Текст книги "Диалоги с Внутренним Ребенком. Тренинг работы с детством взрослого человека"

Страхи

Принято думать, что ребенок должен всего бояться. Он мал, неопытен, и всё, с чем он сталкивается в жизни, вызывает естественный страх. В этих рассуждениях есть доля истины, но страх страху рознь. Если малыш боится залетевшей в дом мухи – она сильно жужжит и кружит по комнате, или боится остаться с незнакомой тетей-воспитательницей, потому что он впервые пришел в детский сад, то это действительно те страхи, которые являются естественными и со временем проходят. Они стираются из памяти или остаются в виде забавных эпизодов:

Мама ушла к соседке, а мы с подружкам играли в комнате. Вдруг на кухне закипел чайник, и вода стала стекать прямо на горячую печку. Был такой ужасный звук, шипение, крышка на чайнике подпрыгивала и гремела. А мы почему-то подумали, что сейчас начнется пожар, и раздетые, прямо в тапочках побежали на улицу, через двор, по снегу – к соседке. Потом все вместе смеялись…

В этих переживаниях и в этих воспоминаниях тоже есть смысл: они учат смеяться над тем, что пугало. Это самое действенное оружие в борьбе со страхом. И если рядом оказался взрослый человек, который объяснил, успокоил и сделал ситуацию комичной, то для ребенка она компенсируется. Еще один способ – это идти на страх.

…Была такая игра – в пограничников. Я уже не помню, в чем она заключалась, но было правило приема в пограничный отряд: проверка на смелость. Зимним вечером, когда было уже совсем темно, надо было пройти в одиночку вокруг кладбища. Я испытание прошла, до сих пор помню, как шла в темноте и говорила себе: «Смотри только под ноги», а потом, в самом конце пути, припустила бегом. Ребята встретили меня, как героя… Очень радостное чувство.

Детских эпизодов преодоления страхов должно быть много – тогда закладывается ощущение бесстрашия, вера в свои силы и оптимистический взгляд на жизнь.

Но существует другая категория страхов и ситуаций, с ними связанных. По своему опыту работы детским психологом могу сказать, что в большинстве случаев робости, как черты характера и невротических нарушений, вызванных страхами, виноваты взрослые. Почему-то принято, что запугивание – приемлемый способ воспитания и контроля над ребенком. Взрослые, родные люди, которым ребенок привык полностью доверять, используют самые разные «страшилки»:

– «Не ходи туда, там тебя злой дядька заберет»

– «Не лезь на горку – упадешь и сломаешь позвоночник»

– «В городе завелся маньяк…»

– «Все бездомные собаки – бешеные…»

– «Попадешь в милицию, там тебе покажут…»

Эти реплики не придуманы мною, они подслушаны на детских площадках. Знакомо? Если ваши родители применяли подобные методы воспитания, то не удивительно, что весь мир для вас наполнен опасностью. Взрослые не понимают, что почти любой страх для ребенка – это страх смерти. И пугая чем-то, они пугают смертью. Вспомните, когда вы поняли, что все люди смертны, и осознали, что с вами тоже это когда-то случится? В учебниках по детской психологии указывается, что эта информация доходит до ребенка в старшем дошкольном возрасте – 5—6 лет. Но по своем опыту, по опыту своих клиентов и детей, с которыми я работала, могу сказать, что это осознавание случается намного раньше. И дальше все зависит от того, как ребенок поступит с этой информацией, и как отреагируют взрослые на его вопросы:

– Мама, а я что, умру?

– А когда умирают, что потом?

– А ты когда умрешь?

Каждый ребенок переживает страх смерти, и очень важно, чтобы он нашел сам, или с подсказки взрослых, какой-то оптимистический выход и пояснение:

– После смерти люди превращаются в кого-то другого и рождаются еще раз.

– Когда люди умирают, они попадают на небо и там живут в раю.

– После смерти люди становятся духами, они живут так же, но их никто не видит.

