Текст книги "Путь к горизонту"

Часть II

Мысли вдруг
Дневниковая проза

Ах, какое же оно необъятно-богатое, русское Слово. И умное, и лёгкое, а порой даже прозрачное.

* * *

«Если враг не сдаётся, его уничтожают». И. Сталин

* * *

«Искусство вечно. А жизнь коротка». Грек Гиппократ

* * *

Дарвин не противоречит Библии. Не всё ли равно, из чего Творец создал человека. Из глины или из обезьяны.

* * *

История ничего не доказывает. Она просто-напросто объективна.

* * *

Основатель эгофутуризма поэт Игорь Северянин (Лотарёв) (1887–1941), словотворец – «лётчик», «футуризм» и пр.

* * *

Открытие новых слов:

Пушкин – вурдалак и др.,

Жуковский – Светлана,

Карамзин – благодушный,

Салтыков-Щедрин – халатный,

Достоевский – трепетный, стушеваться,

Карел Чапек – робот,

Игорь Северянин – лётчик, футуризм.

(Популярный издатель Пушкину в письме: «Остановите порчу русского языка».)

Борис Поляков – авоська,

Ирина Ракша – возрастной аскетизм, дневниковая проза.

* * *

Искусство существует для того, чтобы соединить Бога с человеком, небо с землёй.

* * *

«Ведь сам Господь сказал человеку: “Идите и украшайте землю”». О. Арсений

* * *

«Не мы смотрим на икону. Это икона смотрит на нас». Ю. Ракша.

* * *

Записи соклассниц в мой детский альбом. 40–50-е годы ХХ века. По углам каждой странички – сводные картинки-мимишки. Цветочки, голубки, букеты, бантики. А в середине детские строчки, написанные старательно, по линейке, чернилами от руки: «Ира роза, Ира цвет, Ира одуванчик. / Ира, я тебя люблю, только я не мальчик». Ляля Тульчинская. 4-й «Г» класс.

Или: «Ваша личность словно роза. / Только разница одна. / Роза вянет от мороза. / Ваша прелесть – никогда». Багринцева Ира. Класс 3-й «Г».

Моя школа № 271 в Останкино, как и половина школ в стране, была женская. Мальчики и девочки учились тогда раздельно.

* * *

Я впервые в столице Австрии, в чудо-городе Вене. Жаркое лето, солнце. Я на конференции какого-то женского съезда. Неделю заседаем на каких-то круглых столах. Конечно, «боремся за мир во всём мире». Подружилась с болгаркой из Софии Диной. Днём мы с ней гуляем по красивым кварталам старинного города. Чудится, в воздухе так и плавает, так и звучит музыка Штрауса, его вальсы «У прекрасного голубого Дуная». И на душе у нас так празднично, так светло, что хочется помолчать. На балконах ароматно цветут в горшках розы, камелии. Под ними внизу сияют чудо-витрины киосков, лавочек и кафе. Зазывают выпить чашечку капучино… И вдруг мне в лицо как сильный удар. Действительно – сильный удар. Замираю. Рядом за стеклом некой блестящей витрины – свастика. Чёрная фашистская свастика в белом круге на красном фоне. Знакомая всем свастика-паук со времён Великой Отечественной войны с Гитлером 1941–1945 гг. А вокруг неё в яркой витрине орнаменты из множества мелких чёрненьких свастик. Стою как вкопанная. Ошарашенная. Что, что это такое? Неужели это Вена? Центр Европы? И тут подруга мне объясняет: «Ну, у них же тут не запрещена эта национал-социалистическая рабочая партия. А это их офис, – добавляет болгарка. – И видишь, на двери, в рамке, расписание их работы, консультаций, собраний». Я слушаю и ушам не верю. Всё в голове смешалось. Ведь мы же фашизм победили. Дошли до Берлина и на Рейхстаге воздвигли флаг. Освободили и Вену… Моя голова отказывается понимать всё это. Вокруг всё померкло. Поскорей захотелось уйти отсюда, как от чумы, от заразы… И уходим в глухом молчании. Вокруг уже нет праздника. Ни музыки Штрауса, ни цветов, ни лучей летнего солнца…

И вот годы минули. За окном год 2022. Я дома в Москве. Болгарка давно скончалась и не видит, как та самая фашистская свастика множится и множится, как чума. Как расползается по всей планете.

