Текст книги "Меня будто нет. Как свободно проявлять себя и не жить в тени других"

Прочитайте список ниже и подумайте, насколько та или иная черта вам свойственна. Вдруг вы в какой-то характеристике узнаете себя? Итак, человек с непроявленными чувствами:

• Предпочитает сферу информации. Говорит языком логики, фактов, видимых причинно-следственных связей. Ему непонятно, как можно принять решение, основываясь на «этой вашей странной интуиции».

• Производит впечатление «железного человека» – сильного и непоколебимого.

• Эмоциональный взрыв направляет не наружу, а вовнутрь: зажимается, замедляет дыхание, сжимает кулаки, стискивает зубы.

• «Зализывает раны» у себя «в норе», наедине с собой.

• Склонен к гиперконтролю. Выключенные чувства делают человека отчасти «слепым», и, чтобы восполнить пробел, необходимо усилить приток информации с помощью контроля.

• Плохо чувствует свое тело. Может заботиться о нем «от головы»: водить в спортзал, кормить отварной куриной грудкой и брокколи и вовремя посещать дантиста, но контакта с ощущениями в теле либо нет, либо он слабый.

• Часто выбирает позицию спасателя. Поскольку язык чувств запрещен не только внутри себя, но и с окружающими, это созвучие чувствам других выражается на языке действий, то есть «спасательстве».

• Проявление табуированных для себя чувств у других может воспринимать негативно или пренебрежительно. «Что, друг, влюбился? Ага, посмотрю, как будешь плакать через полгода».

• Имеет привычку считывать состояния и эмоции других людей, внимателен к деталям. Как Холден Колфилд.

Глава 2
Выгодное бесчувствие

Проявленность – настолько естественное состояние, что мы «осваиваем» его интуитивно сразу, как появились на свет. Новорожденный транслирует во внешний мир все, что ощущает и чувствует. Холодно, голодно, страшно – о каждой своей потребности он сообщает доступными ему способами: кричит, плачет, машет ручками, агукает. Младенцу предельно важен этот навык, ведь только будучи заметным для окружающих, он может выжить. Без заботы со стороны значимых взрослых ни один из нас не дотянул бы до сегодняшнего дня.

Начало жизни – период тотальной зависимости от других людей. И это понятно: человеческий детеныш приходит в мир не готовым быть в нем самостоятельной единицей. Нет ничего, что помогло бы ему выжить: ни шерсти для тепла, ни когтей для защиты, ни «послушных» рук или ног, чтобы, как теленок, – родился и тут же поскакал. Главная задача младенца – зацепиться за взрослых, научиться у них автономности. Поэтому «новому» человеку нужен человек «состоявшийся».

Самая ответственная миссия новорожденного состоит в том, чтобы взрослый и значимый человек его не бросил. Именно поэтому потенциальное отвержение – начальный критерий, по которому Стрелочник составляет свой Свод правил. Психика ребенка с первых дней жизни фильтрует то, как на него реагирует мама. Если какие-то из проявленных импульсов привели к отвержению, нужно эти импульсы запретить.

Природа мудра: чтобы младенца не бросили, она «наградила» наш вид особыми «программами», которые привязывают родителей к детям и поощряют проявленность:

• Звуковая – стоит лишь малышу заплакать, и в головном мозге мамы активизируется специальный отдел, отвечающий за движение. Она просто не сможет усидеть на месте и подойдет к малышу, проверит: «Почему ты плачешь? Чем тебе помочь?»

• Обонятельная – еще одна мощная система, связывающая детей и родителей, построена на запахах: младенец знает, где находится грудь с вкусным молоком и куда надо ползти, а мама испытывает приток гормонов счастья, вдыхая аромат детской макушки.

• Бондинг (от англ. bonding, «связь») – природа «придумала» явление, благодаря которому мама понимает с полутона все, что происходит с малышом. И в его истошном «А-а-а!», сводящем с ума всех окружающих, она различает особые нотки: ребенку страшно, холодно, хочется есть или пора бы поменять подгузник.

Получается, что малыш приходит в мир, где уже все готово к его проявленности: «Кричи, дружок, сообщай о себе. Мы тебя видим, слышим и обязательно о тебе позаботимся». Практически идеальная система.

