Текст книги "По крупицам. Российские школьники об истории ХХ века. Сборник работ лауреатов Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век»"

Результатом конкурса стало сокращение программ, которое выдается за большое достижение:

Конкурс позволил мобилизовать внутренние ресурсы и уплотнить рабочий день, увеличить акадчас, сократить срок проработки отдельных предметов. На этом ограничиваться нельзя, а надо развернуть еще большую войну академпотерям.

Эти веяния приводят к отдалению Сущинского от института, он замыкается в кругу людей, близких ему по духу:

Чувствовались симпатии только к людям из высшего класса, в домашнем кругу опять сходились идейные сообщества для того, чтобы высказать свои недовольства и устроить вечеринки, вспомнить старое, поговорить о том, как ему помочь вернуться и выжить (из показаний Орлова, ассистента Чирвинского).

Чирвинский тоже воспринимает новые веяния как личную трагедию. На лекциях он все чаще насмехается над новой властью и ее «лучшими представителями» – партийцами.

Свои, в общем-то содержательные и интересные лекции, Чирвинский часто пересыпал шуточками антисоветского характера, которые должны были в глазах студентов ставить советский строй в смешное и невыгодное положение. Обычно такие остроты встречались одобрительным шумом и смехом почти всей аудитории (из показаний Сердюченко).

Но когда речь заходит о требуемых изменениях в учебных программах, ему становится не до смеха, он теряет выдержку. Примечателен эпизод, описанный Сердюченко:

Летом 1929 г. Чирвинский в раздражении и требовательно попросил меня прийти на заседание предметной комиссии, чтобы голосовать за его точку зрения и сдержать обнаглевших студентов, которые хотят его курсы сократить или выбросить, т. е. останутся дикарями, а из Института сделают балаган.

Сердюченко тогда поддержал своего учителя, но позже и он разместил в институтской газете статью, в которой дал свои предложения по сокращению сроков обучения.

Погоню за темпами Чирвинский вспоминает с ужасом:

За что нас тут можно практически и теоретически упрекать? Еще за большую скорость работы, но мы и так побили рекорды таковой и совсем не потому, что на нас слали град спешных телеграмм об ускорении, ведь нужно было добиться точных результатов химических анализов.

Он работает, что называется «на износ»:

Чрезвычайного напряжения этого рода работа достигла с июня 1930 года, ибо по распоряжению Крайсовнархоза и президиума Крайисполкома, как особая важная работа, было намечено составление справочника по полезным ископаемым Сев. Кав. Края. Основная тяжесть работы выпала на меня, т. к. в разгар полевых работ было невозможно найти геологов-сотрудников. Эту работу я вел ночами и во время месячного отпуска, от чего совсем не отдохнул и чувствовал себя до крайности переутомленным… Текущая работа в СКГРУ поглотила все мое внимание. Я работал, падая от усталости к ночи, и это изо дня в день так. Текущая работа не иссякала и росла.

Атмосфера в институте становилась все более невыносимой. Еще с 1927 года новочеркасские профессора преподавательской работе предпочитают практическую разведывательную деятельность на Северном Кавказе. Сущинский, Чирвинский сосредоточиваются на работе в Северокавказском управлении Геолкома. Они ведут геологические изыскания, разведку новых месторождений на всем Северном Кавказе. Но это не только не спасает их от обвинений во вредительстве, но и становится одним из отягчающих факторов. Их обвиняют в участии в деятельности Промпартии на Юге России.

Нынче выпал жребий трое…

Дело готовилось заранее, первые аресты геологов начались еще в январе 1930 года. В разгар московского процесса по делу Промпартии был арестован ассистент Чирвинского В. И. Орлов. Из протокола допроса В. И. Орлова:

18.11.30 г. Признаю, что в моей предыдущей работе по энергостроительству были вредительства в том смысле, что принимал во многих случаях работы на Гизельдоне существование вредительских элементов со стороны проектировавших организаций, отдельных инженеров.

