Текст книги "Алмазное сердце"

Глава 4

Лисанна

«Милая моя Милисента!

Спешу обрадовать, что предчувствия твои оправдались и в Лазоревую Бухту я добралась без осложнений. Если, конечно, не считать таковым небольшое происшествие в дороге, о котором я как-нибудь тебе расскажу.

На месте встретили меня хорошо. Баронесса Агата Солсети оказалась вовсе не такой, как мы представляли. Да, она далеко не молода, но еще полна жизни и в услугах целителя не нуждается. Пригласили меня (а точнее – тебя) ее многочисленные родственники. Мы с тобой и в этом ошиблись: живет она не одиноко и на вилле постоянно гостит кто-нибудь из семьи. Сейчас же, летом, собрались все: два племянника, внук и невестка – вдова покойного сына хозяйки. Я прожила с ними под одной крышей уже седмицу и не сказала бы, что они очень близки как между собой, так и с хозяйкой виллы. Но баронесса устроила так, что они теперь вынуждены всячески заботиться о ней. Дэйна Агата весьма состоятельна и, по сути, содержит родню, а после ее смерти все состояние достанется лишь одному из них, и никто не знает, кому именно. Вот они и предпочитают не рисковать благополучием, опекая старушку. Наверное, ты удивляешься: откуда мне это известно? Так в доме это не секрет даже для слуг, а дэйна Агата сама рассказала мне обо всем в первый же вечер. Как она выразилась, для того, чтобы у меня не сложилось ложного представления о ее домочадцах.

Но если бы ложное мнение все же сложилось, оно быстро развеялось бы. Признаюсь честно, никто в этом доме, кроме самой дэйны Агаты, симпатии у меня не вызывает. Ее племянник дэй Рудольф – завзятый дуэлянт. Долго жил при дворе и из-за вспыльчивости и пристрастия к пистолетам снискал там недобрую славу. Сейчас пережидает у тетушки шумиху после очередного скандала. Каждое утро он тренируется в стрельбе в саду, как раз под моими окнами. Это неприятно, но зато я ни разу не проспала завтрак (Ты же помнишь, как тяжело я просыпаюсь по утрам?). Его брат, дэй Герберт, имеет другие пристрастия: ни разу за все время я не видела его трезвым. Они с дэем Рудольфом близнецы, обоим за сорок, высокие, худые, смуглолицые, у обоих – редкие черные волосы и усы щеточкой. Но дэя Герберта всегда можно опознать по мутным, припухшим глазам и нездоровому румянцу. Впрочем, для человека пьющего, ведет он себя довольно смирно и особого беспокойства никому не причиняет.

Раз уж взялась, расскажу тебе и о других обитателях виллы. Дэй Стефан, отпрыск покойного сына баронессы, с первого взгляда тебе бы, наверное, понравился, как понравился и мне. Приятный молодой человек двадцати двух лет, немного полноватый, с густыми русыми кудрями и большими задумчивыми глазами. Сразу он показался мне поэтом, пребывающим во власти накатившего вдохновения. Но, увы – все его мысли заняты исключительно лошадьми. О них, о породах, мастях и статях все его разговоры, а людей он не замечает вовсе…»

Правда, однажды мне удалось привлечь его внимание. На третий день поутру, проходя мимо дэя Стефана по коридору, я вместо обычного приветствия громко и выразительно сказала: «Иго-го!» Тогда он взглянул на меня, выражение небесно-голубых глаз сделалось осмысленным и несколько удивленным, и я в первый и в последний раз услышала: «Доброе утро, дэйни».

Но я не стала писать о своей детской выходке Милисенте.

