Текст книги "Маленькая вещица для хранения драгоценностей (сборник)"

Чай для двоих, или Космическая перспектива

Точно две кометы, несущиеся на космических скоростях, они то приближались, грозя друг другу неминуемой гибелью, но каким-то чудом удерживаясь от столкновения, неслись рядом, то исчезали в вечности, теряя друг друга, чтобы неизвестно, когда опять встретиться. И так за кругом круг. Но у вечности нет времени, и это спасает от разочарований. Хранит ли память прежние наши встречи, никто не знает, но зачем-то же приводит нас к тем, кто кажется понятным и близким, ставит в такие порой абсурдные ситуации, из которых есть только один выход. И как бы мы ни сопротивлялись, как бы ни боролись с обстоятельствами или самими собой, но приходится принять условия, а иначе все будет повторяться вновь и вновь, и две кометы, несущиеся навстречу друг другу, когда-нибудь неминуемо столкнутся.

Сколько времени они были знакомы? Казалось, целую вечность. Время от времени случайно где-то встречаясь: на конференциях, в коридорах учреждений, на улице, они неожиданно узнавали друг друга или открывали заново – так давно утраченный или отвергнутый сюжет вдруг вытесняет все прочие и становится центральным.

– Извините, я понимаю, еще слишком рано для визитов, но я так замерз под утро, наверное, кондиционер неисправен, нет ли у вас случайно чаю, согреться? Я видел вчера мельком в вашем номере электрический чайник… – всю эту тираду произнес мужчина из-за двери гостиничного номера, шаркая туфлями по керамической плитке и извиняясь за беспокойство. Было 4.30 утра, в коридоре горел приглушенный электрический свет, за окнами совершенно темно.

– Консьерж еще спит, ресторан не работает, бойлер дает только холодную воду, б-р-р-р… А я совершенно продрог в этом номере, и ужасно хочется чаю, – продолжил он разговор с дверью, то ли заклиная ее, то ли ища у нее же сочувствия. Однако, как это ни показалось бы странным со стороны, дверь открылась, за ней стояла совершенно одетая женщина, готовая к утренней прогулке.

– Заходите, – спокойно и без удивления пригласила она стучавшего, – я сама проснулась от холода и решила заварить чай, чтобы согреться, так что вы совершенно вовремя, я сейчас налью.

Мужчина опустился в казенное гостиничное кресло усредненного размера и комфортности, не вполне понимая, удивляться ему этой ситуации или же радоваться, но, придя к заключению, что он сам ее создал, принял как данность. Тем временем женщина заварила и разлила чай.

– Извините, без подстаканника, – сказала она, передавая ему стакан с горячим напитком, обжигающим руки, – по-походному.

Он осторожно взял стакан, даже радуясь, что тот ожег ему пальцы, и, приложив горячую, непривычно сухую поверхность стекла к губам, сделал первый глоток. Пряный, горьковатый вкус дымящегося чая был необычен, но приятен. Что-то неузнаваемое и в то же время знакомое чувствовалось в нем, точно пробуждалась спящая память. Нет, не та, которой управляет мозг, а та, другая – память сердца.

– Что это? – спросил мужчина после нескольких долгих глотков, отстраняя стакан.

– Любовный напиток, не узнали? – улыбаясь, ответила женщина. – А как вы думали, беспокоить малознакомую женщину в четыре утра? Это время колдовское, лисье, если помните Афанасьева, а вы в гости.

– Лиса, точно лиса, но какая! – подумал мужчина, уже согревшись от чая и обретая всегдашнюю свою самоуверенность.

За окнами ночь посерела и съежилась, небо стало постепенно набирать свет, на его фоне проступили контуры деревьев, сначала условно и схематично, потом более конкретно и отчетливо. И тут случилось нечто: словно прорвало плотину, и, сметая все, на них рухнул водопад звуков, оглушая, захлестывая мысли и чувства, не давая вдохнуть, – запели птицы. Кто бы мог подумать, что звук имеет такую магическую власть, этих же самых птиц мы почти не слышим днем, не отделяем их чириканья, стрекотания и пения от общего звукового фона, живем с этими звуками и не замечаем их. А здесь, когда они все разом встрепенулись и зазвучали, возникло ощущение взрыва. Как бы был убог и бесцветен мир без звука.

Это непредвиденное открытие, так же как и чай, было занесено в копилку их совместных тайн, а значит, у них появилось что-то общее, объединяющее только их.

