Текст книги "Перекрестки судьбы"

Глава 9

Лето, подступившее незаметно, оказалось очень теплым и сухим. Курсанты Суворовского училища, где давно преподавал Тихон, сдавали летние экзамены и готовились к поездке домой на каникулы. Тихон их понимал: устали, соскучились, переволновались… Еще бы, первый год обучения дается нелегко. Но жаловаться суворовцы не привыкли: сцепили зубы и – вперед… К победам. Только так.

Сегодня же Тихон, свободный от работы и дежурства в училище, решил поехать к другу на дачу. Конечно, и в городе они виделись частенько, но все как-то не получалось спокойного разговора: то друг куда-то торопился, у военных ведь жизнь не простая, беспокойная, то Тихон никак не мог оторваться от своих мальчишек, все опекал их, обучал, воспитывал.

А посидеть спокойно, пообщаться, поговорить давно хотелось.

И все этому желанию теперь способствовало: у друга внучка долгожданная родилась месяц назад, и жена его, естественно, сразу отправилась к дочери. И у Тихона в училище учебный год закончился, время свободное появилось. И вот сегодня, вырвавшись, наконец, из цепких объятий огромного города, он мчался в маленькую деревушку, где его лучший друг несколько лет назад построил большой деревянный дом и посадил яблоневый сад, о котором мечтал всю жизнь.

Дорога беспокойно вилась меж лесов и небольших поселений.

Солнце, проснувшееся спозаранку, нещадно палило. Небо, словно полинявшая или застиранная скатерть, давно утратило свой первоначальный глубокий цвет, и немыслимая его высота отсвечивала скорее чем-то белесым, чем голубым.

Тихон от жары не страдал.

Во-первых, кондиционер в автомобиле работал исправно, то и дело выбрасывая в салон машины очередную порцию студеного воздуха, а во-вторых, годы, проведенные когда-то в Афганистане, научили его организм легко справляться со зноем.

Вспомнив про далекий Афган, Тихон сразу нахмурился и помрачнел.

До сих пор, столько лет спустя он так и не научился спокойно думать о том, что случилось с ними в тех краях… В стране, где полегли лучшие друзья, там, откуда возвращались седоголовые парни с потухшими глазами, там, где судьба страшно испытывала его на прочность и выдержку.

До сих пор он, взрослый мужик, кричит по ночам во сне, опять и опять вынося из огня разорванного снарядом друга, до сих пор скрипит зубами, вспоминая, как рыдали матери, получая похоронки, до сих пор плачет, глядя на давние фотографии, пожелтевшие от времени, на которых его погибшие друзья весело смеются, дурачась перед боем…

Сколько потерь… Сколько смертей…

Сколько страшного горя.

Вдруг разволновавшись, Тихон осторожно съехал на обочину, густо поросшую травой и высокими лопухами. Заглушив машину, вышел из нее и, задохнувшись от чистого и свежего деревенского воздуха, тут же почувствовал, как кружится голова.

От всего сразу…

И от нахлынувших воспоминаний, и от тяжких переживаний, связанных с безуспешными поисками первой семьи, и от первородной тишины, царящей здесь, всего в каких-то сорока километрах от огромного, никогда не спящего города.

Хотелось навсегда затеряться среди этих вековых деревьев, высоких трав и дурманящего воздуха, напоенного ароматом утренней росы, жаркого солнца и сладких ягод, как раз созревших в чаще леса.

Мужчина вернулся к машине, открыл обе передние дверцы и сел на пассажирское кресло, прикрыв глаза.

И тут же его память, сохранившая все до мельчайших подробностей, поспешно перелистнула давние страницы воспоминаний и вернула его в те страшные годы.

Как теперь он помнил последний год жизни с Дашей, рождение дочери, их счастье…

Дочь родилась в августе восемьдесят четвертого. А в декабре его отправили в Афганистан.

Вот и все. Только четыре месяца.

Четыре месяца бесконечной любви, объединившей их троих в единое целое.

Четыре месяца, которые он потом вспоминал всю жизнь.

И он, погибший и воскресший, раненый и потерявший память, живой и плененный – он всегда чувствовал, что где-то в уголке души есть тонкая струнка, какая-то крепкая ниточка, которая не дает погибнуть, держит его в этой жизни, заставляет бороться.

