Текст книги "Как защититься от преследования? Девять бусин ужаса. Смс-триллер"

За одиннадцать месяцев до начала нашей истории

То, что моя жизнь находиться под чужим, пристальным контролем я поняла еще в детстве. Жалобы, обиды, слезы – ничего не помогало, мои родители не желали слушать меня. Отец не забыл то, что произошло с ним в детстве, но, тем не менее, не верил мне. Ведь поверить, значит открыть врата в сверхественное, а мой отец был на редкость рациональным человеком. Были еще дедушка и бабушка, но я побаивалась их, хотя ко мне они относились прекрасно. Просто мне было жалко родителей. Сильный скандал случился после того, как я упала в обморок прямо посреди комнаты дедушки и бабушки. Перед этим я три ночи не спала и кажется, не ела, хотя мама исправно накрывала на стол к завтраку, обеду и ужину. Но до обморока довела меня последняя ночь. Однако начну с первой поступи ужаса. Все события и воспоминания свежи до сих пор, хотя думать об этом страшно. В девять часов мама и папа вошли, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Зная, что помощи от них ждать бесполезно, я только натянуто улыбнулась и кивнула. Сказать что-либо я побоялась, голос обязательно бы меня выдал. К десяти часам в доме стало тихо. Во дворе еще галдела детвора и слышен был стук костяшек маджонга, несколько человек пело, кто-то стучал мячом о стену дома, стоял гул голосов, а у меня в комнате было тихо. К одиннадцати двор опустел. К двенадцати уже нигде не было слышно ни звука, и тут в комнату вполз ужас. Вначале были только звуки, плакала маленькая девочка. Я не могла понять ни слова, девочка говорила очень быстро и на незнакомом мне диалекте. Звуковой кошмар повторялся из часа в час, пока я не поняла, что девочка совершила какую-то оплошность и молит о пощаде. Потом послышался звук удара и новые мольбы девочки. Чем больше просила о пощаде девочка, тем более зверели ее палачи. В конце концов, плач стих, сменившись хрипами и стонами. В тот день, когда я первый раз услышала этот звуковой кошмар, я с криком убежала в комнату родителей. Встревоженные мама и папа вернулись вместе со мной в детскую, но ничего не услышали, хотя для меня этот радиоспектакль ужасов продолжался. В первый раз родители отнеслись ко мне с сочувствием, второй раз с недоумением, в третий раз отец обозвал меня лгуньей. О том, чтобы переночевать в комнате родителей и речи не было. Когда я прибежала к родителям в четвертый раз, меня наказали и велели больше никогда не поступать таким образом. Неведомый мучитель издевался надо мной особенно изощренно в те дни, когда я взывала к помощи. Как только родители уходили, начиналось повторение самых жутких отрывков из уже услышанного. Особенно мучителям нравилось повторять момент, которого я так боялась. Самым страшным были последние часы девочки. Обладая живым воображением, мне ничего не стоило представить, как девочка теряет сознание. Вошедшего во вкус мучителя не удовлетворял такой исход дела, и он подзывал слугу с ведром холодной воды. Через несколько секунд слышался слабый стон девочки. Она пришла в себя. Те пытки, которые, видимо, доставляли несказанное удовольствие неведомому господину, я пересказать не решусь. Три дня, когда я была не в себе, не ела и не спала, были заполнены ежеминутными звуками побоев, криков ярости, стонами, криками боли, мольбами, и закончились, как я уже говорила, моим обмороком. Когда я пришла в себя, то, спрятавшись за бабушку, долго наблюдала странную картину. Дедушка ругал папу. До этого момента я никогда такого не видела. Слышались выкрики отца «Она лгунья!», спокойное увещевание деда, и его просьбы вспомнить себя в детстве. Чем больше распалялся отец, тем спокойнее становился дедушка. Вдруг его голос понизился до шепота. Мне стало страшно. Видимо так же страшно стало и отцу, потому что он вдруг успокоился и прошептал что-то про себя. Реальный страх дедушки и отца был столь ужасен, что когда, в конце концов, я вернулась в свою комнату, то перестала обращать внимания на звуковой беспредел. Всегда ужасно, когда взрослые люди, в чье могущество ты веришь безгранично, оказываются простыми смертными и начинают чего-то боятся. Пережив страх за своих родных, я перестала бояться неведомого, и звуки прекратились. Следующая пытка началась через неделю. Лишь только я ложилась в постель, дверцы шкафа начинали скрипеть. Я вскакивала и вглядывалась в темноту. Темень стояла такая, что я не видела собственных рук. На минуту повисала тишина, чтобы смениться увесистыми шагами, от которых начинала содрогаться вся мебель в комнате. Спрятавшись под одеяло, я шептала сама себе: «Этого всего нет, мне только кажется», «Этого всего нет…». Дойдя до моей кровати, шаги стихали, слышалось сиплое дыхание. Меня обдавало нечистым воздухом. Как будто человек, невидимый