Текст книги "Мужские откровения"

…Тому, кто совершенен, место в музее.

Э.М. Ремарк.

Сказать, что я был раздражен – ничего не сказать! Мои копуши даже после двух телефонных звонков не торопились выйти. Я уже намеревался звонить в третий раз, когда, наконец, они вышли из подъезда. Идут, хохочут, на ходу поправляют наспех накинутую одежду – в общем, всё, как всегда. Вылезаю из машины, что пристегнуть дочку на заднем сиденье в кресле.

– Марусь! (так я зову жену) Что это за лохмотья на дочке? Ты почему её так некрасиво одела? Юбка какая-то плохо простиранная, футболка невнятная. Она же девочка!

– Не дуйся, Олежка! Нормально ребенок одет. Просто они весь день на улице, к вечеру твоя дочурка похожа на чудо – юдо огородное! Так что – уж лучше в сереньком, чем в грязненьком…

– Мне это не нравится! Я хочу, чтобы моя дочь ходила в красивой одежде. Бери тогда ей сменную одежду! Но жена, усердно кивая в знак согласия, меня уже не слышала – она на ходу убирала в жгут распущенные волосы и подмазывала губы, разглядывая себя в салонное зеркало.

– Как я, ничего? – жена, улыбаясь, послала мне в знак примирения воздушный поцелуй.

Я кивнул, думая про себя: ничего…и есть ничего. С кого я спрашиваю относительно внешнего вида дочери? Она сама – то в незаменимых джинсах и маечке с распродажи. Даже причесывается в машине… Ладно. Проехали. Вернее, поехали.

– Вот торопишь нас вечно, а тебе ещё целых полчаса до работы! – сказала на прощанье беспечная жёнушка, вылезая из машины. Она работала недалеко от детского сада дочки, и дальше я уже ехал один.

Всё, обязательная программа выполнена, начинается свободное плаванье. Теперь уже я заглядываю в обзорное зеркало и оцениваю свой внешний вид, после чего рулю к знакомому мне дому и терпеливо жду. Здесь уже не позвонишь – это не приветствуется. Моя женщина выходит, и я тут же делаю «стойку» – а как иначе при такой женщине? Невольно сравниваю её и жену. Небо и земля. Никакого намека на пошлость или плохой вкус. Шелковая блузка кремового цвета рубашечного покроя, прямая юбка чуть выше колен, волосы убраны в высокий хвост. Идет спокойно, неторопливо, с чувством собственного достоинства. Высокий каблук не мешает ей быть естественной и грациозной, будто он – продолжение ноги. Дыхание перехватывает! Садиться в машину, и мягко улыбаясь, говорит:

– Привет! – И всё, я поплыл. Мне уже ничего не надо, только бы вот тут же, в кабине машины, обнять её.… Но сделать этого не могу – вокруг бурлит жизнь, и нас могут увидеть.

…Наваждение быстро улетучивается, так как в машину, на заднее сиденье, протискивается её дочура Ника, премерзкая девчонка самого противного подросткового возраста, тут же засыпав заднее сиденье то ли чипсами, то ли ещё какой гадостью.

– Миш, довезешь? Я в школу опаздываю. Проспала.

Скрипя зубами (Была бы моя, я бы ей сказал. Миша, твою мать! Ничего себе, панибратство!), соглашаюсь. Инга (моя женщина) мягко, на мгновение кладет руку мне на колено. Взглядом она показывает:

– Что поделаешь! Возраст!

Остановившись у школы, и, не выдержав внутреннего сарказма, прорываю его наружу:

– Ты из "Greenpeace" что ли? Челку в зеленый цвет покрасила? – ехидно спрашиваю я уже открывшую дверь девчонку. Это тебе за чипсы и Мишу!

– Ширинку застегни, оратор! – мгновенно реагирует Ника и захлопывает дверь.

Я машинально смотрю на ширинку, и понимаю, что меня обвели как лоха. Инга, наклонив голову вниз, беззвучно смеётся. Говорить что-то – глупо, я молча трогаю и до её работы мы едем молча.

