Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

Жизнь долго не сменяла гнев на милость…

Кермен Бакаева, Галина Менкеева

Школа № 17, г. Элиста, Республика Калмыкия,

научный руководитель О.Н. Манджиева

Я, Галина Менкеева, начала писать эту исследовательскую работу еще в 10-м классе, а потом к работе подключилась Кермен. Ее помощь была мне необходима, так как в связи с подготовкой к поступлению в вуз я уже не могла участвовать во всех «экспедициях».

А началось все с того, что в 2007 году, расспрашивая родственников, я узнала, что дедушка моей двоюродной сестры Кемы Бакаевой – Даган Бараевич Такаев – отсидел в лагере 10 лет. На мои вопросы, за что же он сидел, все пожимали плечами: «Время было такое». Тогда я укрепилась в решении выяснить причину его осуждения. Ведь 10 лет – это такой большой срок, целых 3650 дней в неволе.

Результаты исследования, занявшего более полутора лет, оказались впечатляющими: мы выяснили, что Даган Бараевич Такаев был поэтом-песенником и написал песню «Котуш», которая по сей день считается народной и за которую его осудили по политической статье 58–10 УК РСФСР (антисоветская агитация).

В наших руках оказалась копия «Уголовного дела № 7550 по обвинению Такаева Дагана Бараевича» из архива Красноярского УФСБ. Это «Дело…» – красноречивый материал эпохи террора, несмотря на то что отдельные страницы плохо откопированы из-за слабых оттисков печатной машинки, а копии записей, сделанных в дневнике Дагана Бараевича, подшитом к «Делу…», едва видны. Были пробелы, стилистические ошибки, кое-где приходилось догадываться по контексту. Многое в «Деле…» было для нас непонятным, многое – ошеломляющим, но, главное, мы работали с настоящими историческими документами шестидесятилетней давности.

Историческая часть нашей работы оказалась головоломкой – отрывочные сведения казались разрозненными кусочками, а цельной картинки, помогающей собрать пазл, у нас не было. Описываемые события до сих пор остаются белым пятном, это своего рода новое «сокровенное сказание»¹ калмыков. К сожалению, многие исторические документы оказались недоступны, часть их пропала еще в депортацию, например, документация архива Малодербетовского улуса, касающаяся периода раскулачивания и выселения калмыков, другая часть, видимо, еще не рассекречена (архив военкомата Калмыкии), потому что поиск, несмотря на многочисленные запросы, результатов не дал.

Из-за переездов многие документы семейного архива были утеряны, поэтому основу исследования составили воспоминания родственников Дагана Такаева.

Был у нас соблазн написать только о простых и приятных вещах, например, о творчестве Дагана Такаева, и замалчивать более трудные: депортация, репрессии, 58-я статья УК РСФСР. Или не писать о том, что он был целителем. Но мы решили не искажать и не приукрашивать историю жизни нашего героя, а написать все как есть.

Даган Такаев родился на хуторе Батрак Черноярского уезда Астраханской губернии (ныне – Малодербетовский район Калмыкии). Сейчас нет на карте такого населенного пункта, его постигла печальная участь многих сел, исчезнувших с лица земли в результате депортации калмыков.

Он был в семье четвертым ребенком. Мать умерла вскоре после его рождения. В анкетах, подшитых к «Делу № 7550», и в личных документах написано, что он родился в 1921 году. Его дети и родственники знают, что он родился в год Змеи по восточному календарю, а по подсчетам это 1916 год.

Дело в том, что до войны в калмыцкой степи у людей не было паспортов и метрик. В Сибири при постановке депортированных на учет в спецкомендатурах документы заполняли со слов переселенцев. Народ этим воспользовался, и все стали уменьшать свой возраст, скорее всего, чтобы не отправляли на тяжелые работы или на войну. Много позже, когда люди того поколения стали оформляться на пенсию, им пришлось через суд и свидетелей доказывать свой истинный возраст.