мне в темноте, наклонялся все ниже и ниже. В тот момент, когда казалось, что еще чуть– чуть, и я умру от страха, все прекращалось. В комнате воцарялась полная тишина, чтобы через несколько минут внезапно содрогнуться от визгливого голоса неведомой женщины; «Сколько можно повторять, – кричала женщина, – обувь надо оставлять перед дверью. Перед дверью, слышишь, перед дверью». Далее слышался характерный звук оплеухи и детский плач. Только на этот раз предметом издевательств кажется, служил мальчик. И такой кошмар продолжался всю ночь. Я опять перестала, есть и естественно не спала. Однако наученная горьким опытом, даже не пыталась рассказать родителям о возобновлении ночных кошмаров, но к счастью, на этот раз, бабушка с дедушкой были начеку. Ничего не объясняя родителям, дед велел перенести мою кровать в свою спальню. В детскую комнату я заходила теперь только днем, чтобы поиграть или сделать уроки. Кошмары закончились. Спала я в комнате дедушки и бабушки до четырнадцати лет. Мама, давно уже не одобрявшая эту затею, однажды не выдержала. В китайских семьях не принято перечить старшим, но в этом случае дедушка был вынужден согласиться. Я уже выросла и должна была спать отдельно. На следующий же день после водворения меня в детскую кошмары начались снова. Только теперь, так как я вступила, в очень важную для каждой девушки Китая эпоху, эпоху созревания, начались кошмары с сексуально садистским уклоном. Сейчас мне двадцать один и у меня до сих пор нет парня. Вспоминая звуковые уроки юношества, я даже мысли не могу допустить, что останусь когда-то наедине с чужим мужчиной в спальне, и он будет проделывать со мной то, что я слышала каждую ночь с четырнадцати до восемнадцати лет. Кошмар, о котором я писала, продолжался непрерывно четыре года. В восемнадцать все внезапно закончилось. И вот теперь, целую неделю, я опять, как в детстве, не знаю под какое одеяло спрятаться, что бы ни видеть и не слышать того, что происходит вокруг. Только теперь рядом нет добрых дедушки и бабушки. Некому отереть и осушить мои слезы, выслушать мои жалобы и оставить ночевать в своей комнате. Утром, вечером и в обед меня преследуют странные См-с. Мне страшно, но я обманываю себя, что этого всего нет. Выходные – это кошмар. Но к счастью на работе я обо всем забываю. Нам запрещают пользоваться в течение дня сотовыми телефонами. Я работаю в Пекине, на фабрике нефрита. Вечером, возвращаясь на велосипеде домой, я вспоминаю о сотовом телефоне, но не включаю его, пока не въеду в свой хутун. Я живу в этом хутуне последние недели. По генеральному плану на месте нашего хутуна через полгода будет стоять отель. Я перееду в новую квартиру, она будет далеко отсюда, и кого-то из своих соседей я больше не увижу никогда. Ведь Пекин город очень большой. Но я не грущу, а уж тем более не ропщу. Кто я такая, чтобы спорить с теми, кто с отцовской заботой управляет нашими жизнями. Мне только больно, что мои дети, которые у меня, наверное, будут в будущем, не увидят этот дворик, не сделают свои первые шаги по этой, утрамбованной ногами многих поколений, земле. Я знаю только о восьми коленах моей семьи, которые жили до меня здесь, а о скольких я не знаю! Дорога да дома занимает около часа, это если ехать на велосипеде. На метро быстрее, но это дорого и неудобно – пересадок много. Линией метро я пользуюсь очень редко, только в крайнем случае. Но я отвлеклась, надо что-то решать с этими См-с. Незнакомый корреспондент терроризирует меня уже две недели. Особенно тяжело и страшно по ночам и в выходные дни. Первые два дня после начала Смс атаки, я была в недоумении, на третий день решила обратиться в полицию, но оказалась в глупом положении. Обратившись к инспектору полиции, я рассказала обо всем. Меня внимательно и с сочувствием выслушали, но когда дело дошло до Смс, в папке, с посланиями от анонима, ничего не оказалось. Можно представить, что подумал обо мне полицейский, и с каким лицом я покидала полицейский участок. Я живу одна. Мои близкие, чей род идёт от древних императорских фамилий, были достойными людьми. Вечером, когда жители нашего хутуна собираются во дворе, я ищу среди играющих в маджонг, по-военному прямую спину дедушки, и каждый раз расстраиваюсь вспомнив, что его больше нет. У меня много родственников по всему Китаю, но здесь, в хутуне, я живу одна. И поэтому, как только всё вокруг затихает и лишь луна зловеще подсматривает в мое окно, я закрываю голову подушкой, чтобы не слышать звоночков Смс, непрерывно следующих один за другим. «Ищи себя в прошлом. Ищи скорей или я найду тебя! Я уже близко!», «Вспомни детские ужасы», «Я, ветка, которая стучит в окно в полночь. Ищи, иначе окно окажется разбитым». Это лишь самые безобидные из посланий. Остальные пересказать не осмеливаюсь, уж очень мне страшно!