– Заеду в пять? – спрашиваю я подругу. Она кивает, я смотрю ей вслед, думая, почему такой красоте выдан довесок в виде такого противного дитяти. Если бы не она, я, наверное, уже давно сделал бы свой выбор.… Хотя нет, вру: лукавлю.… Всё сложнее и запутанней. Одна из главных причин, всё-таки – моя собственная дочь. Я очень её люблю и не хочу, чтобы она выросла вот такой…. И в этом многое зависит от меня. Да-с, дилемма…

В пять встречаемся. Она свежа и прекрасна, будто бы и не было длинного дня. Мы едем на пляж, купаемся, потом долго любим друг друга в машине. Подвожу её домой. Перед своим домом долго придирчиво рассматриваю себя в зеркало и только потом иду домой.

– Что долго? – приветливо спрашивает жена (блажен, кто верует!).

– Ехал с объекта, да заехал искупнуться, жарко ведь очень! Май, а жара как в июле.

– Молодец! Правильно сделал! Я тоже, едва вошла, душ холодный приняла, – сказала жена.

– Папа! Папа! Смотри, что мне мама купила! – выскочила дочка в нарядном новом сарафанчике и кокетливо прокрутилась вокруг себя.

– Исправляюсь! – примирительно сказала жена.

– Молодец! – расплылся я в улыбке и долго кружил доченьку, которая радостно завизжала от удовольствия.

…Я ещё неспешно ужинал на кухне, когда раздался звонок. Инга! Что-то случилось! Она никогда раньше не звонила в вечернее время. Я взял трубку.

– Ника ушла из дому! Мы разругались, она сказала, что ненавидит меня и никогда домой не вернется! Я не знаю, что делать… – Инга тихо скулила в трубку. Моя Инга! Я этого вытерпеть не мог.

– Жди. Еду, – коротко бросил я и кинулся собираться.

– Что случилось? – спросила встревоженная Маруся.

– Мне надо, – не стал вдаваться я в подробности и выскочил из дома.

…Мы долго рыскали в окрестностях, пока не нашли её в одном из сквериков. Она спала, свернувшись клубочком под деревом. Рядом стоял пустой «мерзавчик»* из-под водки. Инга принялась её тормошить, она открыла глаза и сказала, окинув нас мутным взглядом:

– Вы! Как же я вас обоих ненавижу! – и снова их закрыла. Я взвалил её на плечи и понес домой. Инга уложила её в постель. Был уже час ночи, но я не мог удержаться, принялся гладить и успокаивать любимую женщину, и чем это закончилось – догадайтесь.

Вернувшись, домой, я застал уже виденную сегодня похожую картину. Жена сидела на полу в коридоре, свернувшись калачиком, а рядом стояла недопитая бутылка.

– Ты был у неё? – спросила абсолютно трезвым голосом Маруся.

– У кого? – обороняясь, резко, спросил я, и тут заметил рядом с ней телефон. Мой телефон. Я забыл его дома в спешке.

– А я ничего не замечала. Ни-че-го! А ты, оказывается, мастер – многостаночник… – Она помолчала и продолжила:

– И как она, жизнь на два лагеря? Не напрягает?

– Давай завтра поговорим. Я устал. – К разговору я оказался явно не готов.

– И чем она лучше, чем я? Твоя Инга?

– Чем? – взорвался я, – да она – женщина, понимаешь? Настоящая женщина! А ты до этого звания не дотягиваешь! Так, особь женского роду… Я понял, что сказал лишнего, но было уже поздно – слово не воробей… Она побледнела, медленно встала и ударила меня по лицу. Я схватил её за руку:

– Давай отложим разговор. Завтра обсудим всё…

– А что обсуждать? Ты объяснился предельно ясно. Но подумать всё-таки надо. Не каждый день ты узнаешь о любимом муже и о себе так много.

Спали мы в разных комнатах, она – у дочки. Когда я проснулся – их уже не было, они ушли без меня, и это было в первый раз! Я деланно бодрился, хотя на душе было тревожно. Заехал за Ингой.

– Миша! Ника через два дня улетает с бывшим мужем в Испанию на две недели. Извини, но дни до отъезда мы не сможем встречаться.