Он признавался во всем, что от него требовали:

– Признаете ли вы себя виноватым в причастии во вредительской организации? – Да, признаю. – Какие задачи ставила контрреволюционная организация? – Контрреволюционная организация ставила задачи бороться с восстановлением и реконструкцией народного хозяйства края.

О том, что настоящей мишенью органов ОГПУ были профессора Сущинский и Чирвинский, свидетельствует тот факт, что большая часть допросов В. И. Орлова была посвящена доказательству их руководства вредительской организацией, названной авторами дела «Промпартией»:

Мне известно, что еще с 27 года после открытия Отделения во главе его стояли старые профессора Донского Политехнического института – Сущинский, Чирвинский, Лисицын и другие лица – ставленники Сущинского, которые тесно сплотились в целях общих – всю работу геолкома вести определенно в своих интересах, позже к этой организации примкнул и я, так как работать иначе было бы немыслимо. До и после 29 года все старые специалисты постепенно втягивались в эту организацию. Частично к ней примыкали и молодые спецы. В организации состояли кроме поименованных выше лиц еще… и все беспартийные специалисты… 22. ХI. 30 года.

Как ни абсурдно это выглядит, но профессора обвинялись даже в том, что хорошо работали и разведывали новые месторождения.

Здесь и создавалось ядро из профессоров старых работников ДПИ, поставивших целью подготовиться и встретить белых, то есть в области геологии главным образом подготовить месторождения полезных ископаемых для концессионеров. В этих объединениях так же состояли и профессора других факультетов. Цель этих объектов была сделать видимость исполнения работы, согласно желаний Советской власти, и в то время всяческих оказаний внутренних сопротивлений при помощи скрытой вредительской работы.

Следствию нужно было обнаружить связь новочеркасских профессоров с зарубежными эмигрантскими кругами. Для этого отлично подходил П. П. Сущинский, неоднократно бывавший за границей и имевший обширные связи в научных кругах:

Мне известно, что главные люди, головка организации, имели инструкции и от центра, но подробности я не знаю. За это время профессор Сущинский сумел побывать два раза заграницей и там, несомненно, получил какие-то инструкции, так как по приезду его давались инструкции служащим геолкома делать планы и смены на другие, заведомо безнадежные месторождения… Вся деятельность Сущинского координировалась во время его поездок заграницу, где он поддерживал связь со старыми профессорами, сообщал им сведения о делах СК Геолкома и вел переписку.

Еще один замечательный пункт обвинения заключался в том, что профессора честно выполняли свою педагогическую работу, знакомили студентов с новейшими достижениями зарубежных ученых:

Когда лектор восторженно хвалил новые литературные работы, напечатанные заграницей, ругал условия печатанья в СССР, давал картины мощных оборудований разведок и разработок полезных ископаемых заграницей, все союзное оказывалось мало интересным и мизерным. Так постепенно студент становился на стороне интересов старой капиталистической среды, в дальнейшем увлеченный авторитетами он и в поле работал с одной мыслью о загранице, скрывая новые, найденные полезные ископаемые для будущих концессионеров…

Итоговым заключением этого и других допросов становится обвинение Сущинского в руководстве Промпартией:

С этого времени Сущинский являлся крупным ученым в геологии, взял на себя руководство этой вредительской организации среди групп геологов.

Показания, полученные от В. И. Орлова и других подследственных, позволили приступить к арестам главных фигурантов дела, тех, кого и назвали «головкой» «Промышленной партии». За ними пришли 30 декабря 1930 года.

Из воспоминаний Николая Чирвинского, сына П. Чирвинского:

Наступил 1931 год, резко переломивший жизнь нашей семьи… Вдруг в дверь с «черного входа» раздался громкий стук. Вместе с мамой я выскочил на лестницу: «Кто там?» – спросила она. Ответили: «Из центрального геолкома». Мать спустилась и открыла дверь. В квартиру вошла довольно большая группа людей, во главе с самим начальником Новочеркасского ГПУ. Представительный латыш с бородкой а-ля Бухарин. Другим признаком этого ГПУшного деятеля было кожаное пальто. С его сыном я учился в первой и второй группе в школе. Ночные «гости» начали обыск. В течение этих процедур я то просыпался, то бодрствовал. Наконец очнувшись в который раз я увидел, что отец одевает шубу, и голос матери: «Вы же ничего не нашли», ответ: «Не беспокойтесь, ваш муж через час, полтора вернется, пустая формальность».

