Текст книги "По крупицам. Российские школьники об истории ХХ века. Сборник работ лауреатов Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век»"

В то время Евдокия тяжело заболела. «… я астаюса спитьоркой и все малыя забальела и пападаю в больницу… я лижу 10 месецев без выхода худая пухлая…»

Как рассказывала сама Евдокия, когда она заболела тифом, а было это не в Сталинграде, а на Кавказе, ее младшему сыну не было и года. Дочь Тамара, ей было в то время десять лет, вспоминает, как сидела с маленьким больным братом и другими детьми на земле, просили у прохожих поесть (ведь мать лежала в тяжелом состоянии в больнице) и у нее забрали этого ребенка какие-то люди, сказали, что в больницу. Когда Евдокия пришла в себя, ей сказали, что ее сын умер и дали какую-то справку. На самом деле его забрали бездетные супруги-врачи по фамилии Терновые. Они назвали его новым именем – Виктор.

Через несколько лет, при оформлении каких-то документов выяснилось, что справка поддельная и Евдокии грозит тюрьма. Она поехала в ту больницу, где был ее сын. Одна из санитарок узнала Евдокию и рассказала о том, кто забрал ее сына. Приемные родители уговорили ее не забирать у них ребенка, тем более что прошло несколько лет и он не помнит свою настоящую мать. Врачи жили очень обеспеченно и любили ребенка. А так как семья Евдокии находилась в большой нужде, было много детей, то она согласилась оставить сына в этой семье. Ей дали официальную бумагу, что ребенок жив и был усыновлен.

Но на этом эта история не закончилась. Через несколько лет однажды летом к ним в дом приехал молодой человек в военной форме и сказал, что он их сын. Виктор Терновой однажды узнал всю правду о своем рождении и из армии в отпуск приехал к своим настоящим родителям. Потом он не раз приезжал к ним со своим сыном. У нас хранятся фотографии, сделанные во время его приездов.

Вернемся в 1947 год. Этот год принес Евдокии большие переживания. Муж в трудное для нее время не стал ей опорой:

…а муженок разгульивает вышла из больницы наработу ниберут вса как скльанка пухлая силы нет вот и ришыла я завирбоваца на хлебоуборку станцыя филонова…

В это время ей пришлось заниматься поиском своих детей, которые были определены в разные места, пока она болела. Именно на Кавказе, в Минеральных Водах, она потеряла сына, а остальные дети находились в детдоме. Известно, что она их нашла и сама уже определила их судьбу:

…нашла дваих дьитьей и апридилила в дьед дом а садною дочерю [с Тамарой] уехала и вот тамто я паправиас и заработала много хлеба я привезла в город прадала…

В примирении Евдокии и Федора участвовал председатель колхоза, при котором она трудилась:

…вадно прикрасноя время мина вызывает предсидатьел я еду в провльения а серца балит думаю чтоже он мне скажет а он мне и говарит слушай маладушка а если бы вирнулса твой муж ты бы принела его ведь всо же утаибя он сколь дьитьей я гавару нет он мне много здьелал подлостаи и боль как сабаку безжалостаи но он стал мина уговариват я мол вам дам квартиру и вабиду недам но муж долго ни смог там жыта уехали апат в сталинград…

Примирение состоялось, и 5 апреля 1948 года родилась наша будущая родная бабушка, Любовь. А в 1950 году появилась на свет самая младшая дочь Евдокии и Федора – Татьяна.

Федор стал работать на железной дороге. В трудовой книжке мы прочли запись: «1948 г. – Дистанция пути ст. Сарепта IV. 1 – Назначен на должность путевого обходчика».

В Сталинграде Евдокия, наконец, собрала всех своих пятерых детей. Здесь она стала работать на железной дороге. Из трудовой книжки известно, что она начала работать на Сарептской железной дороге: с 7 декабря 1949 года по 6 июля 1951-го шлакоуборщицей, а с 7 февраля 1956-го по 31 октября 1958-го – принята «на 1 окол. на должность дежурной по переезду».