– Я когда умру, стану кошкой или щенком…

Не важно, что это будет за пояснение, важно, чтобы ребенок в него поверил. Не навсегда, но на какой-то период. Позже тема смерти будет переосмыслена, и этот детский опыт ляжет в основу принятия смертности. Если же пояснения в детстве не было, то надо сыграть роль того самого мудрого родителя, от которого вы ждали утешения.

Дети лечатся самостоятельно. Игры и ритуалы, основная цель которых – доказать существование загробного мира, ни что иное, как компенсация страха смерти. Кто не знает разновидность детского фольклора – рассказы-ужастики? Их героями становятся «Черная Рука» и «Летающий Гроб», «Красный Глаз» и другие представители нечисти. Ни одно лето, проведенное в пионерском лагере, ни обходилось без таких «прививок от страха».

…В школе была кладовка, внизу, под лестницей. Мы специально оставались после уроков, залезали в эту кладовку, чтобы вызвать Пиковую Даму. Для этого нужно было зеркало и свеча. Зеркало держали в руках и направляли в потолок. Потом все вместе шепотом говорили три раза «Пиковая Дама, появись!». И кто-то обязательно видел её отражение в зеркале… Было жутко страшно, но мы повторяли все это по многу раз.

Позже, в подростковом возрасте, страх смерти может выражаться в вызове: «Я рискую своей жизнью, и я не боюсь!». И начинаются походы на железную дорогу и на стройку, залезание на чердаки, ныряние с большой высоты в воду и другие «трюки». При этом важно, чтобы ребенка не подвел инстинкт самосохранения – вызов смерти бросается, но дети отказываются от того, что действительно опасно и не по силам. Это не имеет ничего общего с попытками самоубийства и саморазрушающим поведением. Цель поступка – победить страх и противостоять запретам.

…Вечером мы пошли прыгать с балкона в сугроб. Мы поднимались на балкон по пожарной лестнице и все по очереди спрыгивали. А я не смог. Пацаны меня уговаривали, демонстрировали, что ничего опасного нет, а у меня, как только я подходил к краю, начиналась тошнота, и все внутри холодело. Так и не прыгнул. Надо мной никто не смеялся, но мне все равно было стыдно. Я не спал потом всю ночь, а рано утром встал и пошел туда. Сиганул с первого же раза – просто не дал себе ничего почувствовать, действовал, как робот. Больше не повторял, мне хватило. Я это делал для себя, а не напоказ.

Что остается после детства в виде не пережитых страхов? Когда я называю клиентам их страх и объясняю его природу происхождения, связь с детством, многие искренне удивляются: они и не думали, что корни уходят так глубоко…

Страх потери контроля над близкими.

– Муж задержался на работе, телефон вне доступа.

– Няня с ребенком ушли гулять и не вернулись в положенное время.

– Вы звоните поздно вечером своей маме, а её нет дома.

– Родственники уезжают в отпуск в то место, с которым нет связи.

– Ребенок ушел гулять с друзьями и не взял телефон…

Нам свойственно беспокоиться за наших родных и близких людей, когда мы не обладаем информацией о них, то есть теряем контроль. Иногда это беспокойство перерастает в неконтролируемый страх, а иногда – в фобию. Мы не можем справиться с переживанием, все валится из рук, невозможно отвлечься. В голову лезут только дурные мысли, воображение рисует трагические картины, вспоминаются вдруг эпизоды аварий, катастроф, убийств и других трагедий. Чтобы избежать этого, человек стремится постоянно контролировать своих родных. В наше время проблему частично решила сотовая связь. Каждый первоклассник шагает в школу с мобильником на шее. И все административные запреты на пользование телефонами разбиваются в прах перед натиском родительского контроля: «Я должна знать где он и что с ним – так мне спокойнее». Но это лишь один из способов снизить тревожность. В глобальном масштабе проблему он не решает.

