Текст книги "Весенних фресок многоцветье (сборник)"

– Вы, наверное, думаете, что сестра погибла от разрыва бомбы или фугасного снаряда? Нет, причиной её смерти стал дифтерит. Впрочем, это не так уж и важно. Ведь в любом случае кончина шестнадцатилетней девушки является трагедией.

– Я с этим согласна.

С любопытством рассматриваю лицо Анны. Оно миловидно, по-детски округло. Лоб высок, брови гордо изогнуты. В твёрдой линии подбородка скрыта внутренняя сила, может быть, даже стойкость. Гладкие волосы зачёсаны на прямой пробор. Шею окаймляет светлый отложной воротничок. Такой фасон мне хорошо знаком, я видела его на бабушкиных платьях.

– Удачный портрет…

– Здесь фотография, которую сестра сделала прямо перед войной. Мастерская находилась недалеко от нашего дома. Вся улица туда бегала. И фотограф был из местных, настоящий мастер, можно сказать, художник, – отзывается старик, приседая на корточки и стирая пыль с выпуклых боковин цветника.

– Всегда стараюсь высаживать цветы в середине мая, – неожиданно говорит он. – В это время рассада уже способна хорошо укорениться. К сожалению, в силу различных причин некоторые кустики иногда гибнут, пропадают. Но уж те, что приживутся, обильно цветут до самых заморозков.

Я не отхожу от мраморной плиты. На втором портрете изображён мужчина средних лет. Сразу понимаю, что он – близкий родственник покойной Анны Ивановны. Тип лица тот же самый, но все характерные черты выражены ярче, рельефнее. Крутой лоб изрезан продольными морщинами, подбородок шире и тяжелее, брови гуще. Строгий костюм и тугой галстук родом из восьмидесятых.

– Это ваш брат? – интересуюсь я и вопросительно смотрю на старика.

Он медлит с ответом. В его облике, будто в покрытом патиной зеркале, одновременно отражаются лица мужчины и девушки с надгробной плиты. Да, старик очень похож на них обоих, особенно на мужчину. Вчитываюсь в надпись под портретом:

«Пахомов Анатолий Иванович. Родился 17.03.1936». Дата смерти отсутствует.

– Никак не соображу, в чём дело.

– Да что же здесь соображать? – удивляется мой собеседник. – В прошлом году я заказывал памятник для сестры и вдруг задумался о себе. Людей моего возраста часто беспокоят мысли о смерти. Вот думал я, думал и решил изготовить каменную плиту сразу на двоих. Для сестры и для себя. Так сказать, заранее, про запас. Теперь вам всё ясно? Анатолий Иванович, тот, что на памятнике, – это я и есть. Только фотографию для портрета взяли старую. На ней мне около пятидесяти.

Я растерянно улыбаюсь. Теперь мне и в самом деле всё ясно.

Мы с Анатолием Ивановичем сидим на чугунной скамье и разговариваем обо всём на свете: размышляем, философствуем, вспоминаем.

– Вы правда считаете, что нет ничего предосудительного в том, чтобы загодя приготовить себе могильное надгробие? – вопрошает старик, глядя на меня своими чрезвычайно светлыми, будто линялыми глазами. – Многие думают, что всё это как-то не по-человечески, не по-христиански…

Неопределённо пожимаю плечами.

– Преждевременная забота о месте своего захоронения… Почему бы и нет? В какой-то степени такое решение даже удачно. Особенно для тех, кто не имеет близких родственников: детей и внуков.

– И дети, и внуки у меня есть, – откликается Анатолий Иванович. – Но ведь у молодых своих проблем хватает. Зачем их лишний раз озадачивать, от дел отрывать? Не хочется мне после кончины быть кому-то в тягость. А так вот что получается: деньги на похороны и поминки у меня уже отложены. Остаётся только цветник с мраморной плитой в сторону отодвинуть да на место поставить. Почти никаких хлопот!

Я молча представляю своих собственных детей, ещё совсем маленьких, но таких любимых, таких дорогих. Поступок Анатолия Ивановича вдруг кажется особенно трогательным и уж если не по-христиански праведным, то, несомненно, благородным, по-отечески самоотверженным.