* * *

Прошлое – это отражение вечного сегодня.

* * *

В детстве мне, маленькой, мама запрещала собирать по дворам (вместе с убогой шпаной из нашего барака) пустые выброшенные бутылки. По дворам, помойкам, песочницам, под заборами. А узнав про это, «жестоко» меня наказывала. Немедленно ставила носом в угол. И потом, занимаясь хозяйством, долго сердито ворчала: «Неужели тебе не стыдно? Неужели не ясно?.. Такое поведение неприлично. Недопустимо!» Но мне было не ясно и не стыдно. Мне казалось, что мы делали доброе дело.

Дощатый ларёк «Приём стеклотары» лепился к «Продмагу», что возле дворца графа Шереметева с колоннами и львами у входа. В самом центре Останкино. И к ларьку вечно стояла очередь. В том числе и из местных нищих пацанов. И у каждого в руках была сетчатая авоська (а то и две) – целые гроздья собранных бутылок. В открытом окне ларька приёмщица в грязном халате цепко хватала выставленные бутылки за горлышки. И где-то внутри со звонким стуком тасовала их в разные ящики – пивные, молочные, винные. Потом мигом щёлкала костяшками на счётах и на прилавок кидала деньги. Редко бумажку, обычно мокрую мелочь. И сразу, не глядя на «сдатчика», кричала поверх голов: «Следующий!» А мы, счастливые, могли теперь купить мороженое или билет в кино и даже на рынке в молочном ряду вкуснейшую деревенскую ряженку с пенкой. Полный гранёный стакан. А то и два. И дочиста вылизывали их. До капельки. Даже пальцами выскребали со дна белые остатки…

Нет. Тут я с мамой никак не могла согласиться. И послушно стояла «носом в угол». Молча выстаивала наказание.

* * *

На новогодний праздник меня, маленькую, мама, взяв под мышки, ставила на круглый табурет от пианино. Почитать стишок, развлечь гостей, сидевших за накрытым столом с тарелками и бутылками. Табурет был на одном центральном винте, и эта опора была шаткая, подвижная. Того гляди свалишься. И я, ощущая этот баланс и боясь упасть, всё-таки читала громко и с выражением стишок тех послевоенных лет: «Говорят: под Новый год / Что ни пожелается – / Всё всегда произойдёт, / Всё всегда сбывается. / Могут даже у ребят / Сбыться все желания. / Надо только, говорят, / Приложить старание. / Не лениться, не зевать, / И иметь терпение, / И ученье не считать / За своё мучение».

Читала я и другой стишок, но уже собственного сочинения: «Бьют часы Кремлёвской башни, / Бьют часы двенадцать раз. / Это значит, поздравленье / Шлёт нам Сталин в этот час».

А потом под мамин аккомпанемент на пианино я развлекала гостей танцами. Матросский танец «Яблочко». Изображала, как я с неба (с потолка) тяну кулачками канаты на мнимую палубу. И лихой гопак танцевала, и кавказскую кабардинку. «Несмотря на рваные ботинки, / Мы станцуем танец кабардинки». И кружила по комнате, припрыгивая и по-кавказски выкидывая ручки то вправо, то влево на всю длину. Гости дружно и щедро хлопали, и мне это очень нравилось. Огорчало меня только одно. Мои ботиночки. Для мальчиков, с высокой шнуровкой. И назывались они «мальчуко́ыве». А мне всегда так хотелось иметь девичьи туфельки. Но ботинки носились гораздо дольше и потому были экономнее. Утром я подолгу их шнуровала, потому что мохристые концы шнурков плохо пролезали в дырочки. Их приходилось слюнявить. А мама нервничала: «Ну что ты там копаешься? В детсад опоздаем». И чулочки у меня были высокие, «в резиночку», вверху на круглой тугой резинке, оставлявшей на коже красный след. А всю прочую одёжку мне шила бабушка. Стучала на старинной швейной машинке «Зингер» (это было её свадебное приданое). Шила мне даже длинные ночные рубашечки (из поношенных дедушкиных кальсон). Зато платьица шила из нового, прекрасного «парашютного шёлка», что в войну буквально валился с неба вместе с горящими осветительными зажигалками. После фашистских бомбёжек и после отмены воздушной тревоги хозяйки по всему Останкино, выскакивая из домов, щелей и бомбоубежищ, с жадностью собирали в охапки квадратные метры этих огромных разноцветных парашютов. Салатовые, малиновые, бежевые. (Бесценный материал для нарядов и взрослым, и детям.) И часто ребятня в наших дворах гуляла в платьицах одного «парашютного» цвета.