Вчера, на фабрике, администратор зала долго выясняла, что за посторонние звуки доносятся из женской раздевалки и если это звук телефона, то кто из работников осмелился оставить телефон включенным. Приближался пятиминутный перерыв. По настоянию администратора нам следовало использовать перерыв на то, чтобы разобраться со своими телефонами. Недовольство администратора – это не простой каприз. Нефрит – камень императоров. В древности иметь его могли только сам император, его домочадцы и особо отличившиеся приближенные. Простолюдинам грозила смертная казнь за обладание даже маленьким нефритовым камешком. Не знаю, как в других странах, но у нас, в Китае, нефрит по-прежнему ценится высоко. Изделия из настоящего нефрита стоят дороже, чем золото. И поэтому аппараты, обрабатывающие нефрит тоже стоят баснословно дорого. Во-первых, потому что во время работы они соприкасаются с божественным камнем. Вторая причина… Вторая причина, наверно, более близка к действительности. Нефрит обрабатывающая аппаратура делается на тех же заводах, где изготовляют детали для космических кораблей. Она сделана на основе сверхновых и сверхточных, секретных технологий. Одна настройка этой аппаратуры занимает около месяца. Как вы уже, наверное, догадались, каждая бусина из нефрита стоит целое состояние и поэтому сбой аппаратуры – это настоящая катастрофа. Я не знаю, как работать на этих аппаратах, никогда не была в рубке управления. Чтобы туда попасть, нужен особый допуск. Но подозреваю, что управляется аппаратура чем-то похожим на радио волны. А они, как вы знаете, очень неустойчивы. И поэтому каждое утро нас предупреждают по громкой связи, что использование на территории фабрики ноутбуков, телефонов и прочей аппаратуры грозит большим штрафом вплоть до увольнения. Даже транзистор на батарейках нельзя включать. А также убедительно рекомендовано, до и после работы, пользоваться лазерной, тепловой и душевой кабинами. И эти предосторожности оправданы. Невидимый глазу мусор, нечаянно занесенный на волосах или одежде, способен вывести из строя высокоточную аппаратуру надолго. Когда звонок возвестил перерыв, я бросилась в раздевалку. Бросилась в раздевалку, хотя точно помнила, что, перед тем как переодеться и войти в камеру тепловой обработки, выключила телефон. Следом за мной в раздевалку вбежала стайка моих соседок по цеху. Девушки, смеясь и переговариваясь, бросились к своим шкафчикам. Вздох облегчения пронесся как ветер и чуть не сбил меня с ног. Вернее, это девушки, ставшие от облегчения легкими как пушинки, едва не сбили меня с ног. До конца перерыва оставалось еще три минуты, и девушки ринулись отдыхать. Вскоре я осталась в раздевалке одна. Было тихо и в этой тишине стало ясно слышно, как непрерывно работает мой телефонный аппарат, захлебываясь смс. Это при всем при том, что я, до мельчайших подробностей помнила, как выключала свой телефон перед работой, а потом еще вернулась, чтобы перепроверить.