– А в Бога вы верите? – неожиданно интересуюсь я. – Знаете, я раньше о Боге даже не задумывался, – отзывается Анатолий Иванович. – Не приучали нас к такому, да и некогда было задумываться. Я верил в силы природы, в лечебные свойства трав, в законы физики и химии, а вот чтобы искренне верить во Всевышнего… К этому нужно прийти. Теперь я понимаю, что всё на земле не просто так. Слишком много необъяснимого, непознанного. Слишком много удивительных совпадений. Да и вообще, чем ближе к миру иному, тем ближе к Богу. Вы меня понимаете?

– Конечно, понимаю.

Мы покидаем кладбище. За спиной – ярко-жёлтый крест, анютины глазки и «Where did the time go?» Под ногами стелется неровная брусчатка. Где-то за хозяйственной пристройкой раздаётся знакомое «шурх, шурх»…

На паперти храма – нищие в ожидании милостыни. Выгребаю из карманов монеты покрупнее. Одна из побирушек, та, что в сизо-лиловой косынке, одаряет нас ангельской улыбкой. Тут же словно из-под земли вырастает щуплая мужская фигура. Инвалид уже сидит рядом с хромоножкой, мелко крестится беспалой культёй и заученно тараторит:

– Спаси, Господи! Спаси, Господи!

Удивительно, какой же он всё-таки вёрткий и пронырливый, этот нищий.

У церковных ворот мы с Анатолием Ивановичем любезно раскланиваемся. Он спешит на троллейбус, а мой дом через дорогу.

– Ну, до свидания!

– Всего доброго.

Весело ускоряю шаг, тороплюсь. Меня ждут дети, недописанные строчки и кудесница Весна-красна. Анатолий Иванович скрывается в прошлом, там – его сестра, прожитые годы и портреты на могильных плитах.

Подойдя к переходу, я всё же оглядываюсь. Будто почувствовав этот порыв, старик тоже останавливается и радостно машет на прощание. В его блестящих глазах, точно в прозрачных озёрах, отражается золото солнца, синь неба, зелень деревьев… И я понимаю, что глаза эти вовсе не тусклы, как казалось мне прежде. Напротив, они лучезарны и многозначительны, словно сегодняшний день, словно пёстрые цветы и человеческие судьбы, словно долгожданное весеннее многоцветье.

Кукла Мила

I

Где кукла Мила появилась на свет, она и сама не знала. Скорее всего, на одной из фабрик по производству игрушек. Мила вышла очень хорошенькая: румяная, голубоглазая, с круто завёрнутыми ресницами, нежными пухлыми губками и длинными белокурыми локонами. У Милы была мама – добрая улыбчивая девочка, шалунья и всеобщая любимица. Скучать с такой затейницей не приходилось. Девочка всё время играла: то в дочки-матери, то в школу. После обеда она сажала Милу в игрушечную коляску и катала по извилистым парковым дорожкам. Солнце озаряло свежую зелень, мелкий гравий шуршал под колёсами. Прохожие останавливались и восхищались, глядя на куклу и её маленькую хозяйку: «Ах, какие милые, какие обаятельные! Прелесть, да и только!»

Однажды девочку нарядили и повели фотографироваться.

– Не пойду без Милы! Ну можно, можно я возьму её с собой? – заупрямилась та.

Что делать? Взяли и куклу. В фотосалоне Мила оробела, но вскоре успокоилась. Со стен ей улыбались всевозможные красавицы. Горели яркие лампы, а лысый мужчина – фотограф – заглядывал в окошко загадочного чёрного аппарата, щёлкал пальцами и командовал:

– Поверни голову чуть левее, вот так! Замри, не двигайся. Сейчас вылетит птичка. Отлично! Ещё разок. Ну, вот и всё. Готово!

Птичка почему-то не вылетела. Ни кукла, ни девочка так и не поняли, откуда она вообще должна была взяться. Но отсутствие птички никак не повлияло на качество фотографии. Она получилась отличная: большая, выразительная, напечатанная на толстой матовой бумаге. На этом фотоснимке Мила и её владелица были обворожительны: обе в праздничных платьях, с пышными кудряшками и бантиками, одним словом – красавицы!

