Текст книги "Фуэте на Бурсацком спуске"

– Ревность? А что это? Никогда не встречал, – с усмешкой произнес Морской.

– Пра-а-авда? А кто заставил Колю прятаться в шкафу, чтобы проследить, с кем я буду говорить перед премьерой?

Услышав это, Света по уличную сторону стены, демонстративно вытаращив глаза, резко повернулась к Николаю. Тот скривился, мол, да, было дело, но вспоминать о том совсем не хочется. И тут Морской сказал такое, отчего у Коли тоже глаза полезли из орбит:

– Дело не в ревности. Мне просто нужен был свидетель, которому поверили бы в органах. Он должен был видеть, что ровно в пять часов вы сидите в своей гримерке и ничего противозаконного не совершаете. Я обманул Николая, сказав, что подозреваю вас в романе. На самом деле, по моей задумке, как племянник НКВДиста, он должен был обеспечить вам алиби. Что, собственно, и сделал. Если что, он сможет подтвердить, что в пять часов вас видел и точно знает, что ничего плохого вы не делали. Я знаю, что, если что-нибудь случается в театре, то первым делом подозревают людей вашего происхождения… Поэтому я позаботился о вашей страховке.

– Как-как? – Ирина явно тоже была немало удивлена. – Объясните по-человечески. Зачем мне нужно было алиби?

– Уф… Сказавши «а», гони весь алфавит… Я случайно подслушал разговор, – вздохнул Морской. – И до сих пор не знаю, надо ли о нем рассказывать инспектору. Вернее, знаю, что надо, но тогда придется рассказать про шпионящего за вами Николая, а это низко и… смешно. И парня за такое по головке не погладят…

– Я все равно не понимаю. Откуда вы знали, что в пять часов за мной надо следить? – Голос Ирины озвучивал мысленные вопросы Николая и Светы. – Какой разговор вы подслушали?

– Не знаю. Но какой-то нехороший. Точнее – это была часть разговора. Конкретней – монолог. Хриплый приглушенный телефонный монолог с таким примерно текстом: «Я все обдумал и устал бояться. Завтра в пять все решится. Иду на крайние меры. Опасаюсь милиции… Очень опасаюсь… Нужно прикрытие…» И все… Я был в дурацком положении: кто говорит – не знаю, о чем – не понимаю, но подсознательно предвижу неприятности. Кому скажи, тотчас поднимут на смех. Поэтому я решил соорудить вам алиби из Коли. Я знал, что показательный урок в танцклассе у вас назначен на 17–30. Значит, минут сорок до этого вы будете, как ненормальная, сидеть у зеркала в артистической и «вживаться в образ»…

– Друг мой, я так сижу только перед спектаклями. Чего бояться танцкласса? Но вам повезло, я действительно была в это время в артистической. Только не как ненормальная, а как Анна Павлова. Она всегда перед выступлением примерно час настраивается на выход. Мне рассказала Нино́, а ей Мордкин. Вы знали, что они дружили? Что Павлова и Мордкин – это знали, но и Нино́ с ним тоже была накоротке. Он называл ее «мадам святые ручки». В гражданскую войну она спасалась у него в Тифлисском театре. Хорошая швея с опытом театральной работы всегда нужна. Там она, кстати, и превратилась из Нины в Нино́. Но вернулась, едва услышала, что в Харькове налаживается жизнь… Она любила Харьков, – Ирина всхлипнула. – Любила так же, как мы ее… И вот…

– Да… – согласился Морской. – Если бы я не промолчал про этот разговор, возможно, все сложилось бы иначе. Мне в голову не приходило, что дело может быть в убийстве… Я думал, это обычные вредители. Воруют порции из буфета, билеты перепродают, бюджет крадут, да что угодно… А теперь, выходит, я виноват в смерти Нино́. Знал, но не предупредил.

– Ах, бросьте! Вы ни в чем не виноваты… – всполошилась Ирина. – Ну, кроме того, что ничего мне не сказали…

– Вы снова бы заладили свое «я не желаю ничего бояться в своей стране» и, как обычно, было б только хуже…

– «Заладила»?! «Как обычно хуже»?! Ах вы… – от нового скандала чету Морских спасло лишь любопытство Ирины. – А впрочем, вы как вы, чему тут удивляться. Скажите лучше, как вы умудрились остаться незамеченным? И где вы слышали тот разговор?