– Боже мой, – мужчина покачал головой, – какую жизнь я прожил… Врагу не пожелаешь.

Тихон опять закрыл глаза, окунувшись в далекое прошлое…

Их командировали в эту чужую, непонятную, далекую страну в самом конце года.

Декабрь в России тогда был студеный, ветреный, морозный. Но Тихон не чувствовал ни холода, ни мороза, потому что старался хоть как-то отвлечь Дашу от переживаний и тревоги, от страшных мыслей и горьких слез. Ничего не выходило, попытки его были тщетны: он и сам впадал в глухую тоску, видя бесконечное отчаяние в глазах любимой.

Все из рук валилось, ничего не получалось…

Слыша по ночам, как Даша потихоньку плачет в подушку, он нежно обнимал любимую, но слов утешения так и не находил…

Да и что тут скажешь?

Похоронки в их военный городок стали приходить все чаще и чаще, и этот проклятый вертолет, называемый «Черный тюльпан», все чаще привозил страшный груз обезумевшим от горя родителям.

Даша так похудела за две недели до отправки мужа в Афган, что вещи на ней болтались, словно были с чужого плеча.

В тот день, когда их часть должны были перебрасывать за кордон, он крепко обнял почерневшую от горя жену и тихо сказал:

– Ну, перестань… Пожалуйста, перестань! Дашка, милая, не плачь… Я вернусь! Обещаю! Вот увидишь… Держись! Ты только держись! Слышишь?

Уже переступая порог, он вдруг оглянулся, помолчал, стараясь запомнить лицо любимой, и еле слышно прошептал:

– Я люблю тебя! Ты только помни…

Он ушел, острожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить спящую четырехмесячную дочку и, кусая до крови губы, чтобы самому не разрыдаться, бежал до самой машины, где уже сидели с вещами его ребята.

Он ушел.

И оборвалась, закончилась та светлая и чистая полоса его жизни, которой, как казалось, суждено было длиться вечно.

А может быть, это неизбежность: все рано или поздно заканчивается? И у бесконечного счастья есть положенные судьбой границы?

Тихон, вдрогнув от гула проезжающей мимо машины, открыл глаза и, вздохнув, вернулся в день нынешний.

Да, пора ехать… Пора.

Он оглянулся.

День плавно перетекал в душный вечер. Тихон засуетился, он не любил опаздывать, а уж к Сергею – тем более.

Серега самый близкий друг, да уже и не друг вовсе, а просто родственник, ведь столько лет, проведенных бок о бок, делают людей похожими друг на друга.

Сергей – это особая история.

Это человек, которому Тихон до сих пор готов поклониться в ноги, ведь именно он, Сергей Проханов, вытащил его из плена. Спас его тогда, когда это уже становилось практически невозможным… Ограниченный контингент Советских войск готовился покинуть Афганистан. Наших ребят, наконец, выводили из этой страны, где сложили головы самые лучшие и бесстрашные.

Время, конечно, всех меняет. Мы не молодеем, да это и понятно. И Серега изменился. Да и то сказать: генерал!

Голова поседела, погрузнел, потяжелел, но улыбка – озорная и приветливая – и сейчас, как в юности, сияет на его лице.

Встретившись, они крепко обнялись.

– Ох ты, чертяка! – Сергей обнял друга за плечи. – Даже и не верю, что ты сюда выбрался. Молодец! Ну, пойдем, пойдем, хвастаться буду…

Они до ночи сидели на открытой веранде.

Пили домашний ликер, который каждый год готовила жена Сергея по своему уникальному рецепту, ели сочное мясо, запеченное здесь же на мангале, и неспешно беседовали. Вспоминали молодость, друзей, свою часть, потом, конечно, Афган…

Сергей, помолчав, поднял печальные глаза на друга:

– Афганистан изменил нас всех. Всех, кто хоть как-то соприкасался с ним, этой войной, их людьми.

– Да, – тяжело вздохнул Тихон, – я часто беседую с ребятами, которые вернулись оттуда… Знаешь, у каждого раненое сердце, больная душа, изломанная жизнь.