«…Его мачеха, дэйна Виктория, сейчас тоже здесь. Она овдовела четыре года назад, но по-прежнему поддерживает отношения с семьей покойного мужа. Слуги на вилле (не удивляйся, но за неимением достойной компании среди домочадцев баронессы я коротко сошлась кое с кем из слуг)… Так вот, слуги считают Викторию единственным бескорыстным человеком в окружении дэйны Агаты. На состояние свекрови она не претендует, а навещает ее, как все думают, лишь по доброте душевной. От мужа, как говорят, она тоже почти ничего не получила, и мне странно, на какие средства она живет, – нарядов и драгоценностей у нее вдоволь: и на бедную родственницу Виктория никак не похожа. Со мною она мила и приветлива. Я побаивалась, что, будучи женщиной привлекательной и следящей за собой, она попросит меня приготовить какие-нибудь кремы или духи, но она с первых минут заявила, что никакими снадобьями не пользуется. Наверняка врет (зачеркнуто) это не так: ей уже за тридцать, как я подсчитала, а выглядит она нашей с тобой ровесницей – вряд ли это возможно без целительских уловок. Но общения со мной, не имея надобности в зельях и снадобьях, она тем не менее не избегает, напротив, создается впечатление, что она желает подружиться. А меня подобное желание отчего-то настораживает. Не знаю, как сказать, но Виктория не кажется мне искренней. Возможно, я все себе придумала и она просто ищет женского общества, ведь помимо дэйны баронессы на вилле одни лишь мужчины, но порой ее компания меня тяготит. Но, как я уже писала, дэйна Агата в моих услугах не нуждается и у меня нет никаких уважительных причин, чтобы отказаться от прогулок с Викторией по пляжу или поездки в город.

Кстати, о городе. Лазоревая Бухта – это и не город вовсе, каким мы его себе представляем, а скопление выстроенных вдоль морского побережья вилл, отделенных друг от друга обширными садами и парками. К примеру, ближайшие соседи дэйны Агаты живут в получасе ходьбы. Но есть тут и привычный городской центр с ратушей, собором, театром, лавками и магазинами, и несколько жилых кварталов, населенных в основном торговцами, ремесленниками и служащими. Там же, в центре, расположена и почта. И хотя почтальон бывает на вилле дэйны Агаты каждый день, привозит и забирает корреспонденцию, Виктория ездит за своими письмами лично, на двуколке, которой правит сама. Это немного странно, но, поскольку она теперь берет с собой и меня, я только рада такому капризу – могу втайне ото всех отправлять тебе послания.

Вот и сейчас она ждет, пока я соберусь. А потому буду заканчивать. Писать, как ты поняла, мне особо не о чем, жизнь тут неинтересна, но и беззаботна. Надеюсь, что таковой она и останется.

На этом прощаюсь.

Неизменно любящая тебя,

Лисанна».

Уже запечатав конверт, я поняла, как много еще не написала. Например, про дом. В моей новой жизни окруженная зеленым садом вилла стала лучшим из всего случившегося. Жить тут – это мечта! Два этажа, просторные светлые комнаты, богатая библиотека, терраса, откуда можно любоваться дивными закатами. От заднего крыльца через сад вела мощенная гладким булыжником дорожка, упиравшаяся в небольшую калитку, открыв которую, попадаешь на длинную каменную лестницу, спускающуюся на пустынный пляж. Там, внизу – несколько удобных скамеек под высокими навесами, а чуть дальше – спрятанные от чужих глаз за деревянной оградой домики-купальни. Конечно, мало радости в панталонах и лифе лезть в теплую мутную воду и плескаться, опустившись на колени. Будь Милисента здесь, мы наверняка выбрались бы ночью из дома, как несколько раз сбегали из пансиона в Райнэ, и, раздевшись догола, плавали бы прямо в море, словно мифические русалки, загребая руками серебро лунной дорожки. Об этом я тоже не написала – о том, как сильно скучаю по подруге и по нашим дерзким вылазкам. Сама я никогда не отважусь на что-либо подобное…

Виктория ожидала меня у конюшен. Грум уже приготовил повозку, и впряженная в легкую двуколку лошадка, серая в яблоках, нетерпеливо била копытом. Точно так же притопывала стоявшая рядом женщина, разве что не фыркала возмущенно.

– Заставить ждать мужчину на любовном свидании еще позволительно для девушки, – бросила она при виде меня. – Но я-то чем заслужила эти полчаса на солнцепеке?

Возможно, тем, что слишком поздно предупредила меня о поездке?

Но я промолчала, подобрала подол и взобралась на сиденье. Виктория устроилась рядом и взяла поводья. Первые минуты пути, пока двуколка катила через прилегавший к вилле Солсети парк, женщина молчала, демонстрируя обиду, но, поняв, что ни извиняться, ни оправдываться я не намерена, завела обычный, ничего не значащий разговор. Что-то о модных нарядах, скандалах при дворе и возмутительном поведении Герберта вчера за ужином. Дэй пьяница так размахивал руками, что выбил поднос у разносившего жаркое слуги. Этот маленький инцидент, как по мне, не стоил внимания, но молоденькой вдовушке было безразлично, о чем говорить.