Над горизонтом стало подниматься солнце, и его скользящие лучи проницали лес, золотя верхушки сосен, но не уничтожая ночную тайну, которая теперь спустилась ниже, в подлесок.

– Не хотите прогуляться? Спать, наверное, уже не получится, а сидеть в казенной комнате не хочется, – предложила женщина, и он с радостью согласился. Он и сам был лисой, и это предрассветное время было его.

Не нарушая сонного покоя гостиницы, они покинули ее и спустились к морю, сонному и ленивому, покачивающему в такт своего размеренного дыхания медленно поднимающийся шар солнца. Точно чудесная жемчужина, оно рождалось меж двух створок вечности – неба и моря, и вместе с ним рождался новый день.

На берегу было тихо, безлюдно и безмятежно, широкая полоса мокрого от дождя прибрежного песка казалась непреодолимой, и они шли по небольшой дороге, проложенной параллельно береговой черте.

– Что вы говорили о любовном напитке? – вспомнив прежний разговор, поинтересовался мужчина. – Я не вполне понял.

– Разве вы не помните странного рассказа – «Чай для двоих»? Его автор утверждал, что настоящая любовь начинается с трех маленьких обманов.

Мужчина невольно порылся в памяти: да, их было три – вполне невинных, никого особенно не задевающих, но все же обмана, и он их совершил.

– Далее нужно было подойти к женщине, пьющей чай, и положить ей на столик ключ, – продолжала перечисление условий идущая рядом женщина, розоватый завиток маленького уха которой маячил у него перед глазами, дразня, точно морская раковина, которую время от времени накрывало песчаной волной рыжеватых волос. – Разве не так сделали вы?

Действительно, он вломился к ней на рассвете с просьбой о помощи, словно терпящий кораблекрушение, и мольбой о стакане чая и положил на столик ключ от своего номера, боясь случайно забыть или потерять его. Если бы знать раньше!

– Кстати, я недавно потеряла свой и не могла отыскать, так что пришлось просить дубликат, – сообщила она будто к слову.

– Третьим условием была случайно найденная женская серьга, а разве не вы рассказывали вчера о своей давней находке?

И опять она была права, вчера в компании за бутылкой вина он рассказал об этом незначительном в его жизни случае, и что же, к чему все это.

– В то время, как вы нашли сережку, я потеряла свою, так что все сошлось один в один, как и требовал автор рассказа, – подвела она неожиданный и скорый итог. – И самое главное, вы незваным пришли на чай, который я для вас приготовила.

– И что же? – с недоумением и настороженностью, звучащими одновременно в его приятном и обычно уверенном в своем мужском превосходстве голосе, спросил мужчина. – Я теперь в вас должен быть влюблен?

– Несомненно, и без надежды на выздоровление, – спокойно ответила женщина, обернув к нему свое улыбающееся лицо.

– Лиса, настоящая лиса, – подумал мужчина, ни минуты не сожалея больше о случившемся, – но я и сам такой.

И он спрятал улыбку, точно проглотил сливочный сырок, стараясь себя ничем не выдать, и продолжил игру. Автор ошибиться не мог.

Новый день уже начался. Кометы встретились и, силой своего притяжения удерживая теперь друг друга, неслись рядом, не думая о том, сколько продлится это безумное движение и что будет потом.

Сказка, рассказанная по линиям руки

Двое сидели на берегу реки, которая, в обычном смысле этого слова, вовсе не была рекой, а лишь водоканалом, по которому шли теплоходы и баржи. Канал протекал в городе, обозначенном в истории как столица пяти морей, которая, однако, никогда не была приморским городом, а смотрели они на лодку, которая таковой вовсе не являлась, а представляла собой некий длинный черный предмет, на две трети притопленный в воде, который они упорно называли подводной лодкой. Конечно, они много раз могли достичь другого берега, чтобы убедиться в том, был ли предмет их многолетнего созерцания действительно подводной лодкой или только муляжом, но никогда этого не делали, не желая разрушить свою давно сформировавшуюся и приобретшую уже законченные формы фантазию. Словом, это было их любимое место встреч, хотя в нем не было ничего примечательного, кроме трех придумок, сделанных не ими, и не хватало еще одной, их собственной.