Даган Бараевич происходил из рода ламин арен – «десяток» священника. «Десятками» у калмыков называли несколько родственных между собой семей, имеющих общих предков.

Каждый десяток имел легенду о своем происхождении. История древнего субэтноса ламин арен уходила своими корнями к самому началу XVII века. Кто-то в роду был буддийским монахом, учился в тибетской духовной школе. В те далекие времена он добрался в Тибет. От него остались в семье и передаются из поколения в поколение две реликвии: четки и Мирдбурхн – рака со святыми мощами.

Предки Дагана Такаева сумели разбогатеть и владели многочисленными табунами, стадами и отарами – места здесь пастбищные, скотоводческие. У семьи также были сады, поля, маслобойня и небольшая мельница. Чтобы управляться со всем этим, дед, Даван Бара, держал пастухов и работников. За использование батрацкого труда в 1930 году его репрессировали как кулака.

Даван Бара был уже в преклонном возрасте, не знал русского языка и, естественно, пропал где-то в Сибири. К сожалению, имя прадеда по документам никто не помнит, и узнать, где покоится его прах, невозможно. Сын его Така Бараев не был сослан с родителем-кулаком, возможно, его спасло от репрессии то, что он вовремя вступил в колхоз.

Даган Такаевуже смолоду был сильной личностью. Он производил впечатление на окружающих и запоминался людям надолго. Дело в том, что у Дагана еще в детстве проявился дар целительства. Сначала он лечил свою семью, а позже стали приходить соседи и знакомые. И тогда, согласно традиции, его отдали в монастырскую школу, где он изучал тибетский язык, санскрит, буддийскую философию.

Позже он пошел в светскую начальную школу в своем поселке, где обучение велось на калмыцком языке. Дальше продолжить обучение не представлялось возможным, так как нужно было ехать в улусную школу или в Астрахань.

Он был носителем традиции медлгчи, шаманов. Настоящий целитель – это лекарь, костоправ, знаток обрядов и традиций, обладающий множеством знаний. Раньше наш степной народ был в большинстве своем малограмотным, поэтому целитель был всегда в большом почете.

Даган Такаев, как и все, работал в колхозе. Он помогал отцу, был подпаском в гурте – пас колхозных коров. Основу традиционного хозяйства калмыков всегда составляло кочевое скотоводство. Скот круглогодично содержался на пастбище, за ним требовался соответствующий уход и пастьба.

В 1939 году набирали на курсы трактористов молодых людей – из тех, кто знал грамоту. Без сомнения, Даган был одним из самых грамотных людей в хотоне. Так он попал в поселок Зурган. После окончания курсов он стал работать в своем колхозе имени Куйбышева трактористом.

Песня «Котуш», которая считается народной, была написана им в период с 1939 по 1940 год. Героиня этой песни Котуш Шорваева вспоминает, что в это время Даган ездил вместе с другими юношами и девушками по животноводческим стоянкам и полевым бригадам с концертами. Это называлось агитбригадой. Он отлично танцевал, декламировал стихи и пел песни собственного сочинения. Помимо стихотворного дара он обладал и музыкальными способностями.

В Зургане во время учебы на курсах трактористов Даган познакомился с Булгаш – Булгун Очировной Санджиевой, 1921 года рождения. Она умерла вскоре после его осуждения, в 1947 году. Даган осмелился противостоять общепринятому: он, наперекор традициям, посмел полюбить, добился взаимности, более того, добился, чтобы за него засватали Булгун. Брак по любви по тем временам был редким исключением. Тогда еще строго соблюдался калмыцкий обычай, согласно которому только старшие в роду имели право выбирать невесту для молодого человека. Мнение жениха и невесты, как правило, в расчет не брали.

Но пожениться им не пришлось. В апреле 1941 года Дагана Бараевича мобилизовали в РККА – Красную армию. Надо отметить, что на тот момент он практически не знал русского языка.

