Текст книги "Весенних фресок многоцветье (сборник)"

Андрей поднял трубку не сразу, видимо, спал. По голосу стало ясно – ещё не протрезвел.

– Что? Митя? Конечно, я видел его вечером. Мы же праздник отмечали. Это было вечером? Ну да, вечером. А сейчас что? Утро? А почему так темно? Люся, это ты? Что ты всё «Митя» да «Митя»… Я не знаю, где твой Митя… Я домой ушёл. А сейчас-то я где? Стол, табуретка. Ну, правильно, я и сейчас дома. А Митюхи у меня нет. Он, наверное, у себя дома… Спит, наверное… Кстати, с праздником тебя, Люся!

По улице одинокая женщина шла медленно. В воспалённом мозгу всё перемешалось. Хотелось куда-то бежать, спасать мужа или самой спасаться.

«Надо поспать, – подумала Люся. – Хотя бы час или полчаса. Обязательно надо поспать».

Окончательно ясно всё стало только к полудню. Случилось непоправимое. Митя попал под позднюю электричку. Домой он возвращался затемно, наверное, хотел сократить дорогу и шёл через железнодорожные пути. Друзей почему-то рядом не оказалось, случайных прохожих тоже, поэтому никто ничего не мог рассказать вразумительно. Одни доводы да предположения.

Особых сбережений у Люси не было. Она хваталась за голову и уже прикидывала, у кого бы занять денег на похороны. Но тут помогла Матрёна Петровна. Она сама пришла в Люсину комнату, обняла молодую вдову и протянула ей тугой свёрток, по-деревенски обмотанный клетчатым носовым платком.

– Вот, примай, – сказала свекровь. – Соби трохи на похороны зибрала, та напэвно не прыйшов час. Правду люди гуторят: смерть не за старым, а за поспелым.

Не сговариваясь, женщины приблизились друг к другу, склонили головы и безутешно заплакали.

Хоронили Митю по-богатому. Как положено, на третий день, то есть на самый праздник седьмое ноября. Всюду полыхали алые знамёна. В центре кладбища располагался обелиск с фамилиями революционеров, погибших в здешних местах. Прямо у этого обелиска проходил праздничный митинг. А чуть поодаль расположились музыканты, целый оркестр. И всюду корзины с цветами, траурные венки, ленты. Почему-то казалось, что вся эта торжественность создана специально для Мити, было даже непонятно, чем он заслужил такие почести.

– Раньше старики говорили, что если кого на праздник хоронят, так это очень хорошо для покойника, благодатно, что ли, – заключила тётя Шура. – День Октябрьской революции, конечно, праздник не церковный, но тоже не последняя дата в календаре. Видно, наш Митенька человек богоугодный, вот и призвал его Господь к себе. Царствие ему Небесное. Царствие Небесное и вечный покой!

Идя позади закрытого гроба, Люся, по своему обыкновению, не знала, куда деть руки, и всё теребила цветы, которые ей что-то напоминали. Потом неожиданно вспомнилось: точно так же она теребила свой свадебный букет.

«Почему это всплыло в памяти? – удивилась Люся. – Пятнадцать лет прошло. Да, незаметно минуло целых пятнадцать лет».

На поминки собрались все старые знакомые. Из Ленинграда приехала двоюродная сестра Татьяна. Её судьба была запутана и даже покрыта какой-то таинственностью. Ходили слухи, что Танечка сменила четырёх мужей и перенесла бесчисленное количество абортов, боялась, что беременность и роды повредят работе. Но большой карьеры она так и не сделала. Татьяна по-прежнему танцевала в Мариинке. Основным её достижением оставалась роль в балете Чайковского «Спящая красавица». Не главная, конечно, партия, но приходилось довольствоваться и этим. Век балерины короток, в спину уже жадно дышали более молодые и удачливые соперницы.

