Текст книги "Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира"

Ирина: Огонь?

Элина: …более чем огонь. Когда ты смотришь, как они танцуют, у них же совершенно прямая спина, а их ноги и руки рассказывают. Я подумала – вот это да! До сих пор помню, в Гранаде, в маленькой комнатке была одна женщина, ей было под восемьдесят, маленькая-маленькая, высохшая такая, она танцевала фламенко, у нее был такой взгляд! Я думаю – вот это была Кармен когда-то.

Ирина: Для фламенко нет возраста. Чем старше, тем выразительнее.

Элина: Видно, что она не так быстро двигается, но в глазах вся ее жизнь. Вся история ее восхождения, ее снов, ее желаний. Это Кармен. Я всегда чувствую, что Кармен нельзя сломить, она действительно – как птица, потому что она может петь и жить только на свободе. И хотя она влюбляется, но понимает, что она выше любви, которая есть тут, на этой земле.

Ирина: Да, именно таким я и запомнила ваш образ. Представляете, ведь десять лет прошло! Значит, действительно потрясло. А насколько вы готовы воплощать идеи режиссера?

Элина: Я должна просто поверить, почему я должна это делать. И мне совершенно безразлично, в историческом я костюме или нет, но я должна себя чувствовать нормально, чтобы мне удобно было, скажем так. Мне самое главное понять, что режиссер хочет сказать. Я должна это почувствовать в себе. Я работаю интуитивно, мне важна первая реакция. К примеру – мы репетируем первый раз, мы поем, и эта первая эмоция, первые движения они самые настоящие. Если я повторяю и получается так же, значит, это правильно, а если у меня что-то не ложится, значит, я не поняла, я ищу, иногда мучаюсь две-три недели – не мое, а вдруг что-то происходит – и мое. Но я должна в это поверить и я должна понять – почему.

Ирина: Элина, из Латвии вы переехали в Майнинген, это был один из ваших смелых шагов в жизни. Удивительным образом ваша жизнь выстраивается шаг за шагом, как восхождение. Всё очень логично на самом деле, и каждая дальнейшая ступенька добавляет что-то…

Элина: Никто мне не верит, что я очень стеснительная, очень неуверенная в себе…

Для меня был самый главный урок в 2001 году на «Cardiff Singer of the World». Перед этим я победила на конкурсе в Финляндии, совершенно не поняв, почему и как я победила, и вдруг стала кем-то. Когда я вернулась в Майнинген, на меня уже смотрели другими глазами, и я почувствовала – ну, значит, неплохо уже.

Потом я приехала на этот «Cardiff Singer of the World» и выступила в финале, и все начали говорить – ну все, эта победит. И вот мы, финалисты, стоим за кулисами и вдруг на первое место вызывают другого. Для меня было – как это? Все же говорили, что я выигрываю. Что случилось? Это был для меня самый лучший урок в жизни, потому что я поняла – надо быть терпеливым. И я в Майнингене начала с третьей дамы в «Волшебной флейте» Моцарта…

Но это было тоже хорошо, потому что я росла. За две-три недели репетиций я поняла, что театр – это не только красивые костюмы и наши фантазии, надо научиться ломать себя, при этом не теряя себя.

Ирина: Вы представляли себя прекрасной фрейлиной в «Волшебной флейте», а оказалось, что вас нарядили в одежду секретарши.

Элина: Да, секретарши, но было интересно. Тогда я совершенно не говорила на немецком, и режиссер на меня покрикивала, потому что я не хорошо произносила тексты, я не понимала и говорила: ну так покажите на английском! А на английском мне не хотели говорить… Но очень хорошо, что я это все прожила. Потом уже во Франкфурте начинаю петь вторую даму в «Волшебной флейте». У меня повышение. А когда я переехала в Вену, то опять начала с маленькой партии, пела вторую даму и Лолу. Каждый раз, когда мне казалось, что я уже что-то могу, меня брали в другой театр побольше, и я опять начинала с маленькой ступеньки.