Трудно было симя большая нада накормит надо абута адьета о боже а муж пеот да дьироца…

В семье Федора Андреевича и Евдокии Александровны родилось девять детей, шесть из них они вырастили и воспитали до взрослого возраста. В апреле 1952 года Евдокия Александровна была награждена медалью Материнства 1-й степени (удостоверение № 367758). Эта медаль и сейчас хранится в нашей семье.

Оставшись сиротой в раннем детстве, Евдокия стала очень хорошей матерью. В самые тяжкие времена она как могла оберегала своих детей, старалась растить их вместе, помогала и тогда, когда они стали взрослыми, когда они сами обзавелись своими семьями. Она стала очень хорошей бабушкой.

Большие заботы о взрослых детях и маленьких внуках

Возможно, из-за недостаточных материальных средств в семье или из-за других причин дети в семье Залипаевых не смогли получить высшее и среднее специальное образование. Только Виктор Терновой, который воспитывался в другой семье, получил высшее юридическое образование.

Любовь, наша родная бабушка родилась после войны, в 1948 году. Казалось бы, ее судьба должна бы складываться легче и счастливее. Однако и ей выпали испытания. С детства она росла болезненным ребенком. В 14 лет заболела бронхиальной астмой. Работала санитаркой в больнице, проводником на железной дороге. Болезнь не давала ей полноценно работать, так как она месяцами лежала в больницах. Поэтому Евдокии Александровне приходилось брать на себя заботу о дочери и ее детях. А ее внучка, наша мама, Ирина, окончила в 2003 году педагогический университет, сейчас работает в библиотеке ВолГУ. Замуж она вышла в 1992 году за Пойлова Николая (1969 г. р.). В нашей семье трое детей: Алексей (1993 г. р.), Марина (1995 г. р.) и Андрей (2007 г. р.).

Подарок судьбы

Евдокия, будучи ребенком, страстно мечтала найти хоть кого-нибудь из родных:

…я надьеелас разыската аца раднова бывало падружки играют наульицы а я забюса в катух… и… риву… я мальус всу абедну стаю накольенах и всо прашу господьи памаги мне найтьи радных хатьабы кавонибут…

Ее желание сбылось самым неожиданным образом в 1966 году.

В этом году Евдокия Александровна с дочерью Татьяной поехала в гости к семье сына Геннадия, который временно работал и жил в Новосибирской области. Когда они сошли на перроне станции Барабинск, ее неожиданно окликнул мужчина: «Старикова? Дуся?» Оказалось, что это был ее дядя, Петр Лукьянович Стариков, который жил в этом городе.

Поражает этот случай тем, что, несмотря на прошедшие годы (более 40 лет!!!), (дядя видел Евдокию, когда ей было три-четыре года!!!), Петр Лукьянович узнал ее. Может быть, в этой истории проявилось то, что называют «зовом крови»? Или, скорее всего, то, что Евдокия была очень похожа на отца?

Петр рассказал Евдокии, что Александр, ее покойный отец, всю жизнь искал детей, но не нашел. Петр и передал Евдокии фотографии ее отца и матери. Так, Евдокия обрела наконец-то своих родственников: дядю и двоюродных сестер.

О судьбе своего отца Евдокия от Петра узнала немного. Связь с ним наши сибирские родственники потеряли еще до 1950 года. Когда и где умер Александр, мы не знаем.

Позже сибирские родственники не раз бывали в гостях у Залипаевых. Приезжали дети ее сестер, племянники Евдокии. Наша мама также ездила к ним в гости. Родственные связи поддерживаются и в настоящее время.

Уход

Последние строки воспоминаний Евдокии Александровны особенно печальны:

…и вот вродьи всех дьитьей апридьильила асталис двоя чтобы нам надо и всоравно нет пакою пеот абзывает… я сума схажу боже скажы мне когда кончаца маи мучения дарагия читатьельли вы мина не асуждайтье если что самною случица я устала жыта я устала мучеца и душевноя бальезин хочит пакою гдье конец маей муки сколько я пиринесла гарела умирала танула тьежело бальела и всо баролас а сичас аслабла всо науме только пакончит сабою гасподь не допускает о боже скажи мне гдье и сколько я буду мучеца посльи смертьи мужа [Федор умер в 1977 году] я асталас с ридьи дьитьей я надьеелас на них но вскоре пагип старшей сын… [Виктор умер в 1979-м] …вскоре я забальела галавною болью но маео счасте я ни папала в лажки [в Ложках находится психиатрическая клиника] и вот сичас думаю какое горе и боль я всо пиринашу и прадалжаю писата…