– Этому есть объяснение, – Сергей нахмурился, – разве можно забыть свою смерть? Свою! А ведь мы все умирали там в каждом бою… В глаза ей, костлявой, глядели. А когда твой товарищ погибает на твоих руках или лежит рядом, разорванный снарядом, ты ведь тоже умираешь. От отчаяния, от горя, от злости и ненависти… От бессилия.

Сергей сжал кулаки и взглянул на друга:

– Я часто вспоминаю тот день, когда увидел тебя там, на дороге, в этой телеге, без памяти, оборванного, бородатого… Мне до сих пор жутко! У тебя были такие пустые глаза! Совершенно пустые. Бездонные. Как та пропасть, в которую ты скатился во время боя. Честно говоря, я думал, ты никогда не вернешься к нормальной жизни, ничего не вспомнишь, просто будешь медленно умирать или жить, как овощ…

Тихон чуть побледнел и кивнул:

– Я все помню… Помню, как солнце и песок сжигали меня. Знаешь, мне так страшно, как тогда, никогда не было и, надеюсь, уже не будет.

Сергей сочувственно вздохнул:

– Но ты молодец! Мужик! Из такой ямы выкарабкался… Силен! Все вспомнил, живешь, работаешь… Так и надо: наши не сдаются!

Он ласково похлопал друга по плечу и переменил тему разговора:

– Ну а чего ты мне не рассказываешь, как там Валентина твоя поживает? Чем ваша наследница занимается? Сколько ей уже? Четырнадцать?

Тихон рассмеялся:

– Ну, ты скажешь! Какие же четырнадцать? Шестнадцать почти.

– Да ты что? Вот тебе и невеста уже.

– Да, не говори… – Тихон задумчиво покачал головой, – летит время. Светланке уже шестнадцать будет, дак ведь и мы не молодеем. А Валюша ничего, все нормально, работает. Она ж у меня заведующая хирургией, днюет и ночует в своем отделении…

– Это хорошо, – Сергей улыбнулся, – значит, любит свою работу.

Он весело подмигнул Тихону и захохотал, откинув голову:

– А то я, клянусь, думал до сих пор, что она любит только тебя!

– Да ладно тебе, – Тихон отчего-то смутился.

– А чего ты смущаешься? – друг удивленно распахнул глаза, – забыл, что ли, как она тебя выхаживала весь этот год, пока ты без памяти в госпитале лежал. А потом сколько воевала с врачами? Молодая была, худющая, а двужильная, честное слово! Ночей не спала, все возле тебя… Смену отдежурит и опять к тебе.

И выходила ведь, подняла на ноги… Помнишь, сколько она тебе читала и сколько тестов проводила, чтобы память проснулась? Да, реабилитация трудной оказалась. Но Валя, ко всеобщему удивлению, справилась. Нет, точно – героическая она женщина, эта твоя Валентина.

Сергей встал из-за стола:

– Слушай, надоел этот ликер… Может, давай чайку свеженького заварим, вареньица достанем, вот конфеты тут какие-то есть. Торт я, правда, не купил, поленился в магазин ехать – так что обойдемся тем, что есть.

– Да и хорошо, что не купил. А вот вареньице доставай, попробую с удовольствием…

Тихону было очень хорошо здесь, рядом с другом, с которым он и учился, и воевал вместе…

Ведь это так важно, когда есть в нашей жизни человек, которому хочется полностью доверять и на которого можно надеяться как на самого себя.

Глава 10

Вечер давно перешел в ночь.

Стало прохладнее и свежее. С реки, протекающей рядом с домом, доносились редкие крики каких-то птиц, таинственный шорох камышей и тяжелый плеск воды. Небосвод, усыпанный яркими звездами, поражал своей странной, завораживающей красотой.

Друзья пили чай и все не могли наговориться. Перебивая друг друга, делились последними новостями, хвалились детьми, обсуждали работу и накопившиеся проблемы.

Вдруг Сергей, чуть нахмурившись, внимательно посмотрел на Тихона и, помолчав, задал вопрос, тревоживший его весь день:

– Слушай, дружище, вижу, что мучит твою душеньку какая-то проблема? Но ты молчишь, и я не лез с расспросами, но ведь уже и ночь наступила, сейчас спать пойдем, а завтра опять разлетимся. Кто знает, надолго ли… Как говорится, покой нам только снится! Так что ж, не поделишься, не расскажешь, что грызет тебя?

