначению. Здесь можно…—и дальше перечислялись различные идеи, начиная от комнаты отдыха до музея самого музея.

Серафима слушала, но в голове у неё было другое: где взять деньги на замену всей электрической части музея, обновление сигнализации и вентиляционных каналов. Саша понимала, что Пашковой не до её маниловских планов, замолкала и только настойчиво подкладывала на блюдце Серафимы круглое сахарное печенье и цветные мармеладки.

–С матерью видишься?—прощаясь, спросила Серафима.

–Она была у меня здесь.

–Ну и как?

–Вроде понравилось, только все плакала и плакала. Я её спрашиваю: «Ты чего плачешь?», а она мне в ответ: «Из-за меня ты, доченька, по подвалам скитаешься. Это я тебя обездолила, оставила без крыши над головой». Что с ней поделаешь,—грустно улыбнулась Саша.—Вы не думайте, Серафима Николаевна, про маму плохо. Она несчастна по жизни и слабохарактерна. А про подвал это она так, не подумавши, сказала. Мне же тут очень нравится.

–Константиныч не беспокоит?

–Что вы!—защитила столяра Саша.—Я ухожу, он приходит, я прихожу, он уходит. Редко видимся. Константиныч—золотой человек, ничью просьбу без внимания не оставит. Мне вон дверь как сделал, любо-дорого!

В комнате Саши было немало вещей, вышедших из мастерской Константиныча: вешалка, посудная полка, подставка под электроплитку, гладильная доска. Саша в долгу не оставалась и часто приглашала Константиныча на обед. Столяр поначалу стеснялся, отказывался, но потом пообвык и уже без стеснения заходил к соседке. Любимая его еды была килька, с лучком да с уксусом, и Саша держала про запас пол-литровую банку этого «деликатеса». К кильке она отваривала картошку, поливала её растительным маслом.

–Пир на весь мир!—говорил в таких случаях Константиныч и выкладывал на стол то пачку индийского чаю, то банку сгущенки. После кильки с картошкой чаек с молоком хорошо шел.

Константиныч рассказывал о своей жизни, расспрашивал Сашу о годах учебы в Москве, сетовал, что «такая красавица в девках засиделась». Девушка смеялась, обещала присмотреться «к своим», то есть к реставратору Андрею Александровичу, сорокалетнему холостяку, и шоферу Вите, который морочит головы музейным девушкам, а сам, как по секрету рассказывали, встречается с замужней дамой, старше его годами, зато имеющей трехкомнатную квартиру в Нагорной части.

–Тебе сколько уже?—без всякого смущения спрашивал Константиныч.

–Двадцать один будет в октябре,—отвечала Саша, понимая, что засиделась в девках. Еще год-два и ни один не посмотрит в её сторону.

–Ты, девонька, меня послушай,—начинал учить её Константиныч.—Что ты все на работе да здесь, в пристройке. Ты чаще в народ выходи, среди молодых больше бывай. Глядишь, найдется человек, заметит тебя. А то сидишь тут, как в темнице, и никто твою красоту и молодость не ценит. Проворонишь свою судьбу.

–Если судьба,—отвечала Саша, хотя сама себе не верила,—то суженный меня и здесь, в подвале найдет.

–Ну, смотри,—с сомнением качал головой Константиныч.—Годы, они, как вон те ноги, что у тебя над головой, все мимо да мимо. Не успеешь оглянуться, старой девушкой станешь,—столяр опрокидывал чайную чашку на блюдце донышком вверх, благодарил за хлеб-соль и наказывал хорошенько подумать над его словами.

Но за все время, что она работала в музее, Саша только несколько вечеров провела вне пристройки. Если бы она сказала Константинычу, что прогулкам по центру с целью познакомиться с молодым человеком она предпочитает проводить вечера с Алексеем Алексеевичем Пономаревым, таким же реставратором, каким был Рем Битюгов, то столяр бы сильно удивился. Алексею Алексеевичу было далеко за шестьдесят, был он седым и сгорбленным, зато имел бесценный багаж знаний, хорошо разбирался в людях и не жалел времени на таких, как Саша. Из рекомендательного письма Битюгова, Алексей Алексеевич узнал, что девушка хорошо разбирается в фарфоре, керамике, безошибочно определяет место и время изготовления гобеленов, может отделить хорошую подделку от вещи, истинной ценности. Старый мастер предсказал, что в будущем Саша может прилично зарабатывать, консультируя богатых людей, которых становится в России все больше.