– У вас в театре. Прямо на проходной служебного входа. Я был у вас в артистической и, хоть вы и против, но курил в окно. – Морской проговорился, что курил, но тут же вывернул ситуацию в свою пользу. – Я, видите, заботлив, как наседка! Высунулся в окно почти по пояс, чтобы дым не тянуло в помещение. И что? И уронил свой портсигар на козырек служебного входа. Пришлось, не смейтесь, выходить наружу и лезть на козырек. Чугунная решетка боковины вполне пригодна для такого скалолазания… И вот там, в застекленном мозаикой полукруглом окошке, обнаружилась дыра. – Он сделал театральную паузу. – Одно стекло отсутствовало, а образовавшееся на его месте пространство было заткнуто тряпкой. Не знаю уж зачем, но я ту тряпку вынул. И оказалось, что снаружи на козырьке отлично слышно все, что творится внутри на проходной. Когда я выходил, кстати, на проходной, никого не было. – Николай со Светой многозначительно переглянулись и продолжили слушать. – Когда заходил – тоже. Понятия не имею, чей голос я слышал, и, конечно, раз уж это был убийца, очень надеюсь, что он не видел меня залезающим на козырек и подслушивающим.

– Морской, скажите, вы ведь это честно? На козырьке, среди зимы… – Ирина вдруг захохотала. – Ну и картинка. Я начинаю искренне бояться слежки. У нас под кухней козырек черного хода и боковина у него тоже из решетки. Представьте, выгляну сейчас в форточку, а там сидит какой-нибудь нахал, подслушивая наши разговоры. В сугробе, посредине февраля, средь бела дня, на козырьке подъезда!

Судя по звуку, Ирина даже встала. Проверять, шутит она или действительно собирается выглядывать в окно, Света не стала. С расширенными от ужаса глазами она вскочила и с разгона сиганула в ближайший сугроб.

* * *

Через минуту Николай и Светлана, умчавшись от дома Морского, нервно пересмеивались на углу самой большой площади Европы…

– Мда уж, операция удалась на славу: ни студенческого, ни веры в людей, – заливался Николай. – Зато, вот, прыгать с высоты тебя научили. Хотя, предупреждаю, это крайне опасно. Под снегом могла оказаться какая-нибудь железка или еще что-нибудь. Руки-ноги переломать – что раз плюнуть. По дереву все же было бы надежнее.

– Ох, – Света хрюкала от смеха и вдобавок никак не могла восстановить дыхание после пробежки. – Я как представила, что меня, учительскую дочь, скромную работницу библиотеки, и вдруг уличат в подслушивании, так мне уже любые переломы стали не страшны. Да зачем я вообще туда полезла-то?

– Зачем-зачем, товарища Морского спасать, мы же с тобой целую либретту написали, пока мой билет собирались искать! – Коля вдруг посерьезнел. – А я, выходит, обманщик. Обещал тебя в столовку сводить, а сам вот… Хотя, знаешь, мне сегодня в издательстве гонорар должны заплатить. Айда со мной?

Света, конечно, вежливо отказалась. Рабочий день не резиновый!

Попрощались тепло, искренне пожелав друг другу всего самого лучшего и сговорившись при следующей встрече – в том, что она будет, оба почему-то не сомневались, – непременно сходить в обещанную столовую.

Света уходила с улыбкой. Чего только жизнь не подбросит! То рабочий он, то студент, то гонорар в издательстве получать собирается. То по чужим окнам лазит, то чужих жен выслеживает, то малознакомым девчонкам талоны на обед отдать собирается. И, главное, где правда, где нет, совершенно не разберешь. Нахальный, конечно, и дурак дураком, но столько всего сразу наговорил-натворил-наворошил, что все-таки приятно было пообщаться.

Вдруг позади Света услышала крик: «Пустите! Вы чего хватаетесь? Ай!» Обернувшись, она увидела совершенно нереальную картину. Словно в кино про задержание опасного преступника, двое крепких дядек в шинелях крутили вырывающемуся Коле руки.