Выключив телефон, и закрыв шкафчик, я пошла в цех. Пять минут истекло. Надо работать. День покатился по наезженной колее. Руки делали свое дело, а голова в этом не участвовала. Мысли мои были далеко. Я вспоминала события месячной давности. Когда в августе дедушка объявил мне, что они всей семьей (не считая меня) отправляются в путешествие, ничего не ворохнулось во мне, никакие тревожные предчувствия не замутили мои глаза. Я довольно точно предчувствую всякие опасности и неприятности, поджидающие членов моей семьи, но в этот раз мой внутренний голос молчал. Я спросила дедушку о маршруте, но он предпочел сделать вид, что не слышит мой вопрос, а я не посмела задать тот же вопрос снова. Так не принято. Если бы было нужно, дедушка сам бы посвятил меня в свои планы. К отцу я даже и не подумала обратиться. Если с матерью я кое-как худо-бедно еще общалась, то с отцом отношения так и не нормализовались. События детства продолжали довлеть над нашими отношениями. Вбив себе в голову то, что я лгунья и притворщица, отец так и не поменял свои взгляды. Сейчас уже все равно ничего узнать невозможно, но мне кажется, что, что-то подобное происходило в детстве и с ним. Но бог с ним, я не держу зла на своих родителей, тем более что злиться больше и не на кого. Насколько я знаю, последним пунктом турне по городам Китая был город в провинции Сычуань. Вернее, даже не так, в планах моей семье не стояло посещение этого города, но на этом настояла моя двоюродная бабушка Лин. Кстати меня назвали в честь нее, у меня тоже имя, Лин. Я готовилась к торжественному возвращению родных, когда по телевизору сообщили, что в провинции Сычуань произошло землетрясение. Но и в этот раз меня не посетило никакое предчувствие. Конечно же, вместе со всем Китаем я скорбела по погибшим, но не знала, что это горе коснулось и лично меня. Тетушка Лин выжила, она то и сообщила мне о гибели всей моей семьи. Вот так я стала сиротой. И мне не к кому будет прийти на кладбище в праздник Цин мин. Землятресение произошло девятого сентября, сейчас десятое октября. Я живу в хутуне, который готовят под снос, и меня преследует анонимными смс неизвестный психопат, который знает о странных событиях, которые происходили в моей детской комнате, когда я была совсем маленькой.