Впрочем, как я и писала подруге, не такая уж она молоденькая. Но по внешности этого никак не скажешь: черные волосы, алебастровая кожа, синие глаза в обрамлении пушистых ресниц и пухлые алые губы – яркая, даже броская красота без малейшего налета прожитых лет. Стоило Виктории появиться в обществе, как к ней тут же устремлялись все взгляды: восторженные мужские и завистливые женские. Может, я потому и невзлюбила ее и навязываемые ею прогулки, что смотрелась рядом с ней нелепым рыжим пугалом, снятым с крестьянского поля?

Вот и почтмейстер, когда мы приехали, встречал Викторию лучезарной улыбкой, а в мою сторону и не глянул.

Никем не замечаемая, я опустила конверт в ящичек для писем.

После меня ожидал поход по лавкам, чашечка чая и бисквит в маленькой уютной чайной и визит к модистке, у которой пришлось скучать без малого час, пока с Виктории снимали мерки.

Зато по возвращении я наконец-то была предоставлена сама себе. У обитателей виллы была странная для меня, но, похоже, обычная здесь, на юге, привычка: после обеда они расходились по комнатам отдохнуть, а то и поспать. Польза дневного сна в кругу целителей – вопрос спорный, и, как я знала, пока сошлись лишь в том, что он необходим детям до определенного возраста, но я за счет этой традиции выигрывала несколько свободных часов. Обычно гуляла по саду или сидела на террасе с книгой.

Сегодня захотелось пройтись.

По пустынным, прекрасным в своей запущенности аллеям старого парка я дошла сначала до решетки, отделявшей владения Солсети от соседнего имения, а затем неспешно вернулась и, обогнув дом, направилась в сторону моря. На лестницу выходить не стала, пошла вдоль ограды, но, сделав десяток шагов, остановилась, заметив какое-то шевеление в кустах.

– Николас?

Ох нет. Садовника я только что видела мельком в другой части парка, и дойти сюда, обогнав меня, старичок Ник попросту не успел бы. А прочим слугам баронесса не позволяет гулять посреди дня, когда в доме хватает работы.

– Кто здесь?

Вспомнилось, как Лита, горничная дэйны Агаты, рассказывала, что на днях ограбили кого-то из соседей: украли белье с веревок. Очевидно, бродяги. Наверное, стоило тут же убежать, но близость дома придавала мне уверенности.

– Выходите немедленно, иначе я закричу! – пригрозила я.

– Нет, не нужно! Во имя Создателя…

На дорожку выбрался из кустов мужчина, и я отпрянула от неожиданности: передо мной стоял недавний знакомец – дэй Джед собственной персоной. Метаморф, юрист и грубиян.

– Вы?! Что вы здесь…

– Сана… – Он шагнул мне навстречу и вдруг рухнул на колени. – Я… Меня привела сюда любовь…

Джед

Если честно, я просто споткнулся о какой-то камень, упал и ляпнул первое, что пришло на ум. Но вышло крайне удачно.

– Нехорошо это, дэй Джед, – впервые с начала моего рассказа заговорил Унго. – Обманываете бедную девушку, чтобы попасть в дом. Клянетесь ей в любви…

– В любви? Ей? Ты неверно понял: такого у меня и в мыслях не было. Во-первых, подобная скромница может тут же отвергнуть любые ухаживания, и дальнейшее общение станет невозможным. А во-вторых (и этот вариант пугает меня больше), вдруг дэйни Тысяча Напастей решит ответить мне взаимностью? Нет уж, храни Создатель от подобных перспектив.

– Что же тогда? – непонимающе нахмурился тайлубиец.

– Я влюблен, – признался я. – Но я влюблен в Викторию. В прекрасную, расчетливую шантажистку Викторию.

В Лазоревую Бухту мы с Унго прибыли вчера днем. В Алвердо, где, пользуясь планами и инструкциями Лен-Леррона, я рассчитывал уладить все дела за несколько дней, нас встретил покинутый дом с наглухо заколоченными ставнями и большим замком на въездных воротах. Потратив два вечера и некоторое количество мелких монет, мой друг-тайлубиец сумел выяснить, что разыскиваемая нами особа проводит лето у матери покойного мужа, на побережье. И передо мной встал выбор: вернуться в Велсинг и сдаться на милость дэя Роджера или последовать за дэйной шантажисткой. Я выбрал второй вариант. Отправил Лен-Леррону короткое письмо, в котором объяснил сложившиеся обстоятельства и попросил отсрочки на неопределенный срок, обещая, что исполню его поручение любой ценой, и, проведя еще день в Алвердо, нанял экипаж, который доставил нас в этот городок – обиталище престарелых толстосумов и уставших от светской жизни кутил.