Давний приятель Андрей явился с опозданием. Выглядел он помято: затёртый пиджак, рубашка не первой свежести, засаленный галстук, сдвинутый набок. Андрей был сумрачен и, пока не выпил первую рюмку, нервно скрежетал зубами, яростно сжимая костяшки трясущихся рук, но после – размяк. Он много говорил, вспоминал Митю, их совместные встречи, дружбу и безвозвратно ушедшую юность.

– Совсем спился, – шепнула на ухо тётя Шура. – Жена бросила, живёт один, опустился.

Вид у Андрея был жалкий. Он сильно исхудал, кожа пожелтела. Под глазами нависли болезненные мешки, а лицо иссохло и стало напоминать череп, обтянутый тонкой безжизненной кожей.

– Он о здоровье своём молчит, – продолжала Шура. – Но люди-то всё знают. Скрывай, не скрывай, а тяжкий недуг сразу видно: цирроз печени!

Сама Шура, несмотря на преклонный возраст, промысла своего не забыла. «Купи-продай» было её второй натурой. Она забросила ширпотреб и переключилась на продукты питания, которые по блату ей приносили прямо на дом.

– Ноги совсем не ходят, прямо отваливаются, – жаловалась она Люсе. – Ты сама как-нибудь заходи. У меня и сервелат есть первосортный, и икра, и чай индийский. Приходи, не стесняйся.

Лев Иванович Герц, как всегда, отличался интеллигентностью. Он выразил соболезнования вдове и сказал много добрых слов о покойнике, которого не так уж хорошо знал. Сам он заметно постарел, да и как же могло быть иначе. Ведь столько пережить, столько вынести ещё не каждый сможет. Об истории Льва Ивановича старались молчать. Дело в том, что этот милейший человек оказался не в ладах с законом. То ли Герц на самом деле проворовался, то ли стал жертвой гнусной клеветы, никто доподлинно не знал. Но факт оставался фактом: Льва Ивановича уволили с занимаемой должности, осудили и выслали в неизвестном направлении. Долгое время о его судьбе ничего не было известно. Но спустя восемь лет Льва Ивановича всё-таки освободили (между прочим, досрочно, за примерное поведение). Герц даже смог вернуться в свою московскую квартиру, бережно сохранённую верной женой. Бывший заключённый держался молодцом. По-прежнему носил элегантные костюмы и шляпы, был в курсе политической и культурной жизни страны, но всё-таки что-то в нём изменилось, надломилось. Будто внутри сильного тела взяла да и лопнула какая-то маленькая, но очень важная пружинка. Свои слоновьи ноги Герц передвигал медленно, осторожно, как будто боялся оступиться, нервно вжимал голову в плечи и то и дело боязливо озирался по сторонам.

«Несчастный человек, вот уж натерпелся!» – подумала Люся.

В дальнем углу на диване сидела дочь Галины Семёновны. Судачили, что на материнские деньги ей удалось приобрести кооперативную квартиру и новенькие «жигули». Самой многоуважаемой Копилочки к тому времени уже не было в живых.

После похоронной горячки в доме стало необыкновенно тихо и сумрачно. Люся совсем опустила руки. Весь привычный мир рухнул, и трудно было представить, как жить дальше, что делать. На выручку пришла Матрёна Петровна. Она утешала, находила простые, но очень нужные слова, чтобы успокоить, подбодрить.

– Не хвылюйся. Буду жива, да поможу, – обещала свекровь и клятву свою сдержала.