* * *

Написать о сдаче Юриных картин для отправки в Уфу – мой подарок в Художественный музей им. М. Нестерова. О голых стенах, вдруг окруживших меня. И я, ставшая без них неожиданно одинокой и беззащитной. Ведь историю создания каждой работы, эскиза, наброска, этюда, да и просто рисунка я знала наизусть. От рождения замысла и до выбора места в квартире. К тому же в основном это были мои портреты. «К дню рождения», «Моя Ирина», «Ты и я», «Настроение» и прочие. Полвека эта чудо-живопись окружала меня, обнимала, оберегала, сил придавала. Я и грустила и радовалась вместе с ней – с моим покойным Юрочкой… И вдруг этой энергетики нет, голые стены, бесстрастно смотрят обои, торчат гвозди. Осиротела я, осиротела до слёз… Одно утешает – высокое Юрино творчество, чудо его мастерства после меня будет в музее как у себя дома. И годами будет радовать и утешать новые поколения. (У меня продолжения корня нет.) Думаю, Юрочка там, наверху, мной доволен. Похвалит.

* * *

Не перестаю размышлять. Почему безвременная кончина моей молодой дочки Анечки была для меня такой бесслёзной, глухой, такой сухо-болезненной? Почему я не теряла сознания, не умирала, как это было при смерти Юрочки, моего мужа?.. Не знаю, не знаю. Ответа нет… Но не случайно ли это всё? И не потому ли, что на примере моей семьи Господь решил показать силу Своей пятой заповеди? «Почитай и люби отца и матерь свою, и долголетие дарую тебе на земле»…

Впрочем, у Бога ничего случайного нет.

* * *

«В России ничего не делается так, как в других странах». Александр Дюма

* * *

Легко определяю в инете по фотопортретам своих читателей. Их характер, их суть. Во внешнем всегда много внутреннего. Это по извечному, любимому мной закону «Единства формы и содержания». Хотя часто его забывают. А зря.

* * *

На земле хороших современных художников немало. Но чем отличается от них творчество живописца Юрия Ракши? Да тем, что у него в каждом мазке, в каждой линии явлено не только высокое мастерство, но и его духовность, и личная, кровная любовь. Он намертво слит и чувством, и мыслью с любым рождённым им образом, линией, цветом. И в каждой, даже малой своей работе – он не отстранён, он не просто мастер. Он здесь, он слит с ней, это он сам. И душою, и телом. Юрий Ракша – Ангел, человек Божий. Как жаль, что о своём муже я поняла это не сразу, а лишь с годами.

* * *

Потеряла и не могу найти ряд моих публикаций в прошлых советских (и позже) СМИ. Журналах, газетах. А жаль, ведь это ступеньки моего роста, моего восхождения. На поиск нужно желание и время. А времени как раз остаётся мало. Надо успевать писать новое. Двигаться дальше, пока даёт Бог дыхание. Ну да ладно. Будь что будет. Господь всё управит. Именно этими словами я назвала один мой очерк. О женском монастыре, о благословенной Пюхтице.

* * *

Что такое счастье? На этот вопрос поэт Асеев (друг Светлова и мой знакомый) ответил стихом: «Что такое счастье? / Соучастье в общих человеческих делах. / В каждом вздохе разделённой страсти. / В жарком хлебе, сжатом на полях». Возможно, так, возможно. Но я отвечу совсем по-другому.

Нет, это не только здоровье, лад в семье и достаток. И ещё в крови какие-то там эндорфины. Моё счастье сегодня – это совпадение хобби и моей профессии. Без этого у человека не жизнь, а горечь существования.

* * *

В США 50 штатов. А у нас в России 89 «штатов» – огромные республики и области. И на этой исконно своей земле живёт и процветает 190 народов разных национальностей. Вот какой в России собственный интернационал. Разве не широта возможностей даже для ИСП (Интернациональный Союз писателей)?