На этих строках записи нашей прабабушки обрываются, видимо, она больше не писала. Во всяком случае, нам не удалось найти продолжения. Из этих записей понятно, что Евдокия Александровна чувствовала себя обделенной. Она очень обижалась на своего мужа, хотя прожила с ним 46 лет и смерть его горько оплакивала. Она пережила мужа на 22 года. Приходя на его могилу, всегда плакала…

Надо сказать, что дети Евдокии, прочитав записи своей матери, удивлялись, что она так горько писала о своей жизни с мужем. Они помнили отца порядочным, трудолюбивым, довольно уравновешенным человеком. Им казалось, что пристрастие Федора к алкоголю не было таким уж сильным. Более того, они были убеждены, что на самом деле не Федор, а Евдокия была главой семьи, Федор с ней считался. И только время от времени, приняв лишнего на праздниках, он действительно мог стукнуть кулаком по столу и обрушиться в гневе на жену. Вот эти моменты, видимо, не могла простить Евдокия своему мужу. Не могла забыть и его поведения по отношению к семье, когда она тяжело болела, а он не считал нужным или не смог сохранить всех детей вместе. Возможно, дети и не знали всех обид, которые носила в своей душе Евдокия. Наверно, она намеренно не посвящала детей во все трудности и обиды. Прощала мужу все, чтобы дети жили в семье. Как и любая мать, она, конечно, хотела, чтобы дети были счастливы. К сожалению, и это, возможно, было связано с не очень гладкими отношениями между родителями, дети Евдокии трудно устраивали свои семьи. Многие были женаты дважды, многие в какой-то момент решали жить врозь…

И все же были в жизни нашей прабабушки счастливые минуты. Бабушка Дуся, так называли ее внуки, была очень доброй, ласковой. Любила вязать и всегда одаривала детей и внуков красивыми варежками и носками. Долгими зимними вечерами она пряла на прялке и рассказывала внукам сказки. Каждый год в праздник Рождества Евдокия Александровна всегда ждала гостей-славильщиков, любила слушать и от внуков стихи и песню, которую от нее они и знали. Было у внуков и любимое лакомство от бабушки – фруктовая пастила, которую каждое лето делала Евдокия.

В семейном архиве сохранилось много фотографий семьи Федора и Евдокии Залипаевых, и везде мы видим Евдокию с мужем рядом, несмотря на описанные ею семейные неурядицы. Много фотографий, на которых Евдокия Александровна запечатлена с внуками и правнуками.

В последние годы жизни жила по очереди то у одной, то у другой дочери. Последние дни перед больницей Евдокия жила в нашей семье. Евдокия Александровна умерла 22 июля 1999 года.

В настоящее время у нас есть сведения о 54 потомках Евдокии и Федора Залипаевых. Это 3 дочери, 13 внуков, 32 правнука, 6 праправнуков.

Евдокия Александровна прожила долгую и очень трудную жизнь. Какие только испытания ни выпадали на ее долю! И раннее сиротство, и детский дом, и потеря всех родных братьев, и попытка убийства, совершенная родным человеком, теткой. И надежда обрести новую семью, и горькое разочарование. И первое замужество не по любви. И второе – тоже не слишком счастливое замужество. И страшные испытания военных лет. И похороны детей… И огромные материальные трудности, когда семья находилась на краю голодной смерти. И, как прочли мы в воспоминаниях, ей было порой так тяжело, что хотела и руки на себя наложить. Но все-таки все выдержала, все перенесла. Пережила мужа. Пережила троих детей и нескольких внуков.

