Текст книги "Девятый год черной луны"

Глава XII

На самом деле никаких особых дел в центре у меня не было. И, наверное, было бы разумно, чтобы деньги привезла Людмила Станиславовна, но… Были две причины, по которым я хотела сделать это сама. Во-первых, любопытно было взглянуть на место Ксенькиной работы. Я никогда в жизни не пользовалась услугами подобных салонов, но зато часто видела их рекламу в различных газетах и даже в некоторых журналах. Это была рациональная причина – удовлетворить свое любопытство. Вторая же причина заключалась в том, что Людмила Станиславовна мне не понравилась, и мне не хотелось видеть ее в Ксенькиной квартире. Вроде как и разговаривала она со мной вежливо, и услугу даже оказать хочет, а вот не нравится она мне, не нравится, и все тут. Не могу объяснить почему.

Я вытащила из сумки листок, где был записан адрес, сверилась с ним и бодро зашагала по одному из переулков в районе Большой и Малой Бронных улиц.

Ксенькина работа – салон «Настоящей практической магии» располагался на третьем этаже старинного четырехэтажного дома без лифта. На каждой лестничной клетке когда-то было по две квартиры, сейчас в каждой сидела какая-нибудь контора. На первом туристическое агентство и филиал страховой компании, на втором чем-то торгующее ЗАО и нотариус, искомый салон оккультных услуг занимал обе квартиры на третьем этаже, о чем оповещали совершенно одинаковые таблички на каждой из дверей. Видимо, это вводило в заблуждение потенциальных потребителей услуг салона, поэтому на правой двери, около кнопки звонка была прилеплена бумажка с надписью «звонить здесь». Я нажала на кнопку. Минуты две никто не открывал, сотрудники салона не горели желанием приобрести новых перспективных клиентов. Я уже стала высматривать, нет ли где листка с указанием часов работы, как вдруг дверь неожиданно и бесшумно распахнулась, я с интересом уставилась на возникшую на пороге Ксенькину коллегу.

Сотрудница салона «Настоящей практической магии» оказалась женщиной средних лет, навскидку – крепко за пятьдесят, ближе к шестидесяти. У нее были седые курчавые волосы, бледное лицо и голубые глаза навыкате. Такие глаза бывают у людей с больной щитовидкой. Внешность и солидный возраст сотрудницы вряд ли могли поспособствовать привлечению в салон клиентов мужского пола, зато для увлеченных оккультными вопросами дам это было самое оно.

Дама внимательно и строго посмотрела на меня, сообщила, что прием у них идет строго по записи, и тут же поинтересовалась, записывалась ли я.

– Я не на прием, – огорчила я Ксенькину коллегу, – мне нужна Людмила Станиславовна.

Дама старательно изобразила на лице радость:

– Вы, должно быть, Ирочка будете… – нараспев проговорила она и сделала шаг назад, – проходите, проходите, я вас давно жду.

Я замешкалась, Людмила Станиславовна сладко улыбнулась:

– Ну, что же вы не заходите, Ирочка?

От такой фамильярности меня покоробило. Терпеть не могу теток, которые считают, что раз они прожили на этой земле достаточно долго, у них есть индульгенция на фамильярность. Если бы деньги, которые мне предстояло забрать у Станиславовны, были мои, я бы плюнула, развернулась и уехала. Но деньги были не мои, а Ксенькины, ей в нынешней ситуации они очень нужны. С полминуты я колебалась, после чего решительно переступила через порог.

До сегодняшнего дня мне не доводилось бывать в подобных заведениях, поэтому я с интересом огляделась вокруг. Обстановка была неоригинальной. Немаркого цвета обои (то ли серые, то ли коричневатые, трудно разобрать при таком плохом освещении), везде, куда ни брось взгляд, иконы. Перед теми, что размером побольше, дымятся лампадки. И еще – свечи, понатыканы на всех свободных поверхностях, все зажжены, и все коптят, пахнет странно, наверное, ладаном.