Ирина: А как вы попали в Венскую оперу?

Элина: Как раз на конкурсе «Cardiff» мной заинтересовался агент Эрик Сайтер, который сказал: приезжай на прослушивание в Вену. Сначала я не хотела, так была разочарована, мне было очень больно, но я все же собралась и сказала себе – нет, докажу, что они неправы были.

Ирина: Несмотря на застенчивость, вера в себя была?

Элина: Глядя назад, всё же хорошо, что я не выиграла. Первая премия – сразу много предложений от театров и концертов, и я бы не выдержала, я бы сломалась.

Ирина: Когда и где случился прорыв в карьере? Зальцбург?

Элина: Наверное, Зальцбург, 2003 год. Тогда была новая постановка оперы Моцарта «Милосердие Тита». Меня пригласили петь партию Анния. Присутствовать на этом фестивале было огромным событием, меня представили Казаровой, которая для меня была гуру в то время, Барбаре Бонней, маэстро Арнонкуру. Я была там самой молодой. Казалось, возможно ли все это?!

Ирина: Вам даже тридцати не было. Феноменально! И Арнонкур, он же вам предложил спеть Кармен?

Элина: Он предложил, и я отказала ему.

Ирина: Как вы могли?!

Элина: Не знаю. Я не уверена была, что готова к этой партии, и не уверена была, что я смогу делать то, что он хочет. Сейчас, с моим опытом, уже не было бы никаких проблем. Я сказала: это пока еще не мое время, я должна еще подождать, чуть-чуть, когда подрасту, тогда сделаем.

Ирина: Это принципиально честное отношение к себе плюс отсутствие жадности. Тогда остается в жизни место для роста.

Элина: Да. И меццо-сопрановая жизнь дает тоже эту возможность.

Ирина: Как и бас-баритон. У тенора-то все молодые роли, а вот у бас-баритона – возрастные. Они могут до самого конца петь…

Элина: Я тоже всю жизнь любила низкие голоса. Сопрано, тенор никогда такие эмоции не вызывают, как хороший бас-баритон. Или в церкви, в русской церкви православной есть эти хоры, где басы-октависты, боже мой, у меня все поднимается, когда я слышу это.

Ирина: К какой религии вы принадлежите?

Элина: Католичка. С детства, конечно, и мои дети, и мой муж. В Испании все католическое. Но вообще-то сегодня мы видим, что религия делает с человеком и с массами, и как по-разному все можно понимать. Я считаю, что самое главное быть духовным и соблюдать в этом мире определенные законы, чтобы жить и быть счастливым. Мы должны что-то дать и что-то придержать, что-то разрешить и что-то не разрешить. Если б мы соблюдали такой баланс, я думаю, все жили бы немножко счастливее, чем живем сегодня.

Ирина: Вы сами вышли на это слово «баланс». Вся ваша жизнь показывает это.

Элина: Моя мама работала в национальном театре, я тут выросла, и я хотела быть актрисой на этой сцене. Я когда-то поступала, и меня не взяли, мне сказали, что у меня нет таланта к актерству. И они были правы, потому что я, только когда уже начала работать в театре, поняла, что это значит – играть кого-то, кто не ты. В 17 лет я была наивная, и я выросла очень-очень поздно, должна сказать… И эта театральная жизнь… Все большие актрисы сожалели, что они отдали всё сцене и потом остались одни. Была у нас знакомая певица, ей было под шестьдесят, и она сидела вот на таком голубом диванчике и смотрела свои старые рецензии, старые фотографии и была совершенно одна. Я знала – такой жизни не хочу. Я хочу, чтобы было, как у моей мамы. Конечно, совмещать очень трудно. Я устаю, мне не хватает времени, я учу по ночам и в самолетах, и живу так насыщенно, что мне кажется, что в каждом дне у меня сорок часов, и я все равно ничего не успеваю, все время куда-то опаздываю. Но я вижу, как мои дети растут, и они мне дают такие эмоции, которые на сцене невозможно получить.

