Текст книги "Александра. Блаженная земли Истринской"

Сашенька и девочка Маня

Баба Маш вспоминает свое детство.

– Сашенька с теткой Маврой к нам ходили в гости. Придут из церкви, а моя мать поставит самовар на стол. Сашенька сама чай заварит. Посадит меня с собой рядом, тетка Мавра – напротив. Сашенька нальет мне чашку, кладет кусочек сахарку и почему-то сольцы положит туда же, в чашку. Просвирочки кусочек отломит, подаст мне:

– Ешь, пей, Маня, так тебе и надоть!

Тетка Мавра говорит:

– Мне что-то не нравится, как Сашенька тебя благословляет.

– А что?

– Жизнь у тебя, Маня, будет – терпеть да терпеть. И соленая будет жизнь, и немножко сладкая. Просвирочка – к терпенью.

Так и получилось, что в жизни мне не повезло, всякое повидала, попробовала и соленое, и сладкое, и горькое.

Сбылось и другое предсказание блаженной.

– Бывало, Сашенька наложит мне книжек, а мне восемь лет, читать я не умела, – в школу раньше с девяти лет ходили. Думала я, что в книжках есть картинки, а картинок-то и нет! Ей тетка Мавра объясняет:

– Сашенька, Маша в школу еще не ходит.

– Господь милостив, Господь покажет, она и читать будет.

А как она книжек-то наложит, так и гладит меня по головке и все напевает:

– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Мавра ей:

– Сашенька, что ты ей все поешь-то? Она должна монашенкой что ли быть?»

Монашенкой я не стала, но на клиросе в Успенской церкви пела больше двадцати лет.

Сашенька любила девочку Машу и дарила ей платки.

Баба Маня вспоминала: «Платков-то Сашенькиных я четыре сносила до дыр».

Блаженная изъяснялась притчами

– К Сашеньке дверь не закрывалась. Только один уходит – другой пришел, один уехал – другой приезжает. Со всех сторон, вся округа, и Руза, и Можай – все к ней ездили за советом и благословением перед началом важного дела. Например, спрашивали о замужестве, о счастье брака, советовались, как быть при неурожаях, как сохранить заболевшую кормилицу-корову или лошаденку. Дня не проходило, чтобы не случалось посетителей: кто-то заболел, всякое разное, у кого что. А свои в Сафонихе ходили к ней постоянно. Она излечивала, которые лежащие, которые припадочные. Всех врачевала и все знала. С небольшим горем придешь – она рассудит. Или молча что-то показывает жестами, в чем люди увидят подсказку, как им поступить. И никогда она не ошибалась!

Никаких колдунов Александра не признавала. Бывало, ездят-ездят по больницам да по знахаркам, дескать, там знают, туда поезжай – нигде никакого толку нет. А к ней пошлют – все сделает к исцелению. Случалось, больная станет ругаться, или песни петь, плясать будет, что хошь, – а Сашенька ей голову наклонит, книжку на голову положит, акафист прочитает, так она человеком делается. Приходит еле живая, а уходит – здоровая. И таких много к ней приходило. А, бывало, на носилках вносят или под руки ведут. Больную ломает, так тетке Мавре скажут:

– Раба Божья, подержи ей руки, а то еще сшибет кого!

Она и подержит.

– Сейчас, сейчас, Сашенька за тебя помолится, и Господь тебе здоровья даст.

А больная:

– У! У! У!

Потом все тише-тише делается. Глядишь, в сон ее клонит. Задремлет, посидит, посидит – очнется: – Ой! Где мы? – У Сашеньки.

Тетка Мавра: – На вот, попей святой водички, Сашенька благословляет.

Попила: – Господи, прости меня, грешную! Сашенька, прости!

– Господь тебя простит!

Сашенька ее благословит, руку положит на голову.

А та:

– Ой, она с меня как сто пудов свалила! Спасибо, Сашенька, спасибо!

Так все болезни и лечила. Ребят по головке погладит, святой водичкой умоет, и ребеночек, глядишь, хороший от нее выходит.

Или вот еще случай. Пришла как-то к Сашеньке за советом женщина – ложиться ей на операцию в больницу или нет? Сашенька молча легла на скамейку, закрыла глаза, стожила руки на груди. Ничего не сказала. Женщина поняла: от операции умрет, и не поехала в больницу. А здоровье ее вскоре поправилось.