Мы все благодарны своей прабабушке, что она выжила сама и сохранила жизнь большинства своих детей. Даже само выживание в условиях, в которых она жила – большая заслуга. Сохранив жизнь своих детей, она тем самым дала шанс на жизнь всем своим многочисленным потомкам. Прочитав внимательно ее записи, мы поняли, что ее натура была глубже и ранимее, чем думали окружающие. Когда она писала эти воспоминания? Судя по событиям, упоминаемым в них, – после 1980 года, судя по разным чернилам – не в один присест. Для кого писала она о своей жизни? Для себя или для нас? Для того, чтобы мы помнили ее? Для того, чтобы мы прониклись сочувствием? Ведь эти листочки были сложены с вещами, которые она приготовила на свои похороны. Значит, она хотела, чтобы мы нашли эти записи после ее ухода. А может быть, эти записи были сделаны для себя? Для того, чтобы освободиться от горьких воспоминаний? Простить, наконец, мужа? Примириться со своей судьбой?

Как бы то ни было мы благодарны нашей прабабушке Евдокии Александровне за все: и за воспоминания, и за саму жизнь.

Анастасия Заварзина
«А дух славянский жив и будет жить вовеки, ибо с нами Бог наш»
Судьба семьи Семиз на фоне российской истории 30-60-х годов XX века

г. Владимир, научный руководитель B. C. Бузыкова

Моя работа посвящена замечательной женщине – Милене Душановне Семиз, а также ее матери Наталье Дмитриевне Семиз, в девичестве Роговой.

В музее нашей гимназии хранится большой архив учительницы математики нашей школы Нины Александровны Мясоедовой. Она скончалась в 1942 году и была похоронена на Князь-Владимирском кладбище на семейном захоронении Мясоедовых. Последним здесь стало захоронение Романа Дмитриевича Рогова, мужа Ольги – родной сестры Нины Александровны. Он умер в 1964 году. Его дочь Ирина Романовна Рогова передала в наш музей весь архив своей семьи: семьи Мясоедовых по материнской линии и Роговых-Семиз по линии отца.

Большую часть этого архива составляют фотографии, записные книжки, личные документы Романа Дмитриевича 30-50-х годов, открытки и письма родственников. Самое большое количество писем было написано Роману Дмитриевичу сестрой Натальей Дмитриевной Семиз (в девичестве Роговой) и ее дочерью Милой Семиз. Нашлось множество фотографий Константина, сына Романа Дмитриевича от первого брака. На одной из них он был изображен с маленьким мальчиком, и на обратной стороне была надпись: «Тятька и Митька. 1956 год». Значит, внука Р. Д. Рогова звали Дмитрий Константинович Рогов.

И мы решили попробовать разыскать его через Интернет. Признаюсь, в глубине души ни Вера Сергеевна Бузыкова (руководитель нашего музея), ни я не надеялись, что из этой попытки что-нибудь получится. А ждала нас сенсация! Набрав имя Дмитрия Рогова, на экране компьютера крупными буквами появилось имя Анны Андреевны Ахматовой! Зайдя на сайт, я увидела интервью филолога В. Д. Дувакина с Миленой Душановной Семиз о ее встречах с Анной Андреевной. Милена и ее мать Наталья Дмитриевна познакомились с ней в 1938 году. Сын А. А. Ахматовой Лев Николаевич Гумилев сидел в печально известных «Крестах» вместе с отцом Милены Душаном Ивановичем Семизом. В опубликованном интервью В. Д. Дувакин сообщал, что в предисловии к своей поэме «Реквием» Анна Андреевна пишет о женщине, которая стояла вместе с ней в многочасовой очереди в тюрьму и тихо спросила ее, сможет ли она описать происходящее вот здесь. И Анна Ахматова ответила: «Могу». Этой женщиной была Наталья Дмитриевна Семиз, «урожденная Рогова: 1882–1965, врач». На сайте также сообщалось, что подробнее о Душане Семизе можно узнать из статьи Д. К. Рогова «Из истории одной российской семьи», опубликованной в 6-м выпуске «Опочининских чтений» (Мышкин, 1998). Все совпадало: Семиз, Мила, Душан, Мышкин, Д. К. Рогов!

Дальнейшее исследование показало, что у нас в музее хранятся более 20 писем людей, которых хорошо знали, уважали, любили, ценили многие выдающиеся представители науки и культуры России. Милена Семиз, работая в Эрмитаже, дружила с его директорами И. А. Орбели и Б. Б. Пиотровским, переводчиком М. Л. Лозинским.