Вот так Мила оказалась фотомоделью. А в кого ещё может превратиться хорошенькая куколка? Да в кого угодно! Достаточно надеть корону – и ты уже принцесса. Можно стать актрисой, врачом, певицей и машинисткой. Стоит только захотеть. Мила и вправду очень хотела начать новую интересную жизнь. Но заботливая девочка уже грозила ей пальцем:

– Это не так просто. Всему нужно учиться. Для начала – поступи в институт. А я помогу: сделаю тебе взрослую причёску и смастерю билеты. Это такие маленькие листочки, на которых написаны сложные вопросы. Ответил на вопрос – в институт поступил, не ответил – не поступил.

Началась новая игра под названием «подготовка к экзаменам». За окнами бушевала молодая листва. Необходимые знания никак не лезли в тряпичную головку, а безжалостные детские пальчики всё совали под нос опостылевшие экзаменационные билеты:

– Учи, учи, учи!

Тут-то и произошло нечто совсем неожиданное. Мила влюбилась. Да не в кого-нибудь, а в писаного красавца по имени Ванька-встанька, в неугомонного озорника с каштановой завитушкой на лбу. Вот уж интересная это игра – любовь! Игрушки целовались на скамейке под ветвистой липой и клялись в вечной верности. Но весёлый неваляшка принадлежал конопатой соседке, которая вместе с родителями уезжала на море. Так влюблённые и расстались. Ванька укатил в солнечную Ялту, а зарёванная Мила осталась дома.

«Чух-чух-чух», – пыхтел удаляющийся поезд.

«Тук-тук-тук», – стучало разбитое сердечко.

– Не плачь, моя бедная, не плачь, несчастная! Будет и у тебя настоящий жених! – приговаривала девочка, доставая с полки упитанного целлулоидного голыша.

Свадьба – это тоже очень красивая игра. Торжество удалось на славу. Всё как положено. В руках невесты букетик из белых ромашек, на голове тюлевое покрывало, одно из тех, которыми бабушка украшала необъятные пуховые подушки. И гости в полном сборе: картонная балерина, жёлтый барбос с атласным бантом на шее, новенькая грузовая машина, свинья-копилка, немецкий заводной слон. Все веселились от души. Кавалеров не хватало, но куклы не обращали на это внимания, танцевали друг с другом. Яркие юбочки лихо кружились в воздухе, а раздухарившийся слон медленно перебирал железными ногами и неуклюже вальсировал то с одной, то с другой хохотушкой. Вот уж смеху-то было!

А потом начались серьёзные взрослые игры. Мила играла в семью. Она исполняла роль примерной жены и матери двух маленьких непослушных голышей. Ух, тяжело!

– Вот тебе помощница, – сказала девочка и поставила на стол толстую краснощёкую матрёшку. Мила не очень обрадовалась такому соседству, но понемногу свыклась. Конечно, деревянная матрёшка была грубовата и неотесанна, но зато отличалась простодушием и сердечностью. Этих качеств как раз многим недостаёт. Гораздо сложнее было смириться с привычками непутёвого мужа.

«Ну стал бы он хоть немного другим! – мечтала Мила. – Таким же шустрым и бойким, как Ванька-встанька».

К сожалению, целлулоидный голыш был не Ванька-встанька. Он играл по своим правилам, которые требовали умения «хлопнуть по маленькой» и «сообразить на троих».

Играл голыш, играл и доигрался до настоящей беды. Однажды беспородный щенок Джек увидел его брошенным на дворовой лавке. Со всей силой молодого звериного организма пёс вцепился клыками в хрустящий целлулоид. Голова, руки и туловище голыша были так изуродованы, что узнать его оказалось практически невозможно. Хоронили несчастного в старой обувной коробке.

«Кап-кап-кап», – лились кукольные слёзки.

Всё-таки похороны – это очень печальная игра. На поминки пришли самые близкие: картонная балерина (уже сильно истрёпанная и помятая); грузовая машина без передних колёс; жёлтый барбос с оторванным бантом; слон, который утратил чудесную способность передвигать ногами. Свиньи-копилки не было, к тому времени она уже разбилась.