Люся целыми днями трудилась на производстве, а по вечерам работала на дому. Брала рукописные тексты и перепечатывала их. Дело это было нелёгкое, но доходное – пять копеек за лист. За несколько лет Люся стала настоящим виртуозом печатного мастерства. Работала быстро, грамотно, без единой помарки. У неё даже появилась своя личная клиентура. Какие только материалы не проходили через Люсины руки: художественная и техническая литература, доклады и диссертации, статьи и отчёты. До поздней ночи барабанила печатная машинка, а чуть свет нужно было уже бежать на работу. Матрёна Петровна хлопотала по дому, помогала справляться с мальчишками. Словно опытный полководец, она заставляла своих подопечных беспрекословно слушаться и повиноваться, при этом успевала по-отечески приласкать, да ещё обшить, обстирать, обгладить и накормить. Люся в шутку прозвала свекровь «наш Суворов». У Матрёны Петровны действительно были блестящие организаторские способности, а также народная смекалка и склонность к рационализаторству. На нескольких садовых сотках она разбила небольшой огород. Вырастила лук, морковь, петрушку и огурцы. Конечно, мелочь, но в хозяйстве подспорье хорошее. Без квашеной капусты и традиционного яблочного повидла Люся уже не представляла своего существования. К тому же она успела очень полюбить ароматный украинский борщ, который могла есть в любое время суток.

Суета и бесконечные заботы поглотили все Люсины мысли. Она перестала замечать быстротечность времени. Годы пролетали, а она не обращала на это внимания. Одна забота была: как бы успеть да не опоздать.

Однажды ночью Люся оторвалась от печатной машинки (сыновья и свекровь давно привыкли спать под её монотонный стук) и подошла к зеркалу. Мельком взглянула в зыбкую глубину, хотела уже отойти, но задержалась. Мутное зеркало в тёмной деревянной оправе (видимо, ещё из приданого Матрёны Петровны) отразило образ чужой, почти незнакомой женщины. Лицо её было уставшим, с тонкими морщинками на лбу и в уголках губ. Простая гребёнка, давно потерявшая несколько зубцов, прилизала волосы. Старый, несколько раз чинёный пуховый платок укутал озябшие плечи.

– Неужели это я? – ужаснулась Люся и в нерешительности дотронулась рукой до головы, провела пальцами по шее. – Всего только сорок пять, ещё и жить-то не жила, а уже закат, увядание.

Однако как среди осенней непогоды встречаются иногда дни светлые, солнечные, так и в Люсиной судьбе случилась ещё одна любовь или увлечение… или недоразумение… Это уж с какой стороны посмотреть.

Писатель-диссидент Михаил Пиляцкий изредка публиковал политические статьи в полулегальных изданиях. Но основным его занятием была работа над книгой, главы из которой и довелось перепечатывать Люсе. Пиляцкий слыл личностью незаурядной. Высокий, крупный, с длинными волосами и тёмной щетиной на подбородке, одевался Михаил в объёмные вязаные свитера и тёртые джинсы, привезённые друзьями из-за границы.

– А вы, Людмила Сергеевна, человек интересный, с тонким пытливым умом, – сказал Пиляцкий Люсе в ответ на её незначительное, но всё же меткое замечание по поводу стилистики текста.

Случайно брошенный комплимент возымел странное действие. Люся вздрогнула, покраснела и постаралась быстрее отойти в сторону, чтобы не выдать своего чрезмерного волнения. Это было необъяснимо, но Михаил ей нравился. Люся ругала себя на чём свет стоит: «Наваждение какое-то, блажь, чертовщина! Как можно влюбиться в человека, который на десять лет моложе тебя? Нужно забыть его, не видеть, не встречаться».

Но порвать отношения с Пиляцким было невозможно. В конце концов, она уже согласилась перепечатать восемь новых глав из его незаконченной книги.

Михаил был одинок, по его собственным словам, «свободен, как ветер в поле». Вскоре он стал наведываться в Люсин дом, заходил обычно под вечер как бы между прочим, так, поболтать часок-другой. Может быть, это были простые, ни к чему не обязывающие дружеские визиты, но опытные подруги уверяли, что мужики – народ коварный, они просто так палец о палец не ударят. Постепенно Люся и сама поверила, что встречи с Пиляцким не случайны и что-то да значат. Сам Михаил ничего не предлагал и не просил, но, когда Люся приглашала его попить чаю, всегда охотно усаживался за стол. Из серванта тут же выгружался фарфоровый сервиз с мелкими розочками и золотой каёмкой по краю чашек, а также вазочка с яблочным повидлом.