Пойдем, поболтаем

Баба Маня вспоминает дальше.

– Она все знала. Вот как сейчас поговоришь, придешь к Сашеньке – она уж знает, о чем мы говорили.

Как-то две подружки собрались к ней – хотели испытать, чего она знает, чего нет. А уж девушки были, им по двадцать годов, уж не молоденькие, надо было маленько понимать, что за человек Сашенька. Одна девушка и говорит подружке:

– Маша, пойдем к Саше в Сафониху, поболтаем.

Дескать, с Сашей поболтаем.

Ладно, собрались, пошли. Приходят.

Сашенька: – Мавра, ставь самовар. Гости к нам пришли.

– Сейчас, Сашенька, сейчас.

– Только поставь миску, пока самовар не ставила, да принеси воды холодной из колодца.

А колодец напротив окон у Сашеньки.

– Водички в миску-то налей да две ложки деревянные положи.

Мавра думает: «Чего-то моя Сашенька загадала? Сейчас надо будет послушать, что она скажет». Поставила миску, налила воды, положила две ложки деревянные.

Которая девушка говорила подружке своей: «Пойдем, поболтаем» – к той Сашенька подошла, взяла ее за руку и говорит:

– А теперь садитесь обе, берите ложки и болтайте.

Платочек в подарок

– Каждый год шестого мая, как у Сашеньки день рожденья, моя мать, Федосья Андриановна, ездила ее поздравлять. Мать, бывало, скажет своим соседкам:

– Тетка Авдотья, тетка Василиса, поехали к Сашеньке в Сафониху.

– А чью лошадь возьмем?

– Какую лошадь? Да какую хочешь! Я свою запрягу.

Ну, собрались три женщины. А перед тем, как им ехать, мать говорит:

– Я забегу в лавку, Сашеньке платочек или полушалок какой-нибудь куплю.

Магазинов-то раньше не было, а лавки назывались. Ну, приходит в лавку. У продавца жена торговата. Мать просит:

– Михайловна, продай мне платочек. Едем к Сашеньке, сегодня у ней день рожденья.

Продавщица дата платок, а расцветка у него – с орлами.

– Ой, Михайловна, как мне не понравился платок-то – какой-то неказистый, орластый…

– Погоди, Федосья, я тебе другой дам.

Другой платочек подала. Мать развернула его и любуется:

– Ну, что за платочек – как живой!

Завернула его, положила в сумочку. Приехали к Сашеньке.

– Сашенька, мы приехали поздравить тебя с днем рожденья.

– Спасибо.

Моя мать:

– Сашенька, я вот тебе платочек привезла – на день рожденья подарочек.

– Спасибо.

Саша его еще не развертывала, а так, взяла в руки и говорит:

– Ну что за платочек!

Потом разворачивает его:

– Как живой! А тот, орластый, – нехороший.

Все были удивлены – как узнала?

Не утаилась

– В другой раз поехали к ней те же трое: тетка Авдотья, тетка Василиса и моя мать, Федосья Андриановна. Сашенька их встретила, самовар поставила, и поесть, закусить подала, тарелку соленых огурцов принесла. И говорит тетке Мавре:

– Мавра, а огурцов-то мало будет.

– Да что ты, Сашенька, милая, огурцов-то целая тарелка!

– Сходи, сходи, принеси еще огурцов. Этих мало будет.

Ну, раз Сашенька сказала – надо идти. Тетка Мавра пошла. Сашенька вслед за ней. А гости, тетка Авдотья и моя мать, остались за столом. Сидят и не видят, как тетка Василиса – это третья гостья – два соленых огурца положила себе в карман. Хорошие огурцы, засол-то хорош, она их и положила тайком, чтоб никто не увидел.

Приходят хозяйки. Тетка Мавра принесла еще огурцов. Гостьи – ей:

– Тетка Мавра, да огурцы-то еще есть.

– Сашенька раз велела, я все Сашенькино исполняю.

Ладно, попили чаю, вылезают из-за стола:

– Спасибо, Сашенька! Спасибо, тетка Мавра!

Сашенька подходит, берет огурцы и пихает их Василисе в тот же карман.