В небольшой гостинице я снял номер с полным пансионом, а Унго, который всегда удивительно быстро сходился с людьми, вновь задействовал свое обаяние и мой кошелек, чтобы разузнать все о баронессе Солсети и гостивших у нее на вилле родственниках. Уже к вечеру мне было известно, что помимо старой баронессы и дэйны Виктории на вилле в данный момент живут два племянника и внук хозяйки, а также выписанная недавно целительница. Но то, что этой целительницей окажется моя случайная знакомая, стало для меня неожиданностью: Сана-Милисента, лекарка-кулинар. Маринует, значит, старушку…

– Я решил, что дэйни Милисенте в делах любовных больше подойдет роль наперсницы и тайной помощницы. Это увлекательно, романтично. И это, несомненно, доброе дело, которое к тому же не требует поступков, способных бросить тень на ее репутацию.

– Но что станет с бедной девушкой, когда все откроется? – Унго уже понял, в чем заключается моя идея.

– Ничего не станет. Если она не настолько глупа, как может показаться на первый взгляд, будет держать язык за зубами. Да и что откроется? Считаешь, красотка Виктория сразу же отправится к капитану городской стражи заявлять, что у нее пропали письма, которыми она шантажировала бывшего любовника?

Чувствовал ли я угрызения совести, обманывая это наивное создание? Скорее нет. Это ведь был взаимовыгодный союз: я получал информацию, а Сана – маленькую роль в романтической истории, которая несказанно разнообразит ее скучную жизнь. Я признался ей в своей любви к Виктории, с которой якобы познакомился на одном из столичных приемов, и уже через пять минут получил столько информации об объекте своей «страсти», сколько не вытянул бы из юной лекарки и агент королевского сыска. К сожалению, в большинстве своем это были совершенно бесполезные сведения, но главное, что девушка с участием отнеслась к моим безответным чувствам, и я был уверен, что за несколько дней узнаю от нее все, что нужно.

Конечно, я думал и о том, что, расставшись со мной, она тут же помчится к Виктории и расскажет о тайном воздыхателе. Тогда все усложнится и придется изображать влюбленного уже перед самой дэйной шантажисткой. Но волчье чутье подсказывало, что этого не произойдет.

Хотя какое-то смутное и не очень хорошее предчувствие все же было…

Лисанна

Прежде я лишь в книгах встречала подобное и предположить не могла, насколько чувства меняют людей… или оборотней… метаморфов… Не важно! Джед, точнее, дэй Джед Селан (хоть он и разрешил обращаться к нему по имени) предстал передо мной совершенно в ином свете.

Примчаться за тысячи миль, чтобы хоть издали увидеть женщину своей мечты! Лишь увидеть, так как у него не было ни малейшей надежды на взаимность. Пробраться в сад, рискуя быть замеченным, и ждать, зная, что она, быть может, вообще не выйдет сегодня из дома… До чего же это прекрасно!

Поначалу я и слушать его не хотела, но после уже не могла закончить разговор. Мужчине нужно было поделиться переживаниями, поговорить с кем-то, кто был более или менее близко знаком с предметом его грез. Ему любопытно было, как Виктория проводит день, чем интересуется. Он хотел знать о ней каждую мелочь: какую комнату на вилле она занимает, что, сад или море, видит, просыпаясь, из окна. Словно невзначай, скрывая ревность, пытался выведать у меня, с кем она встречается, не получает ли писем, а если и получает, то от кого, и хранит ли эти послания. Я рассказала ему все, что знала, но этого конечно же было недостаточно, и мы условились встретиться снова.

Виктории он просил ничего не говорить: их знакомство, оставившее неизгладимый след в его душе, было недолгим, и теперь он боялся, что она его не вспомнит. Увы, наверное, только в книгах любовь с первого взгляда бывает взаимной, а в жизни один страдает, а другой… Другой, ничего не подозревая, ковыряет вилкой салат.