Полк, где служил Даган Бараевич, с первых недель войны принял участие в оборонительных боях в районе села Койсуг (сейчас оно слилось с городом Батайск Ростовской области). Он воевал в пулеметной роте 526-го отдельного стрелкового батальона в составе 12-й армии Юго-Западного фронта.

Булгун Дагановна, старшая дочь Дагана Бараевича, вспоминает: «В 1965 году мы с отцом поехали в село Садовое, районный центр. Пошли там в магазин. К отцу из толпы кинулся мужчина с распростертыми объятиями и буквально потащил нас к себе домой. Очень был рад, что встретил отца. Хозяин на радостях открыл бутылку водки. Отец не пил, а тот мужчина на радостях выпивал. Я маленькая была, но помню, он сказал: „Если бы не твой отец… Он спас меня на войне“. А что и как, не сказал. И я не спросила после у отца, кто это был, как он его спас…»

В полку было огромное количество убитых. Стояла жара. Погибших хоронили в братских могилах, а тогда – попросту в больших общих ямах. В дневнике Дагана Бараевича есть запись: «Из семисот человек в живых после боя осталось сорок».

30 июля 1941 года Даган Бараевич был ранен в левую руку, разрывная пуля попала прямо в локоть. Его оттащили назад под начавшимся артобстрелом. В полевом госпитале извлекли осколки, но рука не действовала – пуля разорвала нервы. Начались скитания по фронтовым госпиталям. Наконец он попал в специализированный клинический госпиталь в Кисловодске, где проводились операции на нервах. В справке, выданной госпиталем, написано: «Травматическое повреждение левого лучевого и серединного нервов в стадии регенерации после сквозного огнестрельного ранения пулей левого предплечья. Ранение связано с пребыванием на фронте на Юго-Западном направлении». Эту руку врачи все же спасли, но восстановилась она не полностью. Булгун Дагановна рассказывает: «Левая рука у отца была не очень, фронтовое ранение сказывалось. Яйца в корзине несет этой рукой, бывало, рука напряжения не выдерживала – яйца вдребезги».

Дагана Бараевича с не залеченными до конца ранами в начале 1942 года снова отправили на фронт – правая рука здоровая, винтовку может держать, значит, сможет воевать. Красноармейцы, призванные в армию в ходе войны, не имели времени на подготовку, поэтому бывших трактористов направляли в танковые войска. Так Даган Бараевич попал механиком-водителем в танковую дивизию, которую впоследствии назвали гвардейской Кантемировской. Дети Дагана Бараевича вспоминают, что он любил песню «Три танкиста, три веселых друга» и гордился своей службой в Кантемировской дивизии.

8 марта 1942 года Даган Бараевич был ранен во второй раз, и куда более серьезно, – его танк подорвался в бою на мине. Несмотря на строгий запрет, танк шел в атаку с открытым люком, иначе вряд ли Даган Бараевич смог бы самостоятельно выбраться из горящего танка. Он просто чудом остался жив, получив сильнейшую контузию и ожоги, кроме этого осколки окалины и внутренней брони разворотили левый бок и пробили левое легкое. Он помнил только пронзительный звон в голове, кровь, хлынувшую из ушей, подступившую тошноту, потом в глазах потемнело, и он потерял сознание.

Шесть месяцев Даган Бараевич скитался по госпиталям, сначала в полевом госпитале, потом в гарнизонном, затем его переправили в глубокий тыл – в Алма-Ату, где он «находился на излечении в ЭГ-1280 с 28 апреля 1942 года по 11 июля 1942 года и признан врачебной комиссией по ст. 9-А гр. 1 „Расписания болезней“ НКО СССР № 184 1940 года негоден с переосвидетельствованием через шесть месяцев» – так говорится в выданной ему справке.

Потянулись долгие унылые месяцы на госпитальной койке. В палатах лежали по 10–12 человек, многие солдаты, обожженные, изуродованные, без руки ног, проходили здесь лечение и реабилитацию.