Они сидели молча. Она, облокотясь спиной о его плечо, скользила пальцами по ложбинкам и бороздкам его ладони, обводя выпуклые бугорки. Сначала поднималась по ним вверх от холма Луны, Верхнего Марса к Меркурию, а от него к Аполлону, Сатурну и Юпитеру, а потом, соскальзывая вниз, задерживалась на холме Венеры, сканируя его своими всевидящими пальцами, точно слепая, и так много раз, пока ему уже не стало казаться, что это движение бесконечно, как бесконечна и их жизнь. Она действительно была слепа, и ее серо-синие, цвета глубокой тени, собирающейся в горных расщелинах в жаркий полуденный день, глаза смотрели на мир, не видя его. И потому все, что он ей говорил, было для нее правдой: и река, по которой шли большие белые пароходы, и пять морей, омывающих их город, и далекая лодка на другом берегу.

Они были знакомы не так давно, но казалось, что знали друг друга всегда. Так бывает. Иногда достаточно лишь мельком столкнуться с человеком, а ощущение, что знаешь и понимаешь его во всех тонкостях, словно жизнь с ним прожил. Вот так и здесь: едва увидев ее, он почувствовал ее всю и не мог уйти, ища повода для знакомства. Она узнала его по голосу, по запаху, по тому зною, который исходил от него, как от бедуина пустыни, и откликнулась на его невысказанную жажду, укрыв тенью своего серо-синего взгляда и всевидящей своей души.

– Я хочу рассказать тебе сказку, – сказала она каким-то, как показалось ему, далеким голосом, то ли пробуждая его от одолевающих его грез, то ли, напротив, еще больше погружая в них, – сказку о нас с тобой, которую я прочла по твоей руке.

Он слушал ее всегда с большим удовольствием, всякий раз открывая для себя что-то новое в ней и стараясь по возможности не прерывать ее откровений. Хотя, будучи человеком рациональным, не особенно доверял женским фантазиям, но душа его, помимо его же разума, на них всегда откликалась.

– Мы с тобой уже когда-то жили, это было давно, – начала она, поглаживая легкими своими пальцами ребро его правой руки, по-мужски жесткое, но постепенно расслабляющееся от ее прикосновений, как, впрочем, и он сам, непроизвольно забывающий о своем внутреннем стержне, как ему ранее казалось, сделанном из стали.

– Там, в той далекой жизни, ты был женщиной, а я – мужчиной, эгоистичным и самолюбивым, занятым исключительно собой и своими бесконечными делами, – начала она свой необычный рассказ. – Я брала от жизни то, что хотела, не задумываясь о том, как это отражается на других окружающих меня людях. Знаешь, так, наверное, шмель садится на цветок, собирая нектар, но сминает его лепестки и тычинки и так страшно тяжело гудит над ним, точно обвиняет несчастный цветок в том, что он слишком слаб, чтобы насытить его. А цветок все сносит, выправляет свои лепестки, наполняет пыльцой тычинки и вновь ждет шмеля, отдавая ему все и опять оставаясь опустошенным. Таким цветком был когда-то ты. Ты жил для меня, страдал, а может быть, и нет, потому что любил, для любящего сердца многое видится в другом свете, вот как для меня сейчас, когда я научилась видеть тебя сердцем, то есть не твою внешность, не характер, не постоянное желание поиска чего-то главного и еще не найденного в жизни, а самое основное, то, что я бы не смогла в тебе видеть, будь я, как все, зрячей. Но мои глаза смотрят только внутрь меня самой, и потому я вижу мир сердцем, а читаю его пальцами. Этот дар, который обычно называют наказанием, я получила за то, что раньше, в прошлом, очень хорошо видела глазами, но была слепа сердцем, не верила ему.

Но тебя я вижу хорошо и знаю, ты не можешь быть другим. Накопив опыт той странной преданности и привязанности в отношениях со мной прежней, ты, конечно же, должен был получить и другой опыт – самореализации и самоутверждения, потому что все и всегда должно быть уравновешено, иначе вселенная не сможет существовать. И ты идешь по этой жизни как крейсер, не обращая внимания на других, замечая немногих, да и то лишь с тем, чтобы взять у них новизну впечатлений, ощутить каждой клеткой своего тела свою мужскую привлекательность, ничуть не сомневаясь, что это может быть и не так. Ты легко расстаешься с теми, кто с тобой рядом, даже не замечая потери, и никогда ни о ком не жалеешь. Но в твоем сердце всегда жила частичка памяти обо мне, точно тень маленькой бабочки, она неизменно летела рядом, скользя по лицам тех женщин, которых ты встречал. И тогда ты видел, а скорее чувствовал, какое-то внутреннее несовпадение, которое тревожило тебя и не давало остаться ни с одной из твоих любимых навсегда, потому что это несоответствие подсознательного эталона и реальности разрушало в тебе врожденную внутреннюю гармонию.