Третий – высокий и злой – наклонившись, шептал что-то ему в лицо. А потом вдруг размахнулся и залепил парню самую настоящую пощечину. И уже начал, гад, заносить руку, чтобы ударить снова.

– Что происходит? Не позволю! Я милицию вызову! – завопила Света и, подбежав, повисла на руке негодяя.

– Мы сами милиция! – вмиг успокоившись, сухо отрезал страшный дядька, отстраняя Свету. – Не мешайте работать.

– Дядя Илья, – подал голос мрачный Николай. – Это за что? За то, что я к вам вчера не зашел? Так я как раз собирался, но…

– Не надо уже никуда заходить. Сами приведем, – прозвучало в ответ. – Это за то, что я ищу тебя все утро, как ошпаренный! Все нервы уже истратил и себе, и твоей матери! Ты был на месте преступления, ничего мне про это не сказал, да еще и всю ночь прятался от милиции. Это как называется? – Обидчик снова начал распаляться, но покосился на Свету и, достав из кармана какую-то книжечку, сунул ее под нос Николаю. – Это что, я тебя спрашиваю? Именно так! Твой студенческий билет! Найден вчера в театре за кулисами, где, судя по записям вахтера, ты ошивался как раз в то время, когда там совершили убийство.

– Вот где, значит, я его выронил! – глупо улыбнулся Коля. – Дядя Илья, отдай! Я его еще до конца семестра спокойно использовать могу…

– Ты понимаешь, вообще, что происходит? Хорошо, ребята, когда поступил приказ тебя брать, заметили сходство фамилий и мне позвонили. Хорошо, я выбил право сам тебя задержать, а то сейчас упекли бы до выяснения, и уже никто б тебя не нашел.

– Хорошо, – примиряюще согласился Коля.

– Ты вчера в театре в пять часов был? – гнул свое дядя Илья.

– Ну, был… – сдался Коля.

– Что? Ты? Там? Видел? И делал? – задыхаясь от ярости, прошипел дядя.

Коля вдруг будто бы что-то понял и поднял полный ужаса взгляд на Свету, потом посмотрел на дядю, потом на миг закрыл глаза и спокойно произнес:

– Не могу сказать. Это чужой секрет. И, поверь мне, дядя, это совсем не про убийство.

– Как-как? – внезапно интонации дяди наполнились ледяным холодом. – Я его пытаюсь спасти, даю шанс оправдаться по-человечески, а он «не может сказать»… Ничего, заговоришь, как миленький! В камеру его! Николай Горленко, ты арестован по подозрению в убийстве гражданки Толмачевой. – И тут же будничным тоном обратился к Свете: – А вы, гражданочка, кто ему будете? Любовь-морковь и прочие дела? Пройдемте-ка с нами для дачи показаний…

Света набрала полные легкие, намереваясь объяснить, что любовь-морковь тут совершенно ни при чем, что она друг, а друг в беде не бросает, и, значит, просто так вот взять и безнаказанно ударить Колю у злого дяди уже не получится, и… но Николай вдруг рявкнул возмутительное:

– В первый раз ее вижу! Какая-то глупая активистка от общественности… Вы что, сами по ней не видите?

И Свету отпустили на все четыре стороны.

7
Сторонний наблюдатель. Глава про активистов общественности

– Владимир, признайтесь! Вы собирались оставить в доме книгу с тем девизом?

Ирина колдовала перед зеркалом, поэтому, строго говоря, вопрос Морскому задавала не она, а ее отражение. Насмешливо вскинув брови, оно притворно возмущалось: – И этот человек учит меня осторожности?!

