Текст книги "Большая книга ужасов – 55 (сборник)"

Тишина наступила разом, я растерялся, глаза защипало от пыли.

– И что ты про все это думаешь? – спросил физрук.

– Про что?

– Про собрание.

Хозяйственник не ответил, закурил. И физкультурник тоже закурил, и некоторое время они курили на пару и молчали, распространяя вокруг себя тревогу, и дым, от которого мне хотелось чихнуть еще сильнее.

– Собрание… По-моему, это чушь, – сказал хозяйственник. – Мракобесие мракобесит. Знаешь, мне иногда кажется, что наша Валентуха в секте состоит. Идея каждому ребенку выдать по навигатору… Это бред!

– Родители не против. Слышал, что в городах творится?! Дети-то пропадают вроде как.

– И пенсионеры еще. Все дружно пропадают, знаю-знаю. Иногда я сам думаю – а не пропасть ли?

– Зря шутишь, это серьезно. У нас тут спокойно вроде бы, но уже и здесь что-то…

– Что не то? – насторожился хозяйственник.

– Интернет не работает. И мобильники…

– Так они и сразу не работали, – сказал хозяйственник. – Тут место такое. Низина, ничего нового не работает. К тому же озеро может перекрывать.

– У меня сначала телефон работал. А сейчас… Я вчера на эту башню водонапорную забрался, попробовал оттуда. Только эсэмэска пришла с незнакомого номера. Там пишется, что на людей нападает кто-то…

– Кто?

– Ну… Вроде как… оборотни.

Хозяйственник засмеялся.

– Подростки прикалываются. Детки любят такие шутки, какие мне только эсэмэски не приходили…

– А если не прикалываются?

Хозяйственник стал хлопать по ковру. Редко, но сильно, с остервенением, хлоп-хлоп.

– Ты мне эти сказки, пожалуйста, не рассказывай, – попросил хозяйственник. – У меня нервная система ослаблена, сплю плохо, кричу по ночам, меня на лесопилке бревном ушибло.

– Нервная система… – вздохнул физрук. – Это да. Надо в городок, что ли, съездить, узнать как. А то давно не были.

– Надо…

Они продолжили выбивать ковер, а я отправился бродить по лесу. На меня опять накатило плохое настроение, опять предчувствия и все такое, весь день я ходил вокруг лагеря и думал, что мне делать. Выбор был – уходить или оставаться. Уходить вроде как пока не из-за чего, явных признаков нет…

Но я-то знал, как оно начинается. Вчера и явных признаков нет, а сегодня мертвяки под каждым кустом. Надо решать.

А в середине июня я понял, что выбор делать надо как можно скорее. Потому что меня заметили.

В тот день с утра в небе висела белая пелена, похожая на водяной пар, к полудню пар стал собираться в облачка, но в тучу так и не сложился. Поэтому я этот день и запомнил. Ну и заметили меня в этот день.

Я обнаружил это совершенно случайно, вдруг. Судя по утренней музыке, в тот день была суббота. С вечера я никак не мог уснуть, не мог даже нормально устроиться для сна, потому что под открытым небом не спалось, лезть в тесную лисью нору тоже не захотелось, оставался вертолет, в нем-то я и устроился, залез под скамейку поглубже и уснул, почему-то очень хорошо уснул, как когда-то я засыпал дома, устроившись между диваном и стеной.

Проснулся поздно. В вертолете сохранялась прохлада, и вылезать наружу я не спешил, отдыхал себе под скамейкой. А потом услышал – по лесу перли двое, судя по шагам, дети. Выскакивать из-под лавки было поздно, я вдавился в пол и замер.

Мальчишки приблизились к вертолету, обошли вокруг, постукивая палками по бортам, звук получался гулкий, точно я сидел внутри барабана.

– Тут он, – сказал мальчишка. – Вон, под лавкой. Лежит…

– Это волк? – прошептал другой мальчишка. – Точно волк?

Они замолчали растерянно, а я не знал, что мне делать. Разве я похож на волка? Вот уж не думал, волки и окраса другого, хотя вроде и черные тоже встречаются.

– Я тебе говорил – здесь он живет, в вертолете.

– Волк, – повторил испуганный. – Настоящий…

– Я тебе говорил, а ты не верил.