А родилась эта проблема, скорее всего, в очень раннем возрасте, иногда даже младенческом. Для ощущения безопасности ребенок должен постоянно видеть свою мать. Она видна – значит она есть. И, значит, со мною все будет в порядке. Но как только мать уходит из поля зрения, с точки зрения младенца она умирает. И, значит, я тоже погибну. Опыта, указывающего на то, что человек может пребывать в другом пространстве, еще нет, и потеря контроля равносильна смерти. Вот почему сразу лезут в голову самые страшные предположения, вот почему мы не способны порой рационально объяснить себе ситуацию и успокоиться: «не контролирую – теряю – умираю». Между тем, вам, наверное, встречались люди, которым этот страх неведом. Они начинают беспокоиться только тогда, когда на то есть веские основания.

Однажды я встречалась с журналистом, чтобы дать интервью. Но на момент нашей встречи, мне было не до этого: мой двенадцатилетний сын с утра был «вне зоны доступа». Вначале я звонила каждый час, потом чаще, пробовала обзванивать его друзей, позвонила классному руководителю. Со школы он ушел вовремя, но связи с ним не было, а на улице уже темнело. Я сидела за столиком и нервно постукивала по рубке. Разговор на клеился. Наконец журналист спросил:

– У вас что-то случилось?

– Да, вот сына никак не могу найти, все «вне зоны»…

– Хотите, я как отец четырнадцатилетнего подростка назову вам множество причин… Первая: трубка разрядилась, вторая —поставлена на вибро режим и лежит в рюкзаке, третья – оставлена в другой одежде… На десятой причине мой телефон зазвонил: сын сказал, что трубка разрядилась, и он забыл её поставить на зарядку… А журналист стал для меня примером рационального подхода к переживаниям – иногда помогает.

Страх перемен.

Если даже вас в чем-то не устраивает ваша жизнь, то легче смириться с неудобствами, чем что-то поменять:

– Работа, где не интересно, мало платят, начальник деспот;

– Отношения, которые приносят лишь скуку и разочарование;

– Одежда, которой сто лет в обед;

– Привычный набор продуктов в холодильнике;

– Привычная компания на всех праздниках: поедят, выпьют и разойдутся…

Это когда «привычно» не означает «хорошо», но мы все равно за это держимся, потому что страшно что-то менять. А вдруг будет хуже? И даже если найдется кто-то рациональный, кто поможет все проанализировать, просчитать риски, наметить план действий – все равно изменений не наступает. Страх сильнее разума. Детские корни этой проблемы кроются в поведении родителей по отношению к ребенку, а именно – совершать перемены в его жизни, не ставя его в известность. Двигают, как мебель, полагая, что перемены пойдут на благо. И чаще всего их намерения действительно не таят в себе ничего плохого. Но они неожиданные и, значит, пугающие.

Кошмар моего детства: мне было года четыре. Мы приехали с родителями к бабушке, которую я до того не видел. Бабушка мне понравилась, у неё дома было много интересного. Но вот я просыпаюсь на следующее утро и не нахожу своих родителей. Оказалось, что они договорились с бабушкой, что оставят меня на месяц, а сами съездят отдохнуть в отпуск. Как я орал! Со мной случилась истерика. Потом, конечно, привык, и все было нормально, но этот случай почему-то запомнился. И всякий раз, когда родители куда-то собирались, я приставал к ним с вопросами:

– Куда мы едем?

– А вы меня там не оставите?

– А когда мы вернемся?

– А что там будет?

Они сердились, отмахивались. Я вообще был тревожным ребенком, постоянно ждал, что случится что-то непредвиденное, и очень этого боялся.

В жизни ребенка должно произойти что-то, в результате чего он сделает вывод: перемены опасны. Страх побеждает естественную детскую любознательность и жажду познания. А избежать этого просто: поставить ребенка в известность и спросить его согласия. Даже очень маленького ребенка, даже если кажется, что он все равно ничего не поймет.