* * *

Печка-буржуйка. Какое же это чудесное и давнее изобретение на Руси! Маленькое удобное доброе чудо. Ест мало, а тепла отдаёт много. Просто спасает. И какое многообразие форм: то коробка-жестянка, то бочка, то чугунка. И кого только эти буржуйки не обогревали, кому только не дарили жизнь в блиндажах, окопах, землянках, бараках… «Бьётся в тесной печурке огонь, / На поленьях смола, как слеза, / И поёт мне в землянке гармонь / Про улыбку твою и глаза».

И я в своей долгой жизни много повидала этих разных спасительных печек-печурок. И в войну, и после войны. И в Москве, и в эвакуации на Урале, где мы с мамой зимовали при буржуйке в землянке не один год. И на алтайской целине, в поволжских деревнях. Я даже научилась все эти буржуйки топить. Когда чем: дровами, углём, хворостом, кизяком, старыми газетами, сломанными заборами, штакетником. На Западе таких чудо-печек не знали и не знают. А почему эти печки стали называть «буржуйками»? Это горькая шутка. Поскольку «буржуев» свергли, разогнали вместе с их богатыми особняками с дивными каминами и изразцовыми печами. И всё это сменили в нищие революционные годы на плебейско-пролетарские печурки. С железной трубой, выходящей в ближайшую форточку. Вот так и родилась буржуйка. И эта наша благодатная печка должна быть по праву внесена в Книгу рекордов Гиннесса.

* * *

«Изначально человек мало чем умалён от образа ангелов. А уж грехи липнут с годами». Св. отцы

* * *

Уж так получается. В своей прозе я работаю на всех уровнях сознания. В одном рассказе – от юмора до глубокой трагедии.

* * *

«Не мешайте врагу делать ошибки». Наполеон Бонапарт

* * *

Вот одно раздумье перед днём моего рождения 19 ноября 2022 г. Каков мой стиль? Как я вижусь со стороны?

Сегодня мой стиль – это отсутствие стиля. Полное отсутствие всякого стиля. Я просто дышу и работаю, стараясь убрать из моего быта всё мирское. Убрать суету сует. Однако это порою трудно. И бес не дремлет. А я, к сожалению, старею, и сил уже мало. Но за своё всё же цепляюсь и как-то борюсь. Писать и писать, сочинять, сострадая моим же героям, словно живым. Которым я и передаю свой стиль. Мысли, эмоции, чувства, которые прежде в моей жизни были так стильны, ярки и разнообразны. Вот таков сегодня стиль писателя Ирины Ракши.

А что я нынче ценю и люблю больше всего?

Господа Бога и свою работу, данную Им мне в послушание. До конца жизни.

* * *

Надо почаще вспоминать слова Пушкина: «Мы ленивы и нелюбопытны».

* * *

«Нет такого преступления, нет подлости, нет такой лжи, на которую не идёт антихрист-запад против моего Отечества. Против лично меня и тебя». И. Р.

* * *

Я буквально преклоняюсь перед Константином Коровиным не только как перед живописцем, но и автором высокой художественной прозы. И не только потому, что он рисовал мою бабушку, певицу Надежду Плевицкую, свою современницу. Он был не только чудо-художник, но и чудо-писатель. Блистательные портреты его друзей: Шаляпина, Горького, Врубеля, поэтов Серебряного века. Они необычайно живописны и выпуклы. А недавно меня особенно тронуло его воспоминание о художнике Врубеле, его приятеле. Также недавно перечитала его два рассказа: «Тот самый Пушкин» и «Встречи с А. А. Пушкиным». И все эти чудо-встречи великих людей происходили на Тверской улице, в Английском клубе, мимо которого я ездила всю жизнь за рулём. Вот он, великолепный, просторный дворянский особняк XIX века. Бардовый, с белыми колоннами, со львами, стерегущими ворота. А буквально напротив, через дорогу, в Анастасьевском переулке, стоял особняк и каретник мой бабушки Плевицкой. Теперь на этом месте здание газеты «Известия», конструктивизм начала XX века рядом с памятником Пушкину. Боже мой, всё рядом, на одной площади. И как всё это было недавно. Буквально вот-вот, вчера-позавчера. «На одном дыхании». В Английском клубе обедал строгий А. С. Грибоедов. Позднее капризничал и даже ссорился с челядью из-за холодных расстегаев Фёдор Шаляпин. Да и Коровин в этих же стенах встречался с Пушкиным. Да, да, с Пушкиным. Александром Александровичем. О чём он и поведал ярко в своих рассказах-воспоминаниях. Уму непостижимо представить, как все эти гении ходили по этому двору, под этой аркой со львами, по этому тротуару, по этой улице. И бабушка моя Надежда Васильевна после концерта или премьеры в Художественном театре разъезжала тут в коляске со Станиславским и Качаловым по этой вот дороженьке. «Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской, да с колокольчиком…» Смеялись, шутили, рассказывали анекдоты.