Выскочить, что ли? Шугануть их? Кинуться с рыком, зубами клацнуть? Не надо лучше, еще перепугаются, поджилки порвутся. Буду лежать. Какой я им волк? Кажется, те же самые, что искали мяч.

– Я его давно заметил, он возле кухни болтается, очистки жрет. И выследил потихоньку.

– И что?

От обоих обильно пахло котлетами, видимо, только что из столовой. Котлетами их тут кормят, хорошо живут. Поступить бы в такой вот лагерь на службу, охранять территорию, питаться шницелями и пшенной кашей. Хотя толку от меня, наверное, немного, вот и выследили…

Меня выследили, усмехнулся я. Какой-то сопляк выследил, нет, точно старею. Выследили, а взрослым не рассказали, интересно почему?

– Надо рассказать вожатым, – предложил испуганный. – Если это волк…

– Нет, – ответил первый. – Нельзя.

– Почему? – Испуганный закашлялся, и кашлял долго, до хрипа и слез. – Почему?

– Это же понятно.

– Что понятно? Что понятно?! Ты же помнишь, что на собрании говорили? Ну, когда лектор приезжал? Про собак? Взбесились все собаки, стали нападать на хозяев, если вы увидите собаку… Надо сразу же сообщить директору лагеря.

– Так это же волк.

– Что волк, что собака, какая разница… А потом, он и на собаку тоже похож, у нас у соседей такая была. Слушай, давай расскажем, а? А вдруг он тоже бешеный, как и остальные?

Испуганный хлюпнул носом. На волка, оказывается, я похож. Интересно.

– Он не бешеный, – сказал рассказчик. – Я за ним наблюдаю давно уже, он тут живет. Возле кухни кормится.

– И что?

– Да просто же все. Это ведь настоящая тайна! А может, его получится приручить, а? Представь, мы его приручим и велим на Власова кинуться, а? Прикинь, как Власов наделает в штаны, а?

Не нравится им этот Власов явно.

– Ну, да, наверное… А ты умеешь дрессировать?

– Я в цирковую студию ходил два года. Правда, мы там гимнастикой обычно занимались, пирамиды всякие… Но дрессировка тоже, основы преподавали. И потом у нас там пудель был. Это просто, короче.

Циркач. Везет мне, дрессировщик вот теперь, укротитель, сейчас как начнет укрощать, так сразу хоть топись.

– Давай сюда.

Зашуршали пакеты, и котлетами запахло сильнее, я подумал, что сейчас будут меня приручать. А ничего котлеты, пахнут неплохо, луку только много.

– Он спит, – сказал Циркач. – Дрыхнет.

– День же, – возразил второй, Пугливый. – Странно. Нет, он не спит, кажется… Может, он совсем… Умер? Вон, спина-то седая…

Вот уж не знал, что у меня седая спина. Не думал, что все так плохо, старость, однако. И вообще. Котлеты, однако, вкусные, пусть с луком.

– И что делать? – спросил Пугливый.

– Ты его ткни, а я ему котлету предложу.

– Ага, я его ткну, а он мне пальцы по локти откусит.

– Да не откусит, он спокойный. Седой. А потом он не волк все-таки, а собака. Седая только…

– Вот сам и ткни.

Они немного поругались, кому меня стоит побеспокоить, и никто из них не решился.

– Он, наверное, сильно есть хочет, – сказал Циркач. – Собаки всегда есть хотят…

– Так давай ему тут оставим, а сами уйдем.

– Давай, – с облегчением согласился Циркач.

Они оставили котлеты и убрались.

Котлеты оказались очень вкусные.

С тех пор я стал питаться еще лучше, гораздо лучше. Мальчишки таскали мне котлеты, иногда приносили много, сразу штук по двенадцать, и в такие дни у меня не возникало потребности идти к столовой. Обычно я прятался в зарослях крапивы вокруг вертолета и ждал, пока они оставят еду на лавке, однако постепенно я привык, и они привыкли, и я стал показываться. Они смотрели на меня с подозрением и не решались подойти, сидели на скамьях и болтали.

А я лежал и слушал. И настроение у меня ухудшалось и ухудшалось.