Справиться с эти страхом во взрослом возрасте можно, если убедить себя в обратном: осознанные перемены в жизни желанны, и они способствуют улучшению её качества. Закон жизни – это закон перемен. И для любого человека будет лучше, если они будут происходить в нужную сторону и с нужной скоростью.

Страх времени.

В самых разнообразных проявлениях: от страхов опоздания, страха не успеть что-то сделать вовремя, потерять время впустую до глобального ужаса перед течением времени и его неумолимостью. Время – категория абстрактная, дети начинают понимать его суть только в 5—6 лет. Педагоги знают, с каким трудом дается усвоение временных понятий дошкольниками: можно вызубрить названия дней недели и научить определять время по часам, но постичь его суть дети не в состоянии. Ребенок живет по принципу «здесь и сейчас»: прошлое быстро исчезает из его памяти, будущее невозможно сформировать в воображении, а значит его для ребенка пока не существует. Такая беспечность может раздражать взрослых, и они стремятся как можно раньше дать понять: если ты потеряешь время, то будет плохо.

– Если ты не поторопишься, то мы опоздаем в садик.

– Если ты не будешь учиться читать, то тебя не возьмут в школу.

– Нам с папой надо много работать, иначе нас не отпустят летом в отпуск.

– Тот, кто много тренируется, попадет в сборную.

– Если не будешь учиться – станешь дворником…

Так время превращается во врага: коварного, опасного, постоянно присутствующего в твоей жизни.

Мама постоянно меня торопила. Она все делала быстро и добивалась от меня того же. Я научилась быстро ходить, быстро делать уроки, убираться в комнате, даже свои любимые дела делала быстро – рисовала, вязала, мастерила из бумаги. Мои подруги говорили: «Куда ты все спешишь?» Я не понимала, о чем они. Когда я смотрела кино или читала книгу, меня охватывало беспокойство: мне казалось, что я теряю время, и за это мне попадет. Нет, мама меня не ругала, она просто постоянно сокрушалась: « Как ты можешь сидеть, когда еще столько дел? Ты ничего в жизни не добьешься!»

Плата за такое воспитание – неумение жить настоящим, стремление все спланировать и предугадать, которое приводит к неизбежным разочарованиям. Человек даже не идентифицирует свой страх, он находится в постоянной тревоге, и это становится его стилем жизни. Этот страх широко поддерживается в социуме. Начальникам выгодно иметь таких подчиненных, учителям – учеников, родителям – детей. И если ребенок, вырастая, не научится противостоять страху времени, его привычным состоянием станут спешка, суета, стрессы, неврозы.

Другая крайность поведения тоже относится к страху времени: нежелание подчиняться временным требованиям, стремление «тянуть время», опоздания. Протест против требований родителей оборачивается глобальным – вообще не считаться со временем. Как понимаете, проблем у этих людей не меньше.

Как я уже сказала, этот страх трудно распознать. Человек просто живет в постоянном конфликте со временем и думает, что так и должно быть. А если возникают проблемы, то причина видится во внешних обстоятельствах, а не во внутреннем состоянии: меньше спать, больше работать, быстрее ехать, планировать и не позволять себе отклоняться от плана. Можно довести темп своей жизни до максимального ускорения, но приведет ли это к состоянию счастья?

«Я всегда была на хорошем счету и в школе, и в институте, и на работе. Начальство видело во мне перспективного работника: мне поручали важных клиентов, проекты, которые не доверяли другим. Основной мой конек – скорость и умение сделать много за рабочий день. Мне нравилась такая жизнь, но усталость брала свое. Я знала, что надо больше отдыхать, взять отпуск или хотя бы выспаться. Но мысли об этом приводили меня в ужас: в это время может что-то произойти и я пропущу, упущу, останусь в проигравших. Я стремилась быть хорошей для начальника точно так же, как когда-то показывала свое усердие и расторопность своему отцу. Пока не случилось ужасное: я заснула за рулем. К счастью, я отделалась переломом ноги и ребер. Но оказаться обездвиженной, в гипсе, после такого ритма жизни – вот это было настоящей катастрофой. Я могла только читать, смотреть телевизор и думать. Нужные книги родили нужные мысли: я поняла, что авария – это предупреждение. Если я не научусь жить настоящим, то очнусь от гонки лишь в старости. Если доживу, конечно…»