В ту ночь, когда я осталась по-настоящему одна, когда я оплакивала безвременно ушедших, мой преследователь снова послал мне смс. «Тебе придется ответить за всех», вот что написал мне этот недочеловек. В который раз я попыталась позвонить ему и сказать все, что я о нем думаю, но когда набрала номер, состоящий из девяти нолей, услышала то, что и ожидала услышать. «Набранный вами номер не существует» раз за разом радостно сообщал мелодичный девичий голос. На следующий день пришел старший по хутуну. Он выразил мне соболезнование и сообщил, что надо потихоньку собирать вещи. Ордера на новую квартиру будут раздавать месяца через два. Похлопав меня по плечу, он ушел. А я осталась, попытавшись осмыслить второй удар, который постиг меня за такое короткое время. Как я уже говорила, в моем хутуне жило не меньше восьми поколений семьи Линь. Мой род очень древний. Настолько древний, что его следы теряются в прошлом и нет никакой надежды, пройти по этим следам и выйти к истокам. Раньше весь этот хутун принадлежал одному из моих предков, вернее его семье. После культурной революции дедушка решил, что для его семьи целого хутуна многовато и согласно планам партии подал заявку о том, что согласен на уплотнение. Семья Линь занимала теперь только один домик, а в остальных поселились еще три семьи. Более того, когда великий председатель, чтобы подчеркнуть заслуги дедушки, предложил ему вместе с семьей переехать в новый, только что отстроенный, многоквартирный дом со всеми удобствами, дедушка отказался. Он считал, что в Пекине есть более достойные, чем он люди. Вот таким был мой дедушка. Таким же он вырастил и моего отца. Если бы моя будущая квартира находилась, где-то в этом квартале, недалеко того места, где прошло мое детство, мне было бы легче! Но вряд ли это возможно. Размышляя о прошлом и будущем, я так глубоко ушла в свои мысли, что просто подпрыгнула на месте, когда на мое плечо опустилась рука. Рядом со мной стоял, и с любопытством смотрел на меня, начальник смены. Оказывается, он уже устал окликать меня.

– Лин, но нельзя же так! Я, конечно, понимаю твое состояние, но надо все-таки, как-то, потихоньку возвращаться к жизни. Я зову тебя, зову…

– Что случилось, господин Фань?

– Там, внизу, тебя ждет парень.

– Какой парень, – испугалась я, – у меня нет никого парня!

– Ну, тебе виднее, – засмеялся Фань, – что у тебя есть, а чего нет! Так как смена твоя заканчивается через полчаса, я посоветовал ему подождать тебя на проходной.

– То есть как, посоветовали? Вы его видели?

– Нет, ты сегодня совершенно невозможна! Зачем мне его видеть? Я разговаривал с ним по телефону.

И ворча что-то себе под нос, Фань пошел вглубь цеха. Я же стояла, оцепенев, слова Фаня привели меня в полный ступор. Мне стало страшно, но оглядев многолюдный цех, я постепенно успокоилась. Убедив себя, что ничего страшного мне не грозит, я так же механически закончила свои дела. Пройдя все обработки и приняв душ, оделась и на лифте спустилась вниз. Сердце мое колотилось как безумное, мне хотелось, как можно вскоре увидеть неведомого визитера, и в то же время я хотела оттянуть время встречи. Дверцы лифта разошлись, и я вышла, так и не разобравшись, чего я хочу больше. Обратившись к охраннику, я получила нужную информацию. Впрочем, если бы я захотела, то увидела бы того, кто ждал меня без всякой подсказки. Кроме него в холле никого не было. И… Мне кажется, что сердце подсказало бы мне, что это он и без всякой посторонней помощи. А также мне кажется, что он тоже узнал меня. Потому что он двинулся в мою сторону, как только увидел меня.

– Госпожа Линь, – учтиво обратился он ко мне, – я друг вашего троюродного брата Вана. Узнав, что я направляюсь в Пекин, ваш брат попросил передать вот эту маленькую записочку.

Я не помнила никакого троюродного брата Вана, но у меня было такое количество родственников, разбросанных по всей поднебесной, что можно было кого-то и не упомнить. Поэтому, не желая выглядеть в глазах такого красивого парня забывчивой дурочкой, я серьезно кивнула ему в ответ и подтвердила, что помню брата Вана и благодарна за посылку. Визитер хотел еще о чем-то рассказать, но тут внезапно посыпались звоночки. Поток смс возобновился. Сотовый снова включился сам по себе. Что-то такое, видимо, промелькнуло на моем лице, потому что Чжан Ли тут же шагнул ко мне с озабоченным лицом,

Я видела этого парня впервые в жизни и наверно именно поэтому рассказала ему все. Слова лились из меня потоком. Я не думала о том, какое впечатление произвожу на этого человека, просто говорила и говорила.