– Сашенька, милая, да не надо!

– Нет-нет, бери все, а то ты взяла, да мало.

– Ой, Сашенька, прости! Я думала, возьму хоть огурчик, дочери снесу на пробу, какой засол-то хороший, да потом у тетки Мавры спрошу, как она их солила.

Через три дня домой придет

– Сашенька всех принимала. Только если кто идет с шельмовством – не будет принимать.

Как-то я со своей старшей сестрой Фёклой к ней ходила. Фёкла по матери у нас неродная, у отца первая жена умерла, а ее дочка Фёкла выросла и уж замуж вышла. Тогда Первая мировая война, что ли, была. Мужа ее, Платона, взяли в армию, и три месяца о нем не было слышно. Как его поминать – живой ли он, или убит? Сестра и позвала меня:

– Мань, пойдем в Сафониху к Сашеньке. Может, узнаем про Платона, жив или нет.

Ну, пошли мы с ней. А она идет сзади меня и ворчит – напевает песню. Я ей и говорю:

– Фёколка, мы с тобой куда идем-то? К Сашеньке! А ты песню ворчишь-поешь.

– Ну да! Как будто она узнала! Слышит она – четыре километра…

Ей тошно все – Платона-то нет, вот она песню и ворчит.

Ну ладно, подошли к дому тетки Мавры в Сафонихе, я постучалась в окошечко. Выходят Сашенька и тетка Мавра.

Сашенька:

– А какая к нам хорошая гостья пришла!

Берет за руку меня, а на сестру и не глядит:

– А тебе здесь делать нечего, у нас не бардашный дом.

Вишь, она песню пела!

Села сестра на завалинку, стала ждать на улице. А меня в дом привели, самовар ставят. Стали мы чай пить. Сашенька села напротив меня. Тетка Мавра – чего подать, чего принести, – сидит с краешку, слушает, что скажет Сашенька.

– Ох, да! Ворота-то широкие, а двери-то узкие. Да ничего, Бог милостив. Господь даст, через три дня домой придет.

А я ведь еще ничего не говорила Сашеньке, зачем мы с сестрой к ней пришли!

Тетка Мавра мне:

– Манюшка, чего пришла-то?

– Да вот, Платон, говорю, сестрин муж, три месяца слуху не дает.

Тетка Мавра растолковала Сашины слова:

– Ты вот что скажи Фёколке: ворота широкие, а двери узкие – это значит он в плену. А через три дня домой придет. Так и скажи сестре, пусть через три дня его ждет! Сашенька чаем меня напоила и благословила:

– Ты ступай, ступай с Богом!

На обратной дороге сестра спрашивает:

– Маньк!

– А?

– Что Сашенька-то сказала? Слуху нет о Платоне?

– Нет. А Сашенька вот что сказала: «Бог милостив. Через три дня домой придет».

– У-у, какая болтовня… Три месяца слуху никакого не дает, а уж через три дня домой явится?!

Опять нисколько не поверила. Ну ладно. Проходит день, второй, а на третий – бежит Фёколка к моей матери. – Мам! – она ее тоже матерью звала.

– Что?

– Вот я Маньке-то не поверила, а Платон-то вчера вечером и пришел!

– Вот ведь ты, Фёколка, какая! Зачем не поверила? Ты куда взяла девочку с собой? К Сашеньке!

Я: – Да, мам, она шла и песню ворчала всю дорогу. Вот Сашенька ее в дом и не пустила.

Мать: – Фёколка, тебе годов-то уж сколько, ты не девочка. Пошла с таким горем – три месяца хозяина нету, а ты поешь.

Жив, касатик!

Рассказывает Александра Семеновна Коламанкина из деревни Раково.

– Сашенька, помню, говорила нам: «Никогда не пойду по мирской дорожке, пойду по Христовой». Вот и шла… Шла и молилась за всех нас, неся нам Любовь Божью и истинную веру. По молитвам ее и других угодников Божьих жива земля Русская!

Александра Семеновна вспоминала: «Вот Сашенька как живая идет к нам во двор… Росточком небольшая, волосы светлые, под платочек убраны, ногами босая. Мы ее спать у себя оставляли. Ляжем на полати с сестрой, посередке ее положим. Она нас все в головки целует, по волосам гладит.