Жизнь Милены Душановны, ее отца Душана Семиза, талантливого журналиста и писателя, матери Натальи Дмитриевны, одной из первых в России женщин-хирургов, предстала передо мной в наиболее острые периоды истории России ХХ века. Душан Иванович Семиз (1884–1955) оказался в России в конце ХIХ века. Он был выслан подростком из родной Сербии за скандал с наследным принцем, перед которым, по семейному преданию, похвастался древностью своего рода. После окончания Полтавской духовной семинарии поступил на юридический факультет Петербургского университета.

В 1938 году жену и детей Д. И. Семиза определили к высылке из Ленинграда как семью репрессированного. Но благодаря ходатайству известной актрисы Александринского театра Е. А. Корчагиной-Александровской, бывшей тогда районным депутатом, и директора Эрмитажа И. А. Орбели, высылка была отменена.

В Петербурге-Ленинграде Душан Иванович опубликовал много статей и книг по истории и культуре южных славян, об исторических путях России и Сербии. Его работы публиковались как на русском, так и на сербском языке.

В годы первой мировой войны Д. И. Семиз был военным корреспондентом, вел ежедневные записи об увиденном. Фотографии различных военных эпизодов, сохранившиеся в архиве, представляют большой исторический интерес.

Сегодня архив Д. И. Семиза находится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (ф. 470). После смерти Милены Душановны ее архивные материалы вошли в фонд отца.

В блокадном Ленинграде

Одно из ранних писем Роману Дмитриевичу Рогову от Милены датировано 28 июня 1942 года. Она пишет ему уже из Мышкина после выезда с матерью, сестрой Р. Д. Рогова, из блокадного Ленинграда:

Милый, родной дядя Рома. Очень давно хотела написать тебе и вот когда собралась. О том, что позади, ты уже знаешь со слов очевидцев. Скажу тебе одно, и не вывези я ее, она бы умерла… Конечно, жалко брошенного дома в Ленинграде, а главное книг, не надо их было увозить от тебя. Ну, да что делать. Люди гибнут… а мы потом как-нибудь наработаем себе и своим родителям.

Это письмо – единственное, где Милена упоминает о своем пребывании с Натальей Дмитриевной в блокадном Ленинграде. Из него невозможно узнать никаких фактов, никаких эпизодов их жизни в эти страшные месяцы зимы 1941/42 года. И мне казалось, что узнать больше, чем написано об этом в письме, нереально. Как я ошибалась! Нет, имя Милены сохранилось в нескольких дневниках блокадников, работавших вместе с ней в Эрмитаже и которые продолжали с ней переписку после ее отъезда из города.

В Интернете имя Милены Душановны я встретила в потрясающих дневниках Александра Николаевича Болдырева и Игоря Михайловича Дьяконова, молодых тогда сотрудников Эрмитажа, ставших впоследствии крупными специалистами-востоковедами, докторами наук, профессорами, авторами огромного количества научных трудов.

В своих дневниковых записях Игорь Михайлович Дьяконов пишет о том, как они с Миленой Семиз участвовали в эвакуации сокровищ Ленинграда в начале войны:

Прибытие и отбытие машин шло потоком ко всем подъездам. Мы с Миленой Душановной Семиз стояли на Иорданском подъезде. Нашей обязанностью было записывать номера ящиков, грузившихся на каждую машину, и получать в нашей описи расписку военного, сопровождавшего груз: – Сопровождающий, расписаться! Мы сдавали ящик за ящиком, которые проволакивали по доскам на крыльцо, и затем выходили к машине за распиской. Эта деятельность продолжалась три дня из недели, занятой эвакуацией. В последнюю ночь я спал полчаса – машины шли круглосуточно – я так устал, что еще год спустя несколько раз просыпался ночью от своего голоса: «Сопровождающий, расписаться!» В последний вечер эвакуации, когда уехала последняя машина и увезла последний ящик, мы с Миленой Душановной поднялись наверх и прошли по залам. Всюду, километр за километром, висели пустые рамы и багеты, валялась стружка, как будто кто-то дорогой выехал из квартиры; и мы расплакались от усталости и опустошенности. Было, кажется, 1 июля.