Тихон усмехнулся:

– Ничего от тебя не утаишь, командир… Насквозь видишь!

Сергей довольно хмыкнул:

– А то! Да только не обо всех сердце мое болит, а только о самых близких и родных. А ты мне как брат, и даже ближе – просто часть меня, вот как рука или нога… Да и не странно это вовсе: вся жизнь наша вместе, и на смерть вдвоем ходили, и горе вместе хлебали. Так что, поделишься?

Мужчина опустил седую голову и тяжело вздохнул:

– Конечно. Я и сам хотел, да только не знал, с чего начать…

Повисла тишина.

Где-то за домом хрустнула ветка, у соседей заворчала собака в будке, гремя длинной цепью. На другом конце деревни вдруг прокукарекал охрипший петух, перепутавший время побудки. Пахло водой, свежестью и луговыми травами, еще не скошенными за рекой.

Тихон молчал, и Сергей не торопил друга.

Он умел терпеть и ждать. Жизнь научила.

Наконец, Тихон поднял голову, распрямил плечи и взглянул на Сергея:

– Ой, Серега, тяжело мне что-то…

Друг напрягся, боясь услышать что-то страшное. Но смолчал, решив дать мужчине возможность собраться с мыслями.

А Тихон, покачав головой, неторопливо продолжил:

– Появилась у меня одна навязчивая идея. Да и не появилась вовсе, а укрепилась, потому что думаю я об этом давным-давно.

– Так что ж? – все-таки не выдержал Сергей, – о чем думаешь-то?

Тихон невесело улыбнулся:

– Даже не знаю, как объяснить. В общем, ты же знаешь, что я до Афгана был женат? Знал ведь?

– Ну? – друг нахмурился, – и что?

– Ну, как что? – Тихон удивленно вскинулся и пожал плечами, – как что? Я вернулся, а они исчезли… Пропали. Бесследно. Как это может быть?

Тут уж и Сергей, не выдержав, вскочил со стула и, остановившись перед Тихоном, развел руками:

– Нет, подожди, дружище! Ты что-то не в ту степь топаешь, не то ты говоришь, не так рассуждаешь… Ты все, дорогой, перепутал! Ты вспомни, милый мой, как события развивались! Ну-ка, вспомни…

Увидев, что Тихон собрался что-то отвечать, он предупреждающе вытянул руку:

– Нет, нет, ты подожди! Теперь меня послушай, а то я боюсь, что твои мучения и терзания тебя опять до больницы доведут. Давай-ка вернемся к самому началу… Да, семья была. Ты уехал в Афган. Жена тебя ждала, я прекрасно помню, какие она тебе трогательные и нежные письма писала. Все помню. Правильно? Пошли дальше… Потом весной тебя убили. Вернее, ты пропал без вести, но ребята-то из роты видели, как снаряд возле тебя разорвался и как твое тело, перевернувшись несколько раз в воздухе, полетело в пропасть бездонную… Мы тебя искали, так долго искали! В ущелье скалолазов опускали, но не нашли, словно ты испарился. Я думал, что сердце мое лопнет от отчаяния и бессилия. Я ногти грыз, чтобы не выть в голос… А потом? Надо было что-то делать, человека-то нет – похоронку жене твоей отправили. Да… Правильно я говорю? Для всех ты тогда погиб, тебя похоронили… Ты это понимаешь?

Тихон молчал.

Но Сергей, хоть и видел, что другу неприятно думать о былом, продолжал, считая, что лучше один раз сделать больно, чем потом много лет переживать, не получая результата.

– Ты, Тиша, прости меня. Может, это сейчас звучит жестоко, но надо же все расставить по своим местам, иначе ты зайдешь в такой тупик, из которого выхода никогда не будет. Ты сам себя загонишь в угол, из которого один путь – в госпиталь.

Тихон кивнул:

– Говори.