– Почему же, – произнес мужчина севшим от непонятно откуда накатившего на него волнения, который прежде никогда не верил сказкам, тем более сказкам о самом себе, – любимых было немало, и они, поверь мне, были хорошенькие.

– Любимых много, желанная всегда одна, – ответила она, продолжая водить своими нежными пальцами по его руке, как бы прося прощения за то, что говорила что-то не совсем приятное для его самолюбия. А мужчина, насупившись, молчал, потому что он знал, что это правда: желанная действительно только одна.

– И вот, когда тень твоей памяти коснулась своими неосязаемыми крылышками моего лица, ты уловил совпадение и уже не мог уйти, хотел, но не мог, – продолжала женщина свою странную, ни на что не похожую сказку. Но жизнь многое решает за нас, и труднее всего бывает сохранить именно то, что боишься потерять. То, что мы любим, чего больше всего желаем, бывает или недостижимо, или исчезает из нашей жизни помимо нашей воли, часто по стечению обстоятельств. И чем больше мы привязываемся к чему-то или кому-то, тем тяжелее бывает терять. Но терять все равно придется, ты же знаешь, нельзя создавать себе кумира.

Я очень боялась тебя потерять, очень. Даже расстаться на несколько часов было для меня мучительно, и что же? Случилось то, чего я боялась, мои страхи материализовались – ты ушел. Не знаю куда, не знаю зачем, но я старалась думать, что ушел, с тем чтобы вернуться, зачем же еще уходить любимым?

– Я же вернулся, – сказал мужчина не столько для того, чтобы оправдаться, а скорее, чтобы что-то сказать. – Стоит ли вспоминать старое?

– Нет, конечно, не стоит, – согласилась женщина. – Забыть только невозможно.

Мужчине хотелось уйти от этого неудобного разговора, и потому он спросил:

– А что говорит твоя Венера о наших прошлых занятиях, чем мы занимались в прошлой жизни?

– Чем занимались? – удивилась женщина. – Разве ты не догадываешься? Мы с тобой были людьми творческими, скорее всего, писателями, думаю, что успешными. Должно быть, наши произведения до сих пор еще читают. Только ты не спрашивай, как нас звали, ведь если забыл ты, то могла забыть и я. Но зачем вспоминать, что уже было.

– Почему ты решила, что мы были писателями? – в свою очередь удивился мужчина прежде всего той странной уверенности, с которой это было сказано.

– Возможно, потому, что мы ничему не учимся, а просто пишем, словно это наше естественное состояние. Ну вот как в наших с тобой отношениях: мы не узнаем постепенно друг друга, а просто знаем, не учимся любить, все время спотыкаясь на ошибках и совершая неверные ходы, как и положено только что встретившимся людям, а просто любим.

Это был необычный и совсем неубедительный аргумент, но, как ни странно, именно он произвел на него впечатление.

– Действительно, – думал мужчина, – мне не раз казалось, что моя способность облачать свои чувства и мысли в слова гораздо старше меня самого, как бывает старше тебя удобный письменный стол, доставшийся тебе в наследство от дедушки.

Он с любопытством посмотрел на свою руку, которую по-прежнему не отпускала женщина, делая вид, что продолжает изучать неровности его ладони.

– Да она все знает без всяких линий, – поразила его возникшая, как сухая зарница, мысль. – Знает, но только откуда? Или же это действительно сказка?

– Конечно, я знаю, – спокойно ответила женщина на незаданный вопрос. – Я же слепая, а значит, могу видеть как прошлое, так и будущее, да и тень твоей памяти легкой бабочкой сидит у тебя на руке, а я с ней, как ты мог уже убедиться, связана очень тесно.

– Что же нам теперь делать? – спросил мужчина почти растерянно, что при его жестком и самостоятельном характере казалось невероятным.

– Жить, – ответила она, глядя туда, где располагалась подводная лодка, не видя ее.

И помолчав не более мгновения, добавила:

– И любить.