О чем бы ни был страх, работа с ним начинается с называния:

– Боязнь темноты;

– Страх одиночества;

– Страх агрессии;

– Боязнь собак (насекомых, змей…)

– Страх попасть в неловкое положение;

– Страх полетов на самолете;

– Боязнь остаться без средств к существованию и т. д.

Точное название – это как поставленный диагноз. Значит состояние взято под контроль, значит этому есть наименование, значит эта проблема знакома не только мне.

Понять корни страха, найти его первоисточник тоже важно. Иногда люди поражаются ничтожности первоначальной ситуации или понимают, что страх передан им «по наследству». Одна моя клиентка панически боялась грозы. Выяснилось, что тоже самое происходило и с её матерью, и с бабушкой, которая, в детстве была свидетелем пожара от удара молнии. Случилось это более 80 лет назад, а страх укоренился, как наследственное переживание.

Влияет ли страх на поведение и можно ли его контролировать? Наверное, не всякий страх требует лечения. Если человек панически боится змей, то вряд ли это отразится на укладе его жизни. Просто он будет избегать ситуаций, где может произойти пугающая встреча. Но некоторые страхи настолько отравляют жизнь, что терапия просто необходима. Например, страх темноты, имеющий типично детские корни. Взрослый человек не решается зайти в темное помещение, стремится держать весь свет включенным, если находится один дома, любое ночное передвижение становится проблемой, даже если человек понимает, что опасаться здесь нечего. Страх сильнее рассудка.

Самый действенный способ справиться со страхом заложен в психике здорового ребенка: идти на страх. Если бы этого не происходило, мы бы не могли развиваться. Впервые столкнувшись с пугающей ситуацией, ребенок переживает, но со временем интерес побеждает страх. Так мы учимся всему новому: боимся, но продолжаем двигаться вперед. Другими словами, надо зайти в «темную комнату» и понять, что она безопасна. Детские страхи лечатся «детскими» способами:

– Постепенным приближением к опасному;

– Подбадриванием и поощрением за бесстрашие;

– Убеждением;

– Обращением за поддержкой и помощью к «более сильному»;

– Представлением «самого страшного» и развитием умения противостоять ему.

Страх исчезает там, где появляется смех или злость. Первое говорит о взятии контроля над ситуацией, снижение интенсивности страха, а второе – о собственной силе.

Трагедии и потери

Детская реакция на горе парадоксальна и непредсказуема. Иногда дети безутешно горюют и даже заболевают депрессией от, как кажется взрослым, незначительного повода. А когда случается настоящая трагедия, ребенок может выглядеть уравновешенным и даже равнодушным. Так работают механизмы психологической защиты, и желание взрослых взломать их, заставить ребенка горевать, приводит к сильнейшим психологическим травмам. Я часто встречала на своих консультациях и на тренингах людей, потерявших в детстве родных. И, по их воспоминаниям, страдали они больше оттого, что родственники давали им понять, что они делают что-то не так.

Мама умерла, когда мне было семь лет. До этого она долго болела, почти полгода лежала в больнице. Я привыкла к тому, что мамы рядом нет. Когда она умерла, очень сильно плакала старшая сестра и тетя. Меня это напугало. Я ходила и успокаивала их. Помню, как чувствовала себя взрослой и ответственной. А потом, в день похорон, все старались обнять меня, взять на руки, погладить по голове. Почему-то это было неприятно и хотелось, чтобы все поскорее ушли. Сейчас я понимаю, что смерть мамы отразилась на моей психике, но большого переживания горя я не помню.