Ирина: Мне кажется, что вы такой человек, который до секунды распределит так, что все успеет.

Элина: Стараюсь. И мне нужны эти два мира. Я иногда говорю, что я плохая мама, потому что у меня нет этого бешеного чувства… как называется… feeling sorry, что я своих детей оставляю дома и уезжаю. У меня нет такого чувства вины.

Ирина: У вас же для них все блестяше организовано.

Элина: Одна большая русская актриса сказала, что таскать детей с собой в театр значит, что или нет бабушки и дедушки, или не хватает денег для няни. Мы как раз работаем, чтобы взять няню, чтобы дети могли спокойно остаться дома.

Ирина: Элина, мы с вами ушли от разговора о «Милосердии Тита» Моцарта, а между тем эта опера очень важна нам для того, чтобы понять ваш путь. Там вы пели две партии. В Зальцбурге вы пели партию Анния, а потом вы пели Секста.

Элина: Для молодого меццо-сопрано это правильный путь. Но у меня, конечно, была все время Веселина Казарова перед глазами. Я смотрела, как она репетировала Секста тогда, и потом мне это очень помогло, когда я пела эту партию.

Ирина: Криста Людвиг, когда послушала вас в «Милосердии Тита», сказала: я бы переименовала эту оперу в «Секст» – она была потрясена вашим исполнением этой роли.

Элина: Секст, как характер, интереснее, чем Тит.

Ирина: А как вам «Милосердие Тита» на Зальцбургском фестивале с дирижером Теодором Курентзисом и режиссером Питером Селлерсом? Вам было бы интересно с такой сумасшедшей компанией поработать?

Элина: Почему нет! Но не думаю, что с Моцартом это получится, может быть, с кем-то другим. Я поняла, что на Моцарте уже не расту, с этой музыкой я сказала все, что я хотела сказать.

Ирина: А «Ромео и Джульетта»?

Элина: Ну, Ромео же молодой парень. Женщине под сорок это не по возрасту. Каждый знает эту историю. Эту юность, целеустремлённость, наивное видение жизни мой голос уже не может дать.

Ирина: Как жаль! Вам мужские роли очень удавались. У вас такая пластика, такие жесты…

Элина: Потому что я училась, смотрела, наблюдала. Когда первый раз готовила Орловского в «Летучей мыши» в Майнингене, режиссер хотел, чтобы Орловский был усталым полуалкоголиком… И я ходила на вокзал, смотрела на тех, кто там разгуливает и выпивает.

Ирина: На бомжатник?

Элина: Да, на бомжатник, скажем так.

Ирина: Познакомилась с кем-то?

Элина: Нет, знакомиться – нет, я наблюдала за ними, смотрела, как они что делают. И эту пластику перенесла потом на сцену. И так же училась для роли Октавиана. Я в кино смотрела, как молодой парень целует первый раз девушку. Я заметила, что мужчина обычно берет голову женщины и тянет к себе, а женщина себя отдает и выглядит очень невинной. И этот жест я использовала в «Кавалере Розы».

Исполняя Сесто, я вылезаю из кровати, и я даже приятеля попросила: покажи, как ты после ночи с любовницей выходишь из кровати и должен надеть туфли. Такие нюансы из жизни мне очень важны.

Ирина: И становится понятно, какой жест с какой чертой характера связан.

Элина: Очень. Например, как люди садятся, и как берут ложку или салфетку. Есть педанты, гурманы, а некоторые очень быстро едят, им совершенно безразлично как – взял, поставил и давай есть. Такие детали я очень-очень люблю.

Ирина: А как вам удобнее петь? К примеру, брючные роли во фраке приходилось петь?