– Может, и собирался, – хорохорился Морской. – По крайней мере, я уж точно не хотел пугать сотрудниц библиотеки. Но вы, Дружок, зачем-то постарались…

Вспомнив о проступке Ирины, Морской решил, что имеет право немного пообижаться. Накинул пальто, взял кофе и в одиночестве отправился на балкон. Очень не хватало газеты. Желание провести утро с женой – трагедия всегда объединяет, тем более, что в театре выходной – превратило Морского в сапожника без сапог: за новостями он еще не выходил. Большую комнату он, как всегда, из уважения к сценическому пространству Ирины, пересек по периметру. Когда в доме были гости, домашние, по просьбе Морского, частенько радовали их своим мастерством: Ирина танцевала в центре гостиной, Ма накрывала стол. Идиллия! Рисковать ею из-за «Лисят» Морской, конечно, не собирался. Он, разумеется, не стал бы оставлять книгу Штола. Изымают – значит, надо или сдать, или уничтожить. В конце концов, это ж не рассказы Аверченко, которые Морской собирал с детства и нынче, повырезав страницы из старых журналов, прятал за шкафом, потому что выбросить такое – особенно сейчас, после смерти писателя и полного забвения его вещей в СССР, – было бы величайшим кощунством. Нет, разумеется, Морской не одобрял позицию Аркадия Аверченко, но рассказы-то тут при чем? Произведения не в ответе за авторов. А вот читатели – да. В ответе за рассказы, которые полюбили…

– Еще момент, – закутавшись в казенную шубу, Ирина незаметно просочилась на балкон. – Если книгу Ялового изымают, то он был прав? Выходит, вовсе у него не паранойя. Действительно атакуют, действительно стирают с лица земли… И как нам быть? Придет к нам Яловой, а мы ему возьмем и ничего не скажем? Разве можно?

– Ой, нет, Дружок, хоть вы не начинайте! – взмолился Морской. – Конечно, можно и даже нужно! Зачем тревожить человека пустяками? «Лисят», наверное, переиздадут с более тщательной редактурой. Всех-то дел. В Харькове, хвала революции, теперь издательств – и книжных, и газетных, и журнальных – больше, чем авторов, способных наполнить их редакторский портфель. Столица как-никак.

– Столица, – Ирина, свесившись с перил, глянула на людную улицу. – Иногда я думаю, что все тут скоро лопнет, как мыльный пузырь. Вернут столицу в Киев – и все. И стройки все эти грандиозные, и ночное уличное освещение, и кинотеатры… И ваши гонорары, между прочим. Количество газет тут сократится, и вы сейчас же сделаетесь нищим! Мы так привыкли питаться с базара, звать на дом маникюршу… Иначе мы уже не можем, и когда все это исчезнет – пропадем.

– Без маникюрши уж точно пропадем, – передразнил Морской. – Вас укусила муха пессимизма? Дружок! Оставьте! Никто не будет возвращать столицы ни в Ленинград, ни в Киев – это пережитки прошлого, от которого все давно отреклись. Да посмотрите же вокруг! Зачем, вы думаете, мы десять лет тут городили горы? – Морской принялся ерничать. – Все верно – чтоб теперь перенести столицу. Она у нас такая, знаете ли, походно-переносная… Госпром? Ой, ерунда, заселим мелкой областной администрацией, и хватит с него. И здание дворянского собрания покинем. Ну и что, что это самое удобное здание для правительственных учреждений. Отдадим его… Ну не знаю… советским детям! Им оно нужней!

Морской захохотал, а Ирина нахмурилась еще больше.

– Во время нэпа, помню, вы кричали, что я выдумываю и что частные портные легальны будут вечно… А оказалось…

Супруги непременно разругались бы, если бы не решительный звонок в дверь. На этот раз Морской не нашел повода не открывать.

На лестничной площадке пылала праведным гневом Светлана из библиотеки.

– С автографом не приняли? – сочувственно спросил Морской.

С видом завсегдатая Светлана решительно вошла в прихожую и плотно затворила за собой дверь. Потом развернулась лицом к хозяевам и выпалила на одном дыхании:

– Коля арестован! Вы и ваша жена обязаны пойти со мной!

Началась суматоха. Находящаяся на грани истерики Света никак не могла успокоиться и объяснить все по порядку. Ирина пыталась усадить ее, напоить чаем и расспросить, а Морской строил собственные догадки. Он был уверен, что дело в Колином ночном разговоре со священником.