Некоторым диссонансом смотрелась современная стойка ресепшн с маленьким кассовым аппаратом. Смешно, неужели они тут чеки выдают за полученные услуги? Может, еще и счета выписывают… Забавно было бы взглянуть на такой счет: снятие порчи – одна штука. Определение и снятие венца безбрачия. Интересно, это одна или две услуги? Устранение соперницы, ну, с этим более-менее понятно. Интересно, прейскурант у них есть. По идее, должен быть…

Мое любопытство было удовлетворено почти немедленно. Откуда-то из боковой двери выскользнула невысокая востроносая женщина, одетая в черное. Следом за ней вышла заплаканная гражданка средних лет. Гражданка сжимала в руках бумажный носовой платок, периодически вытирая им нос.

– Людмила Станиславовна, – защебетала востроносая сотрудница, – посчитайте, пожалуйста. Один диск для очищения квартиры, пять свечек и приворот.

Станиславовна достала листок бумаги, сверилась с ним и бодро застучала по кнопкам кассового аппарата.

– С вас, – обратилась она к зареванной гражданке, – пять тысяч четыреста рублей. Если можно, без сдачи, пожалуйста.

Женщина кивнула и полезла в сумочку. Востроносая тем временем обратила внимание на меня, посчитав, видимо, за очередного клиента:

– Вы на какое время записаны? Сглаз, порча?

– Это ко мне, – пояснила Людмила Станиславовна, пересчитывая полученные от заплаканной гражданки деньги, – Ксенечкина подружка, приехала за ее зарплатой.

– А! – разочарованно произнесла востроносая и тут же потеряла ко мне интерес.

Людмила Станиславовна торжественно выдала посетительнице компакт диск, на обложке которого была фотография мужчины в длинном белом одеянии, лицо мужчины было напряженным, как если бы он сидел на унитазе, страдая запором, руки вытянуты вперед, мужчина «делал пассы», отгоняя злые силы.

– Вам Марианна объяснила, как этим пользоваться? – спросила Людмила Станиславовна.

Женщина кивнула.

– И обязательно зажгите все свечи перед тем, как будете ставить диск. Это усилит эффект очищения в несколько раз.

Я восхитилась, – всю эту чушь Станиславовна произнесла с абсолютно серьезным лицом. Женщина еще раз кивнула, положила приобретенные товары в сумку, попрощалась и пошла к выходу.

– Через неделю ждем вас снова, – крикнула ей в спину Людмила Станиславовна.

Посетительница ушла, мы остались вдвоем. Людмила Станиславовна опять заулыбалась, а я вдруг поняла, как сильно она мне не нравится. В животе начал привычно сворачиваться «гневный шар протеста». Станиславовна, похоже, ничего подобного в отношении меня не испытывала. Приятно улыбаясь, она попыталась завязать светскую беседу.

– Работы очень много…

– Да? – вежливо отметилась я.

Мы помолчали, после чего я сухо поинтересовалась:

– Так сколько там Ксении причитается?

Станиславовна, продолжая улыбаться и не сводя с меня выпученных глаз, выдвинула ящик стола и достала ведомость.

– Вот, Ксенечка в этом месяце отработала десять дней, – она произнесла это, не заглядывая в ведомость, – так что получите пятнадцать тысяч.

Я взяла деньги:

– Где-то нужно расписаться?

– Да, вот здесь, напротив Ксенечкиной фамилии, – Людмила Станиславовна продолжала изучать мое лицо с любопытством ученого, заглянувшего в микроскоп и открывшего новый вид бактерий. Свой интерес ко мне она не озвучила, зато спросила, не собираюсь ли я в ближайшее время навестить Ксенечку. В ее голосе звучало плохо скрываемое любопытство. Будь ее воля, она бы уже ломанулась к Ксении в больницу, уболтала бы медсестер, проникла бы в палату, а вечером подробно обсудила все с соседками по подъезду. Знаю я этих тетушек доброжелательниц. Сочувствие у них, как правило, напускное, их привлекает чужое горе, они от него заряжаются…

– Не собираюсь, – грубо, чтобы прервать дальнейшие расспросы, ответила я, – она в реанимации, к ней все равно не пускают, даже если я встану под окнами, Ксении от этого ни горячо ни холодно.

