Текст книги "Большая книга ужасов 2014 (сборник)"

Глава 6
Сыр

Я даже не понял. Решил было, что у меня галлюцинация.

Между двумя большими камнями стоял дом. Вернее, домик. Маленький, аккуратный, с белеными стенами и выпуклой красной черепицей, похожей на рыбью чешую. В старинном таком духе домик – уютный, веселый, игрушечный. Вспомнилось: года два назад мы отдыхали в Финляндии, там по всему балтийскому побережью разбросаны городки с такими вот домиками. Архитектурные заповедники, будто на триста лет назад попадаешь. Красиво. Очень похоже на тот домик, который сейчас видел.

Но сначала я думал, что он мне кажется. Поэтому я даже взял и закрыл глаза, чтобы отвести видение. А когда открыл – домик стоял как ни в чем не бывало. Никуда не делся. Значит, не мираж. Значит, все так и есть.

Следовательно, здесь где-то люди. Кто-то ведь зачем-то поставил здесь дом?

Я обрадовался и направился к нему. Оказалось, что добраться туда не так уж и просто – камни из угловатых переделались в круглые и скользкие, и они все старались выскочить из-под ног, стряхнуть с себя. Но я на такие мелочи даже внимания особого не обращал, пер себе вперед и пер.

Однако, когда приблизился к домику, то обнаружил, что он не очень-то и веселый. Во-первых, он был как будто вырезан. Его словно взяли вместе с окружающей землей и перенесли сюда – даже заборчик сохранился небольшой, и калитка в нем открыта. На редкость, кстати, скрипучая. Во-вторых, дом совсем не вязался с окружающим пространством, со всеми камнями и скалами. Он был как картинка, голографический мираж, как… Что-то не то в нем было…

Я подошел еще ближе и обнаружил, что домик не такой уж и игрушечный. Ставни болтаются, стекла хотя и есть, но все тусклые и какие-то засаленные, а в двери красуется дыра. Как от хорошего пинка ногой.

Тропинкой ко входу, кажется, пользовались – протоптанная. Добрый знак. Значит, мы не на необитаемой планете. Значит, тут кто-то все же есть… Ну или, во всяком случае, был. Переселенцы. Хотя я о таких, честно говоря, не слышал. И вообще, какой дурак может здесь жить? Одинокий философ-мизантроп?

Дверь была открыта, я толкнул ее и оказался в маленькой аккуратной гостиной. На полу ковер, на стенах гобелены с оленями, старые часы, барометр. Картины с серьезными губастыми собаками, распивающими чай и поглядывающими по сторонам через монокли. В углу пузатый диван, в центре столик, кресла-качалки. Камин.

Тихо, уютно, только что огонь в камине не горит.

Едва я оказался в домике, как мне жутко захотелось спать. Прямо с порога. Заболели глаза, плечи стали мягкими, а ноги ватными, я зевнул и огляделся. Диван. Мне сразу бросился в глаза диван – глубокий, с широкими полосами. В лунном свете полосы казались черно-белыми, как клавиши рояля…

Стоп. Я выглянул в окно и увидел, что на небе вылезла луна. Но не земная Луна, а местная. Крупная, иссеченная многочисленными шрамами, будто кто-то хорошенько изрубил ее саблей. Синеватого цвета, примерно как мороженое «Бирюза». Луна светила в дыру между набежавшими облаками, и почему-то это меня успокоило. Спать, мне хотелось спать… Я поглядел на свои руки и ноги – они были грязными и синими.

Диван продолжал улыбаться черно-белым, я подошел к нему и сел. И почти сразу же лег. Луна назойливо светила, а я думал из последних мыслительных сил.

Сегодня был не самый легкий день в моей жизни. Сначала меня пытались растворить едким флюидом «термит», затем сбросили с высоты, затем я несколько часов блуждал по горам, ободрал себе все конечности… И ведь с самого начала знал, что ничего хорошего из моей практики не получится. Что может получиться хорошего, когда тебя отправляют на Европу колоть лед? Вот-вот…

Спать хотелось просто зверски, в коридоре грузового корабля я не выспался совсем. Да еще всякие нервные потрясения…

Я зевнул. Широко, так что глаза заболели. И уснул. Почти сразу мне в бока стало что-то колоть, будто из дивана собирался выбраться наружу упертый рогатый жук. Я тотчас проснулся и треснул кулаком по дивану. Но жук не унимался, копошился и копошился, так что я встал. С твердым намерением его прибить.