– Я знал, что за соседом слежка, но не думал, что все его новые контакты могут оказаться в опасности… Но Николай ведь ничего не сделал. Его отпустят скоро, я уверен…

– Что вы глупости говорите? – Такие догадки только сильнее сердили гостью. – Сосед ваш, Валентин Геннадиевич, совершенно ни при чем! – Заметив, что повторяет интонации Николая, Светлана, кажется, разозлилась и на себя тоже и растеряла остатки логики. – И нечего мне позволять кривляться! Вы виноваты, и должны идти со мной!

– Внимание! – Ирина решила действовать пожестче и громко щелкнула пальцами. – Светлана, так? Послушайте, Светлана. Вы, как нарочно, нас сейчас запутали и тратите драгоценные минуты. Мы, безусловно, сделаем все возможное, чтобы помочь нашему другу Николаю. Но объясните, в чем мы провинились?

– Ах, значит, вы решили делать вид, будто ничего не знаете! – Света вскочила, но была сбита с толку и с ног ответным дружным: «Нет». – Что значит «нет»? Тогда признайтесь срочно, с кем в пять часов вы были в гримерке и о чем говорили?

– И вы туда же? – нахмурилась Ирина. – Впрочем, ну и ладно… Хорошо, я отвечу. Я была с приятельницей и коллегой, Галюней Штоль. Мы говорили об искусстве. Конкретней? Ну… – Рассказчица несколько смутилась. – Московские коллеги наплели недавно Галюне, мол, если природа не даровала высокий прыжок, то его можно развить, вшивая в балетную пачку охотничью дробь. Позанимаешься с таким утяжелителем, потом снимаешь его и летишь с удивительной легкостью. Галюне это так понравилось, что она сделала заказ Нино́. Та идею раскритиковала, сказала, что нормальный человек не будет портить костюм без крайней надобности…

– Отлично! – выпалила Света, захлопав в ладоши. – Весь этот разговор настолько глупый, что нарочно не придумаешь! Ваша Галюня сможет подтвердить и процитировать эти дамско-балетные штучки? Тогда у Николая появляется алиби. Железное, как дробь! – Света отмахнулась от разговоров про разницу между железом и свинцом и взялась, наконец, четко объяснить, что происходит. – Люди в шинелях считают, что Коля был на месте преступления. Его студенческий нашли неподалеку. К тому же он отказался признаваться, что делал за кулисами, чтоб не подвести вас. К тому же не явился ночью в общежитие, и все подумали, что он ушел в бега…

– К тому же он достаточно силен, чтоб задушить… – пробормотал Морской. – Мда… Все и впрямь складывается для парня очень гадко. И получается, без нашего рассказа о том, что в пять часов он сидел в шкафу на другом этаже от сцены, ему не выкрутиться…

– Владимир, одевайтесь, мы идем в милицию! – едва слышно прошептала Ирина.

Морской с тоской посмотрел в глаза жене, но та была слишком хорошего мнения о муже, чтобы верно расценить его мольбы. Выходило, что сейчас в милиции Морскому придется признаться, что вчера на допросе он утаил массу фактов. Причем, весьма красноречивых фактов: знал, что намечается преступление, но никого не предупредил, обманом заставил Николая следить за Ириной…

– А знаем ли мы, куда, собственно, отправили парнишку и куда нам идти? – с иррациональной надеждой, что все само собой рассосется, спросил Морской.

– Конечно, – Ирина уже присела на кушетку и вытянула ногу. – Вы ведь сами говорили, что знакомы с Колиным дядей. Зная должность и фамилию, найти его несложно. Разве нет?

– Разве да, – согласился Морской, зашнуровывая жене сапог. И добавил, окончательно смирившись: – В конце концов, ведь я же чем-то думал, когда все это делал! Только чем?

* * *

Примерно через пару часов, втянув головы в плечи и одинаково хмурясь, Владимир Морской и Николай Горленко вышли из ворот внутреннего дворика знаменитого на весь город здания НКВД на углу улицы Равенства и Братства. Молча обогнули Мироносицкую церковь, синхронно меся ботинками грязный снег, ступили на улицу Гоголя.

– А вы, собственно, куда следуете, Николай? – грубо спросил Морской.