Но когда на сцену заступает реальная жизнь, мамы часто вынуждены противостоять сбоям этой системы: послеродовой депрессии, стрессам, отсутствию поддержки, когда отец ребенка вышел «за хлебом» и не вернулся, проблемам со здоровьем. Тогда реакция на плач может быть «противоестественной».

Одна мама игнорирует малыша, потому что в соседней комнате двое ее других детей подрались и их нужно разнимать. Вторая рано вышла из декрета и после работы валится с ног. Третья все чаще раздражается: попробуй за ночь подняться шесть раз, когда в 7 утра нужно собирать в сад старшеньких, которые капризничают, не хотят никуда идти и вообще размазали кашу по стенам на кухне. Тут уже не идет речи ни о каком «понимании с полутона». Мама наспех сунет ребенку соску, в то время как он просит укачивания.

И вот на основе контакта с мамой, ее реакций на проявленные импульсы внутренний Стрелочник ребенка и делает себе пометки касательно того, каким быть можно, а каким нельзя или даже опасно. Что стоит проявлять, а что лучше «держать при себе».

Почему чувства оказываются запретными, помещая человека за личное «стекло»?

В целях безопасности. Когда-то человек получил такой опыт, после которого неосознанно или осознанно решил, что чувства – это больно. И вынужденно «анестезировался», изолируя себя от них. Но на деле, конечно, не от них, а от связанных с ними последствий.

У человека есть три базовые психологические потребности, которые должны быть удовлетворены в первую очередь:

• в любви: «меня любят = я нужен»,

• в принятии: «меня принимают = я хороший»,

• в безопасности: «я в безопасности = мир безопасен, в нем можно жить».

Если какая-то из этих нужд не удовлетворена в детстве, ребенок начинает сомневаться: имею ли я право жить? Не выгонят ли меня? Не бросят? Подрывается чувство безопасности, к которому в конечном итоге сводится все остальное. В этом случае все прочие импульсы могут блокироваться – и мы будем сосредоточены на восполнении базового дефицита. Поэтому часто наш фокус внимания обращен не внутрь (на чувства, желания, мысли), а вовне – на «погоду в доме», на реакцию родителей на все ребяческие «Мам, а можно мне…?» и «Пап, а давай сделаем…». А позже на то, как реагируют на нас коллеги, что транслируют нам партнеры и т. п.

Один мой клиент, Михаил, вспоминал:

– Я в детстве уже с порога чувствовал, накалена дома атмосфера или нет. Достаточно было одного взгляда на родителей. Часто я просто бросал портфель в прихожей и бегом во двор – чтобы не нарваться.

Чувство безопасности всегда первично. Если рядом с родителями ребенок не ощущает себя «я в домике, тут не обидят», у него поднимается волна тревоги, с которой нужно как-то справляться. Зачастую на «содержание» этой тревоги уходит столько внутренних сил, что другим чувствам и импульсам энергии не остается. Появляется лишь одно желание: чтобы все было в порядке. Остальное – потом.

Почему ребенок перестает чувствовать безопасность? Это может быть следствием травмирующих событий: либо точечных, но мощных, либо методично и часто повторяющихся.

Достаточно однажды случиться чему-то из левого списка – и решение «чувствовать опасно» может быть принято немедленно. А вот единичное стыжение, например, не обязано привести к такому запрету. Очень важно, что произошло после травмирующего события и что было до. Если вне этого эпизода ребенку давали «зеленый свет» на его импульсы, если была сформирована картина мира «Я хороший, мир хороший», то запрета не будет.

Страх отвержения – один из самых мощных, ведь он граничит с вопросом жизни и смерти. Ребенок наблюдает за реакциями родителей на его спонтанные импульсы и формирует собственный подход к жизни. Учится адаптировать свою спонтанность под категоричные правила взрослых. Так Свод правил Стрелочника сызмальства может пополняться разными утверждениями:

• Злиться – плохо.

• Излишней радостью можно накликать беду.

• Плачут только слабаки.

Такие ассоциативные цепочки наталкивают ребенка, а в дальнейшем и взрослого на то, что чувства лучше держать при себе. Как угодно: стиснуть зубы, прикусить язык, проглотить обиду… Обращали внимание, сколько существует фраз в нашей культуре про телесное сдерживание чувств? Так, постепенно, человек разучивается сообщать окружающим свое настоящее состояние. Потому что опасно.