Дальше события развивались по накатанному сценарию. Допрос, непонимание, попытка оправдаться, надежда, что разберутся, снова допрос и … признание. Сущинский понял все сразу. Он признал все: вредительство в институте, вредительство в Геолкоме, наличие вредительства в Москве.

Чирвинский пытался что-то доказать, объяснить, приводил логические выкладки, подтверждающие нелепость обвинения. Но постепенно и он начинает понимать, что от него требуется. Можно проследить, как изменялись от допроса к допросу показания Чирвинского.

Январь 1931 года.

Чем же это плохо?! Могло тут быть вредительство?! За что нас тут можно практически и теоретически упрекать? Еще за большую скорость работы, но мы и так побили рекорды таковой и совсем не потому, что на нас слали град спешных телеграмм об ускорении, ведь нужно было добиться точных результатов химических анализов… Тут же кроме энтузиазма советского строительства ничего не найдешь, – так комментирует он свои действия по предъявляемым ему обвинениям в первых показаниях.

5 февраля 1931 года. Показания начинают меняться:

Мои политические воззрения питались в 1918–1919 годах белогвардейскими газетами, и я тогда был, как и другие преподаватели, и другие профессоры заряжен идеей войны до победного конца… Выступал, являясь белогвардейским подголоском.

Его заставили клеветать на себя и своих коллег:

Сущинский был тогда первым выборным ректором ДПИ и тогда стала слагаться в ДПИ, где я служил, к-р группа. Здесь играли роль: Сущинский, Белявский, я, Троцкий В. П., Вологодин С. П., Кашинский Г. А., Словский Н. М., Остроумов Н. М., Мащенко Н. М., Гребнев, Архиповский, Воскресенский, Успенский. Люди из числа ассистентов (Остроумов, Сидельщиков) обеспечивали ее идейную поддержку среди младшего преподавательского состава… По горным ВУЗам в плане запоздания учебных программ вредительство проявили проф. А. Д. Архангельский, Губкин, Обручев, они хотели самомонополизироваться. Обработка студенческой массы в антисоветском духе велась мной и другими на лекциях.

И вот признание, правда, с некоторой оговоркой:

По ряду причин Сущинский не впускал меня в голову управления, но я, под его руководством, проводил в Учебно-Экономическом отделе вредительскую деятельность.

1. Дискредитировал металлическую базу цветных металлов, необходимых государству.

2. Способствовал тому, что мелкие работы, заявленные с места, проводились в первую очередь.

3. Маскировал свою вредительскую роль тем, что разделения работ в области разведок на руде цветных металлов были не увязаны с Центром (здесь, как думаю, вредительскую деятельность вели инж. геологи ГГРУ Катульский и работающий на Сев. Кавказе Варданьян).

4. Не вел достаточно борьбы за максимальное форсирование систематического описания и опубликования в общие сведения Северно-Кавказской промышленности.

5. Не сделал достаточного упора на основание ударных работ в частности по угольным месторождениям края.

В тех местах вредительски медленную работу вели инженеры Колманович, Родивин.

Казалось, цель достигнута, он сознался. Но уже на следующем допросе, 16 февраля 1931 года, ученый говорит:

Я мог уехать за границу в 1919… Это я не сделал, в самое трудное время исполнял свой долг. Ни в какой противосоветской вредительской организации я не состоял.

И все же в итоге 3 июня 1931 года: «Признаю себя виновным».

Результат был предрешен: суд и десять лет лагерей.