Чуть ниже он описывает царившую в городе обстановку:

Между тем, всюду обсуждался вопрос о том, удержится ли само советское правительство. Как-то я говорил у Малого подъезда Эрмитажа с нашей эрмитажной античницей, Александрой Ильиничной Вощининой, и подошла ее мать. Когда заговорили об этом вопросе, я сказал, что речь идет не о власти, а о существовании России. Мать Александры Ильиничны очень взволновалась и сказала:

– Спасибо, молодой человек, что вы вспомнили о России. При мне к Милице Эдвиновне подошла Милена Душановна Семиз и сказала:

– Что происходит, разве нас так учили! Милица ответила ей:

– Сталину сейчас тоже очень тяжело!

Милена прямо сказала, что она хотела на Сталина.

Конечно, И. М. Дьяконов не стал цитировать дословно высказывание Милены Душановны о Сталине, но понятно и без этого, что оно было крайне отрицательным.

Исключительно ценную информацию о Милене Душановне и Наталье Дмитриевне Семиз я нашла в Интернете, набрав для поиска имя Натальи Дмитриевны. К моему великому счастью в Сети я обнаружила интереснейшую, в полном смысле уникальную публикацию дневников бывшей сотрудницы Эрмитажа Ксении Владимировны Ползиковой-Рубец, которая в годы войны работала учительницей в школе, но поддерживала тесный контакт с работниками музея. Среди ее близких знакомых оказались Милена и Наталья Дмитриевна Семиз. Публикация называлась «Город-фронт на Неве» и рассказывала о страшнейших днях блокадного Ленинграда. Вот некоторые отрывки, связанные с именами моих героев:

Боря Пиотровский заболел и лежит у Н. Д. Флиттнер. Сильно похудевшая Н. Д. кормит четырех кошек. Его пришла навестить Н. П. Кипарисова и потом рассказала обо всем увиденном И. А. Орбели, который, говорят, рвал и метал, и кричал, что отнимет 1-ю категорию у человека, который ее тратит на кошек. Милена возмущена. Свою кошку они тоже кормят и людей расценивают как людоедов, если они едят кошек.

Я боюсь осуждать такие поступки жителей блокадного Ленинграда, но моя симпатия сегодня все-таки на стороне Милены и Бориса Борисовича Пиотровского, которые испытание голодом делили вместе со своими домашними животными.

В другом месте дневников Ксения Владимировна пишет:

С шумом меня окружает семейство Семиз. Они – старожилы и поклонники этого убежища, они многое перепробовали: Кронверкский особенно пострадал и при бомбежках, и при обстреле. Они перебрались оттуда в сентябре ко мне. Но когда к нам попал снаряд, они удалились обратно к себе. Во время тревог уходили в щели, захватив с собой лопату для откапывания (на случай, если рухнут подпорки в щели). Милена рассказала мне, что недавно лежала на улице под обстрелом, и снаряд разорвался совсем рядом, но она осталась цела. Дом их на Кронверкском опять пострадал, и Орбели дал им пустующую квартиру сослуживца. Но на ночь они забираются в убежище.

Это очень важная информация, дающая яркую картину жизни блокадного Ленинграда, когда люди ежедневно и почти ежечасно подвергались смертельному риску. Две хрупкие беззащитные женщины мечутся по городу в поисках безопасного угла. Сегодня это воспринимается как фильм ужасов.

Я читала дневники Ксении Владимировны и с трудом могла поверить в реальность описываемых событий. О жизни в бомбоубежище сотрудников Эрмитажа она пишет:

Первым из моих знакомых здесь умер Вальтер. Он умер в помещении охраны скоротечно. Перед этим его подняли на улице с тяжелым чемоданом. Он надрывал себя, стремясь весь скарб сосредоточить в Эрмитаже. Сюда, в убежище, пришел умирать Юрий Подгаецкий. Он и его жена все отдавали ребенку. Окончательно себя доконал, когда хоронил брата, непомерно израсходовав хлеб и свои физические силы. Он пришел в Эрмитаж обессиленным. Утром товарищи заметили, что он в полусознательном состоянии и не отвечает на вопросы. Позвали Н. Д. Семиз. Она поняла, что это агония. Жена Юрия решила похоронить его в могиле брата, но родственники отказались пойти на кладбище показывать место захоронения. Милена с Борей дали по 250 руб. людям, отвезшим его на кладбище. Умер Рейхерт, а на другой день его жена – умерла тихо, в темноте, одна. Милена Семиз называла еще многих, но их я не знаю.