Мощнейший инструмент запрета – это стыжение за чувства, за слабость. Так было у Светланы, моей клиентки. Всю свою сознательную жизнь она обижалась на родителей за то, что к ней относились предвзято. Ей нельзя было «отсвечивать» со слезами, горестями, бурной радостью – не дай бог нарушит хрупкую атмосферу дома. Сиди мышкой, тише воды да ниже травы. Папу нельзя было тревожить вечерами, потому что он отдыхал. Мама после работы всегда была злой и уставшей, так еще и по хозяйству приходилось хлопотать – не до дочери.

– Я помню, у меня однажды неприятность в школе случилась. Точнее, они случались часто, но я очень редко рассказывала. Мне нравился один мальчик. Я ему тоже. Ну знаете, вот эти детские розовые нюни, дневнички, валентинки. Девчонки из класса об этом узнали, подкараулили меня после уроков и прилепили огромную жвачку прямо на волосы, на челку! – Арина рассказывает это с усмешкой, бурно жестикулируя. – Обидно было до жути, да и не скроешь – вот я и пошла к маме. И когда она меня увидела, сильно отругала. Сказала, что как сопля себя веду. Что сама во всем виновата. И что вообще я ее отвлекаю. А мне лет-то было семь или восемь, не помню. Второй класс. И вот мама берет кухонные ножницы, хватает меня и – хрясь! – состригает жвачку вместе с пучком волос. Я с этой обкромсанной челкой так и ходила несколько месяцев.

Зато младший брат, которому посчастливилось родиться на шесть лет позже Арины, рос в совсем иных условиях. Родители уже «отыграли» свои негативные сценарии на дочери, и брат стал обладателем любящих, оберегающих и некритикующих мамы и папы.

– Он мог рыдать по любому поводу: комарик укусил, ботиночки не купили, друг игрушкой не поделился. И все ему было можно. Да и сейчас так же.

Интересно, что, рассказывая об этом, Арина сохраняла легкую ироничную улыбку, ни одна мышца не дрогнула на ее доброжелательном лице. Она словно не о боли своей говорила, а рассказывала о забавном случае в кофейне по дороге на нашу с ней встречу. Странно? Для людей с непроявленными чувствами – нет. Боль, равно как и все, что связывало человека с его «детской частью», была заперта психикой подальше от чужих глаз. И от своих заодно. Так наращивается пуленепробиваемая броня, чтобы никто и никогда не сделал так же больно. Потому что вынести такие испытания психике очень и очень трудно.

А мой клиент Никита, муж Лены, вспоминал про свои отношения с родителями так:

– На меня никогда не кричали. Мне просто спокойно объясняли, по какой причине мне не стоит злиться, плакать, хотеть чего-то. Например, я боялся темноты, пришел к родителям, а они сказали, что я все выдумываю и что в моей комнате нет ничего страшного. Или когда я получил первую пятерку, за чистописание, кажется, – чуть ли не прыгал от счастья! Но отец резюмировал: «Если будешь так радоваться каждой мелочи, то как ты поймешь, где настоящая победа, а где нет?» Прямо помню эту его фразу. И ведь правда, как, Ирин? Он же прав. Со временем темноты я бояться перестал. Но и пятерки больше не радовали. Вообще все стало очень… ровно.

Было видно, что Никите очень нравится это «ровно». Он даже выделил его интонацией.

– А если разобраться, вы перестали именно бояться темноты или запретили себе испытывать страх?

– Ну, я говорил себе, что я все выдумал. Как-то летом я жил на даче с бабушкой. У нас дом двухэтажный – она на втором этаже спала, а я на первом. Мне лет шесть, ночь, деревня. Шорохи кругом, да и мало ли кто ходит – двор открытый. Страшно? Конечно. Я все думал, что если воры захотят пробраться, то я вообще один на всем этаже. Но спать надо как-то.

– И что вы делали?

– Заставлял себя ничего не слышать, ничего не видеть и ничего не чувствовать.

«Заставлял» звучало так, словно он устанавливал себе новое «программное обеспечение».

– Ого. А как это? Получалось?

– Да. Я считал до трех и приказывал себе не слышать. Щелк – и все, ничего нет – никаких звуков, никаких воров. Примерно так же я поступал и дальше. Вот приезжают в деревню родители в гости. Я был рад их видеть. Но теперь уже останавливал себя и рассуждал так: если буду сильно радоваться сейчас, они могут подумать, что я излишне сентиментален. А мне, как пацану, это было ни к чему. И снова: щелк – и все. Удобно.