Я пожал плечами. Пожалуй, это даже хорошо, ведь выяснение отношений с женой неизбежно, да и самому надо хоть как-то определиться…

Жена не пришла вечером, не пришла и назавтра. Звонить её родителям? Лучше этого не делать – неизвестно, что они знают. Позвонил сестре, Наташке, объяснил, что поругались, и попросил позвонить Марусе и узнать, где они. Через некоторое время она перезвонила и сказала, что они на даче с родителями. Что ж, знание лучше, чем незнание. Ехать туда и посыпать голову пеплом я не торопился, тем более – никаких конкретных решений я не принял. Вскоре Инга оказалась свободной и больше десяти дней мы наслаждались друг другом по полной программе. Рестораны, пляжи, парки, бессонные ночи.… За день до приезда Ники, она сказала мне:

– Знаешь, я, наверное, тоже поеду в Испанию – сменю там мужа. Ника просит.

– Езжай, – сказал я, думая про себя, что пора бы и мне навестить дочь.

…Дача бурлила своей загородной жизнью. Теща варила варенье из первой клубники, тесть копался в огороде, а жена с дочкой и соседскими детишками играла в «вышибалы» прямо за воротами дачи, на дороге. Увидев меня, дочка обрадованно кинулась мне на шею, а жена, что-то сказав детям, ушла в дом. Тесть и теща смотрели неприязненно, из чего я понял, что они всё знают. Общения не получилось, но обедом меня все-таки накормили, и я уехал. Находиться дома совершенно не хотелось, и я созвонился с другом. Он был разведен, так что сам себе хозяин. Посидели на открытой веранде кафе, попили пиво.

– Дурак, ты, Миня, – сказал друг, – окажешься один, помяни мое слово. И не думай, что баб полно. Для жизни их очень мало. Я вот один, и так мне это осточертело! Ладно, моя-то стерва была ещё та, а твоя, Маруська? Хорошая ведь баба!

– Не люблю я её, понимаешь? И не любил никогда.

– Вот это ты врешь, друг! Любил, и ещё как! Забыл, как с записками меня посылал? А как на балкон к ней лазил? И глаза у вас обоих горели – будь здоров!

– Когда это было, – отмахнулся я, – всё прошло и мохом поросло…

– А с Ингой что? Серьезно?

– Здесь это слово не подходит, – поморщился я, – это моя женщина, я её люблю… но не так всё просто. Там дочь – звереныш, мы с ней на ножах, да и бывший её там крутится постоянно… и с Марусей я не определился – у нас ведь дочь, и я её очень люблю…

– А моя сына против меня настроила, стерва, одним словом…– заныл друг. Вот так, муторно, и прошел вечер.

…Жена все-таки вернулась домой – у неё закончился отпуск. Дочка осталась с бабушкой и дедушкой до конца лета. Я пытался поговорить, но она была сдержанно – холодна, и разговора не получилось. Жили под одной крышей, практически не общаясь. Вернулась Инга, возобновились встречи, но было уже не так ярко и чувственно, я даже не успел понять, когда все пошло на убыль.… Однажды, когда я заехал за ней утром, она сказала:

– Миша! Я возвращаюсь к мужу. У нас дочь. И чувства, как оказалось, не прошли. Извини.

Я оторопел. Совершенно не был к этому готов…. Вечером напился, еле смог открыть ключом дверь. Жена не отреагировала никак. Да и кто я ей? Никто. Сосед по жилплощади. Подъехал как-то к дому Инги с утра. Смотрю – вышли с дочкой. Идут, смеются, поправляют что-то на ходу. Ника похорошела, челки зеленой и этих вечных её фенечек и прочих прибамбасов нет. Инга как всегда, роскошна, в глазах счастье… Мне тут места нет…

…К концу лета жена сказала:

– Съезжаю от тебя. К родителям. С дочкой можешь видеться, когда захочешь.

– Значит, не простила?

– Когда-нибудь прощу. Когда-то все прощают. Но семьи нет. Лопнул наш семейный пузырь. Теперь каждый – сам по себе. Извини.

Я молчал. Сказать-то было нечего. Если бы любил, если бы просто ошибся…. А то – сам не знаю, чего хочу. Пустота одна на душе.

Она уехала. Я развалился на диване и включил телевизор. По иронии, шел какой-то ретро-концерт и артисты пели:

Тебя окликнуть можно,

Ещё окликнуть можно,

Но возвратить уже нельзя….

*мерзавчик (разговорн.) – маленькая (100гр) бутылочка спиртного

Свет мой, зеркальце…

Вроде полон дом, только счастья нет.