– Надо же, какая вы нечуткая, оказывается, – деланно удивилась Людмила Станиславовна, и, скорбно поджав губы, добавила, – а я то думала, что вы лучшая подруга Ксении…

Так мы и стояли: начинающая закипать я и Людмила Станиславовна – живое воплощение мировой скорби. Через минуту мое терпение лопнуло. Мало того, что эта чума болотная настырно лезет в дела и отношения, которые ее никаким боком не касаются, так она еще навешивает ярлыки. Гневный шар рвался наружу, я перестала сдерживаться и мысленно швырнула его в лоб собеседницы, как раз между выпученными рыбьими глазами. Людмила Станиславовна охнула, перестала улыбаться, отчего лицо ее приняло хищное выражение. Она по-прежнему напоминала рыбу, только теперь рыбу хищную – барракуду.

– Я чувствовала, что вы Ксении не подруга, – злобно прошипела она, – давно чувствовала, и ей сколько раз говорила. Она не верила мне… Теперь-то я вижу, что не ошиблась!

– До свидания, спасибо за заботу о Ксении. Как только она поправится, она сразу позвонит, – скороговоркой произнесла я и повернулась, чтобы уйти.

Станиславовна начала что-то бормотать себе под нос, очень тихо, но в комнате кроме нас никого не было, поэтому до меня долетело слово «нахалка».

– До сви-да-ни-я, – отчетливо произнесла я, не оборачиваясь, и толкнула дверь.

Последние слова, услышанные мной, когда я уже сбегала по лестнице, были «до скорой встречи».

После душной, пропахшей ладаном, атмосферы Центра «настоящей практической магии» загазованный воздух Большой Бронной улицы показался мне необычайно свежим. Я жадно сделала несколько глубоких вдохов, что в большом городе делать не рекомендуется.

Какая противная тетка. Теперь понятно, почему Ксения вела себя так странно в последнее время. Наверняка эта Людмила Станиславовна ей весь мозг вынесла. Небось, говорила, что порча на Ксеньке, что напускает эту порчу лучшая подруга. Что ж, нормальный цыганский репертуар. Жаль, конечно, что Ксения на это повелась. Надеюсь, после больницы она придет в норму, хотя эта старая чума вполне может ей внушить, что и в больницу она из-за меня попала. Я перевела дух и попыталась найти позитив, – в конце концов, больше я эту неприятную Людмилу Станиславовну никогда не увижу.

Я взглянула на часы, пора ехать домой. А куда? На квартиру Ксении или все же заскочить к себе? Домашних животных у меня нет, но есть цветы, которые не поливались уже два дня. Правда я, будучи человеком ленивым, выращиваю суккуленты, но даже им время от времени требуется полив. Нет, пожалуй, сегодня я к себе не успею, скоро забирать Сережу из садика.

К моему великому удивлению на лестничной клетке около лифта было чисто. Вчерашнюю землю я вынесла в пакете до мусорки. А тот нехороший человек, который завел привычку вытряхивать коврик или счищать грязь с ботинок около Ксенькиной двери, сегодня не успел это сделать.