–Я буду иметь вас в виду,—сказал он после первой же встречи. И слово свое сдержал. Пару раз Сашу просили оценить разные вещи, в том числе одну икону конца восемнадцатого века. Наученная Ремом, Саша, прежде всего, называла цену своей услуги. Люди платили без разговоров, потому что подделка, в конце концов, обходилась гораздо дороже. Пока ошибок со стороны Саши не было, но она чувствовала, что ей нужно учиться и учиться, поэтому, с разрешения Алексея Алексеевича, бывала в его мастерской, внимательно наблюдала за тем, как он работает, вслушивалась в каждое его слово, а важное записывала в общую тетрадь. Уже через пару месяцев тетрадь превратилась в ценный справочник по антиквариату. Саша без стеснения спрашивала старого мастера, по его указаниям читала нужные книги и часы просиживала над описанием того или иного рукотворного чуда.

Старательная ученица вызывала уважение со стороны Пономарева, и он часто рекомендовал именно её, если клиент сомневался в подлинности вещи. И стала Александра Панова известной среди коллекционеров, но не загордилась, не начала набивать себе цену. То, что она зарабатывала в музее и частным порядком, ей вполне хватало для беззаботного житья, для покупки одежды и женских мелочей. Бывало, она и Таисии подкидывала денег, зная, что Юрка частенько оставлял мать без копейки.

Наташа Рогова должна была вот-вот родить, а беспутному Юрке было наплевать, на что будет жить его семья. Поэтому Саша заранее приглядела приданое ребенку и наказала матери сообщить, когда Наташу повезут в роддом.

–Ничего не покупайте, я все привезу,—пообещала Саша.

–Доченька, зачем ты тратиться будешь?—всхлипывала Таисия Романовна.—Тебе самой деньги сгодятся.

–Мама, Юрка все-таки мой брат, хоть и непутевый. Да и Наташу жалко.

Двенадцатого ноября Сашу позвали к телефону. Таисия, торопясь, выложила дочери, что Наташу увезли, что ночью она родила девочку, а «ирод» исчез из дома, как не раз уже было.

–Я навещу Наташу,—пообещала Саша и ринулась в магазин, не дожидаясь конца рабочего дня.

Назад она возвращалась в тот момент, когда сотрудники покидали здание музея. Завидев Сашу с пакетом для новорожденных, они все как один поглядели на стройную фигуру коллеги.

–Это я родственнице припасла,—успокоила их Саша.—Завтра отнесу в роддом.

Постояли, посмеялись.

–Сашка, а когда мы тебе конверт будем покупать, а?—спросила Ира Зацепина, старший экскурсовод музея.—Ты девушка у нас видная, с образованием, видать, денежки водятся. Так что же пристройку женихи обходят стороной?

–Подожди,—возразила Татьяна Рыч из отдела комплектования,—кто-нибудь да заглянет на огонек, правда, Саша?

–Обязательно заглянет,—засмеялась Саша, а сама подумала, что кроме Константиныча, вряд ли кто переступит порог её комнаты.

Ах, как она была не права! Прошло чуть-чуть времени, наступил Новый год и Он появился! В буквальном смысле слова, возник на её пороге.

В музее начали переделывать электропроводку, реконструировать электрощиты, усовершенствовать сигнализацию. Бригада электриков во главе с инженером Геннадием Григорьевичем Сухоруковым работала быстро, слаженно и качественно. В бригаде в основном все были мужчины среднего возраста, и только Сухорукову в то время было двадцать пять лет. Молодые сотрудницы тут же окружили его вниманием, сроили ему глазки, бегали к нему то с электрическим чайником, который якобы искрит, то с электрощипцами для завивки волос. А кто-то даже утюг принес из дома. Сухоруков никого особо не выделял, свиданий не назначал, и постепенно интерес к нему со стороны молодых женщин заметно поутих. Но через некоторое время сотрудники заметили Геннадия Григорьевича на тропке, что вела к пристройке. Не к Константинычу же ходит симпатичный инженер, решили музейщики, и стали ждать дальнейшего развития событий.

А события приобрели, можно сказать, космическую скорость. Не успела Саша Панова напоить Сухорукова пару раз чаем, как он уже предложил ей сходить в кино. Потом, ежедневно, стал дожидаться её после работы и вел гулять в центр, покупал мороженое. На восьмое марта все сотрудницы получили от администрации в качестве подарка по веточке мимозы, а на Сашином столе стоял букет красных гвоздик.

–Если в ход пошли цветы,—изрекла Ира Зацепина,—жди предложения Панова. Ну, ты молодец, сумела такого мужика захомутать!

–Боюсь, это Геннадий Григорьевич нашей Саше голову задурил,—внедрилась в разговор Серафима Николаевна.—Мужчина он видный, ничего не скажешь, вот только…

–Что?—девчата замерли.