И душа к душе потеряла путь.

(Из песни)

За окном тихо шелестел дождь. Я стоял у приоткрытого окна и мял в руке незажженную сигарету. Дождь был теплый, «шуршащий», весенний. Когда-то под таким вот дождем мы часами бродили, промокшие до нитки, счастливые, молодые…

…Надо все-таки идти на кухню. Страшно хочется курить. Я обернулся и посмотрел на спящую жену. Даже во сне она была удивительно красива, и даже поза была отрепетировано – правильной, элегантной.

– Всё у тебя рассчитано, просчитано, – с раздражением подумал я, прикуривая сигарету на кухне, – врасплох тебя, уж точно, не застанешь! Красивая, умная, правильная…, а скулы аж сводит от неприязни, которую все труднее становится скрывать.

Надо расходиться. Сын взрослый, самостоятельный, и, уверен, поймет меня.

Дом пустой. Дизайнерски обустроенный, красивый, но холодный, бездушный. Возвращаться в него не хочется. На пороге старость. Время собирать камни. C чем (и с кем) я её встречаю? С человеком, которого давно не люблю и не хочу. Эта книга давно прочитана, и она была неинтересной.

… Я тогда «звездил» в институте. Мастер спорта по боксу, чемпион. Девчонки заглядывались, парни уважали. Была девчонка. Машка с параллельного потока. Хорошая такая девчонка. Веселая. Курносая, в ямочках. Это с ней мы гуляли под весенним дожем, с ней целовались до одури в подъездах, с ней «зажигали» в шумных компаниях и на танцах, с ней сбегали с последней пары в киношку.

Всё изменилось именно из-за «звездности» и повышенного внимания противоположного пола. Слаб и тщеславен оказался.

Однажды, на институтском вечере меня пригласила на белый танец «королева» курса Ленка Пименова, она же Елена Прекрасная – так мы её называли. Я даже опешил от неожиданности.

– Улыбнувшись, она царственным голосом спросила:

– Машка – твой идеал?

Не знаю, почему, но я подленько засмеялся, и промямлил что-то вроде того, что с ней прикольно.

– Это не показатель, – снисходительно полуулыбнулась она (как я потом понял, улыбаться она вообще не умела), – она не соответствует твоему статусу, ты хоть это понимаешь?

Я покрылся испариной от её слов. Девчонка моя превратилась вдруг, в нечто недостойное меня, примитивное и ненужное. Перспектива же обладать королевой курса так затуманила мозги, что предыдущие отношения показались мусором, далеким и забытым прошлым. Так бывает. Не осуждайте!

Сразу после танца я кинулся искать лучшего друга Ваську, попросил его проводить Машку, и ненавязчиво сказать ей, что между нами все кончено.

– Я сейчас уйду с Ленкой. Понял? Выручай! – умоляюще проговорил я.

– А с Машкой, что, всё? – не понял друг.

– Да пошла она…, надоела! – огрызнулся я, и ожесточенно сплюнул сквозь зубы, пытаясь скрыть перед другом своё смятение.

– Ленка, конечно, признанная звезда! – ответил Васёк задумчиво, – значит, Машка тебе больше не нужна…, и я могу за ней приударить…

– Бога ради! Сделай одолжение! – безмятежно попытался ответить я (все-таки кошки-то на душе поскребывали…).

…Я улизнул с вечера с Ленкой. Потом мы всюду появлялись вместе. На курсе это произвело фурор. Две звезды местного значения объединились! Недосягаемые!

…Машка не подошла ко мне ни разу. Выяснения отношений не было. При встречах я пытался «держать марку», хотя, в общем, это было и не нужно, так как держалась она естественно и независимо. Васька всё время кружил возле неё, и через какое-то время они начали встречаться.

А у меня вот друзья начали убывать. Сначала Васька, потом другие. Меня это поначалу не волновало, так как я был полностью занят предметом своего обожания, и было не до друзей. Елена Прекрасная, как настоящая царица, своей блистательной красотой, загадочностью, держала меня на крючке, который я заглатывал всё глубже и глубже. Так легко и многообещающе начавшиеся отношения, в близость (ни в интимную, ни в духовную) так и не перерастали. Мы были вместе, я сгорал от страсти, Елена же была удовлетворена тем, что я в её власти, не более. Я делал то, что хотела она, ходили мы только туда, где хотелось быть ей, и всё в этом духе. Подруг у неё не было, были лишь «приятельницы», как она их называла, и то, нужны они ей были лишь затем, чтобы слышать от них нескончаемые дифирамбы о её неземной красоте, уме, элегантности.