На дисплее автоответчика мигала цифра четыре, стало быть, в мое отсутствие в квартиру Ксении звонили четыре раза. Два респондента не пожелали оставить сообщения, третий звонок оказался из больницы. Дежурная медсестра сообщила, что Ксения пришла в себя сегодня утром и, к большому удивлению врачей, в первую очередь спросила обо мне. Если я очень хочу, то могу подъехать, но мне стоит поторопиться, потому что к ней уже выехала полиция. Я поняла намек дежурной: после разговора с представителями власти Ксюха опять может впасть в кому. Я нажала на кнопку «детали», – из больницы звонили два часа назад. Черт, как же долго я, оказывается, проторчала в этом магическом центре. Я заметалась по квартире… Так, в больницу я не успеваю, точнее, – успеваю, но тогда не смогу забрать Сережу, времени практически не осталось. Господи, как же выкручиваются матери одиночки в таких форс-мажорных ситуациях? Наверное, положение может спасти звонок другу. Кого можно дернуть? Бубна? Это вряд ли, наш король российского креатива не будет отрывать задницу от кресла, чтобы забрать из детского садика незнакомого мальчика. Маринка? Вот Маринке можно позвонить, она не откажет. Я набрала ее номер, абонент был недоступен. Я позвонила в редакцию, где смешливая Маринкина коллега сказала, что она выехала на интервью, будет не скоро, и телефон у нее отключен. Она всегда так делает, когда берет интервью. А если позвонить Андрею Горошко? В самом деле, почему бы и нет? Я, правда, не знаю, где он работает и работает ли вообще. Он тщательно это скрывает. Но попытка не пытка, все равно других вариантов нет. Я набрала номер Андрея, он ответил очень быстро. Когда я объяснила ситуацию, Горошко сказал, что нет проблем, он готов подъехать за Сережей, но отдадут ли ему мальчика. Я поинтересовалась, на какую фамилию сейчас у него паспорт, узнала, что он по-прежнему Вокенаар и возвращаться на свою «девичью» фамилию не собирается.

– Я предупрежу в садике, что за Сережей придет господин с такой редкой фамилией. В случае чего покажешь им паспорт.

Андрей не обиделся, сказал, что это не вопрос, и хорошо, что я об этом предупредила, он прямо сейчас положит паспорт во внутренний карман куртки. Итак, вопрос решился, теперь только надо забежать в детский сад, а потом сразу в больницу – навестить Ксюху.

Я выбежала из подъезда, на ходу застегивая куртку. Эх, а идти-то придется через парк. Если пойду окружным путем, я просто не успею.

По тропинке я шла очень быстро, стараясь не смотреть по сторонам, и все время повторяла как мантру «эксгибиционисты на людей не нападают», тип, который прятался в кустах, это не тот человек, который ударил Ксению чем-то тяжелым по голове. Вот и знакомый поворот, кусты. Всю дорогу до поворота я предупреждала себя «не поворачивать голову в сторону кустов, не оборачиваться, не смотреть туда». Конечно же, я посмотрела, и, конечно же, он был там, неприятный, бледное лицо с какими-то размытыми чертами. Неприметный. Сними он свое черное пальто, и я вовек его не узнаю. Заметив, что я обернулась, он хмыкнул и привычным движением распахнул полы. Я прибавила шагу, а метров через пять перешла на бег, он засмеялся мне вслед, видимо, был доволен произведенным эффектом. Я разозлилась, но тут же решила, что фиг с ним, не стоит на это тратить свои нервы. Правда, странное время он выбрал для развлечения. С другой стороны, сегодня тепло, зачем уходить оттуда, где ты получаешь массу удовольствия. Странно здесь, скорее, другое, – никто из местных жителей не сообщил в полицию, и я не буду сообщать. В конце концов, я в этом районе, временно. Пусть сами разбираются со своими придурками.

Через десять минут я добежала до детского садика, вызвала женщину Зинаиду, сурово объявила ей, что за Сережей придет мистер Вокенаар и даже написала заявление на имя заведующей. Зинаида попыталась было протестовать, я резко ее обрубила, сказав, что еду на встречу с Максим Максимычем. Я соврала, но неожиданно это оказалось правдой.

Когда я подъехала в больницу, он был первым, кого я встретила на лестнице.

– А вы куда? – живо заинтересовался Максимыч.

– Ксению навестить.

– А откуда вы знаете, что она пришла в себя?

– Не знаю я, – ответ прозвучал неубедительно, я это почувствовала и тут же добавила. – Просто надеялась… Приехала наудачу, а тут – на тебе, говорят, что ей стало лучше.

– Угу, – кивнул Максимыч, давая понять, что не верит мне.

– Она что-нибудь рассказала? – я попыталась сменить тему.

Максимыч надулся:

– В интересах следствия я не могу этого вам сообщить.

Я пожала плечами и, вежливо попрощавшись, пошла вверх по лестнице. Максимыч, явно собиравшийся уходить, спустился на пару ступенек вниз, после чего резко остановился и произнес:

– А знаете что… Пожалуй, я пойду с вами. В конце концов, ведь вы были последняя, кто видел Федосееву живой и здоровой.