Бессонными ночами, когда физические страдания не давали уснуть, Даган Бараевич писал стихи. В «Деле…» имеется поэма, написанная им в госпитале, с подстрочным переводом, сделанным для следствия. Многие строфы плохо видны (бумага обветшала, чернила расплылись), но даже сохранившийся текст передает душевное состояние, чувства и основные мысли автора.

 
Из 700 человек осталось только 40.
Во многих боях участвовал.
Стал как хворостинка, исхудал.
Снаряд тяжелой пушки опять поранил меня.
… < снаряды? > как град сыпались.
В марте 8-го дня меня поранило.
… Будет ли конец этому мучению.
Обо всем этом думаешь, все внутри ноет.
Мои очи наполняются слезою.
Люди, раненные железом,
Стонут, дергаются они.
Их стон разносится по всей комнате…
 

Перевод поэмы очень плох – никто не старался придать тексту подобие художественной формы.

В июле 1942 года Дагана Бараевича «комиссовали» – он был признан негодным к дальнейшему несению воинской службы и демобилизован из армии как инвалид II группы.

Формально война для него закончилась, но еще долгие годы, вплоть до самой смерти, она не отпускала его, постоянно напоминая о себе. Ранения особенно сказались в пожилом возрасте. Ему поставили диагноз «посттравматическая эпилепсия», все чаще стали случаться припадки, сильно беспокоила израненная рука, к этому добавилось постоянное бронхитное состояние – последствия ранения легкого, мокрота клокотала при дыхании, не было сил, чтобы выкашляться.

Память устает хранить в себе события, которые тяготят человеческую душу, и в житейских заботах Даган Бараевич забывал о том, что ему приходилось на войне стрелять в людей, нарушая при этом буддийские заповеди – не вредить живым существам, не лишать их жизни.

Его дочь Валентина вспоминает: «Году в 70-м на 9 Мая пришел к нам Иван Медведев поздравить отца с Победой. Завел разговор о войне: „Ты стрелял в немцев? Ты давил своим танком людей? Приходилось, говоришь? Как же ты после этого жить можешь спокойно?“ Отец пытался оправдываться: „Как можно было не выполнять приказ, если это война, идет бой? Жестокая была война. Один день прожить на войне – это было большое дело“. Отец так разволновался, что ему стало плохо, начался очередной приступ».

Так в 1942 году в биографии Дагана Бараевича закончился военный этап, он вернулся домой, но в августе того же года началась немецкая оккупация Калмыкии, хотя она не захватила восточную часть Малодербетовского района, где жила семья Такаевых.

После освобождения Калмыкии советскими войсками Даган Бараевич устроился работать налоговым агентом в своем поселке и в мае 1943 года женился на Булгаш.

Но спокойная жизнь продолжалась недолго. Уже через полгода эшелон, наполненный людским страхом, скорбью и покорностью судьбе, вез его на восток. 28 декабря 1943 года началась операция «Улусы», когда по воле «гения всех времен и народов» весь калмыцкий народ, состоявший на тот момент из женщин, стариков, детей и инвалидов войны, был обвинен в пособничестве фашистам и депортирован в Сибирь.

Подавленные происходящими событиями, люди сидели, сгрудившись, на грязном полу холодного товарняка, как будто в издевку названного «теплушкой». Жуткие ночи завершались по утрам одним и тем же – выносом на очередном безымянном полустанке одного, а то и нескольких человек, умерших от холода или болезни.

Многие калмыцкие поэты не остались равнодушными к происходящим событиям. Давид Кугультинов, например, за стихотворение «От правды я не отрекался..» провел в лагерях десять лет. Словами другого стихотворения Кугультинова мы назвали свою работу.

И Даган Бараевич рассказал в своих стихах правду о том, что наблюдал в пути. Все, кто был в вагоне, старался запомнить, заучить их или записать для себя. Позже эти стихи стали причиной его ареста.