– Расцвела наша вдовушка, – говорили соседки. – Ишь ты, так и светится вся, любо-дорого посмотреть!

Люся действительно похорошела, даже помолодела. И на всё у неё стало хватать сил, будто второе дыхание открылось. Она принялась печь пироги, сшила несколько новых платьев (не всё же в обносках ходить) и даже достала давно забытые украшения (сколько им можно в шкатулке пылиться). А сама дожидалась вечера, гадая: «Придёт? Не придёт? Придёт? Не придёт?»

Михаил приходил, шумно усаживался за стол и начинал разговоры. Больше всего на свете Пиляцкий любил пофилософствовать. Рассуждал о политической жизни, тайных заговорах, об исторических фальсификациях и государственных интригах. Люся слушала внимательно, иногда вставляла свои реплики, что, впрочем, не очень и требовалось. Втайне от всех она даже прочитала несколько книг, упомянутых Михаилом. Не хотелось в его глазах выглядеть глупой и ограниченной.

– Ну как? Щойсь добре он тэбе гуторил? – выясняла Матрёна Петровна.

– Да так, ничего особенного, – пожимала плечами Люся.

– Ходять, та всэ без толку! – недовольно хмыкала свекровь. Она терпеть не могла пустого времяпрепровождения.

– Опять писатель заходил? Что он хотел? – подчёркнуто равнодушно спрашивали сыновья. Они уже были студентами, но всё равно ревновали мать к посторонним.

Люся снова пожимала плечами и шла в свою комнату. Она и вправду не понимала, что хочет Михаил. Ей всё время казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и он скажет нечто очень важное, касающееся только их двоих. Но это «чуть-чуть» никак не наступало. Люся начинала сомневаться: «Может быть, я неправильно себя веду? Может быть, что-то не так делаю?» Ответов на эти вопросы не находилось. Пиляцкий будто не замечал её растерянности и всё толковал о политике, о книгах и о новых путях развития России. Между тем прошёл год. Минуло лето, и опять наступила зима. Люсина любовь достигла наивысшего накала. Она уже не могла таиться в душе, так и рвалась наружу. Во время очередного вечернего чаепития Люся почти не слушала разговорившегося собеседника. Она вздыхала, беспокойно теребила накрахмаленную салфетку, иногда подходила к окну и следила за плавным полётом пушистых снежинок. Почему-то вспомнились слова старого романса:

 
Только раз, в холодный зимний вечер,
Мне так хочется любить.
 

Люся чуть слышно рассмеялась, Михаил этого не заметил. Он был увлечён: эмоционально размахивал руками и декламировал какие-то выдержки из выступлений зарубежных политиков. Иногда их взгляды встречались. В глазах Пиляцкого было столько огня, столько живости, что Люся замирала в ожидании: «Ещё чуть-чуть, и случится нечто знаменательное. Ну не может он просто так смотреть! Сейчас признается в любви. Сейчас что-то скажет».

Но Михаил ничего важного не говорил. Откуда-то издали доносились обрывки путаных фраз: «Карл Маркс высказал гениальную мысль: бытие определяет сознание, но последующие политики всё исказили…», «Почему мы часто слышим пугающие речи окружающих о бирже, акциях и фондовом рынке в целом? Да просто потому, что эти понятия связаны с риском изменения привычного образа жизни…», «После введения Больцманом статистической трактовки энтропии как меры беспорядка она проникла в самые различные отрасли науки…»

– Какой-то бред, – ужаснулась Люся. – Зачем всё это нужно? Зачем мне это нужно?

Стемнело, а Пиляцкий не останавливался. Люся устала.