Помню, она у нас осенью заночевала. За окошком – непроглядная ночь. Тихо кругом, только бабушка ворочается у печки на теплой лавочке. Вздыхает, не спит. Садится, свешивая на пол изработанные ноги.

– Спишь, Сашенька, аль нет?

– Угу, – откликается Сашенька.

– Что-то от Сёмки нашего вестей нету. Не убили ли его германцы? Что скажешь, слышь?

Молчит Сашенька. И бабушка укладывается на лавочке, кряхтя. Утром увидит она, как возьмет Сашенька полотенце, замотает правую руку и так пойдет по избе. Молча, ничего не скажет.

– Жив, касатик! – догадается старуха, – рука только постреляна».

Нежданная радость

За лесом, в деревушке Загорье мается другая женщина – ждет мужа с войны. А его нет, и нет от него никаких вестей. Идет мимо двора Сашенька. Ефросинья Васильевна спешит к ней навстречу.

– Сашенька, голубушка, не ведаешь ли, что с Васей моим?

Сашенька головку клонит, словно ноги свои босые рассматривает, и говорит тихо:

– Большой двор, лошадка серенькая, он за ней ходит.

У Ефросиньи теплеет на сердце. А однажды в церкви подходит Сашенька к тете Фросе и протягивает руку:

– Здравствуйте!

– Что за диво?! Что сказать хочет? Неужели это о муже моем?! – смекает Ефросинья.

Дня через три-четыре, ближе к ночи, услышала Фрося шаги по двору. Стукнули в окошко легонько.

– Открывай, родимая!

От нежданной радости перехватило дух, не помня себя, метнулась к двери – Васенька вернулся.

По благословению сашеньки

Вот что рассказала о своих родителях Пелагея Васильевна Сорокина из деревни Загорье:

– Во многом помогла Сашенька моей семье, моим родителям – Ефросинье Васильевне и Василию Степановичу. Однажды задумали они корову покупать, – детей-то надо молоком поддержать. Да только как бы не сплоховать, как бы не обманули при покупке ушлые торгаши.

– Давай Сашеньку с собой возьмем, – предложила мать.

– Давай, – согласился отец.

Поехали под Волково в сторону Рузы. Тихо бредет лошаденка, молчит Сашенька, сидящая на телеге. Молчат и родители. Молча проехали одну деревню.

Вторую миновали. Сашенька изредка покрикивает на Василия:

– Правь, правь!

– Господи, долго ли еще ехать? Сашенька, да уж истомились.

Сашенька помалкивает. Въехали, наконец, еще в одну деревню. Сашенька велела остановиться возле дома плохонького, вросшего нижними венцами в землю, крытого соломой.

– Здесь и берите!

У хозяев две буренки. Ефросинье и Василию понравилась одна корова, а Сашенька на другую патьцем показывает.

– Ой, неказиста-то, рыженькая, маленькая.

– Берите! – молвит Сашенька

Делать нечего. Взяли. Молча поехали назад. Ближе к Загорью Василий забеспокоился.

– Негоже, мать, нам с такой коровой в деревню въезжать засветло. Засмеют.

В лесочке дождались темноты. Тогда и поехали.

А корова оказалась на редкость удойной. Все соседи обзавидовались.

– Когда блаженная Александра приходила к нам в гости, то приносила яблоки и делила их между детьми, давая каждому ребенку половинки или четвертинки яблок. А мне она всегда давала полное. Мать мне потом говорила:

– Наверное, ты, Поля, жить будешь долго.

Знать, судьба такая

Рассказы о блаженной Сашеньке были опубликованы почти два десятилетия назад и заканчивались призывом приносить в Крестовоздвиженский храм новые свидетельства о ее жизни и чудесах. И вот в Крестовоздвиженский храм приехала женщина из Рузы, Любовь Алексеевна Волхонская, оставившая краткий рассказ-воспоминание о своей бабушке, видевшей Сашеньку.

– Когда я была маленькой, бабушка часто рассказывав мне «про старину». Ее рассказы мне очень нравились. В 1914 – 1915 годах моя бабушка, Анна Сидоровна Новикова, жила в Житяине, недалеко от Онуфриева. Когда я прочитала книжечку про блаженную Александру, то сразу вспомнила один ее рассказ.