Элина: Фрак это не самое трудное. Самое трудное, что под ним еще есть костюм из резины, чтобы все убрать. Натягиваешь и колбаска такая получается. Этот костюм грудь сжимает. И потом уже все неудобно: и рубашка, и смокинг. Жарко, потеешь, ну, слава богу, уже закончилось.

Ирина: Хорошо, мужские роли ушли. А женские: кринолины, корсеты?

Элина: Люблю корсеты. Осанка совершенно другая, ты себя несешь по-другому. Туфли, конечно, очень особенная тема для меня вообще в жизни, но и на сцене тоже. Не люблю смотреть на пол, и туфли или сапоги должны сидеть так, чтобы я знала, что они меня ведут.

Ирина: А каким должен быть каблук?

Элина: Я очень высокий не люблю, потому что я высокая сама, а теноры имеют тенденцию быть немножко маленькими…коротенькими.

Ирина: К слову, Элина, чем вы объясняете такую несправедливость в гонорарах: тенора, сопрано просто бьют вершины, а меццо-сопрано и бас-баритон – это уже вторая вроде бы категория. Сохраняется это в мире еще или уже стираются эти границы?

Элина: Ну, наверное, как для кого… Но я думаю, что большие деньги за эти две-три нотки, которые тенор должен каждый вечер выдать – а голос тенора вообще по звуку неестественный – он, наверное, заслуживает. Я лучше спою два концерта, но со своим гонораром и со своей ответственностью. Лично я не люблю находиться в центре внимания, и не люблю эти общественные приемы, это совершенно не мое. Я не хочу быть примадонной, которая выходит и все смотрят на неё, как на лошадь на продаже – какие зубы, какие там ноги, блестит, не блестит кожа…

Ирина: А ногти после сада?

Элина: Ну да! Только руки мои не показывайте, пожалуйста. У примадонны-сопрано все было бы сделано идеально, все покрашено и вечером перед интервью она сидела бы с маской. А я живу в тот момент, в котором я есть. Если я мама, тогда я мама, если в огород, тогда я снимаю все и в драных джинсах иду и работаю. Всегда забываю надевать какие-то перчатки, поэтому ногти просто кошмарные.

Ирина: Вы хотите чувствовать всё по-настоящему.

Элина: Конечно! Мне это важно. Когда выхожу на сцену, я совершенно все забываю. В паузу я могу спросить – у ребенка есть температура, или – сходи и купи, мне надо яйца на завтрак, или что-то ещё. Но когда я на сцене, то погружаюсь полностью в то, что там происходит. И когда выхожу со сцены, я могу сбросить и сказать – все, это кончилось, сейчас начинаю жить другой жизнью. Это мне очень-очень важно.

Ирина: Хорошо переключаетесь…

Элина: Да, но я всегда в жизни, с самого детства переключалась очень-очень быстро и очень удачно. Эффективно, да.

Ирина: Элина, скажите, пожалуйста, какой из оперных театров ваш дом? Вы же выступали в самых лучших?

Элина: Я люблю большие театры, люблю там, где большие залы на три-четыре тысячи зрителей. Метрополитен – очень люблю там петь. Но слишком далеко это все. Америка не моя земля, я еду туда, потому что люблю петь в этом театре, потому что публика шикарная, оркестр прекрасный и коллеги, конечно, чудесные. Но слишком далеко. Я чувствую себя как в таком уголке, потому что оттуда никогда нельзя ни соскочить домой, ни развлечься, все такое большое, и я задыхаюсь, несмотря на то, что это огромный город. Слава богу, есть Центральный парк. Но все же в сердце я европейка и должна за час куда-то долететь, иметь другую культуру, другой язык.

Венская опера – мой так называемый «родной дом», я там спела более 160-ти спектаклей, и жила в Вене почти восемь лет.

Ирина: Не думаете возвращаться?

Элина: Может быть. И, наверное, когда буду заканчивать петь так активно, попробую какую-нибудь студию там открыть. Я бы хотела, чтобы дети провели какое-то время в Вене, возможно, образование им там подобрать, но, конечно, рано еще об этом думать. Вена считается самой-самой секьюрити, как это называется, городом в мире.