Теперь Миле досталась роль вдовы. Кукла загрустила. Её ручки поникли, румяные щёчки побледнели, даже посерели. Блестящие глазки-бусинки и прежде никогда не закрывались, а от горя вовсе остекленели. Но игра продолжалась. Такая уж доля у взрослых кукол: надо играть в работу, надо играть в хозяйство. И всюду только надо, надо, надо…

Фарфоровые гимнастки, которые жили за створкой серванта, стояли выше всех игрушек. Поэтому они первыми заметили, что к Миле начал наведываться холостой сосед – плюшевый мишка, такой грузный и неповоротливый, но всё-таки ужасно обаятельный. И начались вечерние посиделки. Для своей любимицы девочка сшила новое ситцевое платье, смастерила жемчужное ожерелье и колечко из конфетной фольги. Мила преобразилась. Она угощала мишку чаем. Игрушечный сервиз был праздничный, беседы – задушевные, пироги с повидлом – вкусные. Так они играли до тех пор, пока эта игра всем не надоела.

– И чего без толку таскается! – возмущалась матрёшка, умевшая «зреть в корень».

– Он нам мешает! – кричали капризные голышки.

– Каждый день встречаются, а какой в этом смысл? Любит он её или нет? – гадала картонная балерина.

«Ах, пустое это всё, пустое», – решила Мила и перестала пускать медведя на порог.

Расстроился мишка или нет, Мила так и не поняла. Расставание – это такая игра, где никогда не поймёшь, кто выиграл, а кто проиграл. Позже фарфоровые гимнастки рассказали, что плюшевый кавалер начал наведываться на чай к разноцветной пирамидке, стоявшей в гостиной. Почему бы и нет?

Время шло, и постепенно к Миле прицепилась новая игра – в больницу. Ох уж, не очень-то весело играть роль больной. Но Мила не жаловалась, ведь резиновый Айболит всегда приходил на помощь. Он выписывал горькие лекарства, ставил кукле градусник, а иногда даже делал уколы.

Вы думаете, что только люди стареют с годами? Нет. Всё на свете когда-нибудь дряхлеет, изнашивается. Со временем Мила стала совсем ветхой. Ватные ножки отваливались, голова трещала по швам, кукольное сердечко билось с перебоями. Вместе с другими игрушками Мила подолгу сидела на высокой бабушкиной кровати, смотрела на блестящую хромированную спинку этого старомодного ложа, на белые тюлевые покрывальца, украшающие пуховые подушки, и вспоминала прошлое. Всё окружающее давно стало антиквариатом. Кукла и сама превратилась в антиквариат – такую же редкость, как кровати на панцирных сетках, пышные перины и узорчатые подзоры. Игра закончилась. Когда-то нежное личико поблёкло, материя на нём сморщилась и потемнела от времени, волосы поредели, утратили свой золотистый оттенок. Густые ресницы выпали, но глаза остались прежними: блестящими и ярко-голубыми, словно небо. Одна за другой куда-то пропали знакомые с детства куклы-подружки. Наверное, их отдали соседской ребятне. Исчезла потускневшая и треснувшая в нескольких местах матрёшка, исчезла картонная балерина, исчез немецкий заводной слон. Вскоре исчезла и бабушкина кровать, которую заменили современным мягким диваном. Мила пылилась в дальнем углу комнаты. Потом не стало и её. Скорее всего, Мила попала на свалку, куда выбрасывают старые, отслужившие свой век вещи. А может быть, переселилась в специальный игрушечный рай. Ведь наверняка существует такой рай, куда отправляются сломанные куколки, рваные мячи, убитые оловянные солдатики и потёртые плюшевые зверушки…