Вот перевод нескольких строф из этого стихотворения, которые мы нашли в уголовном деле:

 
.. По широкой калмыцкой степи
Колонна машин бежала.
Солдаты НКВД организованно прибыли
По калмыцким хотонам.
Они стали, как часовые,
Чтобы безграмотных калмыков
Лишить всяких благ.
С волчьим взглядом солдаты
Насильно нас гнали,
А тех, которые отстанут,
Возможно, изрубят… ²
 

Подстрочный перевод далек от совершенства, о красоте стихов можно судить лишь по оригиналу. Калмыцкий язык богат и многообразен, и эти стихи вообще трудно перевести, теряется национальный колорит, игра слов.

В январе 1944 года Даган Бараевич попал в совхоз «Сталинец» Ужурского района Красноярского края. Его родные (отец, жена Булгаш и невестка Бачин – жена пропавшего без вести на фронте брата Убуша – с двумя малолетними дочерьми) ехали в другом вагоне эшелона, поэтому они попали на поселение в Алтайский край. Случилось это оттого, что Даган Бараевич на момент депортации был в дороге, он ехал в Малые Дербеты по службе. Военные отобрали у него лошадь с телегой, а самого посадили в «студебеккер» и повезли с жителями другого хотона на станцию Абганеры Сталинградской железной дороги.

Ему пришлось жить в небольшом бараке-общежитии, разделенном деревянными перегородками. Холодный барак был плотно заселен, нары были сколочены в два ряда. Внутри было сумеречно даже днем, помещение освещалось чадившей керосиновой лампой.

Из-за непосильного труда и невыносимо тяжелых условий жизни многие заболели и умерли в ссылке.

Даган Тагаев не оставлял надежды найти своих родных, дотошно расспрашивая тех, кто приходил к нему на лечение – слух о его способностях распространился и здесь. С места поселения нельзя было уезжать даже на время, за соблюдением режима наблюдали коменданты, но люди как-то прорывались к нему, многие из них – тайком, рискуя свободой. В основном приходили к нему по ночам, и он никому не отказывал.

Наконец Даган Бараевич узнал, что его семья находится в Алтайском крае в поселке Бор и что невестка работает на лесоучастке – валит лес.

Через год, в январе 1945 года, он получил разрешение на переезд в деревню Новая Покровка Быстроистокского района Алтайского края, поближе к отцу и невестке.

В мае 1945 года пришла радостная весть о Победе. Но ожидания, что наступят лучшие времена, не оправдались. Все было по-прежнему: голод, тяжелый труд, отметки в комендатуре. Спецпереселенцам не разрешалось свободно передвигаться, кроме как по указанному в «дорожной карте» маршруту в конкретный населенный пункт. Приходилось долго добиваться разрешения на выезд у начальника комендатуры.

Дагану Бараевичу удалось, наконец, получить разрешение на воссоединение с семьей брата-фронтовика. В начале 1946-го, через два года разлуки, он перевез в Новую Покровку отца и невестку с двумя племянницами. В селе труд был не таким тяжелым, как на лесозаготовках. Они с невесткой стали работать в колхозе. Он был пастухом, она – подсобницей в коровнике.

Он также добился разрешения перевезти к себе Булгаш, узнав, что она живет в 50 километрах от их села. К этому времени она была уже замужем за другим – дядя позаботился о ее судьбе. Во второй раз Даган Бараевич осмелился сломать традиции и противостоять общепринятому. Он поехал за любимой, говорят, что даже «надавал ее мужу по шее», и забрал домой.

Они с Булгаш уже совсем было поверили в возможность счастья, как последовал неожиданный удар – арест.

По поводу ареста Дагана Бараевича у родственников имеются разные мнения.

Люди говорили, что сначала за что-то посадили Бориса Дундуева, рабочего из совхоза «Сталинец» Ужурского района Красноярского края, а потом по его же делу «взяли» Дагана Бараевича.