Закончив свой рассказ, я впервые в упор посмотрела на Чжан Ли. До этого момента я стеснялась его разглядывать. Удивительно то, что после всего того бреда, который я вылила на голову этого парня, он еще оставался здесь. Даже дедушке я никогда не рассказывала так подробно о своем неведомом мучителе. Так разговаривая, мы и добрались до хутуна. Когда мы подошли к воротам сихуаня, мне показалось, что я знаю Чжан Ли очень давно, хотя с того момента, как мы встретились в воротах фабрики, прошло не больше двух часов. Мне не хотелось расставаться с Чжан Ли, но и привести его к себе домой я не могла. Я знала, что мои родные, озабоченные тем, что у меня еще нет парня, были бы не против, но сейчас, когда их не было со мной, я просто не могла привести чужого человека. В моем понимании это было бы равносильно предательству. Может быть потом, позже, когда, и если, я узнаю Чжан Ли получше, то осмелюсь пригласить его домой. Мы топтались перед воротами сихуаня и молчали. Заметив мой смущенный взгляд, Ли быстро принял решение. Он пригласил меня в кафе и мне, как уже не раз за эти два с половиной часа, показалось, что он читает мои мысли. Стоило мне о чем-то подумать, как он тут же высказывал мои мысли вслух. Мы двинулись прочь от ворот сихуаня и честно говоря, вовремя, вездесущие соседи поглядывали на нас с любопытством. На улицы Пекина быстро спустился вечер. Вокруг зажглись огоньки и фонарики. И хотя сегодня был обычный вечер, мне казалось, что каждый звук, каждая краска, добавленная в палитру вечернего города, каждый яркий фонарик имеет огромное значение. Каждый раз, когда девушки, сидящие за столиками, поворачивались в сторону Ли и хихикали, у меня падало сердце, мне казалось, что в такие моменты Чжан Ли сравнивает меня с окружающими. Но, конечно же, я была не права, Чжан был озабочен только моими проблемами и говорил только обо мне. Между прочим, он предложил мне довольно легкое решение моей проблемы. Я выслушала его и вздохнула, и почему эта идея не пришла в голову мне? Чжан Ли предложил мне купить новый сотовый телефон, и сменить номер. Вот так, простенько и со вкусом. Вечер закончился невероятно быстро. Когда до моего дома оставалось всего ничего, мои мозги наконец заработали, и я придумала, как не уронив своего достоинства сделать так, чтобы завтра снова состоялась наша встреча с Ли. Ведь было бы верхом неблагодарности, если бы я не передала с Чжан Ли ответную посылочку. Мама Вана, моя троюродная тетушка, не помню ее имени, (хотя Чжан Ли несколько раз назвал его мне), передала изумительный чай. Его делают только в той провинции откуда Чжан Ли родом. Такого чая я не пила никогда, хотя благодаря маме я могу назвать себя знатоком в искусстве чайной церемонии.

Утро началось с неприятности. Я спала крепким спокойным сном, когда на кухне раздался страшный шум, и я проснулась от звона посуды. Ворвавшись в помещении кухни, я увидела, что вся посуда дребезжит и прыгает, а любимый чайный сервиз дедушки лежит на полу, разбитый вдребезги. Ветер свободно входил, туда-сюда, в разбитое окно. Я стояла посреди кухни и удивлялась сама себе. Произошло такое чудовищное происшествие, а я по-прежнему спокойна и не плачу. Дело в том, что окна моего дома, так же, как и остальных трех домов, выходят только внутрь двора. Такова особенность почти всех дворов, которые находятся в хутунах. Значит, разбить окно мог только кто-то из соседей. Это привело меня в такое негодование, что я уже совсем было, собралась идти разбираться с обидчиком или обидчиками, когда очевидная мысль вдруг заставила меня остановиться. Сосед мог разбить окно, но сервиз стоял достаточно глубоко. Он был задвинут в чайный шкаф и спрятан в несколько коробок наподобие самой маленькой матрешки. Так велика была ценность этого сервиза. Тот, кто бросил камень в окно, должен был как-то попасть в кухню, это притом, что, даже в разбитом виде, окошко кухни не могло вместить маленького ребенка, не говоря уже о взрослом. Я бросилась к входной двери, но там было все так, как я оставила, закрываясь на ночь. Впрочем, в нашем хутуне задвижки на дверях домов всегда были делом чисто символическим. Мы не привыкли прятаться от соседей. Задвижки служили скорее оберегом от злых ночных духов.