II

Милина хозяйка, кстати говоря, её звали Люся, к тому времени повзрослела и превратилась в симпатичную девушку. Фигурка у неё была складная, губки пухлые, глаза светлые, а волосы русые, с приятным тёплым отливом. Загляденье! Люся уже закончила десятилетку и готовилась к вступительным экзаменам в вуз. Поступать она надумала в политехнический. Это был очень популярный институт, и абитуриентка гордилась своим выбором. Когда-то прежде она мечтала стать учительницей, стоять у школьной доски с толстой книгой и указкой в руках. Потом решила быть актрисой, такой, как Вертинская или Ларионова. Нет, лучше – певицей. Очень хотелось выступать в «Голубых огоньках», блистать на сцене. Для этого нужно, чтобы узкое чёрное платье обтягивало грудь, а на вороте переливалась вышивка из блестящего стекляруса. Позже, начитавшись приключенческих романов, Люся надумала сделаться геологом, колесить по бескрайним сибирским просторам в поисках редких минералов и ценных пород. Теперь все детские фантазии казались несерьёзными и даже смешными. Люся вступала в настоящую взрослую жизнь и для начала распрощалась с наивной косичкой. Возвращаясь из парикмахерской, она гордо несла голову, на которой красовалась модная «фантазия» – последнее достижение современных цирюльников. Вступительные экзамены были уже на носу, но предаваться зубрёжке совсем не хотелось. В пыльном городе стояла нестерпимая жара, и Люся отправилась на дачу. Там и воздух был чище, и мысли свежее.

– Учи, учи, учи! – заставляла себя Люся, а сама всё отрывалась от скучных учебников и смотрела в окно. Она припоминала, как когда-то, маленькой несмышлёной девчонкой, бегала по этим дорожкам, таская за собой смешную тряпичную куклу. Тогдашняя Люся мечтала о невероятных чудесах, о сказочных приключениях. И вот теперь всё самое интересное только начиналось.

Первое увлекательное приключение произошло с Люсей уже в тот же день. Она влюбилась. Дачный сосед Ваня Корсаков теоретически был моложе Люси лишь на пару месяцев, а практически отставал от неё на целый учебный год. Он только что закончил девятый класс. Но эти подсчёты казались бессмысленной формальностью. Крепкий широкоплечий Иван был на целую голову выше миниатюрной Люси, к тому же он казался намного смелее, раскованнее. И всё этот мальчишка знал, всё видел! Он зачитывался Ремарком и Хемингуэем, отдыхал в пионерском лагере «Артек» и был лично представлен известному поэту Михалкову, который написал слова к гимну Советского Союза. По Ваниным рассказам, тот как-то заходил в их просторную квартиру на Калининском проспекте. Ванин отец продвигался по партийной линии и занимал очень высокую должность (о ней почему-то всегда говорилось шёпотом). Сын тоже строил наполеоновские планы. Он мечтал о своей собственной карьере, о серьёзной работе, такой же важной и самоотверженной, «как у бати». Иван отличался необыкновенной целеустремлённостью. Но сейчас в его жизни были каникулы, ласковые подмосковные вечера, светловолосая девушка и беспокойный аромат цветущего лета.

Влюблённые часто стояли у реки, иногда поднимались на мост, чтобы посмотреть, как бурлят и переливаются бездонные водные потоки. Разговаривать не хотелось. Иван и Люся брались за руки, медленно шли прочь, потом останавливались в тени старых лип и сплетались в неумелых объятиях, как будто сами превращались в гибкие ветви и корни могучих деревьев. Незаметно наступали сумерки. Это значило, что нужно возвращаться домой, а они всё целовались и никак не могли оторваться друг от друга. У палисадника Люсиной дачи юная пара вновь обменивалась поцелуями, теперь уже быстрыми, почти не касающимися губ, такими, чтобы никто не увидел. Никто и не видел.

Дома Люся долго не могла уснуть. Она ёрзала и вертелась в постели, сбивая непослушное одеяло. Успокоиться не удавалось, не получалось, и всё тут. Заброшенные учебники неровными стопками громоздились на старом столе. Люся вздыхала, охала и уже в дрёме представляла себя женой директора завода, министра или дипломата. Одним словом – Ваниной женой.

Незаметно наступил июль, пора было возвращаться в Москву. В судьбе Ивана Корсакова намечались перемены. Его отца переводили работать в Крым. Вроде бы на вышестоящую должность, и вроде бы ненадолго. А может быть, просто подальше от центральной власти. Ванина мать разрывалась между двух огней. Отпускать мужа одного она не хотела, потому что на юге, да и не только там, много ушлых бабёнок, мечтающих заполучить чужого мужика, в особенности если этот мужик крупный начальник. Бросить сына в столице женщина тоже не могла, боялась, что без должного надзора тот свяжется с дурной компанией и пропадёт. В конце концов было решено ехать к морю всей семьёй.