Каждый день видеть смерть и понимать свою обреченность – как это страшно! Но эта дневниковая запись помогает увидеть и людей, которые стараются из последних сил помочь своим близким и знакомым. Милена и Борис Пиотровский дали по 250 рублей людям, которые отвезли скончавшихся сотрудников Эрмитажа на кладбище. Милена Душановна, наверное, получала такой же паек и такую же зарплату, как и другие сотрудники Эрмитажа, в том числе и те, которые умирали от голода.

Милена уехала из Ленинграда, спасая мать от смерти. В 1942 году отца Милены, Душана Ивановича Семиза, должны были освободить из лагеря, но его не освободили ни в 1942-м, ни в 1943-м, ни в 1944-м. Он был выпущен после войны на очень короткий срок – и снова репрессирован. Но тогда, в 42-м, его жена и дочь были готовы покинуть блокадный Ленинград еще и потому, что за пределами осажденного города надеялись хоть что-нибудь узнать о самом дорогом для них человеке.

Хочу заметить, что все молодые сотрудники отдела Востока Эрмитажа, где работала и Милена Семиз, после войны добились больших научных успехов, стали докторами наук, написали много трудов. А Милена Душановна ушла из жизни, не имея ни званий, ни наград, ни научных степеней.

Во Владимире. Лето-осень 1943 года

О пребывании Милены во Владимире сохранилось всего три письма, датированных августом-сентябрем 1943 года. Из них видно, что условия жизни во Владимире оказались настолько тяжелыми, что они приняли решение вернуться в Мышкин:

31. Х. 43 года. Дорогой дядя Рома! Наши дела все те же и поэтому, хотя это, как мы говорим, неправильно, но мы принуждены ехать в Мышкин. На носу осень, сыро, дров не нашли (неразборчиво) и таскать стало очень тяжело по грязи, а лес далеко. Трудно очень биться в жизни, как рыба об лед и потеряв оседлость. Ну надо терпеть.

Две женщины с высшим образованием – врач и музейный специалист – не могут обеспечить своего существования в старинном русском городе недалеко от Москвы. Никто не может им помочь. Они – родственники врага народа. Они столько пережили в блокадном Ленинграде, но это никого не волнует. Чуть живыми они приехали в Мышкин, но там нет работы. Они бросают Мышкин, с огромным трудом добираются до Владимира, но и здесь беспросветно.

К моему величайшему удивлению в архиве нашего школьного музея я нашла газету «Призыв» за 24 октября 1943 года со статьей Милены Душановны о Золотых воротах. Правда, она была напечатана уже после выезда Милены в Мышкин. Тем не менее она свидетельствует о работе Милены в нашем музее, о первых ее исследованиях памятников городской старины.

Еще с бóльшим удивлением уже в декабре 2011 года я читаю появившуюся в Интернете поэму о Милене Душановне, которую разместил Владимир Корман. Он познакомился с ней во Владимире в годы войны. Тогда ему было десять лет. Он пишет:

В 1942 г. мне довелось познакомиться с Миленой Душановной Семиз. Это почти легендарный человек, оставивший о себе яркую память в Ленинграде, Мышкине и в Москве. Как мне показалось, во Владимире ее забыли, именно поэтому я и написал о ней свои стихи, чтобы напомнить о ее пребывании у нас во время эвакуации. Счастлив, что ошибся, что владимирцы ее помнят… Летом этого [1942] года я с приятелями по улице и школе были почти беспризорными. Под влиянием дошедших до нас легенд решили разведать подземные хода под Успенским собором. Кто-то из музейных работников вышел к нам – насколько помню, это была директриса музея – и, улыбаясь, объяснила, что это всего навсего вентиляционные люки старой обогревательной системы, устроенной в храме до революции. Но с этого дня на целый год между группой мальчишек и работниками музея установилась дружба.