Из дивана торчала пружина. Попытался ее заправить, однако у меня не получилось – пружина была упряма, не заправлялась, а если и заправлялась, то выскакивала из других мест.

Помучившись минут десять, я плюнул на диван и отправился искать другое место. Исследовал первый этаж, но здесь ничего подходящего для лежания не было. Кроме гостиной на первом этаже еще были кухня, малюсенький кабинет и кладовка. Тогда я поднялся наверх.

Маленький коридорчик и две спальни. Одна спальня взрослая, со скучной широкой кроватью и неприятным комодом из черного дерева. Тут мне совсем не понравилось. А детская понравилась. Смешная мебель, смешная кровать, какие-то игрушки на полу. И даже как-то по-хорошему светло здесь было. Луна нашла меня и здесь и тоже лила свой свет из окошка.

Если бы я не устал, если бы не был так издерган за этот день, то я бы отметил некоторые странные детали. Не только в спальне – во всем доме. Я бы заметил, что мне не встретилось ни одного зеркала, увидел бы неприятную лужу на кухне. Я бы понял, что, по идее, луна должна быть совсем с другой стороны и что светить сразу в два противоположных окна она не может. И я бы обратил внимание на то, что постель в детской комнате заправлена. Чересчур аккуратно заправлена.

Но я устал. И мне было ни до чего. Подошел к кровати, свалился, закрыл глаза. Увидел вдруг пляж, залив, мелкий песок, на море яхты с красными флагами, солнце в небе… Не жарко, а, напротив, приятно… И вдруг стало темно. Свет будто прикрыли гигантской шляпой, и образовались сумерки с каким-то красноватым оттенком, будто на Европе. В небе образовались тяжелые облака, между ними клубился рыжий туман, из которого что-то тянулось ко мне…

Я долго не мог понять, что именно тянулось, а когда понял, то заорал. Ко мне тянулась рука. Тяжелая черная рука с длинными крючковатыми пальцами, с отросшими ногтями, с ногтей стекала слизь…

Наверное, от видения руки я и проснулся. Открыл глаза, но не увидел ничего – темнота вокруг меня была настолько густа, что на нее вполне можно было вешать одежду.

Видение… Когда я спал, мне привиделось… Кажется, это так называется… Но почему во время сна?

Впрочем, додумывать мне было некогда в силу некоторых обстоятельств. У меня болело сердце. Сильно. Вообще-то, у меня никогда внутри ничего не болело, а тут я почувствовал, что болит. Я даже подумал, что каким-то образом вдруг ключицу сломал. Но ныла не ключица, а сердце. Именно сердце. Наверное, организм привыкал к условиям чужой планеты. К тому же я лежал в какой-то странной скрюченной позе – свернувшись калачиком. Но каким-то уж очень высушенным калачиком. Пустынным.

Я попытался распрямиться и понял, что не могу, материал, обхватывающий меня, был крепкий, какой-то словно резиновый, каучуковый – вязкий. Кроме того, мне показалось, что он был теплым, что ли… Последнее обстоятельство мне особенно не понравилось, и я принялся энергично вертеть и качать головой, поскольку обнаружил, что голова у меня немного свободна. Так, миллиметра на полтора.

Я стал эти полтора миллиметра развивать, упорно стараясь растянуть их хотя бы до двух, а там, может быть, и до трех. И когда почувствовал, что достиг некоторого успеха – амплитуда покачиваний немного расширилась, – ни с того ни с сего окружающий меня плотный материал вдруг стянулся, и голова моя оказалась спеленутой еще больше. Я даже челюстью пошевелить теперь не мог. Попался.