Глава 3
Нашествие

Вечером над лагерем повисла липкая тишина. Жара вытапливала из сосен смолу, и та растворялась в солнечных лучах, воздух был пропитан жидким янтарем, и любое движение вязло в нем, замирало и засыпало, сдавшись. Казалось, собирается гроза, небо давило на землю своей километровой высотой, у меня трещала голова и краснело в глазах, так что не было аппетита, я валялся в траве и смотрел, как перед моим носом пробивается из-под мха желтая упрямая сыроежка.

Во второй половине дня жизнь в лагере окончательно замерла, все попрятались по палатам, слышалось лишь потрескивание шифера по крышам и расхлябанное жужжание старенького кондиционера, задыхавшегося от перегрузки и запинавшегося на каждом шагу.

К сумеркам сыроежка окончательно выставилась из-под земли, развернула шляпку и тут же лопнула по краю, развалилась пополам и из треснувшего нутра посыпались мелкие черные жуки и белые черви с коричневыми головками. Меня едва не стошнило, а настроение испортилось совсем и надолго, не люблю червей.

Я отошел в сторону и попытался послушать лес, он оказался совершенно глух и молчалив, словно это был не лес, а его модель, точная, но неживая, лес стал как пластмассовый, ветерок умер среди деревьев, протух и опустился к земле, и все пропахло тленом. И паутины много стало, с утра уже дважды мордой впутывался, почти на каждом дереве, и пауки еще, и с крестиками, и без, и брюхо у каждого надутое, сытое. Наверное, это с птицами связано – птицы передохли, расплодились мухи, гусеницы и прочие древоточцы, и в ответ на их обилие народились пауки, разных величин, есть себе и вполне большие, неприятные, воняют смертью. Хуже паука воняет только комар, только комар. Пауки ждали – что-то должно случиться. Сегодня ночью. Землетрясение. Или цунами, или метеорит упадет, непременно, он уже идет к земле по своей неумолимой звездной дороге, и я чую его, и от этого страшно.

Я лег на землю и стал ждать. Небеса поворачивались, цепляя сосны зодиаками, а я думал – с чего это вдруг все вращается по часовой стрелке, а не наоборот, есть ли в этом смысл. Я пробовал закрыть глаза, и тогда созвездия начинали переворачиваться у меня в голове, и от этого я и сам вращался, только в другую сторону, и вселенная лежала у меня перед самым носом. А случилось уже перед рассветом, когда небо позеленело и приготовилось к свету.

Они появились разом, со всех сторон, я услышал их слишком поздно, когда они были уже метрах в пятидесяти. Между деревьями полилась кислая затхлая вонь, и я узнал в ней лис.

Я вскочил, пытаясь понять, отчего их так много – запах накатывал волной, густой и плотной, так что я не сумел опознать количество зверей, их было слишком много, десятки, может, сотни. И со всех сторон.

Не удержался и зарычал, запах был слишком мерзкий, выжимал слезы и вызывал тошноту, я начал отступать к лагерю, пятиться, оскалившись. И вот они появились, между деревьями полыхнуло оранжевое, наверное, и не оранжевое, а какое-то грязно-желтое, справа тоже.

Лисы. Злые худые лисы, голодные и свирепые, они должны были жить тут, в земельных норах, однако на самом деле они пришли с юга в огромном количестве. С виду не бешеные, то есть никаких внешних признаков – ни слюны из пасти, ни пены, ни дикого взгляда, ни целеустремленности – бешеные, они всегда только прямо ходят, а эти вроде ничего, в глаза смотрят. И бегут семьями – я успел заметить щенков.

Зарычал громче и приготовился, оскалив зубы, лиса никогда не схлестнется с собакой, никогда. Конечно, их много, и если они нападут разом, мне не поздоровится. Но зачем им на меня нападать?

И почему они бегут?

Никогда не слышал, чтобы лисы вот так откочевывали…

Я вдруг понял, что они боятся. Не меня, нет, на меня они особо и не посмотрели. Они боялись другого.

Они замерли всего на секунду, а затем принялись огибать меня слева и справа, они торопились, и повизгивали, и тявкали, сучили лапками и косили на меня глазами, то есть не на меня, а как-то мимо меня, стараясь не пересечься взглядом.