Прощание состоялось под теми же старыми липами. Молодые обнимались, клялись в вечной любви, строили планы на будущее. Ветер растрепал Ванины волосы, и Люся разглаживала эти непослушные каштановые волны своей ладонью.

– Я буду писать, – обещал Иван. – Ты и не заметишь, как пролетит целый год. Это же не вечность, это всего лишь год. Закончу десятый класс и приеду в Москву поступать в институт. А ты уже будешь студенткой. Мы станем гулять по городу, пойдём в кафе, в ресторан, если захочешь! Ну не плачь же, не плачь.

Ваня целовал Люсины глаза, губы, холодные мокрые щёки. Он уже сам чуть не плакал.

– Потерпи, – шептал он. – Ещё немного, и мы всегда будем вместе, слышишь, всегда!

Всю ночь Люся не сомкнула глаз. Она и сама не знала, отчего так убивается. Переполняло ощущение пустоты, одиночества и полной безысходности. Наутро Люся села за учебники. Подготовка к экзаменам помогала немного отвлечься от бесконечной тоски.

В институт она всё-таки поступила, хотя с трудом.

Еле-еле набрала положенные баллы. Через месяц пришло письмо от Ивана. В него была вложена фотография с короткой надписью-росчерком «Ялта». Люся долго рассматривала любительский снимок, на котором уютно разместился улыбающийся Ваня. Его обнажённый торс лоснился от загара, нога упиралась в морской валун. И хотя фотокарточка была чёрно-белая, сразу становилось ясно, что небо на ней лазурно-голубое, море тёмно-чернильное, а Ванино тело шоколадно-бронзовое.

– Устроились мы хорошо, – сообщал Иван. – Я уже обошёл все чеховские места, видел школу, в которой буду учиться…

В тот же вечер Люся села писать ответ. Сочиняла его долго, старательно выбирая слова. Затронула и поступление в институт, и литературный вечер, на который ходила вместе с подругой, и сюжет нового фильма. Перечитывала, перечёркивала, начинала заново. Хотелось написать просто и коротко: «Ваня, приезжай скорее. Я очень скучаю. Я люблю тебя и думаю только о тебе». Но это звучало бы слишком примитивно и банально. К утру письмо было готово: переписано мелким аккуратным почерком и слегка сбрызнуто духами. Гору черновиков Люся порвала на мелкие кусочки, а запечатанный конверт отнесла на почту и собственноручно опустила в железный ящик, выкрашенный синей масляной краской.

Промелькнул остаток лета, наступила осень. Ответ от Вани не приходил. Люся не знала, что и предположить. Может быть, неизвестные злоумышленники перехватили любовное послание на полпути, и оно не добралось до адресата? Или Иван переехал в те места, где вообще не было почты? Или?.. О плохом думать не хотелось. Люся решилась на второе письмо. Оно было намного короче первого и почти всё состояло из вопросительных знаков: «Где ты? Как учишься? Что нового? Почему не пишешь?»

Ответа не последовало. В голову лезли самые ужасные фантазии: Иван умер, заболел неизлечимой болезнью, стал жертвой несчастного случая… Люся долго разрабатывала план спасательной операции: она поедет в Крым, разыщет пропавшего друга, поговорит с ним или хотя бы увидит место его гибели. Но прошло время, и почему-то стало понятно, что ничего ужасного не случилось. Незачем придумывать нелепые аварии, катастрофы и кораблекрушения. Всё казалось намного проще. Иван забыл её, променял на другую, предал. Обида сжимала горло неожиданными слезами. Люся закрывала дверь и подолгу сидела одна в полной темноте.

Понемногу она успокоилась, хотя по привычке всё ещё заглядывала в почтовый ящик, а проходя по Калининскому, тревожно оглядывалась, будто искала кого-то.

Пролетели два года. На радость родителям, у Люси появился ухажёр. Им оказался её однокурсник Митя, долговязый парень с добрыми водянистыми глазами.