Дело было за ужином, разговор с Джедом не шел у меня из головы, и я раз за разом прокручивала его в мыслях, рассеянно наблюдая за Викторией.

– Теперь в этом доме два задумчивых молчуна, – сказала дэйна Агата. – И сидят друг напротив друга – словно в зеркале отражаются. Милисента, милая, вы тоже гадаете, где бы раздобыть денег на покупку очередного племенного жеребца?

Я спешно согнала с лица отрешенную задумчивость, а сидевший напротив дэй Стефан никак на это замечание не отреагировал.

– Так-то лучше, – кивнула баронесса, поймав мою вымученную улыбку. – А то я, взглянув на вас обоих, ненароком подумала, что вы были бы неплохой парой.

Я поперхнулась и закашлялась, а хозяйка рассмеялась:

– Не волнуйтесь, дорогуша. Пока вы ничем передо мной не провинились, чтобы я всерьез желала вам такого счастья.

– Ну зачем же вы так, матушка? – вступилась за пасынка Виктория. – Наш Стефан – завидный жених…

– У тебя всегда был дурной вкус, – сухо оборвала ее свекровь. – Иначе ты вряд ли вышла бы за его папашу.

– Зато у Генри, упокой Создатель его душу, вкус был хороший, – развязно заметил нетрезвеющий дэй Герберт, с ухмылкой рассматривая вдову покойного кузена через бокал с розовым вином.

Как я отметила в письме Милисенте, отношения в этой семье нельзя было назвать теплыми и родственными. Но меня поразило, что дэйна Агата, невысокая хрупкая старушка самого благостного вида, в день прибытия встречавшая меня ласковой улыбкой, так пренебрежительно отзывается о собственном внуке, а что еще хуже – о покойном сыне.

Виктория на слова баронессы не обиделась, а реплику дэя Герберта вообще пропустила мимо ушей. Она посмотрела на меня, на Стефана, жующего теперь спаржу, и улыбнулась каким-то своим мыслям.

– Вы все-таки подумайте, Милисента, – сказала она мне. – В наше время нелегко найти достойную партию.

Прозвучало это как шутка, но никто не смеялся.

После ужина дэйна Агата попросила меня проводить ее в комнату, чего раньше не было.

– И принесите мне каких-нибудь капель.

– Сердечных? – забеспокоилась я.

– От тяжести в желудке, – усмехнулась старушка. – Это вы, дорогуша, за столом жевали траву, а я люблю, чтобы в тарелке лежал кусок сочного мяса. Но сегодня этот кусок был великоват.

Здоровье у нее было отменное, и я решила, что в данном случае можно ограничиться фенхелевым чаем.

– Вот вы и пригодились как целительница, – хмыкнула баронесса, когда я принесла отвар. – Нет-нет, это не упрек. Напротив – мне неудобно, что я не даю вам возможности себя проявить. Небось ехали сюда и мечтали, как поднимете со смертного одра больную старушенцию, а та в награду… А чего вы, собственно, хотите?

– У меня не было подобных мыслей, дэйна Агата.

– Да? – прищурилась она. – А знаете, я вам верю. Вы ведь не из бедной семьи, Милисента. И вам, верно, не было нужды соглашаться работать на меня?

Я кивнула, пытаясь понять, к чему она ведет.

– Тогда зачем вам это?

– Я… я хотела бы самостоятельно обеспечивать свою жизнь и не зависеть от родных, – не найдя, что ответить, я сказала правду.

– Ни от кого не зависеть, – задумчиво повторила баронесса. – Когда-то мне тоже хотелось быть свободной в выборе. Но в нашем мире для этого нужно родиться либо мужчиной, либо магом. Мне не повезло так, как вам. Но независимости я все-таки добилась. Всего-то надо было пережить мужа, бывшего пьяницей, как Герберт, и бабником, как Рудольф, похоронить сына, который при подобном отце вырос слюнтяем и сам воспитал такого же слюнтяя, и стать полноправной хозяйкой всего того, что долгие годы и так держалось на мне. Думаете, мой муж интересовался делами в поместье? Или мой сын следил за банковскими счетами? А все эти стервятники, каждое лето слетающиеся на виллу, знают, откуда берутся деньги, которые я ежемесячно им перечисляю?

Наверное, у меня располагающая внешность – уже второй человек сегодня хочет мне выговориться.

Дэйна Агата залпом допила чай и отставила чашку.