Мы узнали, что Дундуев Борис Хурманович, 1927 года рождения, был арестован 22 декабря 1945 года по обвинению по статье 58–10 УК РСФСР и осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Постановление на арест Дагана Бараевича вынесено 5 сентября 1946 года, через восемь месяцев после ареста Дундуева. Затем последовали обыск и изъятие всех его записей – «органы» знали, что именно искать, потому что у Дундуева при обыске нашли стихи Такаева.

В пользу этой версии говорит и то, что после ареста Дагана Бараевича перевели этапом из Алтайского края в Красноярскую тюрьму. Это значит, что арест был инициирован в Красноярске.

Также эту версию подтверждает протокол допроса обвиняемого Дундуева Бориса Хурмановича от 28 февраля 1946 года, подшитый к уголовному делу Такаева. Допрос проводил начальник 3-го отдела ОСП УНКВД Красноярского края майор Шкидник. На допросе обвиняемый рассказал, а следователь с его слов записал, при каких обстоятельствах Такаев сочинил песню и как она получила распространение среди калмыков: «Находясь в пути следования вместе с Такаевым в продолжении двадцати суток, я с ним близко познакомился. Такаев Даган был очень недоволен переселением, и это недовольство он мне высказывал, ибо в момент переселении он был разрознен с семьей и он не знал, где его семья находится. В январе месяце 1944 года в первых числах Такаев ко мне обратился, рассказав, что он приступил писать песню о переселении калмыков с родной земли. Эту песню он в пути следования читал всем калмыкам, находящимся в вагоне № 29».

Далее Дундуев дал показание, что «содержание песни в основном сводилось к критике и недовольству советской властью по переселению калмыков, что калмыцкий народ потерял всякое право на жизнь, что он лишился своего крова, все у калмыцкого народа отняли и переселили в Сибирь – в холодные края, где он обречен на голодную смерть, и для того, чтобы это легче осуществить, всех калмыков разрознили, оторвали друг от друга близких родственников и сослали в разные края».

Постановление на арест Дагана Бараевича вынес начальник 2-го отдела ОСП УМВД Красноярского края капитан Чуприна, оно было согласовано с начальником отдела СП УМВД КК (Красноярского края) майором Кузьминых 7 сентября 1946 года. Арест утвердил начальник УМВД КК генерал-майор Семенов, санкционировал прокурор КК советник юстиции Денисенко. В постановлении на арест свидетелями указываются Дундуев Борис, Санджиева Бевя, Кеттидова Цаган, Хурманов Дунду, Егоров Дорджи.

Основанием для ареста, по мнению его инициаторов, является то, что «Такаев Д.Б. – воспитанник гелюнга [попа],<…> в январе месяце 1944 года в пути следования во время переселения калмыков с территории б/Калмыцкой АССР в Красноярский край в вагоне среди спецпереселенцев-калмыков <…> сочинил песню о переселении калмыков контрреволюционного националистического характера и читал ее среди калмыков, находящихся в вагоне, выражая в песне недовольство переселением, а затем по прибытии на место поселения в Ужурский район Красноярского края закончил сочинение песни, в которой высказывает клевету на трудовое устройство калмыков, на материальные условия их жизни на месте поселения, высказывая при этом контрреволюционные националистические измышления по адресу русского народа».

Допрос от 6 октября 1946 года проводил оперуполномоченный Большеистокского РО МВД младший лейтенант Суворов. Дагана Бараевича еще не перевели в Красноярскую тюрьму, в октябре он еще находился в камере предварительного заключения райотдела милиции Большеистокского района. Оперуполномоченный оформлял соответствующие бумаги, заполнял анкету арестованного, в основном с его слов, так как спецпереселенцы не имели документов.

В ноябре допросы проводились уже в Красноярской тюрьме. Уголовное дело вел следователь отдела СП УМВД Красноярского края младший лейтенант Шадрин. Но допросы проводили и другие работники управления.