Владимир Корман вспоминает, что осенью Милена Душановна с матерью стала приглашать ребят к себе, взяла над детьми шефство и давала им для прочтения книги по истории и художественную литературу.

Среди ребятишек военных лет, в памяти которых имя Милены Душановны осталось ярким пятном, был и друг Владимира Кормана Григорий Моисеевич Жислин. Сегодня он профессор-математик в Нижегородском университете, автор свыше сотни научных работ. В своем письме он сообщил много интересного о связи с владимирскими музейщиками в годы войны и о дружбе с Миленой Душановной.

Она жила в малюсенькой комнате (квартире?) в самих Золотых воротах. Мы приходили, вроде она угощала нас чаем и показывала всякие исторические редкости. Запомнилась фигурка из времен Древнего Египта. Этой фигурке было несколько тысяч лет и она произвела на меня сильнейшее впечатление. М. Д. давала нам читать книги и не только исторические. Одна из книг произвела настолько яркое впечатление, что я уже в зрелом возрасте решил ее перечитать. Но название вылетело из головы и помнил я лишь благородного главного героя по фамилии Сигоньяк. И только с появлением интернета я обнаружил, что это был роман Готье «Капитан Фракасс», который я, конечно, перечитал с удовольствием. Я не исключаю, что М. Д. не случайно давала читать именно эту книгу, стараясь воспитать в нас лучшие качества.

^{Милена Семиз в период работы в Эрмитаже. Середина 1930-х}

^{Письмо Милены Семиз Роману Рогову}

^{Милена Семиз в конце 1970-х}

^{Дом на улице Никольской, где жила семья Семиз}

Письма из Мышкина

В архиве Романа Дмитриевича Рогова сохранились 11 писем от Милены. Все они наполнены одним желанием: скорее добиться освобождения отца. Роман Дмитриевич – опытный юрист, близкий родственник, которому она полностью доверяет и уверена в том, что он может помочь освободить отца.

Очень прошу тебя, дорогой, напиши сразу же, не откладывай, ибо это важнее всего, надо ли мне самой ехать в Москву и что ты можешь сделать папе?! Я во всем полагаюсь на тебя и верю, ибо ты все знаешь и понимаешь до дна души.

Сколько надежды и отчаяния в этих строчках!

Милену угнетает отсутствие работы в Мышкине. Весной 42-го она пишет дяде:

Делать здесь нечего и местные работники приезжих берут в штыки. В колхозе я из-за своего здоровья (увечье с почками) работать не могу. Предложили мне место во Владимире в музее – 400 рублей и комнатка маленькая. Вот хочу спросить только совета, как? Ехать ли? Не глупо ли из-за папы жить в Мышкине. Очень прошу обдумать и дать совет.

Роман Дмитриевич советует ей переехать во Владимир. Милена и Наталья Дмитриевна приехали во Владимир в конце мая или начале июня, однако прожили они здесь очень недолго. Условия жизни во Владимире оказались столь тяжелыми, что оставаться здесь было невозможно. В письме от 3 сентября 1943 года Мила пишет:

Дорогой дядя Рома. Наши дела все те же и поэтому, хотя это, как мы говорим, неправильно, но мы принуждены ехать в Мышкин. Из Москвы пишет мне подруга из Новодевичьего м-ря, есть надежда на получение работы под Москвой, но это дело времени – месяца, а то и двух. На носу осень, сыро, дров не нашли и таскать стало очень тяжело по грязи, а лес далеко. Вообще все это плохо, отступление, но оставить здесь маму категорически нельзя. Трудно очень биться в жизни, как рыба об лед и потеряв оседлость. Ну, надо терпеть. Лично я только боюсь за мать – может быть, ей там в какой-то мере будет лучше. Да, словом положение такое, что рассуждать не приходится, когда жизнь берет за горло.

Читая письма Милены, невольно начинаешь погружаться в тягостные будни того времени. Она верит в помощь Романа Дмитриевича и торопит его.