Ирина: Самым безопасным.

Элина: Безопасность, спасибо. По безопасности, и как дети там воспринимаются, и какая у них свобода, и какой респект… Я думаю, что каждый человек, который себя считает интеллектуалом, должен провести некоторое время в Вене.

Ирина: А по сравнению с Метрополитен, театры в Вене и в Риге не кажутся вам маленькими?

Элина: Рига мне стала маленькая, должна сказать.

Ирина: Маленькая или провинциальная?

Элина: Нет, Рига не провинциальная. В Германии, и тем более в Метрополитен в Америке есть много провинциальных постановок. Мы уже в Европе сто раз всё видели, но в Америке люди смотрят на некоторые вещи с дистанции. А Рига маленькая, меньше миллиона, по-моему, но музыкальная жизнь очень концентрирована. Я уехала рано, мне было только 22 года, еще студенткой. Я латышка, и очень горжусь этим, и стараюсь каждый год, по крайней мере, один концерт здесь спеть. Я участвовала в Риге в нескольких постановках, но я просто нуждаюсь в движении и должна все время куда-то ехать.

Ирина: А как вы переехали из Латвии в Германию? Вы же были совсем домашней девочкой.

Элина: Да, родители были против, потому что я была на третьем курсе в академии.

Ирина: То есть вы бросили образование в Латвии?

Элина: Я заканчивала экстерном и просто приезжала на экзамены. Но так как я всю жизнь знала, что выйду замуж за иностранца…

Ирина: Почему?

Элина: Не знаю. Просто знала, что за латыша не выйду. Я не говорю, что латыши плохие, нет, просто знала, что язык, на котором я скажу моему мужчине «я люблю тебя», не будет латышским. Мне все равно – итальянский, французский, получился английский или испанский… не могу рассказать почему, но как-то знала. И когда я уезжала, то была уверена, что это мой путь. Я должна это сделать, потому что мама была, конечно, очень знаменитой и очень сильной личностью, и когда я начала петь, то должна была себе доказать, что я не только дочь мамы и папы тут, в Латвии, но что я имею голос и могу сама что-то сказать.

К тому же в Риге в оперном театре не было репертуара и было много действующих меццо-сопрано, которые не получали роли. И тогда мне предложили в Майнингене «Кавалер розы» с Кириллом Петренко, и первая зарплата была тогда еще в немецких марках, тогда и перерезали этот самый…

Ирина: Пупок, пуповину.

Элина: Да. С мамой, с родителями. И я сказала – все, пора… и я уехала 13 февраля, и в день Валентина, в воскресенье приехала в Майнинген…

Ирина: Вы сутки ехали?

Элина: Автобусом. Я ехала автобусом до Берлина. У меня был чемодан, мне кажется 30 кило – там были и сухие супы, и хлеб… я же не знала, что и как. Приехала туда, и на первую неделю меня поселили в отель, и сказали – ищи квартиру. Ну, я искала, я не знала, что и как вообще-то снять…

Ирина: А по-немецки говорила?

Элина: Не говорила. Я просто думала: а как вообще ищут люди квартиру, где жить. И как-то приехала в театр и на второй день начала плакать – а что мне делать. И там услышал один работяга, который красит декорации, он говорит: я немножко говорю на английском, чуть-чуть, но ты приходи ко мне домой, жена говорит немножко получше. Я пришла, и они тогда сдавали в своем доме первый этаж, и там были две комнатки, они говорят: живи тут у нас.

Ирина: То есть простая немецкая семья, просто вот так?

Элина: Да. Да. Приютили меня, и я там осталась…

Ирина: Из этого общения появился ваш потрясающий немецкий язык?