Сердобольных Свету и Ирину Илья отправил восвояси, едва установил с их помощью факт невиновности Николая. Потому теперь можно было мнимым сочувствием к охламону-Коле не прикрываться, а говорить, как есть. Морской и говорил:

– Я не сказал бы, что мне сейчас нужно ваше общество. Вы больше мне не ученик. Можете идти своей дорогой.

– Своею и иду. И вас сопровождать уже не собираюсь, – огрызнулся Николай, и «вы» на этот раз было произнесено с глубоко ругательной интонацией. – Вы предали меня, а сами обижаться? Прав был дядя Илья – вы человек тяжелый и эгоистичный.

– Он добавлял еще кое-какие «но», – поправил Морской, но тут же вернулся к прежним интонациям. – Однако это, в общем-то, не важно!

Тем не менее, мужчины продолжили следовать плечо к плечу.

Морской прокручивал в голове последние события. Поначалу все складывалось очень хорошо. Илья принял Ирину, Свету и Морского, едва они представились внизу на проходной. И выслушал с повышенным вниманием и был действительно счастлив, что племенник невиновен.

– Я рад, что это можно доказать! – твердил он чуть ли не со слезами радости в глазах. – Я, если честно, мучился ужасно. Все вспоминал Кольку малышом. Такой бутузик, на коленках у меня сидел, агукал… Брат мой покойный, небось, когда умирал, думал, что бутузик не пропадет, у него ведь мировой дядя есть. А дяде вот пришлось собственноручно арестовать бутузика. Так жалко! Но что делать? Если бы я не арестовал, забрали бы другие ведомства, а там пиши пропало. Ох, я, конечно, очень волновался… А тут вы со своим спасительным признанием! Я должен бы, Морской, вас наказать за дачу ложных показаний, но спишем на волнение. Только, прошу, сейчас мне помогите все сделать так, чтоб и комар не придрался.

После этих слов Света неприлично хихикнула и попыталась объяснить инспектору, что про комара так не говорят. Илья опешил, но кричать не стал, а просто попросил Светлану замолчать. Позвал секретаря и понятых, составил протокол, особо напирая на то, что все должно пройти законно и не под девизом «дядя выпустил племянника из родственных чувств». Илья привел растерянного Колю и потребовал дать показания. В присутствии сознавшихся «подельников» Николай, естественно, уже не стал отпираться. Для пущего официоза даже ставили следственный эксперимент – звонили на квартиру к Фореггеру, где, как и ожидалось, заседала шумная компания, включая Галюню Штоль, которая подтвердила правдивость разговора про прыжки. Все вышло идеально. Колю признали невиновным и обещали отпустить. Успокоенная Ирина отправилась домой, обрадованная Светлана умчалась по делам библиотеки, а Морской остался ждать, когда подпишут необходимые бумаги, чтобы покинуть здание вместе с Николаем. И вот тут началось…

Инспектор ненадолго отлучился и вернулся совсем другим человеком.

– Я что-то как-то вовсе позабыл, – поначалу он еще мямлил, явно стыдясь того, что сделал. – У нас так не делается. Доказать невиновность задержанного это, конечно, благородно, но следствию нужен подозреваемый. «Разбить в прах гипотезу коллег может каждый. Ты свою приведи, а потом уже критикуй и чужого арестованного выпускай!» – вот так мне было сказано. Причем с насмешкой, будто я никчемный… – Тут Илья стал говорить более уверенно. – Но я нашел верное решение. Хоть и без вашего согласия, но ради вашего же блага, товарищи, я кое-что додумал в вашем деле. В подслушанный случайно телефонный разговор про убийство никто не поверит. Тем паче за сокрытие такого факта тебе, Морской, придется отвечать. Так что я сказал, что разговор был подслушан не случайно. И вообще, что у нас, разумеется, есть своя гипотеза. Я отвечаю за безопасность в театре, и конечно же я знал о готовящемся заговоре. И потому-то Николай и находился в районе преступления, что выслеживал преступника. Предотвратить убийство не успел, но на след злодейской организации уже вышел. Рискуя жизнью, прятался от заговорщиков, и был вынужден скрываться в артистической, что подтверждают дамы-балерины.