Николай Чирвинский вспоминает о встрече с отцом накануне его отправки в лагерь:

Через несколько дней уходит этап, разрешено последнее свидание. Я, мама, сестра и другие провожающие втискиваемся в узкую, сравнительно небольшую комнату с двумя барьерами, расположенными параллельно друг другу. Барьеры в форме буквы «Г», над ними нависли мелкоячеистые сетки из тонкой стали. Мы стоим в толпе где-то посередине, очень тесно. Тихо: позади нас стоит несколько милиционеров. Вдруг открывается за барьерами дверь, и выходят осужденные. Не все интеллигенты, но шпаны нет. Вся толпа подается к барьеру: всем надо сказать что-то последнее, главное. Стоит невообразимый шум, крики, рыдания, реву и я… Вдруг раздаются милицейские свистки и расталкивая месиво провожающих к упомянутым сеткам пробираются равнодушные охранники, открепляют их и они падают. Осужденных выводят в ту же дверь по одному, и я вижу, как отец пригнул голову, нас легонько подталкивают из помещения. Но снаружи толпа не расходится: кто-то узнал, через какие ворота выйдет этап. Еще довольно светло, по небу быстро проносятся синеватые тучи. Толпа провожающих около заветной двери. Вскоре она открылась, и вывалился конвой в буденовках, длиннополых шинелях с шашками на боку, с воткнутыми в специальные отверстия русскими штыками и с винтовками. Появляются поодиночке осужденные и садятся на корточки, начальник конвоя громко их считает. В последней группе отец, если не ошибаюсь, он не присел из-за лужи. В руках у него был чемодан и за плечами мешок, вернее на плече. Начальник конвоя пересчитал их еще раз и дал команду: «Марш». В этот момент толпа бросилась к осужденным, нас прижали прямо к конвою, вернее к конвоиру, он выставил шашку в ножнах и уперся матери в живот. Она держала меня за руку и мы еле-еле вырвались из этой каши. Когда мы шли по ж. д. путям, позади тюремного вагона был силуэт солдата и часть ствола винтовки.

Так была прервана блестящая научная деятельность двух профессоров-геологов Новочеркасского политехнического института – прервана, но не остановлена, поскольку даже после осуждения они продолжили заниматься геологическими изысканиями, только уже в новых местах.

После процесса судьбы ученых складываются по-разному. Петр Чирвинский после приговора оказался сначала в Ухтпечлаге, потом на Кольском полуострове, работал в партии геологов, исследовал полезные ископаемые и занимался поиском новых месторождений. Освободившись, он не стал возвращаться в Новочеркасск, остался в Мурманске. Вторично был арестован в 1938 году. Освобожден и с 1943 года – профессор университета в г. Молотове (Пермь), судимость была снята в 1945 году. Много работал во время Великой Отечественной войны, за что был награжден медалью. Заложил основы Пермской геологической школы. В университете ежегодно проходят чтения памяти Чирвинского. Как бы ни было трудно, он продолжал свою научную работу, правда, после Новочеркасска уже не занимался фундаментальной наукой. От исследования природы метеоритов он перешел к поиску ископаемых Кольского полуострова и Урала.

Иная судьба ждала Петра Сущинского. После отбывания срока наказания, а ему пришлось поработать и на строительстве Беломорканала (по выражению его дочери, «тачку катать»), и на острове Вайгач, где год засчитывался за два, так как там были свинцовые шахты. Здесь он завершает свой труд-монографию о месторождениях полезных ископаемых о. Вайгач. После освобождения Сущинский вернулся в Новочеркасск, где в 1937 году вместе с группой новочеркасских ученых был вторично арестован по обвинению в участии в контрреволюционной казачьей организации и приговорен к расстрелу.

Татьяна Симонова
Раскулачивание: «Освободили от вещей, не оставили и щей!»

с. Мастюгино, Воронежская область, научный руководитель М. Е. Асеева

Эта работа посвящена истории моей семьи, или, точнее, семьи моей бабушки Марии Тимофеевны Симоновой, 1938 года рождения. Бабушка родилась и всю жизнь прожила в селе Мастюгино. Здесь жили и ее родители, дедушки и бабушки.