Элина: Я учила. Я вообще языки учу по слуху. Русский, конечно, в школе, это понятно, и английский тоже, но все остальные выучила по необходимости. Тогда еще визы нужны были рабочие… Я приходила в офис и сидела с таким вот словарем на 32 тысячи слов, заполняла анкеты и переводила себе, чтобы знать, где подписать, себя выслать или не выслать из страны. Я говорила со своими коллегами, подружилась и до сих пор дружу с одной парой с тех времен, и они очень-очень с большим чувством долга помогли этой молодой девочке, и учили меня, и рассказывали, приютили меня тоже, и сказали – приходи к нам домой, будем подучивать.

Ирина: И сейчас испанский – это ваше последнее достижение? Уже свободно говорите?

Элина: Недавно у меня была пресс-коференция в Мексике. Провели на испанском.

Ирина: Как вам работается с вашим мужем? Продолжаются ли творческие споры дома, или дома вы только родители…

Элина: Иногда, конечно, тащим домой. Но вообще-то мы, наверное, и соединились, потому что он такой же, для него семья это самое главное.

Ирина: А встретились вы на сцене?

Элина: Да, мы встретились на сцене. Это было очень интересно. В Риге 17 лет назад, на концерте. Я тогда записала свой первый диск в Лондоне: жила уже в Майнингене, переезжала во Франкфурт, и меня пригласили. И тот концерт должен был дирижировать Александр Свилиманса, а он не смог. Это было 9 декабря. И интендант говорит: у нас есть молодой английский дирижер. Молодой, английский, что он вообще понимает про оперу! Я говорю – ну ладно, хорошо, пусть дирижирует. И ему сказали – есть у нас такое меццо-сопрано, она поет такой-то репертуар. Какая-то меццо-сопрано, наверное, под конец своей карьеры! То есть мы оба …

Ирина: Составили свои впечатления заранее.

Элина: Да. И у нас была первая репетиция. Прихожу, распетая уже жду, а он опаздывает. Десять минут. Я говорю – ну какой вообще-то нахал…

Ирина: Не по-британски.

Элина: Да. И он идет по этой диагонали на сцене и дает мне руку, и в этот момент я говорю – вот я могла бы выйти замуж за такого мужчину.

Ирина: Так вот просто, без «здравствуйте»…

Элина: Он говорит: о-о…

Ирина: Что его ждет впереди, да?

Элина: Что его ждет, да. Но репетиции, и даже концерт прошел у нас очень профессионально, мы не кокетничали, мы просто вот так – то подышу, то не дышу, то немножко быстрее, то задерживаясь, так и все. И потом, когда у нас был прием, как-то так получилось, что нас все время уводили – то интендант, то телевидение, и в каждый свободный момент мы опять друг друга находили. И потом он говорит: я остаюсь еще на несколько дней в Риге. И ждет от меня реакции. Я отвечаю: а, как интересно, я тоже остаюсь. Может быть, тогда завтра встретимся – давай встретимся. И в день, когда мы встретились, мы проговорили, мне кажется, шесть-семь часов. В одиннадцать часов я сказала, что должна идти домой, мама уже волнуется. И вот как-то сговорились.

Ирина: И с тех пор вы практически не расстаётесь?

Элина: У нас есть график. Есть лимит три недели, когда мы можем друг без друга.

Мы делали концерты и концертные турне вместе, и как-то решили, что, наверное, нового мы делать вместе не будем, это слишком трудно. Потому что тогда надо детей с собой брать. А когда оба работают, и оба приходят домой, и это не наш дом, слишком много стресса получается. И никто из нас не может дома отдохнуть, мы – мама и папа дома.

Ирина: Наверное, идеальное сочетание – это концертные программы. Потому что вам не нужно лишний раз репетировать, ваш муж знает и чувствует все ваши настроения – о, сегодня она такая, ага, сейчас она такая, то есть можно, наверное, как-то подстроиться.

Элина: Мы очень-очень много, боже мой, мы сколько программ уже проделали – и барокко, и Моцарт, и бельканто, и сейчас Верди. И популярную, и менее популярную, и с дуэтами, и без дуэтов. То есть да, он с утра знает уже, что вечером надо делать.