– Что? – хором выпалили Морской и Николай. Один с ужасом, другой с восторгом.

– То! – гордо ответил Илья. – Мой племянник находился у меня на стажировке как секретный сотрудник. Я как раз на днях собирался оформить его в штат агентом первого разряда. Он был при исполнении задания, суть которого я не могу раскрывать, потому что операция все еще идет. Я и сейчас бы ничего не рассказал, но раз иначе нельзя отпустить Колю, то придется частично раскрыть карты, – инспектор шпарил как по писаному. – Мы были в шаге от раскрытия коварного заговора, а сейчас мы также в шаге от раскрытия убийства. И мы просим дать нам еще неделю. Через неделю мы назовем убийцу и расскажем о театральном заговоре, масштабы которого поражают. Что будет, если мы через неделю ничего так и не добьемся? Что ж, тогда уж будь по-вашему: пусть дело забирает угрозыск или ОГПУ, пусть начинают с ареста Коли и действуют согласно своим представлениям об этом деле, раз им так хочется. Но до этого дело не дойдет, потому что победа уже почти у нас в руках. Отличная история, скажите?

Морской и Николай синхронно закивали головами. Один отрицательно, другой наоборот.

– Мое непосредственное начальство уже согласно дать нам неделю, – продолжал Илья. – Всем хочется, чтобы их ведомство раскрыло заговор! Осталось утрясти в верхах. Я сам и утрясу, мне дали полномочия. Так что, племянник, судьба сама выбрала тебе вместо карьеры журналиста карьеру следователя.

– Обалдеть! – Николай приосанился и выпалил глупое: – Рад стараться, товарищ инспектор!

Морской и так ушам своим не верил, но то, что было сказано дальше, побило все рекорды сюра.

– Первым делом, Коленька, ты создашь рабочую группу – небольшую, человека три. Найдешь помещение под штаб. Составишь план следственных мероприятий…

– Как в настоящих детективах? – Николай явно был на седьмом небе.

– Даже лучше. Если будет нужна помощь в виде доступа в архивы или в лабораторию, или оперативники понадобятся – я обеспечу. Единственное, выделить тебе в подчинение постоянную группу сотрудников я не могу. Но могу дать добро на сбор гражданской следственной группы из неравнодушных активистов. Общественникам сейчас всюду зеленый свет, так что ура! Товарищ Морской, конечно, человек тяжелый и эгоистичный, но как помощник в следствии незаменимый. Он знает театр, он толков, он выдвинул вчера прекрасные теории про убийство… И сам я, конечно, тоже буду вести расследование. Кто-то из нас да справится, ведь правда? Морской, вы почему позеленели?

Категорическое «нет» Морского привело обоих носителей фамилии Горленко в замешательство.

– Я не согласен, – твердо повторил Морской. – Я могу участвовать в расследовании только как журналист. Лишь как сторонний наблюдатель, не более.

– Что ж это выходит? – растерянно моргал Коля. – Вы втравили меня в эту историю, потом сделали вид, что хотите меня из нее вытащить, и теперь, когда осталось только взяться за дело и все расследовать, хотите меня бросить?

– Я действительно хотел, – Морской едва сдерживался, чтобы не прокомментировать это наивное «осталось только все расследовать». Пусть у парня остается хоть капля оптимизма. – Я действительно хотел вас вытащить. Но правдой, а не нелепыми выдумками о каком-то секретном задании.

– Значит так, – инспектор явно обиделся, что его гениальный план не оценили, и заговорил ледяным тоном: – Разбирайтесь сами. Николай, у тебя есть время до вечера. Хочешь, убеждай этого жестокосердого гражданина, не желающего помогать найти убийцу своей близкой подруги. Хочешь, найди других двух активистов. Но ты, товарищ Морской, учти, за тобой по этому делу столько грехов тянется, что если Коля за неделю не справится, то первым делом ОГПУ тебя возьмет за дачу ложных показаний. Они ужасно злятся, когда граждане врут органам безопасности…

– Вот именно! – попытался внять к голосу разума Морской, но внимать в этом кабинете было не к кому.