Рациональные аргументы взрослых имеют под собой основания, их сложно опровергнуть. Но они вовсе не помогают справиться с чувствами, не учат обращаться с ними, а лишь подсвечивают их неуместность. К какому выводу придет ребенок?

«Такой, какой я есть, настоящий, – я неуместен. Мои чувства неадекватны. Если я буду их проявлять, то в первый раз мне объяснят, а на десятый могут отвергнуть. Не буду чувствовать».

Причем по этой схеме фильтруются не только негативные, но и позитивные эмоции. Радость, наталкиваясь на злость или обесценивание, будет считаться тяжелым чувством и впоследствии выключится. Искренне, шумно и бурно восторгаться будет нельзя – так, слегка улыбнуться для приличия.

Чтобы чувства отключились, ребенку достаточно, чтобы родитель смотрел на него и не видел глубины.

То есть взгляд родителя улавливал бы цвет глаз, чистоту одежды, опрятность, внешние показатели правильности и соответствия нормам, но не замечал бы уникальный внутренний мир ребенка. Не любовался бы красотой этого мира. Такой взгляд ребенок ощущает как холодный, отсутствующий – и таким же отсутствующим он чувствует и себя в этот момент.

«Меня не видят, меня нет. Если родителям я не интересен, то, может, и нет в этом внутреннем мире ничего ценного? А чувства – просто лишний шум?»

В какой-то момент, накопив достаточное количество обратной связи на свои проявленные чувства, маленький человек приходит к выводам:

• Если я показываю чувства, я уязвим. Мне могут причинить боль, обидеть.

• Если я покажу чувства, мной могут манипулировать.

• Мои чувства не интересны миру, не ценны.

• Чувства – это удел слабаков. Сильные люди «берут и делают».

А еще в памяти ребенка могут крепко засесть поверья:

• Если я буду радоваться, то накликаю беду: «Не смейся – потом плакать будешь!»

• Если я буду обижаться, то это станут использовать против меня: «На обиженных воду возят».

• Если я покажу слезы, то превращусь в истеричку и все от меня отвернутся: «Рёва-корова! С плаксами дружить никто не хочет!».

И еще множество других «если…, то…», за которыми тщательно следит Стрелочник. Он прикладывает все усилия, чтобы не пускать человека в реализацию первой части «если…», чтобы не допустить «то…»

Почему эти внушения так легко закрепляются в психике?

Во-первых, в детстве нам важно любить. А тяжело любить человека, с которым постоянно не согласен. Во-вторых, мы уверены, что взрослые правы, им виднее, им можно доверять. На то они и взрослые! Эта уверенность призвана снижать детскую тревожность. В-третьих, следуя «взрослым» убеждениям, ребенок чувствует себя принятым: таким же, как они, таким, как надо. И это перерастает в «со мной все в порядке». Мозг в итоге начинает избирательно выдергивать из реальности нужные фрагменты, сопоставлять их и утверждаться в правильности выбранной установки.

Скольким из нас в детстве говорили парадоксальное: «Не смейся – плакать будешь»? Это такая же ерунда, как «Не радуйся утру – а то вечер наступит». И восторг, и смех, и слезы – нормальные составляющие жизни каждого человека. И запрещать радоваться так же нелогично, как запрещать просыпаться утром, чтобы (упаси боже!) не наступил вечер.

Моя клиентка Светлана, ныне хозяйка прибыльного бизнеса, поделилась на нашей сессии предубеждениями из детства:

– Все счастливое и смешное в моей жизни в итоге оборачивалось слезами. С самого детства бабушка повторяла: «Будешь много смеяться – следом заревешь». И удивительным образом все так и складывалось! Помню, у старшего брата была девушка Вика – абсолютная противоположность моей мамы. Красивая, ухоженная, легкая, веселая. Я смотрела на нее с придыханием. Мы с братом были у нее в гостях под Новый год – сделали из бумаги гирлянду, испекли обалденно вкусный пирог. Полный восторг! Мы шутили, смеялись – так уютно и хорошо! На следующий день я пришла домой и рассказала об этом маме. Ту аж всю перекосило от ярости. Она рявкнула: «Ну и иди жить к своей Вике! Раз тебе здесь плохо – давай, уходи!» Я не могла дышать от слез. И очень четко помню, как подумала тогда: «Бабушка была права».