Написать работу про моих предков мне предложила мой научный руководитель Мария Егоровна Асеева. Именно она обнаружила в архиве нашего школьного музея важный документ: копию уголовного дела по обвинению жителей села Мастюгино, начатого 19 апреля 1931 года. На титульном листе указаны фамилии обвиняемых жителей села: 1. Симонов Иван Тимофеевич, 2. Симонов Кирилл Демьянович, 3. Симонов Тимофей Демьянович, 4. Симонов Дмитрий Захарович, 5. Трухачев Иван Тихонович, 6. Весельев Петр Стефанович.

Среди фамилий я сразу узнала фамилию своего прадеда – бабушкиного отца – Симонова Тимофея Демьяновича. В чем же обвинялись эти люди? Когда я прочитала несколько листков, то была ужасно удивлена, что мой прадед – кулак! Уж этого я никак не ожидала. Никто в моей семье никогда об этом даже словом не обмолвился: ни бабушка, ни мои родители. Я сразу же пошла к своей родной тете. Она работает в нашей школе, и я ее прямо спросила: «А бабушкин отец был кулаком?» Тетя посмотрела на меня очень удивленно и сказала, что я что-то напутала. Я засомневалась, может, и вправду – ошибка, принесла ей документы. И мы прочитали все материалы этого дела вместе с ней.

Сомнений не было. В выписке из протокола заседания комитета по выселению кулаков от 14 апреля 1931 года есть постановление: хозяйство Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей Тимофея и Кирилла признать кулацким, которые «подлежат к выселению». Тетя признала, что это действительно бабушкина семья. Симонов Тимофей Демьянович – бабушкин отец, Кирилл Демьянович – его родной брат, а Демьян Григорьевич – глава семейства – их отец, бабушке он приходился дедом, значит мне – прапрадедом. Мы вместе пошли к бабушке, а по дороге размышляли, почему никто никогда в нашей семье не упоминал о предках? Тетя предположила, что бабушка родилась в 1938 году и, скорее всего, ничего не знает об этой истории.

Семейная история, о которой (по словам бабушки) нельзя было рассказывать

Мне очень не терпелось все узнать, и бабушка ответила, что все действительно так и было, как написано в материалах уголовного дела. А тетя с обидой сказала: «А почему нам никто никогда об этом не говорил?» На что бабушка ответила: «Это история, о которой нельзя рассказывать. Меня в детстве дразнили, что я кулацкая дочь, в школе учителя упрекали, в пионеры не приняли. Знаете, как обидно было? Я даже школу хотела бросить, а училась хорошо. Поэтому и вам никому не рассказывала. Вдруг и вам будет стыдно, что ваша мать из кулацкого рода? Мы ведь все были пионерами да комсомольцами. Вот и стыдно было за своих родителей. Тогда гордились родителями – коммунистами. А про кулаков мы даже слова сказать не смели». Бабушка заплакала. У тети тоже на глаза навернулись слезы. А я пообещала бабушке, что проведу исследование и докажу всем, кто считает наших родственников плохими людьми, что мой прадед, его брат и их отец – настоящие крестьяне-труженики, незаслуженно пострадавшие во время проведения коллективизации в нашем селе. И провести это исследование нужно для того, чтобы все бабушкины дети и внуки – больше двадцати человек – не стыдились, а гордились своей родословной. Я поняла, что настало время восстановить из небытия мою собственную родословную по бабушкиной линии, рассказать о трудной жизни нашей семьи.

Источниками моего исследования стали воспоминания бабушки, копия архивного дела № П-21636 и беседа со старожилом села Татьяной Васильевной Симоновой (моей тезкой), 1921 года рождения. Татьяна Васильевна долго работала секретарем сельского совета, и через ее руки прошло много разных документов. Ей исполнилось девяносто лет, но она хорошо помнит то время и говорит: «Что было вчера, я не помню, а что пятьдесят лет назад – помню почти до мелочей».