Я стоял, набычившись, а лисы обтекали меня по сторонам, их оказалось много, просто лисий потоп, лапы, зубы, хвосты, я захлебнулся в этой вони, но выбраться было уже нельзя, я оказался втянут в оранжевый водоворот, закружилась голова, меня затошнило.

В лагере завизжали, и вдруг завыла сирена, и послышались крики, лисы шли через лагерь, наверное, это было страшно. Ты спишь, и вдруг сирена, ты выскакиваешь наружу, а вокруг лисы, сотни, бегут непонятно куда, и что вообще происходит.

Слишком много лис, интересно, чем все это вызвано?

Я не успел понять, чем это вызвано, на меня кинулся старый матерый лис со рваными ушами. Он вынырнул из стаи и вцепился мне в плечо. Это оказалось не очень больно, но как-то неприятно, зубы оказались острые и тонкие, они пробили шерсть и вонзились в кожу, я двинул корпусом и стряхнул его, лис оказался легок, точно мешок, набитый травой, он отлетел в сторону, тут же вскочил и умудрился опять повиснуть на мне. Я изловчился и откусил лису хвост.

Неожиданно.

Не знаю точно, но мне всегда казалось, что хвост для лис значит очень многое, во всяком случае, лишившись хвоста, лис заорал душераздирающе, с надрывом и болью, что меня, если честно, порадовало. До сегодняшнего дня я еще никому не откусывал хвост, оказалось, что это совсем не трудно, хвост был гораздо менее твердым, чем, допустим, швабра. Щелк зубами – нет хвоста. Бесхвостый завизжал и ринулся прочь, остальные же, напротив, рассердились, они бросились на меня с разных сторон, не знаю почему, чем я им помешал, наверное, просто стадное чувство, инстинкт – на дороге чужой, значит, его надо убрать, хотя я никакой агрессии не проявлял, а может, бесхвостый это им приказал. Может, бесхвостый – их вожак, приказал – и они напали.

Тактика у них была интересная – они набрасывались, кусали, стараясь повиснуть, а когда я хотел прижать лиса зубами, тот ловко отпрыгивал в сторону. Каждый отдельный укус не наносил значительного вреда, но этих укусов было слишком много.

Пожалуй, я бы мог их убить. Не всех, конечно, но некоторых точно, лисы слишком долго не пили воды и слишком хорошо подставлялись, наверное, от усталости, не знаю. От страха скорее всего, они боялись так сильно, что готовы были умереть. Но крови мне не хотелось, в сущности, лисы неопасные зверушки, немного нечистоплотные и склонные к поеданию мышей и падали, безобидные по большому счету. Пришлось откусывать хвосты.

Это оказывало на лис впечатление, действенная мера против лисьего беспредела, лишившись хвоста, лисы мгновенно утрачивали боевой настрой и отступали. Я откусил пять хвостов и не намеревался останавливаться на достигнутом, разозлили они меня очень.

Впрочем, лис было так много, что на замену одного бесхвостого тут же наступали двое хвостатых. И прыгали, и висли, целили в лапы, стараясь повредить сухожилия, это у них почти получалось. В конце концов я разозлился и цапнул пару штук по-хорошему, за бока и за лапы, до крови. Это несколько охолодило лис, они схлынули и стали нападать издали, тявкали громче и с ненавистью.

В лагере тем временем продолжалась неразбериха. Продолжала вопить сирена, а еще кто-то звенел в рельс, и слышались крики. Вряд ли лисы представляли настоящую угрозу, смысла нападать на людей у них никакого нет, просто… Это необычно, дико, лисье нашествие – где это видано.

Лисы нападали на меня и останавливаться не собирались, я начал отступать, я уже понял, что справиться с ними не удастся, и неплохо бы вообще убежать, конечно, это позор, но, с другой стороны, кто меня увидит? К черту этих лис…

Сбоку, я не заметил откуда, вынырнул тощий ободранный лисяра, он извернулся, сложив спину почти пополам, впился мне в бедро и попал в нерв, так что боль прострелила меня от когтей на прибылых пальцах до кончиков ушей. Я рявкнул и ухватил лиса поперек морды, и сжал зубы, я мог бы сильнее, чтобы переносица у лиса сломалась, чтобы откусить ему верхнюю челюсть, но я опять не стал этого делать – с возрастом становишься сентиментальным. Я не выпустил его, оступился, и мы вместе скатились с пригорка к ручью. И тут уж я не стал себя ограничивать – содрал шкуру ему с переносицы, и все, этого хватило – вонючка отвалился в сторону, обгадился и прикинулся мертвым. Достойный сын лисьего племени, все они такие, чуть прижмешь – сразу помет мечут.