Друг сел напротив:

– Тебя не было много лет. Ты три года числился в мертвых. А потом, когда я тебя нашел, ты еще много лет лечился. Это-то ты знаешь не хуже меня… А что семье твоей надо было делать? Они должны были как-то существовать? Я, к сожалению, не знаю, как они выживали после получения похоронки, что с ними потом случилось… Потерял их из виду тогда, а позже узнал, что родители твои умерли один за другим – не вынесли такого горя. Сначала – отец, мать через два года за ним отправилась… Я тебе о них рассказывал, когда память к тебе вернулась, помнишь?

Тихон, покраснев, опустил голову:

– Конечно, помню. Соседи говорили, что она все в церковь ходила, молилась за упокой душ наших, отца и моей. Тихо плакала возле икон, на глазах таяла… Тосковала.

Сергей вздохнул:

– Да… Тяжкие воспоминания. Но от этого никуда не уйдешь, не спрячешься, не убежишь… Ну, так вот: родителей не стало, и след твоей семьи потерялся, растаял – и это объяснимо: ведь их жизнь не закончилась! Жена твоя, еще очень молодая, возможно, создала новую семью или уехала в другую страну, хотя это мало вероятно, тогда с этим не шутили… В общем, ты, на мой взгляд, напрасно все это затеял. Вот печенкой чую, что напрасно.

Сергей махнул рукой и в упор взглянул на друга:

– Ну, какие поиски, ведь столько лет прошло, страна огромная… Тут и целой жизни не хватит, чтобы все объездить, всех опросить. Не береди, Тиша, старых ран. Оставь ты это дело, сам живи и людям вокруг тебя жизнь не порти.

Тихон поежился, словно стараясь отряхнуться от тяжелых воспоминаний, и задумчиво проговорил:

– А вот здесь я с тобой, друг мой, не согласен.

Он помолчал и потом продолжил:

– Прав ты, Сережа, как всегда, во всем прав. Кроме одного… Не понимаешь ты вот чего: я Дашку очень любил, с детства. И дочь любил, которая родилась почти перед командировкой. Иной раз ночью проснусь – кричать хочется! Пойми ты, я ведь им мешать не буду, жизнь их не испорчу, только взгляну одним глазком на девочку мою, на жену бывшую… Просто посмотрю и опять исчезну навсегда – не стану помехой их нынешнего счастья. Слышишь? А потом, с чего это ты решил, что все у них хорошо? А если бедствуют? Тяжело живут? Если одни без помощи мыкаются в этой жизни? Ведь все может быть… А?

Сергей покачал головой и тронул друга за плечо:

– Не надо кипятиться… Остынь. Сейчас ты думаешь только о себе, о своих бедах-печалях… А ты о них подумай, что с ними будет, если через тридцать лет погибший муж объявится? Нужно им такое открытие? О них подумай…

Тихон угрюмо молчал.

Сергей кивнул укоризненно:

– Вот-вот… Молчишь! Я, конечно, во всем тебе готов помочь, но… Сто раз подумай, друг мой, нужно ли это. Подумай, чтобы потом не пожалеть о совершенном… Все не так-то просто в этой жизни. Совсем не просто.

Сергей разволновался.

Душа за Тихона болела, и он, чтобы хоть как-то смягчить впечатление от их достаточно жесткого разговора, похлопал друга по плечу и улыбнулся:

– Я, Тиша, понимаю, что огорчил тебя, но как иначе? Вот уедешь завтра, а я буду каждый день об этом разговоре вспоминать и корить себя, что не остановил, не уговорил, не вразумил…

Тихон упрямо молчал, подперев голову руками.

Сергей ухмыльнулся:

– Узнаю твой характер: если что задумал – не сдвинешь. Ну что ж… Вольному – воля, как говорится. Только не переусердствуй, чтобы за тобой судеб разрушенных не осталось. А я? Что ж… Конечно, если понадоблюсь – примчусь. Ты ж знаешь…

Тихон вздохнул и согласно кивнул:

– Конечно, знаю. Спасибо, Сережа. Пошли, что ли, спать? Гляди, светает уже…

Занимался рассвет.

Где-то у самого горизонта, еще сумрачно-холодного, вдруг чуть посветлела узкая полоска далекого неба. С каждой минутой она становилась все ярче и ярче, все смелее захватывая необъятное небесное покрывало, то там, то здесь вспыхивая нежными, чуть розовеющими отблесками проснувшегося и вступающего в свои законные права огненного шара.