Бабушка рассказала, что ее муж вернулся с войны в 1914 году и вскоре скончался. Осталась она молодой вдовой с младенцем на руках. Задумывалась, и не раз, как жить дальше.

– С этой думой иду я как-то в лес, а навстречу мне Сашенька бежит. Я подошла к ней и спрашиваю:

– Сашенька, одна я осталась с сыном, как мне жить дальше?

Она осмотрелась кругом, сорвала цветочек и подала мне. Ничего не сказала и тут же побежала своей дорогой. Задумалась я, с соседками поговорила, и решили мы, что цветочек – к одиночеству. Видно, мне одной дальше жить. Так я и осталась одна, замуж второй раз не выходила.

Любовь Алексеевна продолжает:

– Имя Сашеньки из рассказа бабушки Анны я не запомнила, но по времени все совпадает: блаженная Сашенька там жила и ходила в тех местах в эти годы, только бабушка говорила, что она не ходила, а бегала.

Я еще спросила бабушку:

– А кто эта девушка?

Она мне сказала:

Жила в наших местах одна девушка, не дурочка, но чудная немного, ходила босиком, питалась подаянием. Открывала будущее, но не объясняла на словах, а все больше показывала.

В рузской тюрьме

Мария Ефимовна Кузнецова вспоминает о последнем годе земной жизни блаженной Александры.

– Вскоре после Февральской революции на Сашеньку кто-то донес: ее обвинили в шарлатанстве и распространении слухов о чудесах Божиих. Александру арестовали и посадили в Воскресенском уезде в тюрьму. Стали морить голодом, а иногда давали тухлую селедку, без воды. Сашенька пищу принимать отказывалась, но при этом оставалась бодрой и здоровой. Тюремное начальство потеряло покой из-за ее голодовки и связалось с Москвой, чтобы оттуда прислали представителя разобраться, внести ясность.

Следователь зашел к арестованной в камеру. Говорил сначала спокойно, а потом принялся кричать, угрожать. А Сашенька ему в ответ говорит тихо так:

– У тебя есть Манька и Дунька, а Манька-то тяжело больна…

Следователь очень удивился: надо же, и как узнала? Дунька-то у него была полюбовницей, а Манька – женой.

– Ну и что мне с ними делать? – спросил он, стараясь не выдавать волнения и удивления.

– Оставь Дуньку, а Манька поправится, – ответила Сашенька.

На этом первая их встреча закончилась. Он поступил по совету, и жена его поправилась.

Сашеньку выпустили из тюрьмы. Изучив документы, следователь засомневался, что она шарлатанка, и замял дело. После этого он стал приезжать с женой к Сашеньке, привозил ей продукты или передавал с кем-то. Потом и на могилку наведывался к блаженной со своими детьми.

Кончина Сашеньки

– Как ей умереть, пошла она из Сафонихи в Онуфриево в Успенскую церковь и с собой лопату захватила железную. А тетка Мавра ей:

– Зачем же?

– Так, говорит, нужно.

В Онуфриеве зашла в Божий храм, а лопату на паперти оставила. Отстояли обедню, вышли из храма – берет Сашенька лопату. Тетка Мавра за ней. Сашенька туда подходит, где у нее сейчас в углу-то могила, и говорит:

– Ну, пожалуй, здесь и хорошо.

Лопату она уж с собой в Сафониху не понесла, оставила у соседки, жившей рядом с кладбищем. Потом, когда следующий подходит праздник, перед октябрьскими-то уж, собирается Мавра в Божий храм.

– Что Сашенька-то, думает она, сегодня не встает?

Подходит к ней, а она уже умерла. Тетка Мавра не видала, как. Сашенька не говорила, болит ли у нее что, и как заболела – никому не сказала. Тетка Мавра сходила за соседями, собрали усопшую по обычаю. Пришли мужчины и говорят тетке Мавре:

– Где будем Сашеньку хоронить?

– Она место себе уже приготовила.

– Как же?

Вот, где она лопату поставила, там и копайте.