Вдруг я услышал шорох. Что-то шуршало рядом, будто шелестели по полу маленькие ножки. То ли собака, то ли… Вот, совсем рядом со мной…

А потом кто-то неумело, будто давно не упражнялся в разговорах, произнес:

«Скажи «сы-ы-ы-р»…» – тоненьким детским голоском. И от этого голоска меня пробрало таким ужасом, какого я не ощущал никогда. Даже когда я первый раз увидел Грушу с косичками.

Я заорал и принялся биться, дергаться, пытаясь выбраться из плотного стягивающего плена. Но ничего не получалось. Получилось даже хуже – меня спеленало со всех сторон, пережало по поясу, сдавило и стало душить.

Что-то тяжелое и мягкое перекрывало дыхание, и кто-то далеко-далеко сбоку поскуливал: «Сы-ы-ыр, с-ы-ыр…»

Я задыхался. Уже почти задохнулся. Глаза стала заливать красная муть, но вдруг стягивание прекратилось. Остановилось просто. Я мог дышать одной восьмой частью своих спрессованных легких, но все-таки мог.

Все замерло. И писклявый «сы-ыр» тоже прекратился, и так продолжалось, наверное, минуты две. Потом знакомый голос спросил:

– Тут кто-нибудь есть?

Барков. Ушастик. Нашелся…

– Барков!!! – заорал я, но голос мой потонул в мягком и ватном.

Да и не орал я, наверное. Как я мог орать, если и дышать по-нормальному не мог?

Барков, конечно же, меня не услышал.

– Кто тут? – повторил он.

Неужели он не видит, что я тут? Что в комнате кто-то есть? Что я подыхаю тут?

Я принялся вопить и дергаться, хотя дергаться и не мог. Но дергался. Кончиками пальцев, бровями, ушами я дергался!

– Кто здесь? – снова спросил Барков.

– Я! Я здесь! Я!

Но Барков опять не услышал. Странное дело: я его прекрасно слышал, а он меня нет. Изнутри звук не проходил.

Барков зачем-то потопал по полу, даже вроде бы попрыгал – я почувствовал, как задрожала кровать. А потом я услышал шаги. Барков уходил. Он заглянул в детскую, ничего не увидел и теперь уходил!

Я завыл, захрипел… Бесполезно.

Барков удалился. И едва хлопнула дверь, как дрянь, окружавшая меня, пришла в движение, заволновалась, принялась как-то мелко суетиться, и только сейчас я вдруг понял, что, судя по всему, кровать живая.

И меня залила паника. Дикая, слепящая, дурная.

Говорят, что многие люди, которые падают с большой высоты, погибают не оттого, что расшибаются, а оттого, что в доли секунды происходит приступ паники. В кровь вгоняется такая доза адреналина, что сердце не выдерживает и просто взрывается!

Вот и у меня сейчас сердце прыгало, еле удерживаясь на каких-то там тонких ниточках. Мне не хотелось, чтобы все закончилось так тупо. Не хотелось мне окончить свои дни так.

Снова шаги… Барков вернулся!

– Спать-то как хочется… – пробормотал Барков. – Всю жизнь не спал…

Я попробовал предупреждающе пискнуть. Куда там! Я вдруг почувствовал, что плотность, окружавшая меня, окаменела, словно меня залили с макушкой бетоном, и он медленно застывал-застывал… и почти уже совсем застыл.

Надо было закричать. Сделать что-то. Если Барков сейчас сядет на эту кровать, то все – больше он уже не встанет.

– Дрема… – зевнул Барков. – Сон. Да здравствует сон…

Что-то стукнуло. Там, вовне.

Я почувствовал, как дрожит то, что вокруг меня. Будто напрягаются и расслабляются мускулы. Вот так кошки, когда сидят в засаде и видят какого-нибудь глупого воробья, начинают перебирать мышцы, разогревая их перед броском. Кровать дрожала приблизительно так же.

С нетерпением.

С предвкушением.

И тут же я почувствовал, как что-то поползло по моему телу, теплое, липкое и одновременно шероховатое. Поползло к горлу.

Сверху на меня опустилось что-то. Не очень тяжелое. Барков.