– Уже поздно, пора отдыхать, – сказала она.

Михаил поднялся из-за стола, направился к выходу. Он по-прежнему активно жестикулировал и никак не мог закончить сложную мысль.

– До свидания, – прервала его Люся.

Пиляцкий на секунду остановился и крепко сжал её руку. Люсино сердце замерло.

– А знаете, Людмила Сергеевна, я перечитал пятую главу своей книги и понял, что ваша точка зрения была верна. Тему математического моделирования исторических процессов необходимо расширить. Однозначно, надо расширить!

«Дурак! Самовлюблённый дурак!» – подумала Люся и захлопнула дверь.

Всю ночь она проплакала. Никогда подумать не могла, что снова будет рыдать из-за мужчины. А вот те на. Словно далёкая юность вернулась. Жалко было себя, жалко свои нерастраченные чувства, и обидно, что молодость пролетела, а она ещё не нарадовалась, не налюбилась. И ничего с этим не поделаешь.

Утром Люся поднялась с постели бледная, но спокойная. Всё встало на свои места. Будто пелена какая-то с глаз спала, туман рассеялся. Пиляцкого она больше в дом не пускала, ссылалась на головную боль, занятость на работе и проблемы с сыновьями.

– Что-то к вам писатель перестал захаживать? – поинтересовались любопытные соседки.

– А мы с ним совместную работу закончили. Книгу он дописал, – спокойно ответила Люся и тихо добавила: – Интересный роман получился.

Частные дома всё-таки начали ломать. Но радости у Люси это не вызвало. Наверное, раньше эмоции были бы совсем другими, а теперь она одиноко бродила по комнатам и молча прощалась с каждой стеночкой, с каждым уголком. Особенно жалко было расставаться со старыми яблонями и садом. Люсина квартира в блочной новостройке оказалась темновата. Она, как и прежняя комната, выходила окнами на северную сторону. И первое, за что принялась новоиспечённая хозяйка, как ни смешно это казалось, была побелка. Пришлось побелить потолок, изначально оклеенный голубовато-серыми обоями, покрасить белой краской оконные рамы, батареи и даже не совсем новый кухонный столик. В комнатах сразу стало светлее, уютнее. Матрёна Петровна получила отличную однокомнатную квартиру, большую роль в этом сыграло то, что во время Великой Отечественной войны она являлась участницей трудового фронта. Но в одиночестве Матрёна никогда не жила и жить не собиралась. Уже через неделю она перебралась к Люсе, отселив в свою квартиру старшего внука. Интерьер снова украсили вышивки, салфетки и думки ручной работы. Милые бесхитростные предметы давно стали для Люси привычными и родными. Кстати, по словам подруг, все эти крестики, рюшечки и цветочки уже не были нелепыми пережитками украинской глубинки, а являлись атрибутами современного и модного стиля прованс.

Видно, дело шло к старости. Всё чаще и чаще память начинала возрождать картинки из далёкого прошлого. Это просто парадокс, но Люся припоминала такие незначительные детали и подробности своей прежней жизни, что сама удивлялась, как всё это может сохраниться в глубинах человеческого мозга. Вторым парадоксом было то, что Люся, далёкая от технического прогресса, благодаря современной технике (точнее – телевидению) теперь могла наблюдать за судьбой любимых некогда мужчин. Просто волшебство какое-то, мистика!

Миша Пиляцкий добился больших успехов. После перестройки и последующих преобразований в стране он стал очень популярен. Книги Пиляцкого были переведены на разные языки мира и продавались большими тиражами. Сам писатель, сильно располневший и обрюзгший, вёл модную политическую программу на первом канале телевидения.