Бабушка многое о жизни своей семьи узнала из рассказов своей матери – Симоновой Ефросиньи Ивановны, которая прожила долгую жизнь. Но Ефросинья Ивановна никому никогда даже словом не обмолвилась про раскулачивание. Вот как силен был страх. Постепенно и я осознала, почему этот факт из моей родословной так долго оставался тайной. Это сейчас, в наше время, мы можем свободно рассказывать и писать о политических репрессиях. А раньше одно неосторожно сказанное слово могло сыграть роковую роль в судьбе человека.

Мой прапрадед – «кулак»

Подробно изучив материалы архивного дела № П-21636, я многое узнала о восстании крестьян села Мастюгино в апреле 1931 года, об аресте моего прадеда (бабушкиного отца) Тимофея Демьяновича Симонова и его родного брата Кирилла. Но рассказ о них будет неполным, если не написать об их отце – Демьяне Григорьевиче Симонове, которого власти еще в тридцатом году признали кулаком и выслали из села.

Первый колхоз в селе Мастюгино образовался в 1929 году и назывался «имени Октябрьской революции». Просуществовав чуть больше года, к 1931 году он уже начинал разваливаться. В него вступили лишь двадцать крестьянских хозяйств. Остальные жители села заняли выжидательную позицию. Они с большим недоверием и подозрением относились к переменам, которые происходили в деревне. Да и кто вошел в колхоз? Местные пьяницы и лодыри. Такие «работяги» и привели только что родившийся колхоз к развалу. Местные старожилы до сих пор помнят анекдот той поры: если завелись в волосах вши, напиши на голове слово «колхоз», они и разбегутся.

А мои предки были трудолюбивые. Как рассказывала бабушке ее мать, Ефросинья Ивановна, глава семейства обоих своих сыновей с детства приучал к труду. Весной любил приговаривать: «весенний денек год кормит», осенью: «осенний денек год кормит», и летом повторял: «летний денек год кормит». Только зимой и могли немного дети подольше поспать. Вот поэтому и хозяйство у Демьяна Григорьевича крепкое было. В своем хозяйстве мои родственники всегда работали сами, без посторонней помощи. Из материалов дела видно, что батраков они никогда не имели. Естественно, ни о каком колхозе и речи не было в их большой крестьянской семье. В материалах уголовного дела, которое я рассматриваю, нет никаких документов на прапрадеда Демьяна, я просто по документам его сыновей догадалась, что к 1931 году его в селе уже не было и в восстании он не принимал никакого участия. Демьян Григорьевич уже был выслан вместе с другими односельчанами в Казахстан. В справках с описью имущества его сыновей записано, что они являются сыновьями кулака и что 10 октября 1930 года лишены избирательных прав. А на вопрос: выслан ли кто из родственников, записан ответ: отец. Значит, к событиям, которые имели место в селе 15 апреля 1931 года, Демьян Григорьевич Симонов не причастен. И все же на заседании комитета по выселению кулаков от 14 апреля 1931 года было решено: хозяйства Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей Кирилла и Тимофея «признаны кулацкими и подлежат выселению». Стало понятно, что власти «стряпали дело» против сыновей прапрадеда и задним числом принимали решение о раскулачивании Симонова Демьяна Григорьевича с сыновьями Тимофеем и Кириллом, когда сам Демьян Григорьевич уже полгода как находился в ссылке. Ясно, что власти готовили «необходимый пакет документов» на его сыновей, составляя различные выписки из протоколов, ставя на них даты задним числом. Чтобы было как можно больше доказательств их вины за участие в «восстании». А кого же арестовывать, как не сыновей кулака? Ведь в бунте принимало участие до пятисот крестьян. Всех же не арестуешь! Вот и пришлось во второй раз хозяйства Симонова Демьяна Григорьевича и его сыновей «признать кулацкими».