На том и порешили. К проходной Морской и Коля спускались молча. Вернее, Коля пару раз пытался поймать взгляд бывшего наставника, но Морской отводил глаза.

– Ну и черт с вами! – психанул Коля, выходя на улицу. – Не буду я вас убалтывать.

Но все равно не отставал. Тогда-то Морской и намекнул, что бывшему ученику пора идти своей дорогой.

– Последние новости! Все события города! – Пронесшийся мимо мальчишка с охапкой газет отвлек Морского от неприятных мыслей и воспоминаний.

Коля живо кинулся покупать газету.

– Вы ж говорили, журналист всегда должен быть в курсе! – забывшись, крикнул он Морскому, радуясь, что догнал мальчишку, но потом смутился и добавил с явным сожалением: – Хотя ведь я уже не журналист. Ну, все равно газетка пригодится…

Морскому в который раз стало жаль этого милого доверчивого парня.

– Послушайте, – он решил снова попытаться вразумить бывшего подопечного, – я, естественно, отказываюсь участвовать в авантюре вашего дяди. Я не криминалист, я не компетентен и патологически боюсь – да, да, именно боюсь – брать на себя такую ответственность. Это дело решенное. Но вы? Вы-то куда лезете? Опомнитесь! Вдруг вы задержите невиновного? Ваш дядя обыкновенный карьерист, который, чтобы не получить выговор за проваленную безопасность театра, придумал историю с почти что раскрытым заговором. Он ничем не рискует, сочинив этот бред, – если за неделю убийца и правда найдется, ваш дядя станет героем. Если нет – вернется в то же положение, что было сегодня утром.

– Неправда! Он придумал это не из-за карьеры, а ради меня! Давайте, может, я вам еще раз объясню, – Николай, похоже, тоже решил попытаться переубедить собеседника. – Мы с вами оба загремим за решетку, если не раскроем это дело за неделю. И я полагаю, что выхода у нас нет! Я ведь уже был одной ногой в тюрьме. Ну, то есть был обеими ногами в камере предварительного заключения. Так вот – там плохо! В одной подвальной комнатушке набито столько человек, что можно задохнуться просто от тесноты. Они спят сидя, потому что негде лечь. А среди них ведь есть и невиновные. Но не у всех есть дядя и друзья, и сколько времени пройдет, прежде чем невиновность смогут доказать, никто не знает. – Коля зябко поежился, представляя, чем могло кончиться сегодняшнее приключение. – Дядя, пока вел меня в кабинет, разъяснил, откуда эта давка. Не арестовывать нельзя: большая часть подследственных задержана по доносу, а доносы положено тщательно проверять. Перевести дальше нельзя без доказательства вины. Отпустить нельзя без доказательств невиновности. Хорошо хоть часть признается во всем на первых же допросах, стоит немного нажать, иначе вообще перенаселение в предвариловке было бы, потому что доносы проверять – дело долгое.

– Что вы несете?! – Морской побледнел. – Ваш дядя, верно, скверно шутит, а вы повторяете невесть что. Я не желаю это слышать! И все эти угрозы про арест мне нипочем. Я знаю, что невиновен. И не желаю бояться несправедливости в собственной стране… И хватит за мной идти! Это преследование действует на нервы.

– Что ж, – вздохнул Николай. – Будете тогда, как и хотели, как сторонний наблюдатель следить за тем, как гибнет ваш бывший ученик. Ну или не гибнет! И я вас не преследую ни капли. Нам просто по пути. Товарищ Гопнер мне сказала зайти за гонораром за стихи, которые я написал на смерть вашей подруги. За вот эти.

– Что?! – дрожащей рукой Морской вырвал из подмышки Николая свежий номер «Пролетария», схватил вкладыш и попытался хоть немного совладать с накатившей тоской.

* * *

– Вы… Вы… Вы почему это напечатали?! – Пулей влетев в подъезд Дворца Труда, игнорируя оклики дежурной внизу и правила субординации наверху, Морской промчался по редакционному коридору прямиком к кабинету Серафимы Ильиничны Гопнер. Та как раз, прижимая к груди стопку листов, выходила из кабинета, прикрывая за собой дверь носком туфли. Несколько мгновений редактор переваривала услышанное.