А Коровин через дорогу в Английском клубе, в обеденном зале (куда женщины не допускались, не только гостьи, но даже челядь, обслуга), обедал за одним большущим столом с сыном Пушкина Александром Александровичем. Высоким, худым, ничем не напоминавшим отца и тем более предка – темнокожего Ганнибала. И этот Александр Александрович, который помнил только клетчатые панталоны отца и свистульку, которую тот ему подарил, жаловался Коровину, что отца мало читают, а молодёжь отца и вообще не знает. А насчёт своих корней отвечал: «Да какой я африканец, жары не терплю и обожаю снега и русскую зиму». И правда, он ничем не напоминал африканца, разве что яркими белками глаз.

«Неужели?» – поражался Коровин, сидя над остывающей тарелкой фирменного супа с осетриной. И подобная встреча с потомком Пушкина случалась не однажды. И рассказ об этих встречах потрясает до глубины души.

А ещё более трепетно и слёзно Константин Коровин писал о встрече со своим приятелем, блестящим живописцем Врубелем. Известным в истории искусств своими знаменитыми образами «Демона». Уж не эти ли «тёмные силы» и довели его до душевной болезни и тяжкой смерти в безумии? Ему и жить было негде, и какое-то время Врубель жил неприкаянным в мастерской Коровина. Спал в углу на… койке. И, как пишет поражённый бессердечием окружения Константин Коровин, этот гений был «всеми забытый и никому не нужный». Как необходим сегодня русскому читателю Коровин! Все его четыреста бесценных рассказов о гениях прошлого века. Так и хочется крикнуть читателю: «Ищите не только художника Константина Коровина, но и ярчайшего писателя, стилиста, мемуариста, прозаика».

* * *

В молодом возрасте должна быть пытливость ума. Но в старости, когда Христос Бог уже тобой обретён, все ответы ищи у Него. А не у человека. И передавай свои знания ищущему.

* * *

Порой я слышала в свой адрес: «Очень красивая, влекущая женщина. И по статусу, чести и значимости она выше мужика. По талантам, по поступкам». И очевидно, все это видели, чувствовали и принимали.

* * *

«Для того чтобы хорошо писать, надо страдать», – сказал Ф. Достоевский.

Думаю, это впрямую относится и ко мне, грешной. В жизни страдала я много. И много могу ещё чего написать. Поведать людям. Неизвестное, интересное. Спасибо Богу за всё.

* * *

Не помню, кто первый сказал эту мудрость: «Ни дня без строчки». Вроде кто-то из наших писателей Серебряного века. Вот и я, полуслепая, в дни ожидания помощницы стараюсь написать хоть строчку. Хотя бы новую поговорку вспомнить. И бываю этим довольна – всё-таки ни дня без строчки.

* * *

Приоритет духовного над материальным.

Так должно быть для каждого. Если нет, надо стремиться к этому.

* * *

Частушка: «Если хочешь мне сказать про любовь словечко, / То сначала подари с брюликом колечко».

* * *

«Цирк… циркус… циркуль» – что в переводе с древнего значит «круг». Отсюда и идёт всегда КРУГЛАЯ форма арены цирка.

* * *

Чем болел?.. Вскрытие покажет.