Взрослым сложно примириться с потерей и представить себе жизнь без ушедшего человека. Ребенок же живет настоящим, он не строит планов на будущее. Ему важно, чтобы хорошо было именно сейчас. Поэтому малыш легко отвлекается и увлекается, и, как кажется взрослым, быстро забывает об утрате. Кроме того, если говорить о восприятии смерти, в детском сознании не укладывается её непоправимость. А вот то, от чего действительно страдают дети, так это от неопределенности. По настоящему трагические ситуации связаны с обманом и желанием взрослых скрыть трагедию. Однажды мне довелось консультировать бабушку пятилетнего мальчика, у которого год назад в автокатастрофе погибли родители. Старики решили пощадить ребенка – сказали, что папа и мама уехали. Уже целый год ребенок мучается, постоянно спрашивает про родителей, пишет им письма, просит позвонить родителям. Ложь усугубляется тем, что бабушка боится, что кто-то из окружающих проговорится. Мальчик изолирован от привычной жизни – его забрали из детского сада, не водят гулять в ближний двор, в дом не приглашаются гости. Люди, потерявшие дочь и зятя, должны делать вид, что все хорошо и наигранно рассказывать об обстоятельствах, которые не дают родителям вернуться. Мальчик стал плаксивым, безучастным, истерики и протест сменились вялостью и апатией. «Они меня не любят, я их не слушался, я плохой» – даже если ребенок это не произносит, он об этом думает. Ох, как сложно исправлять эту ситуацию, какой катастрофой оборачиваются благие намерения! Ложь встает между близкими людьми, ребенок чувствует её, и переживает сложнее и страшнее, чем переживал бы факт трагедии.

Мой очередной клиент – девятилетний мальчик. Замкнутый, внутренне наряженный, проблемы в школе и нежелание идти на контакт с матерью. Передо мной его рисунки: черно-красное месиво, растерзанные человеческие фигуры, лужи и брызги крови. Когда мальчику было семь лет, его отца убили. Была какая-то темная, криминальная история, ребенка в неё, конечно же, не посвящали – просто отстранили. Сообщили факт – папу убили, и отправили на время похорон к родственникам, а потом отвезли на море. Мать лечилась тем, что постаралась убрать из своей жизни все то, что напоминало о муже. И с этого самого момента началось отчуждение – мать и сын не дали горю проявиться, сделали вид, что все закончилось и забылось. Вернее, так хотелось матери мальчика. Он же истолковал ситуацию по– своему и стал готовиться к мести. Мстил убийцам отца пока только на бумаге и в фантазиях.

– Что же мне теперь делать, два года же уже прошло. Как теперь ворошить прошлое? – сокрушалась женщина.

– Съездите вместе на кладбище.

– А хуже не будет? Ему и так покойники снятся, по ночам вскакивает.

– Потому и снятся, что вы закрыли эту тему. Нужно поговорить о смерти отца. Рассказать мальчику какие-то факты – неизвестность в его воображении ужасней, чем реальность.

– Я боюсь расплакаться перед ним.

– Что в этом страшного? Ты боишься показать, что тебе больно, что ты оплакиваешь родного человека? Это же естественно – плакать, когда больно.

Беседа состоялась: они рассматривали семейный альбом, спрятанный два года назад, и вместе плакали над фотографиями отца. Вместе со слезами начали проявляться нежность, забота, стремление поддержать друг друга. Горе – это не только боль, это еще и возможность почувствовать и проявить любовь.