–Уж больно он оборотистый какой-то,—ответила Серафима.—Словно наперед все знает, чего ему в жизни надо. И на уме у него, мне кажется, он сам, а не ты, Саша. Ты, девочка не обижайся, на мои слова, но присмотрись хорошенько. Не торопись.

–Еще бы ей торопиться,—ухмыльнулась Ира Зацепина.—Всего-то девушке двадцать второй годок пошел, молода еще для замужества.

Серафима ничего не ответила, глянула напоследок на букет и вышла. А девчата все обсуждали вопрос, можно ли цветы на восьмое марта считать преддверием свадебного букета. В конце дня решили собраться у Саши в пристройке. Саша была не против, только предполагала, что и Геннадий вечером придет.

Он не пришел седьмого, а пришел в самый праздник, позвал в кафе. Там, за столиком, Геннадий поведал Саше, что сразу заметил её, что она ему понравилась своей серьезностью, самостоятельностью и сосредоточенностью на работе.

–Я и сам такой,—говорил Геннадий.—Говорить много не люблю, решать сгоряча тоже. Должность у меня заметная, зарплата приличная, а когда женюсь, квартиру дать обещали. Но мне нужна жена такая же, как и я по характеру. Ты не думай,—взял девушку за руку Геннадий,—что мне от девушки только одно надо, я хочу семью крепкую создать, чтобы все было по-хорошему. Вот ты,—вдруг сказал Геннадий,—пошла бы за меня замуж?

В душе Саши в этот момент не было растерянности, как можно было предположить. Она и ждала чего-то в этом роде. Но странное дело: она не могла ответить ни да, ни нет. Причина не в том, нравился ей Геннадий или нет, а в том, что он чем-то напоминал ей Лильку Комарову, которая привыкла думать только о себе. Сухоруков ни разу не поинтересовался, чем она живет, какая у неё семья, что думает о будущем, как относится, в конце концов, к нему. Он все для себя решил. А ей, значит, остается согласиться с его решением.

Саша взглянула на Геннадия. Высокий, плечистый, с шапкой густых темных волос, приятное лицо с волевым подбородком. Любая девушка за счастье бы почла выйти замуж за такого парня. К тому же он инженер с неплохой зарплатой, хорошими перспективами профессионального роста.

–Ну, как ты живешь?—не дождался от девушки ответа Геннадий.—Вернее, где ты живешь? В подвале! Причем из милости Серафимы Николаевны,—его голос звучал так, словно он выступал на производственном совещании.—Если пожарная инспекция узнает об этом, то музею грозит большой штраф, а ты, в конце концов, останешься на улице. Хватит ли тебе твоей зарплаты, чтобы оплачивать съемный угол? Вот то-то же!

Саша вспыхнула, а Геннадий помолчал, отпил из бокала.

–Сашенька, ты мне очень нравишься,—Геннадий сменил интонацию.—Ты очень серьезная, умная и хозяйственная девушка. Больше скажу: таких скромных, как ты, еще поискать. Большинство знакомых мне девушек курят, пьют наравне с мужиками, хахалей меняют чуть ни каждую неделю. А ты совсем другая. Ты любого сделаешь счастливым, так почему же не меня? Разве я тебе не нравлюсь, Саша?

Он взял руку девушки и поднес к губам.

–Будь моей женой, не пожалеешь! Мне начальство квартиру обещало, но ты же знаешь, что неженатому…

–Но мы так мало знакомы с тобой,—осмелилась вставить Саша.—И ты прав, конечно, говоря о том, что я живу в подвале. Но давай хоть пару месяцев…ну, встречаться что ли…узнаем друг друга получше.

–Давай!—сразу согласился Геннадий.—Я не против! Только…

–Что?

–Если бы мы сейчас подали заявление в загс, то у меня был бы реальный шанс получить квартиру в новом доме. Знаешь, там, за Знаменкой? Во втором квартале сдают.

–Но…

–Глупенькая,—он снова поцеловал руку Саше,—если что-то у нас не сложится, а я уверен, что все будет хорошо, то мы вправе забрать заявление. Неужели нам двух месяцев не хватит, чтобы разобраться в себе? Да если хочешь,—Геннадий был не на шутку взволнован,—я к тебе буду каждый день приходить. Разбирайся, сколько хочешь! Согласна?

Саше ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть.

С того дня жизнь Саши круто изменилась. Каждый день, после работы, она дожидалась Геннадия, они вместе ужинали у неё или ходили в ближайшее кафе «Чебуреки». Потом гуляли по оттаявшим весенним улицам, заходили порой в кинотеатр посмотреть кино или просто погреться. Геннадий рассказывал о своем детстве, учебе в политехническом, о своих родителях, живущих в Пензенской области, о взаимоотношениях с начальством на работе.