Солнце надвигалось, жадно и властно поглощая остатки тьмы и разливаясь по алеющему горизонту ярким светом, несущим жизнь.

Глава 11

Иван, проснувшись на заре, несколько секунд полежал, с удовольствием ощущая, как его большое тело тоже осторожно пробуждается. Каждая клеточка, наливаясь силой и здоровьем, пела и радовалась новому дню.

Иван потихоньку повернулся на бок и ласково улыбнулся: рядом, обняв подушку, сладко спала Даша.

Дашенька. Любимая красавица. Ненаглядная жена.

Мужчина внимательно поглядел на спящую жену и удивленно подумал о том, что она все так же хороша и красива, как и тридцать лет назад. Разве что легкие морщинки в уголках глаз залегли да чуть пополнела. Но улыбка и походка все те же, и характер совсем не испортился: доброта так и сквозит в каждом слове, в каждом жесте.

Иван опять улыбнулся…

Как же ему повезло – спасибо судьбе: такой подарок сделала ему когда-то!

Вот ведь ему уже без малого пятьдесят семь, а все никак не может привыкнуть к мысли, что Даша никуда не исчезнет, все боится ее потерять.

Он осторожно, чтобы не потревожить или не разбудить жену, встал с кровати, взял тапочки в руки и, босиком дойдя до двери, крадучись, на цыпочках, вышел из спальни, бережно прикрыв за собой дверь.

Когда же Даша, проснувшись, вышла на кухню, он, подвязав старенький фартук жены, старательно готовил классический омлет, а в кофейнике ее уже ждал вкуснейший, ароматный кофе. Чудный его запах плавал по кухне, заставляя сразу взбодриться и раскрыть объятия новому дню.

Даша, ласково улыбаясь, остановилась у дверей:

– Ванюша, ну зачем? Почему меня не разбудил? Я бы тебя побаловала сегодня…

– Ну, уж нет, – счастливо засмеялся Иван, любуясь еще сонной женой, – сегодня я, Дашунь, тебя баловать стану.

– А что такое? – Даша, поправляя волосы, прошла к столу, удивленно распахнув глаза. – Разве у тебя сегодня нет репетиции?

Иван радостно кивнул:

– Сегодня ничего нет… Ни репетиции, ни концерта. Я свободен, как ветер! Сегодня дирижер Дымов полностью посвящает себя домашнему хозяйству и любимой жене.

Даша всплеснула руками:

– Ой, как здорово! Ты ведь дома теперь редкий гость, все бегом да бегом: то гастроли, то репетиции, то концерты, то благотворительные вечера… Даже не верится, что ты наш на целый день.

Муж подошел к ней поближе, обнял чуть пополневший стан и, поцеловав Дашу в висок, прижался лбом к ее лбу:

– Дашка! Как я счастлив, что ты у меня есть!

Жена обняла его за шею и тоже тихо прошептала:

– Я у тебя есть уже тридцать лет…

Иван отстранился от нее, заглянув в глаза, и удивленно проговорил:

– А я и не заметил, когда они пролетели… Честное слово!

В это время на пороге кухни показалась Вера.

Увидев родителей, она удивленно хмыкнула:

– Вы чего, родители? С утра пораньше обнимаетесь? А кофе пить будем?

Иван засмеялся, подошел к Вере, ласково чмокнул и ее в лоб:

– Садись, принцесса, все для тебя. И омлет, и кофе…

– Вот тебе раз, – Даша, смеясь, обернулась к мужу, – а я было подумала, что для меня!

Иван, сияя улыбкой, поднял руки вверх:

– Все, все, все… Сдаюсь! Для вас обеих.

Они еще долго дурачились и хохотали, обсуждая день минувший и день нынешний.

И счастье, свернувшись клубочком у входа в комнату, тихо радовалось, глядя на этих любящих другу друга людей. Ведь, как известно, счастье приходит только туда, где живет настоящая любовь…

Иван родился в бедной семье.