Едва я поднялся на ноги, как меня обступила уже маленькая стая, семь штук, все злые, запахучие и готовые к убийству. Прикинувшийся мертвым дристун тут же ожил, отряхнул лапы и присоединился к своим товарищам. Лисы прижали меня к ручью. К этому моменту я был изрядно искусан и устал, я остановился на берегу над глубоким участком, затем ободранец, страдающий некрепким желудком, скакнул ко мне, завизжал и клацнул зубами перед носом. Нет, я не испугался, просто это случилось слишком неожиданно, я опять оступился и съехал, сначала по брюхо, потом и глубже, хлебнул воды и закашлялся.

А лисы вдруг успокоились. Они смотрели, как я стою в воде, громко дышали и фыркали с видом победителей. Сами в воду не спускались, я тоже не спешил выбираться, возникла передышка.

Я понял, почему они шли через лагерь – из-за озера. От лагеря до озера по прямой меньше километра, а дальше можно вдоль восточного берега, на север. Вдоль западного берега никак, там болота, так что можно только через лагерь. Хорошо, что только лисы, если бы лоси побежали, было бы сложнее, лосю рога не откусишь, они у него твердые, перешибет копытом.

Лисы были совершенно безмозглы, они стояли с победительским видом и скалили зубы. Я почувствовал, что сил у меня не осталось, могу только стоять и смотреть, к тому же когда я старался рыпнуться, лисы начинали рычать и скрести когтями по земле.

Наверное, через час все закончилось. Шум, доносившийся со стороны лагеря, стих, лисы исчезли, а я остался в воде и сидел в ручье почти до вечера. Места укусов чесались, но воспаление не началось, края ран оставались бледными, это успокаивало. Конечно, инфекция могла проникнуть, но это станет известно не сразу, через пару дней, а значит, и думать об этом буду завтра. Лисы ушли, и я вполне мог бы выбраться на берег, мне очень хотелось лечь в мох и полежать, носом в подорожник, лапами в землянику. Только я не мог ничего с собой сделать – весь лес был заполнен вонью, лисьим запахом, и я тоже весь им провонял, даже ручей за многие часы не смыл с меня их кровь и слюни.

Я смог сломать себя только к вечеру. В лагере не зазвонили в колокол, и мне это не очень понравилось, я окунулся в воду еще раз, после чего выбрался на сушу.

Ноги дрожали. Кажется, я все-таки замерз, во всяком случае, я почувствовал холод – я затрясся, причем так сильно, что пришлось присесть. И зубы тоже защелкали, весь язык себе изгрыз, это ничего, главное, чтобы воспаление легких не подхватить, а лис переживем кое-как, переживем, через пару дней все выветрится.

Солнце уходило, с неба сбежал ветерок, стало холоднее, а еще между деревьями полетел пух, то есть лисья шерсть, которая осталась на кустах и деревьях, ветер сорвал ее и распространил в воздухе, и иногда эта шерсть втягивалась мне в нос, и я чихал.

Надо было сходить к лагерю и посмотреть, что там, но я никак не мог прийти в себя, не мог согреться, отправился куда глаза глядят, а потом и заблудился.

Первый раз в жизни я заблудился на такой небольшой территории. Нюх у меня оказался забит, и лагерь я не слышал. Солнце зашло как-то необычно, я пропустил момент, однако мне показалось, что оно зашло сразу в нескольких местах, отчего свет растекся по всем четырем небесным концам, и ориентироваться по солнцу тоже не получалось. Я очутился в странном пространстве, наполненном багровым светом, стволы деревьев сделались черными и мрачными, и листья, когда я смотрел на них снизу, на просвет были похожи на кости.