Д.Б.Такаев в лагере. 1952

Личное делоТакаева

Д.Б. Такаев

В Красноярске допросы проводились чаще, арестованного выводили ночью, заталкивали в «воронок» и везли в здание Управления внутренних дел. Его пытали на допросах, обливали холодной водой, сажали в карцер, иногда подолгу не давали есть или оставляли без воды.

То, что выжил, он воспринимал после как чудо. В «Деле…» видно по подписи в протоколах, как дрожала его рука. Он говорил на суде: «Меня били», это было даже занесено в протокол судебного заседания. Но ни шантажом, ни угрозами его не заставили признать вину – не было в его действиях ничего предосудительного, единственная его «вина» состояла в том, что он жил в такое время, когда не было свободы.

Уже 20 ноября, всего через два месяца после ареста, следователь Шадрин соорудил обвинительное заключение и отправил дело в суд. В постановлении о предъявлении обвинения говорится, что Такаев, «будучи враждебно настроенным к существующему государственному строю в СССР, встал на путь систематической антисоветской агитации среди спецпереселенцев-калмыков, высказывая при этом националистические измышления по адресу мероприятий партии и Советского правительства по отношению калмыков, тем самым разжигал ненависть калмыков к русскому народу», а также «сочинил песню контрреволюционного националистического характера, выражал в песне недовольство переселением, а затем, по прибытии на место поселения в Ужурский район Красноярского края, закончил сочинение песни, в которой высказывает клевету на трудовое устройство калмыков, на материальные условия их жизни…». Выходит, даже если условия жизни были скотскими, никто не имел права не то что высказывать свое мнение, но и иметь его.

Текст постановления о предъявлении обвинения полностью повторяет текст постановления на арест. Никто особенно не разбирался в деле и не старался предоставить веские доказательства вины обвиняемого. Обвинение Дагану Бараевичу было предъявлено по статье 58–10 ч. 2 – антисоветская и контрреволюционная пропаганда и агитация во время войны, изготовление и распространение литературы того же содержания, те же действия с использованием религиозных или национальных предрассудков масс.

4 марта 1947 года состоялся судебный процесс над Даганом Бараевичем. Выездная сессия Красноярского краевого суда прошла в поселке Ужур, там, где жили все свидетели обвинения. Суд «в составе председательствующего Можарова, народных заседателей Поповой и Молоковой, с участием прокурора Столярова и защитника Мальцева рассмотрел в закрытом судебном заседании дело по обвинению Такаева».

Его обвинили в том, что он в своей песне «контрреволюционного националистического характера» «клеветал на русский народ в СССР».

Кстати, только в одном месте в песне встречается слово «русские»: «Дорогая калмыкская степь осталась ты для русских [русской стала ты]». Русский народ не упоминается в стихотворении в качестве угнетателя калмыцкого народа, и нет слов, что именно русские люди выселили калмыков с родной земли. Даже «с волчьим взглядом солдаты НКВД» ассоциируются в стихотворении не с русским народом, а с йосн – властью.

Жизнь при русских царях при всей тогдашней малограмотности и отсталости калмыков казалась им лучше и спокойней по сравнению с их нынешней жизнью. К моменту депортации часть кочевников-скотоводов уже погибла от голода во время коллективизации, когда у них истребили весь скот, чтобы «перевести на оседлый образ жизни», иначе кочевников трудно было держать под контролем. Часть населения ушла с «белыми» за границу, много калмыков погибло на войне. В первые годы ссылки в Сибирь умерло до 40 % оставшегося населения. И это – результат всего лишь двадцати лет пребывания большевиков у власти. Так появилась ностальгия по царю и «контрреволюционные» слова песни:

 
В душном, темном вагоне
Плакали, чтя, вспоминая царя.
 

Все свидетели дали на суде показания против него, как под копирку, слово в слово повторив то, что записано в протоколах допросов. Им на момент выселения было по 15–16 лет. На допросах в суде свидетелям было едва по 18–19 – в сущности, еще дети. Запугать их ничего не стоило. Например, Дундуев Борис Хурманович —1927 года рождения, в 1943 году ему было 16 лет.