Повод к диалогу

– Почему так? Почему все складывается так, а не иначе? Зачем все надо было разрывать, когда уже сложилось, и жить вот так, в каком-то полуобморочном состоянии, годы? А когда уже смирился с ситуацией и не думаешь о возвращении, все опять перевернуть, перелицевать, точно из старой одежды сшить новую – и пожалуйста, носи. Что за ерунда такая. Это же как вещи из бабушкиного сундука доставать: прошло двадцать лет, и мода вернулась, а у тебя все, что надо, уже есть. Ну, немножко слежалось, подсело, нафталином попахивает. Ничего, выветри, отпарь, подшей – и в этом винтажном костюме в жизнь. А то, что столько лет за плечами, так это только к лучшему: винтажные вещи всегда дороже ценятся, у них же история своя, часто непростая.

– Винтажные вещи – да, имеют смысл, но люди же не вещи, их в сундук не запрешь на десятилетия, чтобы когда-то опять вернуться к той же точке отсчета?

– Зачем-зачем?! А ты загляни в свое сердце, и все сразу станет ясно.

– Заглянуть в сердце? Предложение более чем необычное и ставит в тупик. Что это значит – заглянуть в сердце? Ну, конечно же, не в тот мышечный мешочек, имеющий два желудочка и два предсердия, если верить большому анатомическому атласу Лютьен-Дреколла. Эта мышца, которая перегоняет нашу кровь, едва ли имеет, что мне сказать. Есть еще предположение, что в районе сердца, где располагается чакра – Анахата, и находится человеческая душа. Может быть, да, а может, и нет, это бездоказательно. Душа может быть и в желудке, и в пятке, говорят же «душа в пятки ушла» – значит, она способна перемещаться, и ее присутствие именно в сердце необязательно.

– Что же я тогда в этом сердце увижу? Прошлое свое увижу, словно старую киноленту, можно его перекручивать туда-сюда и все заново переживать, переваливать.

– А зачем все это? Да и есть ли это прошлое или же все сплошные иллюзии и выдумки: хочу – акценты поменяю или события местами переставлю, а что же о чувствах говорить. Они, эти чувства, и живут-то одно мгновение, точно бабочки, кто доподлинно о них вспомнит? Никто, а меньше всего те, кто утверждает, что все хранит в сердце.

– Не хочу я играть в эту игру «веришь – не веришь». Было вчера, если оно было, и есть сегодня. Я сегодня жить хочу, пока мое сердце, этот мышечный мешочек, гонит мою кровь по всем сосудам, обеспечивая возможность дышать, говорить, надеяться, любить.

– А что же душа? – напомнишь ты. – Как же она, она-то есть?

– Она определенно есть, только вот она в каждой клеточке моего «Я», в каждой элементарной частице моего тела. Как в это заглянуть?

– Я знаю как! Ты же наверняка когда-нибудь смотрелся в воду реки или озера, ну или в крайнем случае в колодец, и видел свое отражение. Оно то спокойное, один в один повторяющее тебя, точно зеркало и в то же время не зеркало, а что-то глубокое в нем есть, какой-то свой объем. Или вдруг становится мерцающим, вот-вот распадется на составляющие его атомы, но держится вопреки всему. Поколеблется и успокоится, и ты опять себя узнаешь, а минуту назад в этой метущейся тени не признавал. Думаешь, это твое отражение в тебя всматривается, нет, это я. Бывает и наоборот: я всматриваюсь словно бы в свое отражение, хотя и знаю, что это ты. Колдовство, замкнутый круг, и никуда из него. Так что не надо мне говорить: посмотри в свое сердце и все поймешь. Нет, не туда надо смотреть. Да, ветер или дождь зарябит и нарушит ясность и четкость отражения, не страшно. Вот оно и восстановилось, надо было только подождать чуть-чуть, а не бежать прочь сломя голову. Обежал ты вокруг озера, на что значительная часть жизни ушла, потом заглянул в него на том же самом месте, откуда бежал, и увидел: ничего не исчезло, не нарушилось, не исказилось, все точь-в-точь как было. Вглядись в него глубже, а оно, то есть я, настолько же глубоко войдет в тебя, потому что мы есть суть одно. А сердце, пусть оно бьется, сколько ему отмерено, все равно же встанет, если душа исчезнет, и я уже ничего не буду видеть.

– Пойдем на озеро, там так тихо и закат тонет в воде, точно рождается его обновленная душа в этом зеркальном отражении. Нет, мы не будем искать отражения друг друга, мы будем смотреть друг в друга, исчезая где-то в глубине зрачков, точно в бездонном колодце небытия и опять возрождаясь с новым желанием пить эту нашу странную жизнь, принимая ее как дар, взаимный дар друг от друга.