Вернувшись в кухню с совком и веником, я наклонилась над осколками и остолбенела. Всюду лежали маленькие самодельные фонарики. Я не заметила их сразу, потому что они были примерно такого же цвета как осколки от сервиза. Вскрыв фонарик, я с ужасом обнаружила записку, спрятанную внутри. «Гони этого человека от себя. Я всегда начеку и приду к тебе, если не уйдет он. Чашки – это предупреждение. Твоя голова разлетится на такие же осколки, если не сделаешь, то, что я велю».

Приглядевшись, я увидела, что фонарики засыпали весь пол кухни как ковер. Когда я уходила за веником, фонариков не было, иначе я бы заметила их. Сев на пол я зарыдала, а потом завыла в голос. От приподнятого романтического настроения, естественно, не осталось и следа. Я поняла, что мои ночные кошмары все больше и больше обретают зримую форму. Конечно же, никто из соседей не мог поступить так со мной. В своей массе они были очень милыми людьми, которые жалели меня и сочувствовали моему горю. В шесть утра я как всегда вышла из ворот сихуаня. Садясь на велосипед, я увидела спешащего ко мне человека. Мой сердце упало – это был Чжан Ли. Он запыхался, боясь опоздать, хотя мы не договаривались о встрече. Чжан Ли пришел, чтобы проводить меня на фабрику. Отдав ему велосипед дедушки, мы влились в поток спешащих на работу людей. Я молчала, молчал и он. Я привыкла молчать, а для него видимо молчание было невыносимым

– Линь, что случилось? У вас припухшие глаза!

Я хотела отшутиться, но, конечно же, не смогла удержаться, и все рассказала. Удивительно, как я еще не расплакалась. Хороша же я была бы! Со стороны могло бы показаться, что мой рассказ Ли совершенно не тронул, однако еще со вчерашнего дня, я уяснила одну маленькую деталь характера этого человека. Чем сложнее был вопрос, тем спокойнее и отстраненнее становился Чжан Ли. В остальном он был очень эмоциональным и остроумным человеком. Уже подъезжая к фабрике, я услышала в голове плач ребенка. Меня обуяла тоска, обещание ненавистного преследователя претворялись в жизнь. С Чжан Ли я договорилась встретиться вечером. Утром следующего дня он планировал отправиться восвояси, поэтому подарочек троюродной тетушке и брату я должна была передать сегодня, а сделать это я смогу только после работы. Площадка перед фабрикой опустела, а Чжан Ли все еще медлил не отпуская мою руку. Наконец, неловко улыбнувшись, он выдавил из себя

– Знаешь, я наверно завтра никуда не поеду. Могу задержаться до понедельника. Завтра суббота и мы с тобой пойдем на прием… врачу. Тебе нужно попить успокоительные лекарства. У вас врачи принимают по субботам?

На смену я опоздала. Это произошло первый раз в жизни. Я так обиделась на Чжан Ли, что из-за нехватки воздуха начала задыхаться. Комок, образовавшийся в горле, не давал воздуху проходить свободно. Чжан Ли бросился ко мне и попытался помочь. Но сделал это так неловко, что я оттолкнула его. В результате воздух поступил, все-таки в мои горящие огнем легкие, но Чжан Ли оказался на земле, и разбил себе бровь. Извиняться друг перед другом мы начали одновременно. Чжан Ли долго объяснялся и жалел меня, потом я жалела его. В результате, как я уже говорила, произошло опоздание. Чжан Ли уехал, пообещав встретить меня вечером, а я вошла внутрь. На первый раз администрация цеха ограничилась выговором, но весь день я ловила на себе недовольные взгляды руководителей высшего звена и любопытные взгляды моих соседок по цеху.

Утро настало внезапно и сопровождалось повседневными шумами. Слава богу, никакая потусторонняя чертовщина не потревожила сегодня мой сон.