…И все-таки мы поженились. На свадьбе она была неотразима, я глядел на неё и думал: за что же мне такое счастье? Оправдывает меня только то, что был молод и глуп. В постели она была холодна и так же высокомерна, как и в жизни. Она, будто снисходила до того, что позволяла себя любить. Я обнимал каменную Галатею. В жизни она железной хваткой контролировала ситуацию, мне было предписано делать то-то, говорить то-то и далее, по списку. И я, мастер спорта, чемпион города по боксу… подчинялся. …Её ум и красота делали многое: сначала мы получили однушку, затем, когда родился сын – двушку, и это была только её заслуга. Это уже потом, когда я «раскрутил» своё дело, мы построили дом, из которого сейчас я твердо решил уйти.

Понадобилось несколько лет, чтобы я понял, что нахожусь в постоянном напряжении рядом с женой. Что наши разговоры – это сплошь решение бытовых проблем, а наши интимные отношения и вовсе – фикция. То, что сначала притягивало: загадочность и непонятность, при сближении оказалось тем, что буквально на всё мы смотрели диаметрально противоположно и консенсуса просто не наблюдалось. Жена могла удостоить меня подобием улыбки лишь тогда, когда я оценивал её новый наряд, прическу, маникюр. …О руках надо сказать отдельно. Руки были её несчастьем. При стройных ногах, статной фигуре и красивом лице, у неё были совершенно рабоче-крестьянские, крупные, некрасивые ладони, будто она всю жизнь работала техничкой, либо овощеводом. Когда я охладел к ней, мне доставляло садистское удовольствие невинным голосом спросить:

– Лена, извини, я нечаянно надел твои перчатки. Они тоже черные. И тоже десятого размера. (Или что-то в том же духе).

Она просто стервенела от таких подколок, и, что самое главное, бешенство своё она не могла выразить словами – ведь она считалась признанным совершенством, и обидеться – означало признать изъян. Кроме того, у неё напрочь отсутствовало чувство юмора, и даже самые невинные шутки (не саркастические, как предыдущая), она не принимала, более того, считала неуместными.

…И все-таки, мы жили. Сначала я её любил, и мечтал добиться взаимности. Потом родился сын, которого я полюбил всей душой. Мы постоянно что-то с ним делали: лепили, рисовали; катались на лыжах, санках, коньках; плавали в бассейне; собирали из конструкторов танки, самолеты, крейсеры. Когда он немного подрос – по моим стопам пошел в секцию бокса, где делал большие успехи. Мы пропадали на рыбалке и охоте, благо дело, мне хватило ума не растерять последних друзей. Именно там, на охоте, в мужской компании, сын задал мне свой недетский вопрос:

– Пап, а ты маму любишь?

Я кивнул головой, а он, подумав немного, спросил:

– А почему же тогда вы никогда не смеетесь вместе и не целуетесь?

Что я мог ему ответить? Сказал честно, глаголом прошедшего времени:

– Любил…

– Понял, ответил сын, – кода я вырасту и женюсь, у меня будет по-другому.

Вот такой простой и такой наивный вопрос, ответить на который было нелегко, но именно тогда мне пришла в голову мысль: надо что-то менять…

…Возникает резонный вопрос: на чем же продержался так долго наш брак? Ответ будет парадоксальным и шокирующим для многих: на нелюбви. На равнодушии. Жизнь каждого из нас протекала изолированно от жизни другого и каждого это устраивало. Да, мы ели за одним столом, спали в одной постели, жили в одном замкнутом пространстве дома…, и были совсем чужими. Иногда мы могли неделями не разговаривать друг с другом – и не потому, что поругались, а потому, что нам нечего было сказать. При этом все считали нас идеальной парой. Потому как главное у нас было – показуха. Если надо было куда-то идти вместе, мы и были вместе: статные, красивые, элегантные. Вот только, что за этим стояло, одному богу известно. Она, впрочем, всем была довольна: её жизненные приоритеты были соблюдены.