Ирина: Вы приезжали в Россию трижды. Один раз в Петербург, два раза в Москву. Какие ощущения у вас от встречи с нашей страной?

Элина: Публика шикарная, очень-очень знающая. И для меня совершенно удивительные концерты были с Димой Хворостовским…

Ирина: Да, 2015 год.

Элина: …очень-очень эмоциональный тоже для меня. Да, я люблю, когда публика знает, что она ожидает. Я очень люблю, но я никогда не доказываю силу и мощь, а доказываю, что у меня есть знание. Мне важно, когда публика не тупая, не просто ждет там верхушку, и давай поапплодируем, но когда они понимают, когда знают, что Верди надо так петь, а Бизе – так. Это как раз в российской публике очень чувствуется.

Ирина: У вас еще и партнеры всегда высочайшего уровня… Я понимаю, это такое творческое состязание, но не конкурс.

Элина: Helth competition, это называется, да.

Ирина: Нетребко, Кауфман, Хворостовский…

Элина: Аланья, Флеминг, действительно было очень много замечательных партнеров…

Ирина: И дирижеры. Вы эксклюзивный артист «Дойче граммофон». Как вы вообще относитесь к записям?

Элина: Записи для каждого артиста – это что-то очень особенное, потому что твой голос остается в истории. Кто-то может его послушать через пятьдесят лет. Но я всегда считала, что мой голос не для записи, что лучше приехать и послушать его живьем.

У меня есть одна поклонница из Австрии, которая разъезжает за мной по всему миру. Она была только что в Америке и в Мексику за мной поехала. Сосчитала, что у меня семьдесят восемь «Кавалера розы», и сколько-то там Шарлотты. Она слушала меня более пятисот раз уже. Для нее это кайф – разъезжать и слушать.

Ирина: Как это прекрасно!

Элина: Но вообще-то я верю не в количество, а в качество. Надо понимать, что есть концерты совершенно для искусства, а есть концерты только для публики, чтобы им было весело слушать, а тебе было приятно им петь. Главное – найти правильного дирижера и составить правильную программу…

Ирина: И создать правильную атмосферу…

Элина: Да. У меня в Австрии есть фестиваль «Garanca friends». Проводится в монастыре, в замке в 70 километрах от Вены. Каждый год мы туда приезжаем. Нам делают такой «Long Weekend», и мы проводим два концерта.

Ирина: А кто эти друзья?

Элина: Разные. Был у нас Чарльз Кастроново и Катерина Сюрина, белоруска. Русские певицы. Мы приглашали баянистов и гитаристов, были Брайан Химель, Барбара Фриттоли.

Ирина: А ваша совместная работа с Кириллом Петренко? Вы знаете друг друга с Майнингена, когда вы оба были очень молодыми. Вы тогда предполагали, что он станет таким известным дирижером? Чувствовалось в нем что-то особенное?

Элина: Может быть, он об этом думал, но я об этом не думала. Я просто видела музыканта, который обожает музыку, обожает театр, обожает оркестр и оркестровый звук, которому очень-очень важно, чтобы совпадало все, что происходит на сцене и в оркестре. Он просто жил и, мне кажется, до сих пор живет музыкой. Он такой есть, и в этом нуждается, как в воде, в хлебе и в свете.

Ирина: А может, это какая-то общая черта музыкантов – выходцев из прежнего Советского Союза? Особенно трепетное отношение к искусству.

Элина: В Советском Союзе было много конкурсов, и конкурс Чайковского – большой Эверест для всех, и занятие музыкой было популярно. Думаю, родители посылали детей, чтобы они по улице не мотались. И с детства они сидели и долбили гаммы, играли на скрипке. Это научило нас, что надо работать, чтобы потом иметь свободу выражать то, что ты хочешь и что ты знаешь.