Парадоксальность детских переживаний связана с появление злости по отношению к тем, кто их оставил. Помню, как поразил меня однажды эпизод в одном старом американском фильме. Речь шла о маленькой девочке, которая потеряла мать. А отец старался всячески уберечь ребенка от горя – развлекал, дарил подарки, отвлекал всеми способами. И вот, в дом приходит новая няня. Она не боится говорить с ребенком о смерти матери и вдруг заявляет: «Твоя мама посмела тебя бросить! Ты злишься на маму?». И дальше следует потрясающая сцена битья надувных игрушек – ребенок колотит их неистово. «Ты не имела право со мной так поступать!» – подзадоривает её няня…

Если верить тому, что душа умершего человека не может попасть на небеса, если кто-то её не отпускает, то чувство злости – это та самая веревка. Няня позволила ребенку выразить свой гнев – то, что так нужно было малышке, что было основной причиной переживания. После этого любви не становится меньше. Напротив, только отпустив злость, можно почувствовать истинную любовь.

Не каждая смерть родственника – трагедия для ребенка. Умерший человек был не близок, или даже не знаком. Тогда откуда берется это стремление взрослых впадать в крайности: скрывать факт или, напротив, сделать участником ритуала, не считаясь с чувствами и восприятием?!

Было мне тогда года четыре. Мама утром сказала: «Умер дедушка, едем на похороны». Мы ехали очень долго на машине, меня укачивало и даже стошнило. Приехали прямо на кладбище. Людей много, все плачут. Бабушка кричит, мама рыдает. Я так напугалась, не понимала, что происходит, но чувствовала, что что-то страшное. Потом меня к гробу подвели. Я деда живым-то и не помню, видела несколько раз. А тут мама говорит: «Поцелуй дедушку» и прямо толкает меня. Я помню, как наклонилась, а потом ужас… Что-то сильно стукнуло по спине, и я уткнулась лицом в холодное. Оказалось, крест упал – он рядом был в землю воткнут. Он упал мне прямо на спину, и я оказалась прижатой к деду. Не знаю, может что-то было и по-другому, но я запомнила этот ужас именно так. Потом меня ночные кошмары мучили, и писалась я вплоть до школы.

Однажды у меня на тренинге присутствовал мужчина, у которого в детстве умер брат. Мы делали упражнение «Линия жизни» – участникам предлагалось нарисовать схему своей жизни, отобразив самые важные, поворотные события. Тогда впервые я поняла, что смерть может стать позитивным событием – линия жизни резко взмывала вверх. Автор пояснил, что его брат был неизлечимо болен. Родители решились на рождение второго ребенка только потому, что знали о болезни старшего. Ему отдавались все силы, родительская любовь, внимание. И только после ухода брата из жизни, мальчик понял, что нужен родителям: «Отец стал заниматься со мной, мы начали ходить в спортивный зал. Мама много плакала, и каждый раз пыталась обнять и приласкать меня. Я считаю, что родители у меня появились в семь лет – до этого провал в воспоминаниях. Помню лишь, как завидовал брату, когда мама ездила к нему в больницу, а я оставался дома один».

Трагедия – это не только смерть близкого. Это, скорее, мерило переживаний, боль, которая обострена до предела, и ребенок подключает все свои ресурсы, чтобы с нею справиться. Пластичность психики позволяет это сделать быстрее, чем во взрослом возрасте. Мне доводилось работать с людьми, в детстве которых были очень серьезные потрясения. И я не переставала удивляться тому, как они сумели компенсироваться, не заболели и не впали в депрессию.

Незначительные, с точки зрения взрослых, события в жизни ребенка, которые влекут сильнейшие потрясения: расставания и потеря любви, утрата любимой игрушки или животного, обман, предательство… В детстве я играла на пианино пьесу Чайковского «Болезнь куклы». Педагог требовала, чтобы я играла поживее, а мне хотелось убавить темп – в моем воображении рисовалась трагическая картина, и даже слезы наворачивались на глаза. Пьесу «Похороны куклы» она мне не дала – испугалась моей реакции. Обычная игрушка может стать для ребенка гораздо большим, чем просто развлечение. Дети очеловечивают предметы и горько переживают их потерю. Пожалуй, в воспоминаниях каждого человека есть эпизод, связанный с этим. Но первое место по трагичности занимают случаи с животными. Я заметила это, когда исследовала со своими клиентами проблему вины. В силу своей неопытности дети невольно становятся источником страданий и даже гибели животных. Или же берут на себя вину просто потому, что не смогли защитить и помочь.