И тут же по окружающему меня материалу пробежала судорога. И еще. Я услышал треск и… не знаю, возможно, визг, что ли…

Свет. Вдруг стало светло! Хватка ослабла. И еще послышался какой-то треск… будто рвущихся сухожилий…

– Барков! – завопил я. – Это оно!

– Знаю, – раздался голос. Ко мне просунулась рука. – Держись!

Я схватился за руку, и Барков рывком вытащил меня наружу. На пол. За мной тянулись какие-то белесые нити разной толщины и с какими-то бляшками внутри. Нити вяло шевелились и пульсировали, Барков взмахнул ножом и перерезал их. Из нитей выплеснулись серые сгустки, меня затошнило.

– Что это? Что это такое?

– Не знаю! – заорал в ответ Барков. – Не знаю!

Барков отшвырнул меня в угол. Он поднял нож так высоко, как только мог, и нанес несколько ударов по кровати. Нож входил в покрывало с чавкающим звуком. Я, конечно, не специалист, однако мне показалось, что так нож входит в мясо. В живое.

– Что это? – снова закричал я. – Что это вообще?!

– Я не знаю! – Барков рубил ножом кровать. – Не знаю! Не знаю!

Потом он остановился. Нож был перепачкан в белой дряни, дрянь стекала по его рукам и животу, Барков весь был в ней перемазан.

И я тоже был в ней. Было похоже на масло. Кокосовое. Или пальмовое. В общем, белого цвета.

Я смотрел на кровать.

Пауза. Пауза тянулась и тянулась, я смотрел в кровать и смотрел, смотрел, не мог оторваться. И это длилось и длилось, не знаю сколько… Пока Барков не толкнул меня в бок, пока я не очнулся.

– Забавно… – протянул он. – Очень забавно… Никогда такого не видел…

Я тоже никогда такого не видел. И даже несмотря на то, что сейчас я это видел, я не верил глазам.

Кровать была не кроватью, а я не знаю… Из распоротого покрывала сочилась мутная полупрозрачная жидкость. А под покрывалом… То, что находилось под ним, было похоже на многослойный пирог с потрохами, грибами и капустой. Пирог разрезали вдоль, и теперь его внутренности вываливались наружу и растекались…

Ничего мерзопакостнее в своей жизни я не видел. Желудок сжало еще сильнее. Тяжелым спазмом, хуже, чем от курения, хуже, чем от антифриза.

Меня вывернуло. И еще раз. И опять. Я не мог остановиться, спазмы не прекращались, будто кто-то засунул мне в желудок тошнильную бомбу…

Вдруг я почувствовал боль. Резкую боль в плече. И пришел в себя. Барков ударил меня, вот откуда боль.

– Что это? – прошептал я уже более-менее вменяемо.

– Не знаю, – пожал плечами Барков. – В тысячный раз говорю: я не знаю…

– Какое-то существо? – спросил я. – Оно живое?

– Вроде да… Полип какой-то. Мимикрирует под постель. Что-то вроде росянки, активный хищник.

– Полип…

Какой же может быть полип? Не полип, а… я просто не знаю что. Никогда больше не лягу спать ни на одну кровать. Никогда! Ни в одну! Сжечь все диваны! Сжечь!

Барков разглядывал внутренности кровати.

– Похоже на желудок… Такое бывает у морских животных, – рассказывал он. – Думаю, кровать распространяет вокруг энергетические волны, заманивает жертву, потом спеленывает ее и переваривает… Такое простейшее. Оно вступает в симбиоз с разными существами. Селится на камнях, в раковинах…

– Не надо, – попросил я. – Не надо дальше…

Я представил, как меня переваривает кровать. Нет, лучше даже не представлять! Тяжелое зрелище. Хотя, конечно, глубоко символичное. Если бы о том, что со мной случилось, узнала Майя Ивановна Гучковская, она пришла бы в восторг. Стоп. Тут я перегибаю, конечно, в восторг она бы не пришла, но наверняка бы рассказывала всем о столь поучительной истории. Еще бы! Лодырь переварен собственным диваном. Просто Ганс Христиан Андерсен какой-то!