На одной из таких «обязаловок» – встрече выпускников нашего ВУЗа мы в очередной раз «блистали»: у жены был умопомрачительный наряд, вокруг неё вились несостоявшиеся поклонники, она была в своей тарелке, и, естественно, цвела. Я же смотрел на восторженных ухажеров и думал со злобой:

– Почему я? Почему именно я попался в эти сети? Почему не кто-нибудь из вас?

…На вечере же я пообщался с Машей и Василием (жена не снизошла), и уже белой завистью позавидовал их счастливым и абсолютно довольным лицам.

– Рад за вас, ребята, – совершенно искренне сказал я им.

– Знаешь, я тебе очень благодарна за Васю, – засмеялась Машка, – за то, что отправил его тогда вместо себя…

…У меня были женщины. У жены, наверное, тоже были любовники, ведь ей было жизненно необходимо, чтобы кто-то ей восхищался, боготворил – это было её кредо.

…Что было главным для меня? Поэтапно: сначала она, потом сын. Интимно-личное пространство последние годы было незаполнено (случайные связи не считаю), пока…

…Мы допоздна засиделись за годовыми сверками с главным бухгалтером фирмы Дарьей Викторовной, женщиной средних лет, полненькой и миловидной.

Было уже темно, и я предложил подвезти её до дома. В машине у неё зазвонил телефон, звонила видимо, подруга, и Дарья пригласила ту в гости на пельмени.

От слова «пельмени» у меня засосало под ложечкой (дома меня кормят исключительно чем-то безвкусным, диетическим), и когда мы подъехали к её дому, не удержался:

– А пельменей-то много налепили, Дарья Викторовна?

– Много, – засмеялась она, – хотите?

– Очень! – обрадовался я приглашению.

Дома у неё было до того уютно, что я почувствовал умиротворение – именно таким в моем представлении должен быть дом.

– Кушать будем в гостиной. Сейчас футбол начинается – не хочу пропустить.

– Вы что, футбол смотрите? – я обалдел, причем сразу по двум причинам: во-первых, потому, что мы можем ужинать в гостиной, что в моём доме категорически запрещалось; а во-вторых, потому, что коллега по работе увлекалась мужским видом спорта.

– Да, – смутилась она, – я страстный болельщик. Муж научил, Серенька…, а потом взял, да и сбежал к другой…

– Бывает, – постарался нейтрально ответить я, – а за кого болеете?

– За Зенит, а вы?

– И я! Поболеем! Ещё ни разу не встречал болельщика – женщину!

…Пельмени были вкусными, футбол – динамичным. Где-то в конце второго тайма (наши выигрывали с крупным счетом), к адреналину добавился тестостерон, и я, пройдя за хозяйкой на кухню (она разливала чай), обнял её, и выжидательно посмотрел в глаза.

– Не уволишь? – засмеялась она…

…Обыкновенная женщина. Милая, жизнерадостная, добрая. Я полюбил её всеми своими нерастраченными чувствами. Я словно выбрался на свет божий после затяжного пребывания в ледяном царстве Елены Прекрасной.

…Такого у меня не было никогда. Почти в сорок лет я открыл для себя всю силу счастья от безумных соприкосновений тел и слияния близких душ. Я даже и не знал, что так бывает. Днем я постоянно видел её на работе, мы перекидывались несколькими фразами, взглядами – это вселяло в душу радость и удовлетворение жизнью. Её глаза были то грустными, то серьезными, задумчивыми, веселыми, иногда смешливыми, но всегда – настоящими. В них была жизнь. Холода в них я не видел никогда!

После работы я, презрев условности, вез её домой и оставался допоздна. Друг, любовница, любимая женщина – я даже не мог представить, что всё это может быть один человек. Все пазлы сошлись! Чего ещё желать от жизни?

Но я что-то медлил. Рутина прежних отношений гирями лежала на плечах, да и выяснить отношения с властной супругой никак не мог решиться (мужики поймут). Нужен был какой-то толчок, ускорение. И я его получил, в лице Сереньки, бывшего мужа моей женщины, который однажды вечером, подкараулив у подъезда, не говоря ни слова, полез на меня с кулаками. Он был пьян и агрессивен. Я схватил его за шиворот (все-таки, – боксер, силенка-то есть) и, приставив к стене, грубо спросил:

– Тебе что надо, мужик? Не с тем связался. По стенке размажу!