– Не я, – столь наглое передергивание возмутило меня до крайности, поэтому я повторила еще раз, – не я. Последним, кто видел Ксению живой и здоровой, был тот человек, который ее ударил.

Максимыч недовольно поморщился, хотел возразить, но мы как раз дошли до Ксенькиной палаты. Я собралась постучать, мало ли, вдруг там врач или медсестра процедуры какие-нибудь делает, но Максимыч уверенной рукой взялся за ручку двери и мы вошли.

Мне раньше не доводилось видеть людей, которые только что вышли из комы. Разве что в кино. И там, даже если люди пролежали в коме очень долго, придя в себя, они находились в отличной физической форме, бодро вскакивали с кровати и тут же отправлялись мстить врагам, которые много лет назад довели их до состояния комы.

В отличие от кинематографических героев Ксения выглядела неважно. Есть такое расхожее выражение «краше в гроб кладут». Пожалуй, после работы умельцев из похоронного бюро среднестатистический покойник выглядит лучше, чем Ксения в данную минуту. Голова ее была туго обмотана бинтом. Бинт охватывал макушку и затылок, проходил под подбородком. Из рассказов медсестер я знала, что Ксению ударили тяжелым предметом по затылку, а когда она, потеряв сознание, упала, еще избили ногами. Правая щека у нее была залеплена пластырем, из-под которого торчала марля. Левая щека выглядела отекшей, на ней явственно проступал синяк. Глаза были закрыты, под ними фиолетовые синяки. Из носа Ксении торчала прозрачная трубочка, а откуда-то из-под одеяла змеился целый пук разноцветных проводов, присоединенных к стоящим рядом с кроватью аппаратам. На мониторе плясала веселенькая кривая зеленого цвета, показывала, как работает Ксенькино сердце. Медсестра, внимательно изучающая показания приборов, строго взглянула на нас с Максимычем.

– Сюда нельзя, – сказала она нам обоим, а потом уже отдельно Максимычу. – Вы уже с ней беседовали, больная устала, она не выдержит второго разговора.

Максимыч легонько толкнул меня вперед.

– Это ее лучшая подруга.

Медсестра нахмурилась, ей не понравилось, что мы с Максимычем не исчезли по первому ее требованию. А я не могла сказать, что мне звонили из больницы, и я знаю, что Ксения спрашивала про меня, ведь я солгала Максимычу на лестнице, притворилась, что заехала просто так, наудачу.

– Если можно, – робко начала я, – хоть на минутку, только сказать, что дома все в порядке, я присматриваю за Сережей.

– Вы Ирина? – спросила медсестра.

Я кивнула.

– Она спрашивала про вас, – продолжила сотрудница больницы, – но, как видите, сейчас она спит, попробуйте заехать завтра.

Я кивнула. Попрощавшись с медсестрой, уточнила, во сколько лучше завтра приехать. Она сухо заметила, что часы посещения для всех одинаковы, никто не будет делать для меня исключений.

И тут Ксения открыла глаза. Первым это заметил Максим Максимыч, он шикнул на нас с медсестрой и второй раз, настойчиво подтолкнул меня к кровати. И с закрытыми глазами Ксения выглядела ужасно, а сейчас это была живая иллюстрация к повести Гоголя «Вий», того и гляди заговорит хриплым голосом: «Поднимите мне веки!» Ксюха смотрела прямо перед собой и, казалось, ничего не видела. Я тихонько окликнула ее.

Она отреагировала далеко не сразу. В какой-то момент даже показалось, что она не слышит, я позвала ее чуть громче, она медленно, с видимым усилием перевела взгляд в сторону двери.

– Ксень, это я, – я попыталась улыбнуться, – все в порядке, Ксень, и с Сережей тоже.

Она продолжала смотреть на меня и нельзя сказать, что взгляд ее лучился дружелюбием. Так прошло не меньше получаса по моим ощущениям и не больше минуты, если верить висящим на стене часам. Наконец губы ее зашевелились, она явно пыталась что-то сказать, но сильно мешал бинт, проходящий как раз под подбородком.