– Идите, дорогуша. Идите. И не слушайте советов Виктории, ни к чему вам это.

В последних словах мне послышалось предупреждение, но баронесса ничего больше не объяснила, и скоро я забыла об этом странном разговоре, мыслями вернувшись к безответно влюбленному оборотню.

На следующее утро я решила навестить Викторию, чтобы было о чем говорить с ее воздыхателем.

Повод заглянуть к ней после завтрака я нашла не слишком удачный: спросила, нет ли у нее голубых ниток для вышивания.

– Нет, – брезгливо поморщилась вдовушка. – Не занимаюсь подобными глупостями.

– Жаль, – вздохнула я. – У меня остались только синие, а нужны именно голубые…

Мое счастье, что Виктория и в самом деле «глупостями» не интересовалась и не попросила показать вышивку. В последний раз я бралась за иглу лет пять назад и бросила это занятие раз и навсегда после того, как Милисента похвалила мою работу, назвав существо на канве «милым паучком». А то была кошка.

– Да, голубые, как платье, в котором вы вчера ездили в город. Такой интересный фасон.

Я ненавязчиво (как мне показалось) перевела разговор на наряды, а об этом Виктории было что рассказать. И уже через минуту мы с ней сидели на софе у окна в ее комнате и болтали, как добрые подружки. Точнее, болтала она, а я слушала и запоминала.

Но за полчаса я не услышала ничего стоящего. Вряд ли Джеду будет интересно, что его возлюбленная предпочитает корсеты со вставками из китового уса, а не из дерева, и терпеть не может украшения в виде искусственных цветов, которые в этом сезоне, как назло, вошли в моду. Когда Виктория от нарядов перешла к привычкам в светском обществе, я немного не к месту спросила, что она думает о метаморфах.

– Волки? – Женщина нахмурилась.

– Вы их не любите?

Бедный Джед!

– Люблю – не люблю. Мы же говорим не о комнатных собачках? Я не питаю к ним неприязни, если вы об этом. Но общаться с ними… мм… сложно. Особенно с мужчинами.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что с их женщинами я сталкивалась редко.

– Нет, почему сложно?

– У вас, видимо, нет знакомых оборотней, – не угадала она. – А сложность в общении заключается в том, что волки очень тонко чувствуют людскую натуру. Уже с первых минут они составляют о вас мнение, и, как правило, – верное. И их крайне тяжело бывает обмануть.

– А зачем обманывать?

– Как вы, однако, молоды. – Виктория покачала головой. – Обман – это не всегда плохо. Должны же у женщины быть секреты? Может она, к примеру, сказать, что не любит оперу, и отказаться от похода в театр, чтоб не сидеть в одной ложе с ненавистной кузиной? Или наоборот – приврать, что обожает бега, и ненавязчиво напроситься в приятное ей общество? Или пожаловаться в нужный момент, что у нее болит голова?

– Голова? Это чтобы к ней не приставали с разговорами?

– И с разговорами тоже, – усмехнулась красавица.

Нет, это однозначно не то, что я могла бы рассказать Джеду. Близилось время встречи, а я так и не нашла, чем можно было бы порадовать влюбленного мужчину…

Джед

Что меня порадовало бы, так это если бы Сана-Милисента сообщила, что завтра вечером все семейство Солсети приглашено на ужин к соседям, слугам дали выходной, а шкатулка Виктории, в которой хранятся опрометчивые послания дэя Роджера, будет стоять на подоконнике распахнутого окна ее спальни. О шкатулке я знал от Лен-Леррона, о расположении спальни – от Милисенты, и, увы, это была единственная полезная информация, которую мне удалось от нее получить.

– Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, дэй Джед, – вздохнула моя юная поверенная.

– Не говорите так, Сана, вы уже помогаете мне, – с жаром уверил ее я. – Для меня счастье общаться с кем-то, кто видит ее каждый день, говорит с нею. А большего мне пока и не нужно…

– Правда? Вы готовы удовлетвориться малым?

– А что мне еще остается? – вопросил я уныло.

– Если бы вы хотели, я могла бы представить вас дэйне баронессе как старого знакомого, и вы стали бы бывать на вилле.

Этот вариант я держал на крайний случай.

– Не стоит. Дэйна Агата – мать покойного мужа Виктории, и при ней мне будет неудобно. Понимаете? Я бы предпочел встречу в другом месте…

– Хотите, чтобы я помогла организовать вам свидание? – Смущение Милисенты мешалось с восторгом от возможной авантюры.