– Что тебе от Дашки надо? Это я тебе за неё шею сверну!

– Постой…, ты Сергей, что-ли?

– Да, я муж Даши, а ты кто?

– Ты – бывший муж Даши! Ты – её прошлое, – категорично и жестко отчеканил я, – а вот её мужчина нынешний – я! И я – её настоящее и будущее!!! Понял?

Серенька сразу сник. И вроде даже протрезвел слегка.

– Не обижай её! Лучше не найдешь! Это я по себе знаю.

– Я тоже кое-что знаю. По себе. И своего счастья не упущу! – мне даже стало жаль Серегу: вот такие, мы мужики, дураки бываем…. «Накозлим», а локоток-то потом не укусишь…, – я пожал Сереге руку, и мы разошлись.

…Сумка была собрана. Я ждал пробуждения жены. Когда она, умытая и причесанная, в красивом халате вошла на кухню, мне даже не пришлось ничего говорить. Она вдруг как-то сникла (что ей совсем несвойственно), и сказала:

– Уходишь…, ну извини. Не получилось…

…Дождь всё шел, но это были его последние потуги. На горизонте уже поблескивало солнце, и россыпи капель блистали на обновленной листве. Дождик то ускорялся, то затихал. Будто какая-то невидимая рука выжимала из туч последнее, и создавалось впечатление, что дождь то опускал, то приподнимал свой занавес, приглашая в своё зазеркалье. Я глубоко вздохнул полной грудью, бросил сумку на заднее сиденье машины и отправился… в новую жизнь.

Про баб, мужиков и «Виагру».

Мы сидели у Петровича в гараже. Потихоньку «квасили» и «балакали за жизнь».

– Атас, Сема, твоя идет, – крикнул походящий мимо открытой двери Лева, сосед по гаражу.

– Спасибо, друг, сто граммов за мной, – мгновенно отреагировал Петрович, и, когда жена вошла, никаких следов выпивки не было, а мы копались в моторе.

– А, это ты! Привет, дорогая! Мне вот Александр Ильич помогает, что-то мотор барахлит…, садись, посиди, надеюсь, мы не долго.

Жена растерянно осмотрелась («спалил», видно кто-то, она ожидала увидеть другое), присела, но через несколько минут ретировалась (мы все это время усердно копались в моторе, не поднимая головы) со словами:

– Я пошла. Жду дома!

…– Фу, пронесло! – облегченно вздохнул Петрович, и его «скатерть-самобранка» снова появилась на свет.

– Уважаю! – с пиететом придохнул я, – вот что значит конструктивный ум, я бы не додумался! Как это у тебя здорово продумано.

– Приходится страховаться …, на такие вот случаи, да, в общем-то, ничего такого, обыкновенный шарнир, принцип известный…

– Не скажи! Я бы не додумался! – продолжал восторгаться я.

– Да тебе и не надо, твоя по гаражам никогда не шастает, это моя грымза…. Достала уже!

– Мужики! Свои сто грамм я честно заслужил! – в проеме появился добродушный и громогласный Лева.

– Кто бы спорил? Проходи, дорогой, здесь тебе всегда рады!

– Пошутил! Всё своё всегда ношу с собой, – Лева вытащил бутылку и пару плавленых сырков, – нужна только джентльменская компания.

-« Ви хочете компании? Их есть у меня!» – сказал на еврейский манер Петрович. Стало веcело. «Атака» была отбита, и мы расслабились. Разговор пошел о них же, бабах.

– Моя такая же, как и твоя, каждый шаг контролирует: шаг влево, шаг вправо – расстрел. А ведь, если разобраться: зачем ей это? Когда ни приду, она все по телефону «трындит», или по скайпу по интернету может обсуждать какую-нибудь ерунду: в клеточку или в горошек; два яйца положить в пирог или три. А однажды я просто случайно услышал, как она битый час обсуждала с подругой про то, что лучше: манка или песок? Нет, вы поняли что-нибудь? Вот то-то! А это, чтобы вы знали: это про маникюр!

– У нас всё проще и понятней, – сказал Петрович: рыбалка, охота, футбол, баня.