Стемнело окончательно, а я все брел меж деревьев, больной, усталый и ненужный. Здесь негде было путаться, озеро, ручьи, город и болота, и лесная дорога – куда ни двинься, наткнешься, но ни на что я не мог наткнуться, лес сделался одинаково мертвым и пустым, я потерялся в нем, я вообще давно потерялся…

И вдруг мох подо мной промялся, и я, не успев даже понять, что случилось, ухнул вниз, в темноту.

Испугаться я успел, если честно. Потому что решил, что это волчья яма, это было первое, что пришло в голову. Я ждал ржавых железных штырей. Или заточенных кольев. Или какой еще другой арматуры.

Не в этот раз.

Глава 4
Яма

Бродяга.

Так тогда сказал Клипер. Дух, забывший имя свое, это я. А мог бы быть дельфином, наверное, рассекать воду острым рылом, пасти стальные стада ставрид, следить за китовыми караванами, не знать границ, нестись в даль злой бездумной торпедой. Наверняка дельфином лучше. Море свободно, и в море нет этих… Хотя, собственно, почему нет? Океан огромен, вся планета – почти один океан, а в нем глубины, в нем мрак, в котором спят свои левиафаны и свои бегемоты.

Собственно, выбор не так уж велик. Обезьяны? Обезьяны – пародия на человека, лошади глупы, кошки… Слишком маленький мозг. Псы и дельфины. Может быть, тигры, хотя тигры – это те же кошки, а значит, с мозгом не дружат. Впрочем, нелюбовь к кошкам, это во мне от породы, бытие определяет сознание, конечно, далеко не целиком, но определяет, и кошки во мне вызывают всегда отвращение, даже сейчас.

Собаки. Наиболее подходящий объект.

Я зевнул и осмотрелся в сотый раз.

Видимо, это был старый колодец. Идеальная ловушка – поверх люка нарастал тонкий нежный слой мха, неудачник ступал на него и закономерно проваливался внутрь.

Стены бетонные, хотя и поросшие бесцветным прозрачным мхом, на дне тоже мох. И скелеты еще на дне. Кошачьи. Штук пять, не меньше. Глубина колодца метра три, для кошки не проблема, если бы не этот мох. Мох обрывался под когтями, и кошки падали вниз, а потом пробовали еще, и снова падали, ну и все. Хотя откуда посреди леса кошки?

Кто его знает. Мир – странная штука, кошки в самых неожиданных местах, теперь к кошкам прибавится собака. Потому что если даже кошки не выбрались, то куда уж мне, останусь здесь.

Скелеты были сухие и спокойные, умиротворенные, что ли. А еще в колодце было тепло, я поплотнее закопался в мох и закрыл глаза, спал, как всегда.

Мне снился дом. Мой старый дом, пахнущий прошлым веком. Люди. Те, что меня любили, те, что считали своим. Па, и Ма, и Ли. Те, что потом предали. Я видел их и знал, что они меня предадут, но я не мог от них отвернуться, я улыбался и верил, что все будет в порядке, во сне хотя бы.

Иногда я просыпался и смотрел в небо, на звезды, потом снова засыпал, и мне снились кошки. Сначала явился Кики, сел и стал смотреть, а потом еще другие подтянулись, и тоже давай пялиться, хотя если Кики я знал неплохо, остальные кошки были мне незнакомы.

Не шевелились еще они, то есть сидели, смотрели, и все. Неприятные кошки, вроде как и не кошки вовсе, что-то в них присутствовало постороннее, никак не мог уловить что. А потом вдруг оказалось, что кошки эти сидят ко мне спиной, мне почему-то сделалось очень интересно заглянуть этим кошкам в морды, но сколько я ни старался, у меня не получалось, кошки продолжали сидеть ко мне загривками. И при всем при этом мне было страшно увидеть этих кошек спереди, и страшно, и любопытно.

На следующий день прямо с утра я попытался выбраться. Ну, хотя бы попробовал попробовать. Ночью выпала роса, она скапливалась на мху, и я собирал ее языком, воды получилось довольно много, так что смерть от жажды мне не грозила. От голода тоже, во всяком случае, в ближайшее время. Надо подумать о будущем. Собственно, будущего у меня совсем немного, полтора метра в диаметре. Как-то я видел фильм про американские мертвые ямы – провалы в земле, куда периодически падали разные животные, и за тысячи лет накапливались тысячи скелетов. Интересно, с какой очередностью эти кошки сюда валятся? Раз в два года?