Светлана – красивая, ухоженная и легкая – словно «потяжелела» в кресле, вспоминая этот эпизод.

– А после, когда мне было уже лет шестнадцать, я пошла подрабатывать – обычная офисная рутина: помогала печатать бумаги, отвозить договоры. Я делала все это после школы, потому что мечтала купить себе ботинки – такие, как я хочу, а не те, что надо. Мама тогда уперла «руки в боки» – это была ее любимая поза – и заявила: «Мне все равно, что ты работаешь, ты должна все успевать. Чтоб полы были вымыты, уроки сделаны и спать ложилась в десять вечера». Тогда-то я и научилась тайм-менеджменту, – смеется Светлана. – И вот я получаю свои первые деньги. Мчусь на рынок покупать те самые ботиночки. Держу их в руках. Ир, я в жизни потом много чего покупала, в том числе очень дорогие вещи, но такой искрящейся радости у меня больше не случалось никогда! И вот я иду в них домой. А это Мурманск… Там такие зимы лютые! На следующий же день ботиночки лопнули от мороза, в них нельзя было ходить. Проплакала половину ночи. И снова: «Да, бабушка была права» – тоскливый вздох Светланы завершил рассказ. И мне тоже захотелось вздохнуть от того, сколь порой далеки от правды те логичные выводы, к которым мы приходим.

– Светлана, в вашей памяти навсегда отпечатался момент, когда вы держите в руках те ботиночки. Где-то в вашем внутреннем мире это происходит прямо сейчас. Та искрящаяся радость от покупки, все чувства, которые вы испытали в момент, когда взяли ботиночки в руки, – доступ к ним у вас есть в любую минуту. Вы можете сделать стоп-кадр того воспоминания и напитываться чувствами шестнадцатилетней девчонки. Радоваться – можно. Печалиться – можно. Все это часть нашей жизни. И никак эти эмоции не коррелируют между собой. Они просто есть. Отдельно друг от друга. У вас были основания согласиться с бабушкой: ведь наши чувства действительно чередуются. Но только взаимосвязи «если…, то…» никакой нет. Все чувства переливаются, создавая многогранные рисунки. И в каждом оттенке есть свое богатство. Его можно брать себе.

В жизни «за стеклом» все-таки есть один плюс – иллюзия безопасности. Но не только это удерживает людей от того, чтобы «идти в чувства». Вот другие неосознаваемые выгоды:

• Шанс, что проблемы нет. Если я не буду признавать что-либо, может, оно и исчезнет? Если у меня в душе поселилась большая боль, но я пока не готов на нее смотреть и что-то с ней делать, я просто стану молчать об этом. Даже не гляну в ту сторону – и тогда, возможно, в моем «осознанном» мире ее не останется вовсе.

• Алиби бездействия. Находясь в режиме рацио, люди оперируют только информацией: мотивируют себя к действиям, планируют, прогнозируют результат. Это делает их очень успешными в анализе, но здесь же есть и свои подводные камни. Когда человек знает, в какую сторону идти, но этот путь кажется ему опасным, он будет саботировать и движение, и само знание.

• Перекладывание ответственности. Вместо того чтобы открыто и честно признать: «Я не хочу делать что-то, потому что мне страшно и тревожно», человек предпочтет находить аргументы вовне.

Глава 3
Легализуем чувства

Кажется, что впускать чувства в свою жизнь – это как приручать кобру. Одно неловкое движение может привести к очень болезненным последствиям. Поэтому люди откладывают это, считая затею опасной и не находя у себя таланта «заклинателя змей». Но мы-то с вами уже знаем: приручаем мы кобру или нет, это не означает, что ее не существует. Она извивается там, в соломенной корзине, набираясь энергии несвободы, которая рано или поздно даст ей сил выбраться. И не приручать ее куда опаснее, согласны?

Не уделяя внимания чувствам, не давая им пространства, не умея быть «заклинателем» для них, мы и превращаем ласкового Внутреннего ребенка в ту самую кобру. Бывают события в жизни, которые опрокидывают «корзинку со змеей», и человек уже вынужденно встречается со своими чувствами. Иногда один на один.