* * *

Неожиданно услышала из СМИ, по ТВ сегодня, в ноябре, что в Сочинском парке зацвела «выскочка», этакая «мушмула». Там сейчас +15–20. Да и в Москве аномально тепло, +9 (хотя на днях обещали холод). Вот она, субтропическая девочка-деревце, и выскочила, белыми мелкими цветочками расцвела. Вторично. Её редкое имя мушмула я полвека не слышала. С детства. С юности. Тогда, в 50-е годы, мамочка моя, сотрудник сельхозвыставки, ежегодно в отпуск летала в Сочи. И дикарём, и по путёвкам в санатории. И привозила оттуда гостинцы. Фрукты, в том числе эту мушмулу, большие цветы ароматной магнолии. И ещё палочки-трости с чудо-орнаментами. С изрезанной сплошь корой и непременно вырезанным именем мамы: «Ниночке, с любовью. Твой В. В.». Или: «Тебе навсегда. Анатолий». Это от поклонников, с которыми она там знакомилась, отдыхала, бродила по цветущим горам и по пляжам с белопенным прибоем, по набережным с пальмами и благоуханьем магнолий… А в числе гостинцев всегда привозила нам с бабушкой в Останкино плоды этой самой мушмулы. Но мамочка называла эту экзотику «мушмала́.» Я так и запомнила – «мушмала́.» Помню эти мягкие плоды – шарики цвета какао. Внутри хрупкой корочки круглое семя и мякоть – похожая на сладкую манную кашу, которая вяжет язык. Ничего особенного. Нежная. Наверное, поэтому эту мулу торговцы фруктами никогда и не привозят на московские рынки. А памятные изящные тросточки с искусно, мастерски изрезанной перочинным ножом корой мама берегла долго. И они с усохшими, уже облетавшими разными чудо-орнаментами стояли у нас дома годами. Сперва в углу, у пианино, потом перекочёвывали за шкаф или на шкаф.

Потом, уже облысевшие, в прихожую. А затем и вообще исчезали…

Вот как оживило мою память одно лишь случайно услышанное слово «мушмула». Чудо, да и только.

* * *

К концу жизни уже трудно обрести нового друга, близкого по духу человека. Но такие подарки бывают. Вот и мне Бог такое послал. И не ровесника, а молодую православную умненькую помощницу, Свету, маму двух взрослых детей. И так мне с ней стало хорошо и тепло. Такая гармония. Жаль, времени у неё для меня мало. А у меня самой уже жизни осталось мало. Вот в чём печаль и слёзы.

* * *

«Продолжение завтра в это же время». Может быть, так назвать рассказ?

* * *

Писатель может называться писателем только с момента переписывания им своего произведения. А главнее всего – его сокращения. Нынче, к сожалению, любой роман современного автора следует выжимать, как мокрое бельё. Порой сокращать со ста до пяти страниц. Всё прочее – бесполезная, пустая вода. Вот только после этого можно претендовать на имя писателя. Прав был американский писатель Сэлинджер, сказавший, что лучшее письмо – это телеграмма. Так что всегда пиши плотней и ещё плотнее. И конечно, образнее и богаче. А воду выжимай, ведь ты же художник, пишешь прозу художественную, а не заявление в ЖЭК.

* * *

Моё детство в середине ХХ века. Память хранит обрывки дворовых дразнилок, считалок при играх тех голодных послевоенных лет. Может, мне пригодится в творчестве. Кладу, как в «гаражный ящик с автодеталями».

«За одним не гонка. Я не пятитонка». «Тили-тили тесто, жених и невеста. Тесто упало, жениху попало…» «Чок-чок, пятачок. Вставай, Яша-дурачок. Где твоя невеста, в чём она одета, как её зовут и откуда привезут?» «Кольцо-кольцо. Ко мне на крыльцо». «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить. Всё равно тебе водить». «Дора-дора, помидора. Мы в саду поймали вора. Стали думать и гадать, как нам вора наказать. Мы связали руки-ноги и пустили по дороге. Вор шёл-шёл-шёл и корзиночку нашёл. В этой маленькой корзинке есть помада и духи, лента, кружево, ботинки. Что угодно для души?..» Мальчишки, конечно, выбирали ботинки. Поскольку у нас, бедноты, башмаки были рваные. А девочки, конечно, выбирали помаду или духи. И при повторном счёте детей в нашем кругу счёт начинался сначала. А на кого выпадали выбранные ботинки или духи, становился водящим или вышибалой.

А вот считалки ещё: «Аты-баты, шли солдаты. Аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? Аты-баты, самовар…», «Раз, два, три, четыре. Мышка дёрнула за гири. Тут раздался страшный звон. Убежала мышка вон».

* * *

«Две старухи без зубов / Говорили про любовь…»

* * *

«И папаня Груня, / И маманя Груня. / И детишки наши стали все Груняши».