Я не испытывал особых надежд, даже дураку ясно, что вылезти отсюда не получится. Если бы тут имелась железная лестница, я бы, конечно, попробовал. Я знал пару овчарок, не очень далеких, но при этом чрезвычайно ловких псов, способных взлезать по совершенно вертикальным приставным лестницам, пару раз я пробовал, у меня не получилось, выше трех ступенек не продвинулся. Здесь лестницы не было вообще, для очистки совести я подпрыгнул, приземлился неуклюже, раздавив при этом прах какого-то Васьки. Прыжковая техника здесь не поможет. Вообще мало что, пожалуй, поможет, разве что потоп. Плавать я умею неплохо, так что если колодец зальет, я смогу всплыть.

А еще можно лаять. В принципе лагерь недалеко, в лесу тихо, и можно попробовать.

Я попробовал и выяснил, что голоса почти не осталось, вчерашнее сидение в ручье убило голос, я хрипел и брызгал слюной, выдавливая из себя только хрип и кашель. Но я все равно постарался. Только впустую, меня не слышали. Я мог тут орать до потери голоса, звук гас в стенах и улетал вверх. Хоть заорись – в космосе тебя никто не услышит. Поэтому я перестал лаять и лег в мох. Надо экономить силы, беречь воду, и думать о будущем, и не думать о том, что в колодце как-то тесновато.

Нет, тут на самом деле тесновато. Я сделал шаг вперед и уперся носом в бетон, сделал шаг назад и тоже встретился со стеной, и по бокам тоже была стена, вокруг, и колодец сжимался, и мне начинало казаться, что через минуту он сожмется совсем.

Я начал задыхаться. Я понимал, что это психика, воздуха здесь больше чем достаточно, тут смогут трое дышать вполне свободно, не то что я один, просто паника. Надо успокоиться, лечь на землю, зевнуть и хрустнуть шеей.

Так и сделал. Глаза не закрывал: стоило закрыть – и голова начинала беспощадно кружиться, просто смотрел в одну точку. В стену, в растрескавшийся бетон, сквозь который проросла трава, похожая на крапиву. Растрескавшийся бетон, холод, жара, вода, с каждым годом раскол все шире и шире, и вот уже можно ковырнуть…

Я протянул лапу и ковырнул, и неожиданно кусок бетона отвалился. И я ковырнул еще, и отвалился еще кусок, тогда я стал ковырять и ковырять и скоро проделал в стенке дыру, в которую можно было просунуть голову. Тогда я подумал, что в этом, наверное, есть какой-то смысл. А что, если раскопать побольше? Бетон просядет, надломится, и я смогу прокопать лаз. Конечно, тут лес и старые деревья, и корневая система наверняка развита, это не страшно, с корнями я справлюсь. Буду рыть лаз, это займет меня и отвлечет от кислых мыслей, и вообще я не какая-то там кошка. Кошка не смогла бы прорыться, а у меня сил хватит, башка-то пролезла.

Не очень хорошо пролезла, надо бы расширить лаз. Я сплюнул и принялся грызть бетон. Он был размокший и мягкий, довольно легко крошился под зубами, иногда я натыкался на старую арматурину и отгибал ее. Через полчаса я расчистил место для раскопа, сломал зуб, он добавился к кошачьим зубам на дне, ладно, пускай, жизнь – это путь потерь, надо двигаться дальше. Я обрадовался земле, она была подходящая – мягкая, с преобладанием песка и редких корней, довольно мягких, я их легко перекусывал. И копал.

Это было не очень сложно, в конце концов копать не слишком интеллектуальное занятие, зато из головы все ненужные мысли выбивает. Вот я и копал.

Через два часа когти расслоились, еще через час сломались, я остановился и почувствовал боль. Лапы в крови и в земле, их сильно печет, пришлось выползти из норы. Я не только сломал когти, я еще стер подушки, так что даже стоять было трудно, приходилось лежать на брюхе. Я прокопал около метра, под небольшим уклоном вверх, узкий лаз, в который можно было протиснуться с трудом. Ничего, нормально, можно выкопаться. Если бы не лапы, наверное, через пару суток я смог бы выбраться наружу, теперь же придется ждать, пока лапы восстановятся, хоть чуть, пусть хотя бы коростой покроются.