Ирина: Вы своих детей тоже будете заставлять гаммы петь?

Элина: Не знаю, гаммы ли петь, но музыкой заниматься надо. Я считаю, что это для каждого ребенка совершенно необходимо, да и вообще понять, что такое музыка, какие эмоции…

Ирина: Обогащение внутреннего мира, в любом случае.

Элина: Конечно, мои дочки с самого детства, в животе уже слышали, и приходят сейчас на репетиции иногда, и смотрят спектакли. Моя старшая в три годика просмотрела всего «Кавалера розы». И сейчас были в Нью-Йорке, смотрели обе, и уже маленькая спросила: а почему короткие волосы, а почему ты мальчик и целуешь эту женщину? Они еще не понимают, кто я такая, но они это любят.

И я смотрю на них – личность все же играет огромную роль для артистов: старшая очень эзотерическая, она любит балет, все нежное и пушистое. А маленькая совершенно земная.

Ирина: Хулиганка, да?

Элина: Хулиганка. И это вообще-то на сцене очень нужно.

Ирина: Смелость? Храбрость?

Элина: Нет, эта такая daring: захочу – сделаю. Вот любите меня такой, а я такая. Я думаю, что это надменная дерзость, но, если ее направить куда надо, она поможет очень многого в жизни добиться. Мы, как родители, должны дать возможность, но они потом сами выберут. Я считаю, что для каждого ребенка что-то артистическое совершенно необходимо.

Ирина: У вас остается время, чтобы почитать, подумать? Уединиться?

Элина: Я вообще-то одиночка. И очень дорожу временем, когда я одна. Иногда говорю – всё, пока, просто ухожу. Мне надо час-полтора погулять, но я должна вернуться туда, где мои люди. Даже когда у нас спектакли, я должна спать дома, проснуться с ними и завтракать с ними. Даже если я устала, это для меня необходимо. Когда я уезжаю одна, то использую это время, чтобы думать.

Ирина: А писать книги еще будете?

Элина: Не знаю. Пока нет. Я читаю очень мало. Как-то не получается. Все время что-то надо подучивать, на е-мейлы отвечать. Но я говорю, когда ко мне друзья приходят – подарите мне книжки, когда-нибудь я их прочитаю. У меня получается на следующие десять лет, наверное, семь-восемь партий, которые я еще задумала, а потом я уже начну читать.

Ирина: А что вам дает природа?

Элина: Я люблю смотреть на море. Не люблю песок, потому что все липнет, сумки полны, туфли полны – это не мое. Я люблю смотреть на море издалека, люблю шум моря. Я люблю зеленое – зеленую траву, ходить босиком обожаю. Я люблю, когда можно видеть дальнее поле зеленое, из-за этого я приезжаю летом в Латвию, тут все такое живое, натуральное. Для меня это самое главное. А зимой хочу солнца. Хочу тепло, зима для меня вообще самое страшное. Мне совершенно не нужен снег.

Ирина: Вы не лыжница, я чувствую.

Элина: Нет, совершенно нет. Помню, маленькой девочкой, у нас были обязательные уроки физкультуры в школе, я съехала с горы, а напротив – другая девочка, и мы столкнулись с ней, и потом два месяца я лежала с гипсом дома. Нет, снег – не моё, совершенно.

Ирина: Элина, я желаю вам, чтобы в вашей жизни было всегда солнце, чтобы ваши любимые дети дали вам то счастье, которое вы подарили вашей маме. Я думаю, родители не уходят на самом деле, они все равно в нас, мы же знаем, как они нас любили.

Элина: Да, это очень интересно, потому что дети, я действительно верю в это, они повторяют бабушек как раз, то есть через поколение. Я смотрю на своих детей – наша старшая, она как мама моего мужа, а младшая – как моя мама. А моя мама мне говорила: доченька, я тебя люблю, но твоих детей я обожаю.

Ирина: Пусть это обожание и любовь никогда не прекращаются в нашей жизни.