А однажды, включив всё тот же маленький кухонный телевизор, Люся увидела Ивана. На какое-то мгновение её словно парализовало. От неожиданности она так и застыла у экрана, по старой привычке теребя в руках скомканное вафельное полотенце. Сначала Люся даже подумала, что обозналась. Но всё совпадало: имя, фамилия, возраст и, главное, внешность. Несмотря на пролетевшие годы, Иван почти не изменился, только волосы поседели да черты лица заострились, стали более мужественными. Теперь он являлся депутатом Государственной думы от партии коммунистов и, судя по всему, пользовался большим авторитетом у своих соратников.

«Вот и славно. Вот и хорошо», – думала Люся. Старые обиды забылись, она давно уже не держала ни на кого зла, а потому даже обрадовалась, что когда-то близкие ей люди сумели найти себя, несмотря ни на что, выстоять и пробиться в жизни. Ведь это прекрасно, когда мужчины осуществляют свои мечты. А женщины? Ну что – женщины! Люся тоже кое-чего добилась. Сыновей она вырастила замечательных. Те обзавелись семьями. Люся экономила и на скопленные деньги смогла устроить детям шикарные свадьбы. Не многие в наши дни такие торжества закатывают! Появились внуки. Люся даже не представляла, что станет идеальной бабушкой. Уж сколько заботы и душевного тепла отдавала она своим ненаглядным внучатам! И всё было как положено, всё – слава богу.

Матрёна Петровна дожила до девяноста лет. Она перенесла два инсульта и последние годы была прикована к постели. Чтобы ухаживать за свекровью, Люсе пришлось уволиться с работы, но она не роптала, заботилась о больной как о родной матери, тем более что её собственные родители давно умерли.

Оставшись одна, Люся продолжала заботиться о детях и внуках. По-прежнему варила традиционные украинские борщи и своё фирменное яблочное повидло, а по вечерам выходила на воздух, садилась на лавочку у подъезда и замирала от удовольствия. Тишина, покой. Что ещё нужно пожилому человеку? Люся прикрывала глаза, подставляла лицо ласковым лучам заходящего солнца и тут же погружалась в мечты. В этих видениях не было места унынию и старости. Только свет, только радость, и тысячи открытых дорог, и совсем юная Люся. А ещё Ваня, всю жизнь сражавшийся за коммунистическую партию, Миша, борющийся против неё, и иногда муж Митя – тоже, в сущности, человек очень хороший.

Одна беда: здоровье начало подводить. Ноги не слушались, голова кружилась, и, главное, сердце начало барахлить. Врачи предлагали операцию. Люся отказывалась, но врачи настаивали. Она подумала и легла в больницу. Персонал там был хороший. Особенно понравился Люсе врач-анестезиолог, такой вежливый, внимательный.

«Кого-то он мне напоминает», – думала Люся, но никак не могла вспомнить, кого. Целый день она мучилась в сомнениях: «Может быть, он похож на моего учителя? Нет. Может, на соседа с третьего этажа? Нет. На продавца из хозяйственного отдела?..»

Разгадка пришла сама собой. Да такая простая, такая смешная разгадка! Люся улыбнулась. Врач-анестезиолог был похож на доктора Айболита из детской книжки. Вот и всё, просто на доктора Айболита.

Операцию Люся не перенесла. Многие знакомые говорили после, что, может быть, не надо было вовсе к хирургам под нож ложиться. Но медики утверждали, что надо. Просто Люсино сердце за прожитые годы совсем истрепалось, стало похоже на ветхую тряпочку. Понятное дело, с такой сердечной мышцей долго не протянешь. Тут уж делай операцию, не делай – медицина бессильна.

– Если бы не слабое сердце, могла бы прожить ещё лет пятнадцать-двадцать, – толковали всезнающие старушки.