Чжан Ли ждал меня у выхода из хутуна, и мы отправились к врачу, который принимал на дому. Прием к нему стоил больших денег, но зато к нему не было очереди, и он принимал по выходным. Однако, несмотря на все плюсы, Чжан Ли в кабинет к врачу вместе со мной не пустили. Строгая секретарша, указала Ли на диванчик в приемной. Я никогда не была у врача, который лечит нервы. В детстве, когда со мной происходили чудовищные события, о которых вы уже знаете, мама пыталась несколько раз отвести меня к детским специалистам, но дедушка и отец в два голоса запретили ей это делать. Чем уж они мотивировали этот запрет, не помню, хотя, на мой взгляд, мне вряд ли мог помочь тогда врач, но я по крайне мере смогла бы выговориться. Объяснив через пень колоду проблему, которая меня мучила, я опустила голову вниз. Мне стало страшно и вдруг показалось, что сейчас врач закричит на меня голосом отца: «Лгунья, ты все придумала! Иди в свою комнату и не выходи оттуда неделю!» В кабинете повисла такая тишина, что казалось ее можно разрезать ножницами. Наконец я подняла голову и встретилась с внимательным взглядом врача.

– Да, странная история, – глядя мне в глаза, проговорил доктор, – я был бы вам благодарен, если бы вы повторили эту историю еще раз, но не так быстро и эмоционально. Не волнуйтесь. У нас уйма времени. Давайте начнем все с начала. Можете рассказывать с того момента, где остановились. Помните, все детали важны, а вот эмоций может быть и поменьше. Итак,…

Но чем больше я рассказывала, тем более рассеянным становился доктор. Казалось, что он силится запомнить хоть что-то из того, что я рассказываю, но мои слова пролетают мимо, не задерживаясь в его памяти. На пятом повторе я остановилась. Что-то было не так. В комнате потемнело. Выглянув в окно, я увидела залитую солнцем мостовую, а здесь, в кабинете у доктора, ощутимо похолодало. Не глядя на меня, врач встал и включил свет. Но лампочка не смогла разогнать тьму, сгустившуюся в помещении, и освещала лишь пяточек над столом. Доктор ходил по кабинету, меряя комнату шагами. Я ждала его приговора, затаив дыхание.

– Я не буду заставлять вас рассказывать всю историю заново, хотя кое-что, мне, по-прежнему, остается неясным, – вздохнул мужчина, – я попробую погрузить вас в гипнотический сон. Вы, когда-нибудь подвергались такой процедуре?

Я ответила доктору, но кажется, он меня даже не услышал.

Кушетка была такой мягкой, что я просто провалилась в нее. Уже уходя в гипнотическое небытие, я подумал: «Какая неприятная кушетка, погружаясь в нее, будто тонешь. И как я буду выбираться из ее влажных, кожаных объятий, когда проснусь?» Я не знаю, сколько прошло времени, но пришла я в себя, от истошного женского крика. Как я узнала позже, это кричала секретарша. Вероятно, доктор не успел погрузить меня в самые глубины гипнотического сна, иначе так легко я бы вряд ли пришла в себя. Позже Чжан Ли рассказал, что прошло около полутора часа, когда секретарша решила, что сеанс длится необычайно долго и аккуратно заглянула в кабинет. С первого взгляда ей показалось, что в комнате никого нет. Удивившись, она уже более смело вошла в комнату. Меня она увидела не сразу, я совсем утонула в глубинах кушетки. Разобравшись с клиенткой, она решила, что неплохо бы разобраться с вопросом, куда же делся врач. Но лучше бы она не задавала себе, такой вопрос. Доктора она нашла, много усилий для этого ей не пришлось затратить, но результат вред ли ее вдохновил, скорее наоборот. Я думаю, то, что она увидела, отпечаталось в ее мозгу надолго, если не всю жизнь. Увидев край белого халата, торчащего из дверцы шкафа (боже мой, опять шкаф), она небрежно дернула дверцу на себя. Доктор был там. Его лицо исказила гримаса страха, руки так судорожно зажали детский автомобильчик, что вынуть его, полиция, приехавшая через пять минут, не смогла. Доктор был мертв, а причиной его смерти, вероятно, была опять я.