Пришлось ее разочаровать:

– Нет-нет, я не об этом. Возможно, какой-нибудь прием, куда я смог бы попасть. Или театр. Здесь же есть театр?

– Да, есть. Но местная труппа не пользуется успехом, а о гастролях пока не слышно.

– Жаль.

Разговор исчерпал себя, но мне не хотелось отпускать девушку: нужно было укрепить ее расположение ко мне, а потому я осторожно перевел тему с Виктории на саму Милисенту. Обычно подобные девицы общительны и с удовольствием рассказывают о себе, но Сана меня удивила.

– Мне нечего рассказать. Жила, училась. Теперь работаю здесь.

– А ваша семья?

– Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой…

Лисанна

– Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой…

Я говорила о родителях Милисенты, а не о своих, и, как в детстве, скрестила пальцы за спиной, чтобы моя ложь не обернулась правдой.

Мама действительно умерла, еще при родах. А отец жив и, надеюсь, здоров. Бедный папочка! Как он, наверное, расстроен из-за моего побега. Я оставила ему письмо, написала, что теперь сама стану устраивать свою жизнь и чтобы он не искал меня. А теперь жалела о той резкости. Нужно было бы написать ему еще, сообщить, что у меня все хорошо, что я живу в приличном доме и ни в чем не нуждаюсь. Но я боялась, что по письму он сможет меня отыскать.

– Простите, Сана, – смутился Джед, когда я умолкла, отвлекшись на эти размышления. – Должно быть, я затронул не слишком приятную для вас тему.

Какой же он все-таки милый. Тактичный, вежливый. Понятно же, что я ему совсем не интересна, но ему неудобно уйти, проговорив всего десять минут, вот и расспрашивает.

– Это вы меня простите, но мне в самом деле нечего о себе рассказать. Поговорим лучше о вас. Откуда вы? Чем занимаетесь?

Это было нескромно с моей стороны, но все же лучше, чем продолжать врать о себе. Я еще не забыла слов Виктории о том, что метаморфы чувствуют ложь.

Джед

Что ж, я сам начал этот разговор. Пришлось подыграть и рассказать Милисенте о себе. Рос в провинции, после служил в королевской гвардии. Думаю, она не настолько глупа, чтобы не понять, что это значит: служба при дворе – привилегия дворян. Вспомнили мое образование правоведа – рассказал еще и об учебе в университете.

– А как вы познакомились с Викторией?

Странно было, что она не выспросила подробности моей встречи с «возлюбленной» раньше. Ответ на этот вопрос был заготовлен, но я решил приберечь тему для будущей встречи.

– Я расскажу вам об этом завтра, – пообещал я. – Мы ведь увидимся завтра?

На следующий день я поведал ей о том, как увидел Викторию на одном из столичных приемов. Милисента заглатывала мои слова, как рыбешка наживку, но не спешила радовать в ответ: все семейство Солсети, как и прежде, безвылазно сидело на вилле, и моя встреча с предметом грез (это я о шкатулке, естественно) откладывалась на неопределенный срок.

Еще через день я принес Сане подарок – баночку орехового масла. Девушка удивилась такому презенту, а после смутилась, узнав, куда исчезла та баночка, что она брала в дорогу. Мне удалось свести дело к шутке, благо, и рана от ножа, и ожог от уксуса зажили, и у меня не оставалось причин сердиться на незадачливую лекарку.

В следующую встречу подарка удостоился уже я: принимавшая дамские романы за образец истинных чувств девица притащила мне платок с инициалами моей «пассии». Я даже прослезился (клочок батиста невыносимо пропах мускусными духами) и поклялся носить его у сердца. Правда, уже на пути в гостиницу наступил в лужу, и дар любви пригодился, чтобы оттереть туфли.

Наши с Саной недолгие встречи не приносили желанных для меня результатов, но немного скрашивали скуку, на которую я был обречен в Лазоревой Бухте, да и отношения стоило поддерживать, ведь прошло уже больше седмицы, и я отчаялся застать дом пустым. Значит, придется воспользоваться предложением девушки и навестить семейство баронессы под видом ее давнего знакомого.

Но в день, когда я хотел просить Милисенту представить меня дэйне Солсети, случилось то, на что я уже не надеялся.