Я лег на бок и опять уснул, провалился в жаркий мучительный сон, в котором вокруг меня опять стояли коты, а еще лап у меня не было, вместо них красные горячие шары, в которых пульсировала боль. Хотелось проснуться, но я нарочно не просыпался, терпел, так что боль в конце концов рассосалась, сон победил.

Проснулся и попробовал повыть. Выть было легче, чем лаять, только все это опасно. Ну, услышат, ну, придут, заглянут. Так и вытаскивать меня не станут, зачем? Плюнут разве что. Так что зови не зови, вой не вой, только тоскливее делается, решил сидеть молча, одиноко. Вообще это интересно – оказаться в яме. Мир исчезает, вот только что он был огромный и загадочный, простирался и все дела – и вот вдруг он сжимается до полутора метров вокруг тебя, делается мал и забит кошачьими костями.

Умирать в одиночестве – невеселое дело, конечно, мне не привыкать… Но все равно.

После полудня опять попробовал копать. Уже не получилось. То есть совсем никак – каждое движение вызывало боль, я перегрыз несколько корней и вернулся в колодец. Все. До завтра рыть не смогу. Может, и до послезавтра. Когда лапы зарастут, попробую еще – если хватит, конечно, сил. Или зубами попробовать?

Попробовал. Копать зубами оказалось не очень, земля, конечно, поддавалась, но… Кому непонятно, может попробовать.

Я вылез из норы и лег. Теперь дно колодца было засыпано почвой, и мха не осталось, пришлось лежать в земле. Свежая земля напоминала о могиле, настроение от этого не особенно улучшалось, но делать было нечего. Так прошел день, и стало темнеть. За день я не услышал ничего, то ли колодец на самом деле располагался далеко от лагеря, то ли в лагере больше не осталось никого. Я на месте руководства после лисьего нашествия уже давно вывез бы всех детей, подальше вывез, или вообще по домам отправил бы. Потому что птицы просто так не дохнут и лисы просто так не убегают, это ведь все знаки вполне себе недвусмысленные, любой разумный человек задумался бы.

Хрустнула ветка. Я насторожился. Ветка хрустнула вдруг, случайно. Кто-то подкрадывался. Именно подкрадывался – если бы он просто шагал, я бы уже давно знал о его приближении. Значит, он шагал осторожно, значит, намерения у него были не слишком добрые.

Камень. Он ударил в бетонную стенку колодца, отскочил и хлопнул меня в лоб. Едва не попал в глаз, больно, я едва не завыл, но удержался, и тут же в колодец попал еще один камень, и в этот раз он угодил мне в лапу. Это было еще больнее, я заорал.

Там, наверху, хихикнули и защелкали, щелчки походили на велосипедную трещотку, а хихиканье я узнал.

Шерсть у меня немедленно встала дыбом. И сердце забилось. И все внутри заболело, и сердце, и легкие, и желудок, и, кажется, кровь даже заболела. Захотелось заорать и выпрыгнуть в окно, не было тут окна, об стену с разбега захотелось. Только разбежаться здесь было негде.

Они меня нашли.

Нашли. Я прокусил язык.

Камни падали почти до утра. Тварь таскала их с берега озера и кидала издали, к колодцу не приближалась – я ее так ни разу и не увидел. Только слышал. Иногда она смеялась, иногда начинала прищелкивать, иногда что-то говорила на непонятном языке, от которого у меня бежали по спине мурашки, щерились клыки, а кожа на переносице собиралась в складку. Я не понимал смысла слов, но самих слов было достаточно, эти слова могли свести с ума, могли убить, что-то древнее и темное.

Она не решалась напасть. Если бы я встретил ее в лесу, шансов у меня было бы мало, другое дело в колодце, в тесноте. Поэтому и не нападала. Камни иногда прилетали вполне себе изрядные, размером с грейпфрут. Я прятался в раскопе и прикидывал – если она накидает камней достаточно много, я смогу по ним выбраться. Если до этого она меня, конечно, не убьет.