Вряд ли по доброй воле свидетели подписывали протоколы. Они не могли выражать свои мысли подобным образом, потому что, во-первых, свидетели не знали толком русского языка, во-вторых, они были полуграмотные деревенские подростки, в-третьих, не могли они помнить в подробностях события трехлетней давности, происходившие в таких чудовищных условиях.

Свидетель Бевя Бомбиковна Санджиева показала: «Песнь антисоветского содержания Такаев начал сочинять в 1943 году в вагоне, когда мы ехали в одном вагоне с Такаевым на поселение в Ужурский район, Красноярского края. Это стихотворение он нам читал и даже пел в вагоне в присутствии примерно 30 человек. Закончил он это стихотворение писать, как он нам говорил, уже по приезде в Красноярский край. При переезде в Алтайский край он пришел к нам прощаться, у меня был на квартире Дундуев, который попросил его, чтобы он оставил ему на память сочинение-стихотворение. Такаев ответил Дундуеву, что, если хочешь, перепиши. Такаев достал из кармана блокнот и диктовал Дундуеву, а Дундуев записывал. Это происходило в моем присутствии и в моей квартире. Такаев всячески старался размножить это стихотворение и распространить среди калмыков. Последнее время, когда Такаев уезжал, эту песнь знали многие калмыки, рассказывали о ней друг другу и даже пели. Последний раз Такаев был у меня в квартире, если не изменяет память, в январе 1945 года. Примерное содержание этой песни я помню. В ней было отражено недовольство переселением калмыков в Сибирь. В ней высмеивалось советское правительство и власть в том, что оно разорило калмыцкое хозяйство и их превратило в нищих, что у них забрали весь скот и имущество и сослали в Сибирь, на вымирание. Разрознили семьи и сослали в разные края. Такаев по приезде в Ужурский район очень часто посещал мою квартиру, читал эту песнь и не только мне, но и другим».

Свидетель Булгун Хурмоновна Санжиева показала: «Мне известно о песне, которую сочинил Такаев, что он ее очень часто пел и распространял среди калмыков. Помню такой случай осенью 1944 года, на 2-м отделении совхоза „Сталинец“ Ужурского района, около конторы вечером собрались молодежь, присутствовали Хулатаева Кермень, жена Кештанова, Цериков Савгур и ряд других калмыков. На этом молодежном вечере исполнял песню о переселении калмыков Такаев. Точное содержание я не знаю, но знаю, что содержание ее было нехорошее и направленное против советского существующего строя и советской власти. Я помню несколько слов, в этой песни высмеивалось советское правительство, в том, что оно разрознило семьи калмыков и разбросало в разные края Сибири».

Суд счел, что «состав преступления подсудимого Такаева является доказанным материалами дела, вещественными доказательствами и показаниями свидетелей. Квалификация преступления также является правильной».

Обвиняемый не признал себя виновным, но это не имело абсолютно никакого значения. Несправедливый приговор был вынесен: суровая сталинская статья 58–10, часть II УК РСФСР – «10 лет с поражением прав по п. А и Б ст. 31 УК с конфискацией всего имущества, лично ему принадлежащего».

Так Даган Бараевич стал «политическим» заключенным, как и все приговоренные по статье 58, коих в стране было уже множество: в 40-х годах миллионы советских людей имели родных или знакомых в заключении или ссылке по этой статье.

Дагана Бараевича лишили и всех прав. Например, «поразили в правах» по п. Ест. 31 УК РСФСР – лишили права на пенсию, выдаваемую в порядке социального страхования и государственного обеспечения, то есть пенсии по инвалидности II группы, а заодно и самой инвалидности. Даган Бараевич стал получать пенсию только после возвращения в Калмыкию в конце 50-х, и то только по III группе.