Вот! Вот к чему привели меня их попытки перевоспитания! Меня чуть не сожрала кровать!

– Понятно теперь, – покачал головой Барков. – Домик красивый, так и хочется зайти… Кроватка красивая, так и хочется прилечь… Я сам чуть не прилег. Знаешь, что меня смутило?

Я не знал, что там могло его смутить, но был благодарен тому, что его смутило. Я готов был поставить его смущению настоящий памятник.

– Вошел в гостиную, а луна светит так ярко, – продолжал Барков. – Поднялся наверх – луна продолжает светить, как ни в чем не бывало. Причем прямо в противоположное окно! Ну, меня и заинтересовало немного, думал, что оптический эффект такой. А оказалось, что совсем не оптический… – Барков осторожно пнул кровать. – Вообще, конечно…

Он не договорил. Уставился сначала на стену, затем стал оглядывать комнату. Она совершенно не изменилась, как была, так и осталась – чистенькой и аккуратненькой. Игрушечной-игрушечной. Только сейчас мне комната казалась какой-то… ненастоящей.

Барков шагнул к стене и ткнул ее ножом. Лезвие вошло глубоко в обои с мишками. Петр потянул его назад, но нож не пошел, остался в стене. Застрял.

Барков отдернул руку. Нож продолжал мелко подрагивать, кто-то там, в глубине стены, постукивал по нему молоточком. Или сама стена пульсировала. Резак проворачивался и вылезал наружу, что-то его выталкивало наружу, медленно так.

Через короткое время нож упал на пол. Но не брякнул, а как на резину упал, хотя пол был и деревянный, из досок.

– Значит, весь дом… тоже… – Барков подхватил нож. – Возможно, он растет… на своих жертвах…

– Что?!

– Весь дом… – шептал Барков. – Поразительно…

Стены вдруг шевельнулись. Как живые. Кровать шевельнулась тоже. И я заметил: распоротое брюхо твари начало стягиваться, наружу стала выдавливаться белая слизь…

Тут все было живое. И я вдруг сообразил: а ведь мы продолжаем оставаться внутри. Возможно, даже в самом желудке.

То же самое, кажется, понял и Барков.

– Уходим! – воскликнул он. – Сейчас же!

Откуда-то, мне показалось снизу, послышался нелепый хохоток.

Я метнулся к двери… Двери больше не было. Нет, она была, но я заметил, что коробка срослась с полотном и стенами, теперь дверь была будто нарисована. Дверь была ненастоящей!

– Двери нет! – крикнул я.

Барков подскочил ко мне, оттолкнул. Схватил нож и вогнал его в дверь. Почти повис на рукоятке. Но полотно поддавалось плохо, расходилось и тут же стягивалось обратно, нож продвигался вниз медленно.

– А-а-а! – Барков пнул дверь.

Совсем как тогда, на распределении, когда нас отправили на Европу. Но двери было все равно, дверь была сильная.

Тогда Барков уперся в дверь ногами и потащил нож на себя. Нож не поддавался, а потом разом, вдруг, освободился, и Барков оказался на полу.

Я рванул к окну. Стукнул по стеклу. Стекло спружинило, отбросило мой кулак.

Окно тоже было ненастоящим. И синяя луна была ненастоящей.

Мы оказались в ловушке.

Барков чесал рукой подбородок. Черный пистолет раскачивался на ремешке.

Пистолет! Если он легко пробивал переборки на грузовом корабле, то «резиновую» стену тоже прорежет…

– Давай, стреляй! – Я указал на пистолет.

Барков снял с плеча оружие.

– Стреляй! Прожги дверь!

– Нельзя. Батареи разряжены. Мне там снаружи тоже пришлось пострелять. Камнями чуть не завалило… – Барков показал индикатор на рукоятке пистолета. Он светился зеленым.

Пол вздрогнул, стены перекосились и стали стягиваться к центру.

– Стрелять пока бессмысленно, – прошептал Барков, – стену не пробьет. Надо подождать хотя бы чуть-чуть…

– Сколько он будет заряжаться?

Барков не ответил. Ясно, что быстро оружие готово не будет.