Летом в деревне у нас всегда была какая-нибудь живность. Бабушка держала птиц и бычка, были собаки и кошки. Мы с сестрой любили играть в «больницу» – таскали несчастных животных и лечили всеми возможными способами. Но ума хватало не причинять им боль, и вообще все делалось от любви. Однажды, в самом начале лета, бабушка отдала нам утенка: крыса отгрызла ему лапки, и он с трудом передвигался на культях. Мы опекали его, как могли, он стал ручным и домашним. Для него был выстроен домик, мы таскали со стола кусочки еды, чтобы накормить нашего питомца. К концу лета утенок превратился в большую, взрослую утку. Он совсем не обращал внимания на своих сородичей и всюду ковылял за нами: вперевалку, помогая себе крыльями… А потом был эпизод в поезде. Как сейчас помню: мы лежали с сестрой на верхней полке и смотрели в окно. А мама говорит: слезайте обедать, здесь для вас сюрприз. До сих пор перед глазами у меня зажаренная тушка, с культями вместо лапок… Я рыдала, сестра закрылась в туалете и не выходила, пока проводник не открыл своим ключом дверь. Мама нас наказала, ругалась страшно и говорила, что мы – истерички ненормальные.

Морские свинки, утонувшие в пруду, где их учили плавать, черепахи, потерянные на улице и погибшие от холода, новорожденные котята и щенки, погибшие голодной смертью, затисканные хомячки и вытащенные из гнезда птенцы – наши «братья меньшие», которые своей гибелью научили нас в детстве быть ответственными и не причинять боль слабому. Пусть даже невольно. Помню, как в одной книге я вычитала о том, что не каждый, кто убил в детстве кошку, становится убийцей. Но каждый убийца в детстве убил кошку. Сталкиваясь с ситуациями детской намеренной жестокости по отношению к слабому, я теряюсь. Умом понимаю, что ребенок мстит миру за причиненную ему боль. Но, как специалист, работать с этим не могу – не хватает душевных сил и принятия. Оставлю этих детей и эти случаи моим коллегам – тем, кто сумеет отнестись к случившемуся рационально, и эмоции не помешают ему в работе.

Работа с детской потерей – это поиск смысла в происшедшем.

– Зачем судьба послала мне это испытание?

– Почему именно со мной это произошло?

– Чему научил меня это случай?

Трудные, но необходимые вопросы, требующие уже взрослого, зрелого взгляда на ситуацию потери. Без этих выводов взрослый человек рискует впасть в мученичество, оправдывать свои нынешние несчастья трагедиями своего детства, отказываться от ответственности за свою нынешнюю жизнь. Один мой клиент объяснял своё одиночество тем, что в детстве их с братом бросила мать – уехала на заработки, а потом вышла замуж и осталась в другой стране. Мальчишки жили со своим дедом, очень тосковали, скучали и ждали, что мать их заберет к себе. Этого так и не произошло. Когда дед умер, братьев взяла к себе тетка, но не выдержала беспокойства и определила их через полгода в интернат. Мать появилась, когда они были уже совсем взрослые и самостоятельные. «Приехала, как снег на голову, поплакала, повинилась, оставила денег и опять уехала. Теперь иногда звонит, письма пишет. Но сейчас мне она уже не нужна» – с горечью рассказывал взрослый мужчина. Мне понятна его боль и обида, но нельзя позволять своему прошлому влиять на настоящее. Своей личной неустроенностью он мстит матери, и, кажется, безрезультатно: если женщина не смогла почувствовать переживания своих маленьких детей, вряд ли она сумеет это сделать сейчас. Повод для недоверия женщинам у него есть – мать, а потом её сестра предали, бросили, не дали любви. Но если он будет продолжать смотреть на мир глазами обиженного ребенка, накажет только себя.