Итак, 14 апреля 1931 года их хозяйство признано кулацким, а 15 апреля братья приняли активное участие в бунте, 18 апреля их арестовали, а 20 мая «решением тройки при ПП ОГПУ по внесудебному рассмотрению дел» они осуждены: на пять лет лагерей – Тимофей, и на три года – Кирилл.

Я считаю, что мой рассказ о Демьяне Григорьевиче следует дополнить воспоминаниями жителя села Алексея Тихоновича Трухачева, которого выселяли вместе с моим прапрадедом. Записи этих воспоминаний хранятся в школьном музее. Алексей Тихонович рассказывал:

Арестовали меня на Троицу в 1930 году. За что, не сказали. Отец мой уже сидел в тюрьме в Воронеже. После задержания привели в сельский совет. В то время сельский совет располагался в церковной сторожке. Собрали нас там четыре человека, среди арестованных был Демьян Симонов и еще двое из числа раскулаченных.

Посадили всех на подводы и вывезли в район мельницы. Родственникам запретили передавать нам продукты и одежду. На подводах привезли нас в Болдыревку, где к нам добавили еще нескольких жителей данной деревни. Охраняли нас вооруженные чекисты и милиционеры. В селе Девица снова присоединили к нам несколько человек и повезли в Коротояк, где всех поместили в Нардоме (так называлась тюрьма). Начальником тюрьмы в то время был Иванов. Под его руководством был сформирован этап, который направили пешим строем в Острогожск. В Острогожске нас посадили в товарные вагоны и направили в Казахстан. В Казахстане нас высадили в голой степи, сказали, что в этом месте будете добывать уголь для страны. Жилище пришлось строить из дерна. Выкапывали яму, накрывали дерном. Кормили очень плохо. Баланда из гнилых продуктов. Воды мало. А работать заставляли много. Условия проживания были ужасными. Через некоторое время в Казахстан была выслана и моя семья…

Я представила себе условия, в которых оказались мои земляки, и подумала, что не всем суждено было выжить. А мой прапрадед Демьян Григорьевич Симонов выжил, хотя находиться ему в ссылке предстояло долгих пятнадцать лет. За ним добровольно отправилась туда и его жена Евдокия. А были они уже немолоды, обоим по пятьдесят пять. Сколько пробыли в Казахстане мои предки, так я и не узнала. Только в 1943 году, по словам бабушки, Демьян Григорьевич уже был в селе. Я думаю, что в связи с тем, что началась Великая Отечественная война, репрессированные жители стали возвращаться в свои родные края. Татьяна Васильевна мне сказала, что в 1941 году сыновей Демьяна Григорьевича призвали на фронт, а родителей отпустили домой. Такие случаи в селе были не только с нашими родственниками. Бабушка ничего по этому поводу сказать не могла. Только повторила, что в эвакуации с августа 1942 по февраль 1943 года дед Демьян был с ними. Это она хорошо запомнила.

И снова благодаря трудолюбию, крестьянской закалке этого немолодого уже человека семья смогла выжить в тяжелые годы войны и послевоенной разрухи. И принципам своим мой прапрадед был верен до конца: в колхоз его семья так и не вступила. Но это лишь часть моей семейной истории.