Да что там в бедной, если откровенно говорить, просто в нищей по нынешним временам. Мама, добрая и старательная, образования не имела, поэтому работала в школе уборщицей, мыла полы в огромных школьных коридорах и туалетах. Маленькая, худенькая, она таскала по лестницам тяжелые ведра с водой и, убрав жиденькие волосы в куцый хвостик на голове, усердно намывала затоптанные учениками полы. Деньги получала такие маленькие, что ни на что не хватало. Ни на что! Какие там конфеты или игрушки… Об этом вообще разговора никогда не было.

Отец их, работающий слесарем, совершенно не стеснялся своей сантехнической привязанности. Работал в местной жилищной конторе, с утра до ночи крутил какие-то краны, вентили, регулировал бачки и унитазы, устранял течь раковин и стиральных машин. Вечером возвращался домой грязный, измученный и голодный. С детьми не возился, просто сил не оставалось. Но надо отдать ему должное – никогда не пил. И это было самое удивительное, ведь, как известно, слесаря в нашей стране – народ сильно пьющий и несдержанный на язык.

Семья их, живущая очень трудно, все же как-то боролась с тяготами бытия, питаясь скудно и одеваясь плохо. Но, что тоже случается достаточно редко, дети в этой нищей семье росли умненькими и порядочными. Иван и его брат держались особняком в школе, близко ни с кем не сходились, в друзья никому не набивались, но на уроках отвечали часто и к урокам готовились добросовестно. Старший, Ваня, русоголовый крепыш, оказался еще и очень музыкальным. Учитель пения, мгновенно оценив его голос и слух, сразу пришел к матери, которая после уроков мыла полы на втором этаже:

– Ванечка ваш очень музыкальный… Он одарен. У него слух абсолютный, голос прекрасный, его нужно музыке учить. Обязательно!

Мать, вздохнув, только горестно поджала губы и, не сказав ни слова, продолжала старательно водить шваброй по широким крашеным половицам. Учитель пения постоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, и опять повторил:

– Слышите? Вы меня слышите? Поймите, может быть, это его будущее.

Мать, не выдержав, прислонила швабру к стене, сняла с нее мокрую тряпку, сильно отжала в ведре с грязной водой и подняла глаза на мужчину:

– Я слышу вас прекрасно. Спасибо, что оценили моего мальчика, но Ваня учиться музыке не будет.

– Почему? – мужчина даже опешил от такой категоричности.

Она усмехнулась, удивляясь его наивности, но все же ответила прямо, не пряча глаза:

– Нам и на еду едва хватает, какая музыка? О чем вы? Сказала, как отрезала, и, наклонившись, опять взялась за тряпку.

Но учитель пения, пораженный такой степенью одаренности ребенка, тоже оказался человеком с характером.

На следующий день он пошел к директору школы. Неизвестно, о чем они говорили, но вечером того же дня директор школы отправился к заведующему городским отделом образования. В общем, чудеса иногда случаются… Отдел образования принял решение оплачивать обучение мальчика в музыкальной школе средствами из городского бюджета. Когда матери, уставшей и измученной тяжелой работой, сообщили об этом, она, не выдержав, села прямо на мокрый, только что вымытый пол и заплакала, содрогаясь всем своим худеньким телом. А вернувшись домой, все обнимала старшенького и тихо повторяла, изумленно качая головой, что он родился под счастливой звездой.

Так, мальчик, не знавший в детстве ни новых игрушек, ни красивой одежды, вдруг стал учиться музыке. И, погрузившись в это чудное, волшебное царство искусства, он внезапно открыл для себя те дивные миры, которые до сих пор были сокрыты от него. Теперь его жизнь состояла из сольфеджио, музыкальной литературы, специальности, хора…

Он с наслаждением часами разыгрывал гаммы, разбирал сонаты и этюды, слушал арии из опер и зубрил биографии великих музыкантов и композиторов. Музыка Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского, Шостаковича приводила его в безумный трепет и заставляла мечтать о чем-то совершенно несбыточном и прекрасном.

Сила искусства не соизмерима ни с чем…

И уже через несколько лет скромный, стеснительный мальчик превратился в тонкого, эмоционального музыканта, которому пророчили блестящее будущее. После восьмого класса он ушел в музыкальное училище, а потом с легкостью поступил в Гнесинку.

И этот яркий мир, полный звуков и гармонии, бывший когда-то для мальчишки из бедной семьи несбыточной мечтой, неожиданно распахнул свои волшебные объятия и стал для Ивана родным и естественным.