– Вы не можете сделать повязку чуть менее тугой? – обратилась я к медсестре.

– Челюсть должна быть плотно зафиксирована, – отрезала она.

Ксении удалось издать несколько свистящих звуков, мало напоминающих человеческую речь. Мне стало безумно жалко подругу, я подошла к кровати и осторожно погладила ее руку.

– Все будет хорошо, Ксенечка, – я старалась говорить отчетливо, на тот случай, если от удара по затылку пострадал слух, – ты поправишься, а за Сережей я присмотрю.

– Т-т-ты… – выдохнула Ксения с ненавистью, – т-т-ты, все из-за тебя…

Я опешила, настолько обвинение было неожиданным и незаслуженным. Может, она еще не совсем отошла от наркоза.

Я наклонилась над кроватью…

– У-у-у-у-уходи, – прошипела Ксения, – не-не-ненавижу-у-у-у-у…

Последнее «у» перешло в тонкий вой.

Я быстро отошла от кровати и вопросительно посмотрела на медсестру. Та изучала меня с большим интересом.

– Странно это, – отметила она, – мы-то думали, зачем она хочет вас видеть… Думали, вы подруги, а вон оно что…

В ее глазах читался приговор, изменить только что сформировавшееся мнение не смогло бы даже железное алиби. Я растерялась и пошла к выходу, где меня уже поджидал Максим Максимыч.

– Куда это вы так торопитесь? – ласково поинтересовался он.

– Домой, – буркнула я. – Мне, знаете ли, надо отпустить человека, который сейчас сидит с Сережей. И, кстати, вы выяснили координаты его матери?

Максимыч признался, что не знает, но что мы можем легко это выяснить, нужно только подъехать к нему на работу.

– Что, пользоваться телефоном сотрудникам уже запрещено? – ехидно поинтересовалась я.

Максимыч проигнорировал мою реплику и опять затянул свое, что надо бы мне к ним заехать. На мой прямой вопрос, – зачем, он ответил вопросом:

– Вам не показалась странной реакция вашей подруги? Как вы объясните столь ярко выраженную неприязнь. Может быть, вы не все нам рассказали?

– Я рассказала все, – твердо произнесла я, чтобы исключить дальнейшие расспросы, – если вас что-то в моем рассказе не устраивает, то это вы должны доказать, что я причастна к покушению на Ксению. Презумпцию невиновности пока никто не отменял.

Максимыч явно разозлился. Эх, зря я так. «Язык мой – враг мой, все ему доступно, он обо всем болтать себе привык…». Вот и доболталась, сейчас он арестует меня и посадит в обезьянник с бомжами.

Я попыталась сгладить ситуацию, клятвенно пообещав ему позвонить завтра.

– Лучше бы вы заехали, Ирина Всеволодовна, – веско ответил он, давая понять, что попытки посодействовать следствию видит и ценит, но это не отменяет неизбежности моих объяснений по поводу Ксенькиного демарша.

– Вы подумайте на досуге, – сказал он, когда мы вышли на улицу, – я ж вас не обвиняю. Может быть, какой-то факт, которому вы не придали значения, очень важен.

– Да, да, – я готова была пообещать все, что угодно, лишь бы избавиться от него хотя бы ненадолго. Теперь они будут меня долбить до тех пор, пока я не сознаюсь или пока им случайно не попадется настоящий преступник.

Максимыч пошел к поджидавшей его машине, я поспешила к метро.

– Дура, дура, дура, – ругала я себя по дороге, – с таможней и полицией не шутят, потому что они шуток не понимают. Вот как работницы кондитерских фабрик терпеть не могут конфеты, так полицейские и таможенники не понимают шуток. По научному это называется профессиональная деформация. Они профессионально не верят людям. Но Максимыч даже на мрачноватом фоне своих коллег смотрелся натурально как… Как… Я не могла подобрать подходящего сравнения, очень уж коварным и настырным оказался внешне добродушный Максимыч. Неожиданно меня осенило, кого он мне напоминает!

– Инквизитор, натуральный инквизитор…