Сразу видно, что человек серьёзный, порядочный. Поначалу Митя не обращал на Люсю особого внимания, а после начал провожать до дома, приглашать в кино и на танцы. Этот бесхитростный роман закончился весёлой свадьбой. Родственники не могли нахвалиться, какая же Люся умница: высшее образование получила, диплом защитила и при этом в девках не засиделась. Всё вовремя, всё как положено.

На семейное торжество пригласили всех: и друзей по институту, и соседей, и родню. Из Ленинграда приехала двоюродная сестра Танечка. Она с детства бредила танцами, окончила балетное училище и вот теперь взахлёб рассказывала, что уже получила приглашение в труппу Мариинского театра. А это не хухры-мухры! Осенью премьера – «Спящая красавица» Чайковского. И, представляете, Танечка там танцует! Конечно, не главную партию, но всё же.

Люся немного волновалась, но это волнение придавало ей особое очарование. Тонкие пальчики сжимали традиционный свадебный букет, белоснежная фата подчёркивала нежность кожи, а золотистые локоны выбивались из-под неё так трогательно и наивно. Гости были в ударе. Давний приятель Андрей так и сыпал шутками, анекдотами, тостами. Ради такого случая он нарядился особо торжественно – светлый пиджак, шёлковый галстук. Настоящий франт!

– Слишком много пьёт, – шепнула Люсина тётка.

– Да ладно тебе, Шура, свадьба ведь! – ответила новоиспечённая тёща и ласково улыбнулась сестре.

Сама тётя Шура отличалась тем, что могла добыть любой дефицит. Со скоростью света перемещалась она от ГУМа к ЦУМу, от специализированных магазинов к галантереям. И везде у неё были связи. Лакированные туфли хочешь достать? Шарф купить? Пальто импортное? Бюстгальтер большого размера? Это к Шуре надо обращаться. Спекулянтка, конечно, но без неё никуда.

Ещё на свадьбу был приглашён сосед Лев Иванович Герц, то ли немец, то ли еврей по происхождению. Человек он был уважаемый, солидный. И пост занимал ответственный – начальник продуктового склада. Несмотря на свою тучность и постоянную одышку, Герц первый предложил устроить танцы и даже принёс несколько пластинок из своей собственной коллекции. Галантный Лев Иванович медленно вальсировал с Люсиными подружками. В его мясистых руках они казались фарфоровыми статуэтками с пышными, взлетающими в такт музыке юбками. Девушки хохотали, а те, кому не хватило пары, танцевали друг с другом. Всё равно весело, всё равно хорошо!

Галина Семёновна сидела в самом углу на диване. Она была болезненно экономна и к концу жизни собрала приличные сбережения. Как и многие не раз обманутые люди, государству и банкам Галина Семёновна не доверяла, поэтому хранила все деньги дома, под истёртым матрасом и в старом шифоньере. Своим знакомым, исключительно честным и порядочным гражданам, она часто одалживала небольшие суммы, за что получила ласковое прозвище – Копилочка.

– Хватит веселиться! – призывала гостей к благоразумию тётя Шура. – Нужно и совесть знать. Жениху с невестой почивать пора.

Но разве молодёжь утихомиришь? Гуляли до утра, да ещё и на следующий день. Красота!

Жить решили у Мити. Он вместе с матерью был прописан в частном доме на самой окраине города, где для молодожёнов нашлась отдельная комната: узкая, с окнами на север, но всё-таки своя собственная.

«Вот она, семейная идиллия», – думала Люся и восторженно рассматривала свадебный подарок – импортный чайный сервиз с аккуратными розочками и золотой каёмкой по краю чашек. Лев Иванович, щедрая душа, расстарался.