* * *

«Полюбила я его, чёрта неумытого. / Надоело покупать мыло духовитое».

* * *

Я русская. Я всегда любила Россию, мою Родину. И я с гордостью служу ей.

* * *

Если внучка моя, которая бросила меня в немощи моей аж три года назад… Как канула. (Не вижу и не слышу её, якобы питерскую, все эти годы. И это при современной-то простейшей связи.) Вдруг она завтра объявится? Явится пред очи мои, и с покаянным словом и в любви ко мне. Что мне делать? Я, конечно, приму её и возрадуюсь. Как принял блудного вернувшегося сына его отец (притча о блудном сыне, Евангелие). Только надо, чтоб ей хватило ума покаяться. Искренне. Пока я, старуха, ещё жива. (Однако надежда моя всё тает и тает.)

* * *

«Семья – главная ячейка общества». Ф. Энгельс

* * *

Помнится, в школе мы, дети, гордо читали праздничный стишок: «День седьмого ноября – / Красный день календаря». То есть день начала Октябрьской революции.

* * *

Человек ХЛАДНОСЕРДЫЙ.

* * *

Написать коротко о Плевицкой. Начать с того, как все и всесильно её любили. Как много её писали художники. Малявин, Кузнецов, Коровин и… Что писали газеты о них (Горький, Шаляпин, Плевицкая) и далее…

* * *

Сегодня на планете идёт тектонический сдвиг в существовании человечества.

* * *

Люби Мать-Родину, даже если она уродина.

То есть надо всегда любить Мать-Родину, даже если (и даже тем более) она больна и уродина.

Её раны надо врачевать, а не соль на них сыпать. (Тем более будучи за границей. Как делают это наши псевдопатриоты и беглецы.)

* * *

Узорочий… Узорочьи храмы Москвы. XVII век. И останкинский Живоначальной Троицы – тоже. Прекрасны его красного кирпича чудо-узоры. Закомары, навершья, розетки, кокошники, купола, окна. На Троицу храм строится.

* * *

Сегодня у нас в стране слово «демократия» почти не употребимо. Ибо это понятие настолько дискредитировано на Западе, что кроме наименования «дерьмократия» ничего не заслуживает. Так что слово «дерьмократия» у нас в народе всё более популярно и всем понятно.

* * *

Есть такая детская весёлая передача «Ералаш». Её придумал талантливый режиссёр Борис Грачевский (недавно умерший от ковида). А вы не думали, что это за слово такое? Его этимология, его родословная?.. «Ералаш»? А ведь это слово многозначно, глубоко… Это слово – «Ерушалам», «Иерусалим». Город Христа. Где было и есть всё. И скорбь, и радость. И наука, и шутка. И смерть, и воскрешение к жизни вечной. Вот вам и получается – ералаш. Иерусалим. Но автор-режиссёр, конечно, скрыл это. Вернее, не стал это объяснять ни нам, ни юным своим телезрителям.

* * *

Этимология слов «дружба», «дружина», «друг»? Это «другой», но такой же, как ты.

* * *

На днях похоронили хорошего русского поэта Володю Кострова. Очень хорошего. Моего современника, с которым мы многие годы шли по земле рядом. Жили на одной улице. Ездили с делегациями и по России, и за границу. Выступали и в ремеслухах, и в разных НИИ перед высоколобыми кандидатами наук. Подрабатывали от отдела пропаганды. Он был немного постарше меня. И вот на днях его похороны. А я вдруг почему-то вспомнила его в самую золотую пору молодости. Останкино. Опять моё незабвенное Останкино. Володя со своей первой любовью, маленькой озорной травести-актрисой Московского детского театра, приезжает к нам с Юрой в гости. Рука об руку они гуляют вдоль дворца, вдоль пруда в шикарном Шереметевском парке и по нашей убогой 3-й Останкинской. Денег у них нет, «в кармане вошь на аркане». Гонораров у Володи нет, ещё не вышел сборник стихов «Утро в Останкино». И мы с моим мужем Юрой в моей шестиметровой комнатушке в бараке номер 6, где помещались только тахта, книжный столик и платяной шкаф с зеркальной дверцей, встречаем, привечаем и кормим эту трогательную парочку, Володю и Таню. (Сколько же всего прекрасного видело это зеркало.) Высокий плечистый блондин, костромской русак из села Власиха и маленькая, изящная брюнетка. Чудо-парочка – баран да ярочка. Но в нашей огромной Москве приткнуться им негде. Общежитие и есть общежитие. И мы с Юрой, уходя по делам (я ещё студентка ВГИКа, а Юра уже художник на «Мосфильме»), оставляем им ключи от нашего гнезда со словами: «Ребята, когда соберётесь уходить, положите ключи под коврик». И вечером, вернувшись, мы и правда брали ключи из-под коврика. В те годы ещё не страшно было так делать. И так продолжалось из месяца в месяц. Какие же были они тогда счастливые. Эталонно счастливые, сияющие, чистые, светлые. И отблески этого света – на каждой странице стихов в его книге «Утро в Останкино».