Месяц за месяцем, день за днем росло его мастерство. Он трудился, не зная ни праздников, ни каникул, ни выходных.

Но ведь жизнь сама все знает и сама все устраивает…

В один из новогодних дней восемьдесят седьмого молодой человек, изнуряющий себя занятиями, нежданно-негаданно вдруг встретил ту, что стала для него лучшей из лучших, единственной и самой любимой.

Уставший от бесконечных прослушиваний, экзаменов и репетиций, Иван, бесцельно бродивший по улицам огромного новогоднего города, случайно забрел в кинотеатр. Ему, честно говоря, было абсолютно все равно, что смотреть. Просто хотелось бездумно посидеть, глядя на экран, отвлечься от проблем и нескончаемых волнений зимней сессии. Фильм, на удивление, оказался интересным и захватывающим. Но когда сеанс закончился, в зале вспыхнул свет и люди, толпясь, двинулись к выходу, Иван вдруг заметил девушку, которая крепко спала, опустив голову на спинку кресла. Покидавшие зал зрители посмеивались и удивленно пожимали плечами. Растерявшись, Иван остановился возле нее.

Она отчего-то показалась ему слабой и беззащитной, хрупкой и нежной. Стоя рядом, он нерешительно переминался с ноги на ногу, размышляя, как правильнее поступить: разбудить незнакомку или просто уйти, сделав вид, что ничего не заметил. Но контролер, дежуривший у выхода из зала, понял все по-другому и, громко смеясь, крикнул, подмигнув Ивану:

– Эй, парень, девчонку-то свою разбуди… А то ведь до утра будешь ждать, пока она сама проснется!

От его голоса девушка вздрогнула, сразу проснулась и, покраснев, резко встала, быстро двинувшись из зала и застегивая пальто.

Иван, пораженный ее неожиданной красотой, беспомощно стоял посередине ряда, не зная, как поступить. Но контролер и тут пришел ему на помощь:

– Чего стоишь, растяпа? Беги же, догоняй…

И он, будто очнувшись, кинулся вниз по лестнице за высокой тоненькой девушкой. Перепрыгивая через две-три ступеньки, он догнал ее уже на улице.

Она шла медленно, будто еще не совсем проснулась. Он побрел рядом, но она, поглощенная своими мыслями, даже не обратила на него внимания. Чуть повернув голову, Иван внимательно исподтишка разглядывал незнакомку. Она была очень хороша собой, но на ее лице явно читалась печать то ли горя, то ли отчаяния, то ли еще чего-то, чему он не знал пока объяснения. Она ступала осторожно, словно боялась оступиться и расплескать свою печаль, глядела вперед сосредоточенно и хмуро. Вдруг, не поворачиваясь к молодому человеку и не замедляя шаг, она негромко проговорила:

– Чего тебе?

От неожиданности он чуть не упал, поскользнувшись на заледеневшей кочке, но удержав равновесие, пожал плечами:

– Ничего. Просто иду рядом.

Она, не реагируя на его слова, продолжала идти, а потом, словно очнувшись, как-то безразлично кивнула:

– Как хочешь…

Так они шли очень долго.

Молча, медленно, сосредоточенно.

Наконец, дойдя до какого-то дома, она вдруг остановилась, обернулась к нему и пристально посмотрела, словно пытаясь что-то в нем разглядеть или кого-то узнать…

Глаза ее наполнились слезами. Не проронив ни одного слова, девушка внезапно быстро отвернулась и пошла к подъезду.

Она исчезла, словно растаяла в зимней зыбкой вечерней тьме, освещенной лишь желтыми фонарями да тусклым светом, пробивающимся из-за штор светящихся окон. Будто околдованный, Иван стоял у дверей подъезда, в котором только что скрылась эта странная девушка. Сколько он простоял там, он и сам не знал, но вдруг почувствовал, что мороз начинает сковывать его тело, морозить лицо и студить руки и ноги. Еще не понимая для чего, он осторожно подошел к зданию, внимательно посмотрел на табличку, где в свете фонарей четко читалось название улицы и номер дома. Шепотом Иван несколько раз повторил заветный адрес, а потом, еще раз обернувшись на подъезд, медленно побрел назад.