– Да уж, – не удержался я,– если уж рыбину поймали, так на размах рук, если кабанчика завалили, так не меньше, чем на тонну…

– Конечно, для красного словца иногда что-нибудь и приукрасишь, так это для души, – мечтательно сказал Петрович, и тут же со злостью, и, не преминув плюнуть в конце, завершил, – а у них – тьфу, треп один ни о чем.

– Но все-таки, «есть женщины в русских селеньях»…, – мечтательно подал голос Лева, проведя воздухе очертания в форме гитары, – Мужики! А не пойти ли нам в ресторан? Да бабешек не снять?

– Отстрелялись мы уже, – грустно засмеялся захмелевший Петрович, – «снималки» наши давно уже работают только на «пописать».

– Ладно прибедняться! Не такие вы еще и старые. Есть еще порох в пороховницах! А на худой конец можно и по «Виагрине» прикупить. Слабо?

– Хотите анекдот? – вспомнил я прикол по теме:

«– Наум Лазаревич, я слышал, вы недавно попробовали „Виагру“. Ну, и как, это понравилось вашей Саре?

– Думаю, скорее всего, нет – она в этот день как раз ночевала у своей мамы».

Мы заржали, и в этот момент в гараж разъяренной фурией ворвалась жена Петровича, видимо, не поверившая в нашу гаражную идиллию.

– Ага! Попались! Дуру из меня сделать захотели! Алкоголики!!! А ну, марш домой! – сверкнула она глазами на мужа.

Петрович побагровел. Такого унижения в присутствии товарищей он стерпеть не мог.

– Пошла вон отсюда! Раскомандовалась! Что хочу, то и делаю! И ты мне – не указ! Он с силой стукнул кулаком по столу, да так, что вся наша легонькая закусочка разлетелась по сторонам (а вот бутылка чудом устояла!). Не ожидавшая такого отпора жена, с минуту растерянно смотрела на Петровича, а когда он сделал шаг в ее сторону, быстро ретировалась, прошипев:

– Ты еще пожалеешь! Сегодня я ночую у сына. Можешь упиться хоть до смерти.

…Воцарилось неловкое молчание – согласитесь, не очень-то приятно быть свидетелем чужой семейной распри. Лева дипломатично разлил, и, приготовив бутерброд с сыром, протянул его Петровичу. Тот тупо уставился на него, бутерброд не взял, залпом выпил водку и занюхал «рукавом». После чего встал и принялся шарить по карманам рабочей одежды, висевшей неподалеку. Мы недоуменно переглянулись.

– Ага, нашел, – Петрович помахал перед нами мятой пятитысячной купюрой, – Заначка! Приглашаю в ресторан! И в аптеку за Виагрой зайдем!

– Да ладно ты, Петрович, ишь, как разошелся! Я пошутил. На черта нам все это? Мы и так уже выпили порядочно, – Лева, напуганный неадекватным состоянием Петровича, дал обратный ход.

– Значит, не пойдете? – Петрович встал во весь свой небольшой рост и не худенький объем, и грозно посмотрел на нас, – значит, я пойду один!

Товарища в беде мы бросить не могли и, стряхнув с себя крошки, отправились искать приключения на свою ж…

Перед аптекой нас словно заклинило: никто не хотел идти «позориться».

– Да, ладно уж, я пойду. Я молодой, мне плевать, что обо мне подумают, – сказал Лева, и наигранно засвистев, ушел. Вернулся он слегка покрасневший и самодовольно улыбающийся.

– Мужики! А мне уже никуда идти не надо. Меня медичка молоденькая уже готова подлечить и без «Виагры». Ха-ха-ха!!! Нет, друзей я не бросаю. Держите! И он выдал нам по «Виагре» и паре «изделий № 2».

– Это для профилактики! А то мало ли что! Вы ведь мужики семейные! – прокомментировал Лева, глядя на наши растерянные лица.

Про ресторан это я, конечно, громко сказал, денег на солидное заведение у нас не было, так что развлекаться мы пришли в знакомую полу-кафе – полу-забегаловку, шумную и недорогую. Заказали по шашлычку, выпивки и, для того, чтобы запить «Виагру» – минералки. Лева, наш живчик, внедрился в «бабскую» компанию, праздновавшую какой-то «междусобойчик», и вскоре был там своим.

Мы же с Петровичем сидели и тупо ждали, когда подействует «Виагра»