Свекровь Люсе сразу не понравилась. Крепко сбитая, вечно румяная, будто после бани, хохлушка Матрёна Петровна уж тридцать лет назад перебралась в столицу, а всё же была совершенно неотёсанна. Одна её речь чего стоила! Громкоголосая Матрёна смело мешала в одну кучу русские и украинские слова, при этом щедро приправляла их смачными простонародными выражениями, не свойственными никакому литературному языку. Бесконечные семечки, борщи и вареники раздражали, а необъяснимая страсть к побелке просто бесила. Белила Матрёна Петровна всё, что попадалось ей под руку: печи, заборы, стволы корявых яблонь, створки шкафов. Её представления о красоте совершенно не совпадали с современными понятиями, и Люсе становилось страшно: неужели вся жизнь пройдёт в этой белёной мазанке, среди глиняных крынок с простоквашей и старомодных вышивок болгарским крестиком? Одно утешение – ходили слухи, что одноэтажные дома собираются ломать. Мечты о новой комфортабельной квартире будоражили Люсино воображение. Уж очень хотелось ни от кого не зависеть, быть самой себе хозяйкой.

Один за другим появились дети, сыновья Саша и Серёжа: мальчишки, конечно, миленькие, но уж очень непоседливые, никак за ними не уследишь. Такие озорники, хоть разорвись. И Люся разрывалась. Рвалась между работой и семьёй, между детьми и мужем. Казалось, что вся эта суета вроде бы и не жизнь, а только подготовка к чему-то настоящему, интересному, стоящему.

«Скорей бы новую квартиру дали да Митю в начальники отдела перевели…» – мечтала Люся, а сама стирала грязные ползунки и варила яблочное повидло.

Между прочим, Митя не очень-то оправдывал Люсины надежды. Человек он был неплохой, но уж очень мягкотелый, безынициативный. К карьерному росту не стремился, далеко идущих планов не строил, плыл себе по течению и всем оставался доволен. Такой уж Митя имел характер, никак его не переделаешь.

– Это не Иван, – втихомолку вздыхала Люся, а вслух избегала каких-либо сравнений. И правда, что вспоминать о прошлом. День за днём, год за годом тянулись бесконечные будни. Всё как-то само собой, всё – между прочим.

По пятницам муж загуливал. После окончания трудовой недели он вместе с друзьями направлялся в пивную, или на лавочку в сквер, или ещё куда-нибудь.

– Чему радуетесь? Что отмечаете? – ругалась Люся. – Великий повод, неделю кое-как скоротали! А дружок твой, Андрюха, помяни моё слово, до добра тебя не доведёт. Сам алкаш, и тебя пропойцей сделает!

Ворчала она обычно тихо, чтобы не разбудить детей, да и злости особой в этих словах не было. Ведь любая женщина знает: что кричи, что не кричи – всё равно ничего не изменишь, а так, для порядка, в воспитательных целях пошуметь надо.

Если бывают несчастливые дни, то этот – пятница, пятое ноября – был именно таким. Всё не ладилось. Праздничных премий не дали. Старший сын Сашка закончил четверть с двумя тройками, да ещё по самым важным предметам: русскому и алгебре. А ведь он уже учился в шестом классе, и надо было браться за ум, думать о дальнейшей судьбе. Свекровь с утра пребывала в дурном настроении. Сама Люся простыла: температурила и отчаянно хлюпала носом. Ну и, конечно, Митя пропал. Люся ещё несколько дней назад знала, что он загуляет. Разве он мог не отметить с друзьями день Великой Октябрьской Социалистической революции!

До двенадцати ночи Люся почти не возмущалась, но потом необъяснимая ярость стала наполнять и даже переполнять всё её существо, и так разбитое досадной простудой.

«Сколько можно шляться! – злилась она. – И, главное, где? На улице холодно, ветер пронизывает до костей. Все питейные заведения закрылись, к друзьям в такой час не пойдёшь – у всех семьи, жёны».

Дети давно спали. Свекровь выключила свет в своей комнате и, хотя по стариковской привычке ворочалась на скрипучей кровати, тоже дремала. Одна Люся не могла сомкнуть глаз. Она вглядывалась в промозглую темноту и всё думала и думала о чём-то тревожном. После трёх ночи ей уже было не до размышлений, а в пять беспокойное сердце не выдержало. Люся побежала к ближайшей телефонной будке (дома телефона не было) и дрожащим пальцем набрала номер Андрея. Хотя этот негодяй не вызывал особой симпатии, но сейчас был единственной связующей нитью между ней и Митей.