А потом случилась трагедия. Таня покончила с собой. Где, как, почему, говорить не стану. Очень больно. И Володя запил. А если бы не запил, то мог бы и с ума сойти. Запой был долгий. И нам, его друзьям, казалось, что безнадёжный. На наших глазах Россия теряла поэта, литературный талант. В этот довольно долгий период на Кострова больно было смотреть. Спитой, опухший, трясущийся. А выручила его, буквально спасла, и поставила всё на место одна милая редакторша из издательства «Молодая гвардия». Она крепко взяла его в руки, вылечила. Стала женой. И благодаря этой прекрасной русской женщине он стал поэтом Владимиром Костровым, каким мы знаем его сегодня.

Вот что мне вспомнилось, когда я услышала о его кончине. Солнцем сияющее зелёное Останкино, наши бараки, Володя и его милая травести и ключи под нашим ковриком.

И вот на земле и его не стало.

* * *

Апокалипсис. В переводе – «Откровение». Открытие того, что было закрыто. О человеке и о человечестве. О его плюсах и минусах. О том, что приходит и что придёт в самом конце.

* * *

А вот мои мысли о разности Цветаевой и Ахматовой. Обе – мощные русские поэты (именно поэты, а не поэтессы) ХХ века. Но совершенно разные. По сути почти противоположные. Как же так получилось? Обеим пало на судьбу одно и то же тяжкое время. С его жёсткими поворотами, причудами и трагедиями. Одна (Цв.) уехала в эмиграцию. Другая (Ахм.) нет. Одна переживала все её беды ВМЕСТЕ со своей страной. («Я была там, / Где была моя страна», «И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово».) А Цветаева в эмиграции – и в Праге, и в Париже – дико бедствовала и страдала и написала стихи о своей жуткой ностальгии.

Истоки их судеб похожи, очень близки. Обе из дворянского «голубого» сословия. Обе интеллигентки, с прекрасным образованием. И возрастали, и жили в одну эпоху. Трудную и даже жестокую. И обеих изначально Господь одарил щедрым талантом. И о каждой написана их «ведами» (литературоведами) и биографами масса учёных книг. Однако я, простой писатель, хочу добавить о них и свои две копейки. Пару своих понятных, непритязательных слов.

Суть и энергетика цветаевских проблем по преимуществу коренятся как бы «ниже пояса». Т. е. без энергетики сексуальной (к человеку, к идее, к ситуации) стихи у Цветаевой не писались. Об этом она сама говорила.

А у мудрой Ахматовой же приоритет в творчестве строился на энергетике «выше пояса». Но эта моя формула «выше – ниже», это моё рассуждение, может показаться кому-то простой, даже примитивной лишь на первый взгляд. На самом же деле это очень сложно и глубоко.

* * *

Сегодня идёт третья мировая война. Против нас, против России – Запад. И у нас уже не просто гражданское общество. Мы члены воюющего общества, мы воины, идеологи, мы на линии фронта. Мы на бруствере.

* * *

В моей жизни было много больших, значительных событий. В том числе встреча с архимандритом, келейником, старцем Кириллом (Павловым) из Троице-Сергиевой Лавры. Наверняка вы помните знаменитого сержанта Якова Павлова (однофамильца о. Кирилла), деревенского парня, который во время Великой Отечественной войны в Сталинграде, командуя всего одной ротой, два месяца сдерживал натиск фашистов. И за этот ратный подвиг стал героем страны. А этот почти полностью разбитый дом сохраняется и по сегодня. Он и сейчас сохранён в Волгограде как памятник и называется «Дом Павлова».