III

Трудно сказать, понравилось бы это Люсе или нет, но квартиру её решено было продать, а деньги поделить между наследниками. Одежду раздали пожилым соседкам, мебель забрали родственники, кое-что выбросили на помойку, чайный сервиз, вазочку для яблочного повидла и статуэтку «Фарфоровые гимнастки» сдали в комиссионку. И не осталось от Люси ничего, что могло бы напомнить о её существовании. Только потёртый чемодан с фотографиями, который за ненадобностью отправили на дачу пылиться на чердаке до скончания веков. Но чемодану повезло. Его нашла и открыла молоденькая девушка. Между прочим, она была Люсиной внучкой и имя своё – Людмила – получила тоже в честь бабушки.

Людочка приехала на дачу, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам. Ещё совсем недавно она хотела стать фотомоделью, блистать на обложках глянцевых журналов, но ведь это очень сложно, и до положенных метра восьмидесяти будущая топ-модель не дотягивала. Лучше быть певицей, сниматься в модных клипах и раздавать автографы обезумевшим от счастья поклонникам. Эта идея тоже вскоре отпала. Людочка решила заняться бизнесом. Но вот каким? Непонятно. Ещё она мечтала стать лётчицей, потом ветеринаром, но в конце концов надумала поступать в экономический. Во-первых, туда поступала подружка Светка, а во-вторых, экономист – это очень перспективная специальность.

Нужно было готовиться к экзаменам, но тут наступило лето, жара. Делать ничего не хотелось. Людочка раскрыла потёртый чемодан и стала перебирать фотографии. На одной из них, жёлтой и потрескавшейся, разместилось большое семейство. Мать и отец чинно восседали на массивных стульях с высокими спинками. Вокруг дружной стайкой расположились дети. Люда знала, что один из малышей, кажется, тот, что сидел на руках у матери, являлся то ли её прапрадедушкой, то ли прапрабабушкой. На другой фотографии был изображён какой-то мужчина с печальными глазами, одетый в военную форму, может быть, белогвардейскую или красноармейскую, сразу и не разберёшь. Юная танцовщица застыла в картинной позе: руки сложены на пушистой пачке, атласные пуанты вытянули острые носки. Рядом – дружный трудовой коллектив, на обратной стороне фотографии мелкая подпись: семинар в Кирове, 1956 год. А вот изображение молодого загорелого парня, только что вышедшего из моря. На нём длинные плавки-шорты, такие недавно снова вошли в моду. Парень смеётся, ногой упирается в прибрежный валун, внизу снимка короткий росчерк: «Ялта». И ещё какие-то женщины и мужчины, чьи-то свадьбы и похороны, чёрно-белые летописи чужих жизней. Одна фотография вызвала у Людочки особый интерес. Это был портрет маленькой девочки, держащей на руках тряпичную куклу. Обе, и кукла, и девочка, такие хорошенькие, в нарядных платьях с оборочками, с пышными кудряшками и бантиками, просто ангелочки. Людочка сразу вспомнила своё детство, она была очень похожа на девочку с фотоснимка, такая же белокурая, голубоглазая, с нежными розовыми щёчками и капризными пухлыми губками. Когда-то Людочку тоже водили в фотоателье, и она никак не хотела сниматься без своей любимой куклы, а потом долго ждала, когда же вылетит птичка, но птичка так и не вылетела…

Люда отложила потускневшие фотографии. Она выш ла на крыльцо, расправила плечи, вдохнула тёплый июньский воздух. Как же хорошо было на улице! Высокие деревья склонили свои густые ветви, ласковое солнце пробивалось сквозь яркую зелень. И старый истрёпанный чемодан, и люди, изображённые на полуистлевших фотографиях, вдруг показались призрачными миражами из далёкого прошлого. Всё это было ненастоящее, несерьёзное. Какие-то игрушечные персонажи, кукольные судьбы. Истинная жизнь кипела здесь и сейчас. Столько желаний, надежд, столько непройденных дорог, столько возможностей!

Девушка улыбнулась и медленно побрела по петляющей садовой дорожке. Она мечтала о счастье, и мечты её начинали сбываться. Кстати, первое увлекательное приключение с Людочкой уже произошло. Несколько дней назад она влюбилась…