Как у мастюгинских крестьян отбирали щи да валенки

Итак, мой прадед Тимофей и его брат Кирилл продолжали жить в селе. Они вели совместное хозяйство. Проживали оба брата с женами и детьми в отцовской хате, которую власти не отобрали для своих нужд, так как таких хат в селе было множество. В селе их называли кулаками и лишенцами, поскольку вся семья была лишена избирательных прав. Местные активисты не прекращали систематически грабить семью. В 1931 году у Тимофея Демьяновича был такой состав семьи: Тимофей – 24 года, жена Ефросинья – 24 года, дочь Евдокия – 2 месяца, брат Кирилл – 22 года, сноха Анна – 22 года, племянница Зинаида – 2 месяца, сестра Марфа – 14 лет, бабка Ирина – 80 лет, отец Демьян – 56 лет, мать Евдокия – 56 лет. Эти сведения я взяла из справки с описью имущества. Что было в хозяйстве моих предков до раскулачивания? В справке имеются такие сведения. В 1929 году семья имела: 6,73 десятин земли, 2 лошади, 2 коровы, 6 овец, 2 сохи, 2 бороны, 2 телеги, 2 саней, хату, амбар, сарай, ½ ветряной мельницы. Ну, разве это такое уж большое хозяйство, если в семье десять человек? Бабушке ее мать говорила, что многое им приписывали, в хозяйстве этого не было, а по документам числилось. Я удостоверилась в правдивости ее слов. Когда рассматривала справку с описью имущества Кирилла Демьяновича, то прочитала, что у него точно такое же хозяйство. Жили братья в одной хате с семьями, вели одно хозяйство, а записали и Тимофею две коровы, и Кириллу две. Да, скорее всего, и их отцу тоже две. Вот и получилось шесть коров. Точно также лошадей, овец и так далее. Так и делали людей кулаками. Хозяйство надо было делить на троих, а власти умножили. Ведь стали кулаками они по одной простой причине – не захотели вступать в колхоз.

^{Фотография Тимофея Симонова из следственного дела}

^{Фотография Кирилла Симонова из следственного дела}

^{Выезд в поле}

^{Уборка зерновых}

Слово «кулак» превратилось в клеймо, означавшее одно: конфискацию имущества, полный слом прежнего быта, депортацию, бесконечные лишения и мытарства для детей и внуков, а может быть – лагерь или расстрел.

Из рассказов бабушки и из материалов уголовного дела я узнала, что наши предки все это испытали на себе. Далее у обоих братьев записано, как под копирку: в 1929–1930 годах «за невыполнение хлебозаготовки и семфонда» изъяты лошадь, корова, зернопродукты и другие мелкие предметы. Я очень удивилась, прочитав выражение «мелкие предметы». Спросила у бабушки, что это за мелкие предметы отобрали в их семье? Она, не долго думая, сказала: «Щи да валенки». Я подумала, что она шутит, но бабушка добавила: «Да у нашей семьи в тридцать первом году брать уже нечего было. Но, как рассказывала мне моя мать, пришли активисты Весельевы, пошарили по амбару, а там ничего нет, зашли в хату, достали из печи горшок со щами, отняли из рук матери шубу, сняли с ног старой бабушки валенки и унесли». Куда они девали вещи, никто не узнавал. Только видела бабушкина мать Ефросинья Ивановна, как носила ее шубу одна женщина в селе и хвасталась: «Колхоз дал». Мне трудно даже представить себе такое, чтобы можно было так просто зайти в дом, отобрать обычные вещи и еду, не думая о том, что семья будет есть в этот день и в чем будет выходить во двор старенькая восьмидесятилетняя бабушка. Ведь у них тоже больше нечего было ни надеть, ни обуть, не то, что сейчас, когда у всех по несколько пар обуви и полно одежды. Это же была единственная шуба моей прабабушки и единственные валенки ее свекрови.

Похожую историю рассказала мне и вторая моя собеседница, Татьяна Васильевна Симонова: «Жили рядом с нами единоличники-односельчане, которые не хотели вступать в колхоз. Так их тоже раскулачивали несколько раз. А брать у них практически было нечего. Пришли в их дом активисты, наши местные, в чулане нашли горсть пшена, забрали, с детей поснимали валенки, из печи вынули горшок каши. Все забрали. А отобранные вещи раздавали колхозникам, но что получше, себе забирали. Никакого контроля не было. Одевали потом и активисты и их родственники отобранное добро, не стыдились, носили, да еще и хвастались, что вот как колхоз одевает и обувает». Татьяна Васильевна еще и пошутила: «По-современному, это они колхозную жизнь рекламировали». И добавила: «Правильно один у нас на улице юморист по этому поводу сочинил: избавляли от вещей, не оставили и щей!»