Барков тер подбородок, быстро оглядывая стягивающуюся комнату. И не мог ничего придумать, по его лицу видно было. По глазам. Я тоже не мог ничего придумать. Пялился только на колышущиеся стены.

Стены сдвигались. Неравномерно, та, возле которой стояла кровать, быстрее, та, что с окном, медленнее. Пол стал мягким и податливым, ноги начинали в нем тонуть, как в желе.

Честно говоря, мне не очень было страшно. Я совсем недавно уже так сильно испугался, что испугать меня по второму разу было нелегко. Во всяком случае, сегодня. К тому же сейчас рядом со мной был Барков, а вдвоем всегда гораздо проще и веселее. Мы сидели на живом полу плечом к плечу и глядели на пистолет, на индикатор. До красного уровня оставалось еще три деления.

– Может, пора? – спросил я.

По-моему, так пора. Стены были уже близко, с них выпячивались какие-то мелкие отростки, которые жадно тянулись в нашу сторону.

– Может, ты все-таки выстрелишь?

– Нельзя. Хватит только на один разряд. Только на один, потом мы уже не сможем…

Моей шеи коснулось липкое.

– Стреляй! – зарычал я.

– А пошло оно… – прошептал Барков, поднял пистолет и уткнул его в приблизившуюся стену.

И тут произошло следующее. Стены резко сжались. Очень резко, буквально за мгновенье какое-то. Я даже глаза не успел закрыть, как оказался сплющен ими, комната свернулась в трубу, меня мощно поддало в спину, и я вылетел в окно. Как пробка из бутылки.

А вслед за мной вылетел Барков. Как мяч из теннисной катапульты.

Я успел сгруппироваться, упал на камни боком, ушибся несильно, только руку чуть не сломал. Баркову тоже повезло – он свалился на склон скалы, проскользнул, скатился к изгороди. И почти сразу засмеялся. От души так, с удовольствием.

Вообще у него черта такая. Я заметил – смеяться Барков любит. Не к месту смеяться.

– Живой? – спросил я.

– Живой, – ответил Барков.

– А чего смеешься?

– А ты не понял, что ли?

– Нет.

– Нас выплюнули, – сказал Барков. – Оно испугалось, что я прожгу ему желудок, и выплюнуло нас! Ты ходить можешь?

Я пошевелил ногами. Встал. Сделал несколько шагов к Баркову.

Барков тоже поднялся. Он покачивался и выглядел не очень. Каким-то образом его комбинезон превратился в лапшу, в сплошные лохмотья, в рухлядь. Но оружие свое он не потерял. И пистолет, и нож остались при нем.

Мы повернулись к дому. Дом был уже не дом. Нет, он не утратил формы, но она как-то оплыла, сделалась какой-то другой. Дом стал похож на большой и уже начавший гнить гриб. И он, даже не сдвигаясь с места, умудрялся тянуться к нам.

Я подхватил камень, сжал его в руке. Барков поднял пистолет.

– Стреляй! – сказал я. – Стреляй, мы же теперь не внутри! Сожги его!

Барков выстрелил. Заряд попал под крышу, под шляпку гриба. Дом дернулся. Но не загорелся, не взорвался и не растекся. На белой штукатурной стене образовалось что-то вроде ожога, рана с неприятными красными краями. И мне даже показалось, что запахло горелым мясом. Впрочем, может, так оно и было.

– Стреляй! Стреляй еще! – завопил я. – Убей гадину! Убей!

Мне на самом деле очень хотелось увидеть, как эта тварь будет корчиться под вспышками, будет выть, будет умирать.

– Разряжен, я же говорю… – с досадой покачал головой Барков. – Бластер разряжен…

Дом вздохнул. Мне так показалось.

– Уходим отсюда, – Барков закинул оружие за плечо. – Надо искать Лину.

– Лину… А если ее… – я указал в сторону дома, – если он ее уже съел?

– Вряд ли. Он был бы сытым. И спокойным. И вряд ли бы на тебя стал нападать. Сытые питоны не охотятся.

Да уж, точно.

Я размахнулся и швырнул в сторону дома камень.