Пошли к ограде церковной, стали копать могилу. В Онуфриевской церкви сказали батюшке, заказали отпевание. На вынос усопшей священник приехал в Сафониху. Опубликовали, когда хоронить, когда что…

Мы заболели в ту пору тифом: и я, и мать, и сестра – все трое болели и пухли с голоду. Только наш отец за нами ухаживал. Сашеньку несли хоронить мимо наших окон. Мы видели, как ее пронесли. Я-то не выходила из-за болезни, а все наши онуфриевские певчие встречали ее на краю села. Народа-то очень много было и духовных лиц тоже – со всей округи. А из Москвы сколько священства было! Когда подошли к храму, последние подводы с людьми только выезжали из Сафонихи. Подвод было около ста, на четыре километра растянулась вереница провожающих Сашеньку к месту упокоения на Онуфриевском кладбище.

Несли ее незамужние девушки в белых платках. Они потом говорили: «Легко было нести гроб. Легче, чем ложку взять». Девушки часто менялись, каждой хотелось понести Сашеньку. Гроб был без крышки, личико блаженной открыто. Возле нее несли три подсвечника – впереди и по бокам. И ни одна свечечка не погасла, так было тихо!

Впереди летел голубь, а когда проносили Сашеньку через лес, слетелось много разных птиц, и все они пели и щебетали на свой лад до самого Онуфриева.

Как зашли в село, зазвонили в колокола. Люди кругом храма стояли, всем хотелось зайти в ограду, Сашеньке поклониться. Ограда широкая, места много, но народ теснился и там.

Когда тело усопшей внесли в храм, три паникадила и все свечи в храме сразу зажглись сами собой! Потом служба была. Священников много было. Отпевали ее долго. Когда же Сашеньку предавали земле, после отпевания, то паникадила и свечи в храме сами собой погасли.

На ее могилке с северной стороны от колокольни поставлены были три креста деревянных – один из Онуфриева, другой – из Волоколамска, третий – Можайский.

Про внезапную кончину блаженной и ее многолюдные похороны вспоминали и другие местные старожилы – Александра Семеновна Коламанкина и Пелагея Васильевна Сорокина. Почти слово в слово они повторяли рассказ Марии Ефимовны Кузнецовой: и про птиц, слетевшихся к гробу, и про внезапно погасшие после отпевания свечи. А ведь в разных деревнях жили, друг дружку не знали. Значит, все так и было.

Исцеление землицей

Баба Маня вспоминала:

– Тетка Мавра после Сашеньки, не знаю, год жила ли. Рано она умерла, в Онуфриеве ее схоронили. Все в Онуфриеве на приходском погосте наши – Сафониха, Загорье, и все наши деревни. Кладбище у нас на всех одно.

Бывало, как в церковь идешь, сперва к Сашеньке зайдешь. Из Божьего храма выходишь – опять проведаешь ее: – Сашенька, милая, прости, давай, до следующего воскресения.

Как ее рождение или Пасха подойдет, издалека приезжают, цветов наложат. Все посетят – Углынь, Можай, Волоколамск. Откуда только ни приезжали!

Мост через р. Руза. Фото начала XX века

Помню, у меня уж новорожденная Катя была 1928 года рождения, я к матери приехала из Юркина в Онуфриево. Иду в Божий храм, служба была преподобного Онуфрия. Привезли одну женщину из Сафонихи, ее очень ломало. Когда в церковь ее ввели, она пальцами щелкает и поет, и пляшет. Потом, обедня отошла, повели ее на Сашенькину могилку. Родная сестра положила ее к ногам блаженной, она легла и все кричит:

– Боюсь, боюсь Сашенькиной земли!

Сестра ее крестит, а сама по крошечке ей в рот земельки-то кладет и на грудь, всю обкладывает: на вот тебе!

Я ушла домой, Потом смотрю, мимо наших окон они проехали в Сафониху. Ничего, та женщина сидит спокойно, Отошло все у нее. А ведь как она кричала, пока шла обедня. А потом полежала на Сашенькиной могилке – и все.

Сестра за нее просила:

– Сашенька, милая, исцели бедную женщину!

Вот та встала с могилки, а с нее пот, с больной, так и течет. Сестра ее платком вытирает.

– Господи! Куда ж ты меня привезла?

– Привезла к Сашеньке на могилку.

Перекрестилась она, поклонилась, попросила прощенья у Сашеньки и поехала в Сафониху. Все прошло у нее.