Текст книги "Моя любовь и другие животные Индии"

Я тихо стонала на русском: «Умираю, мигрень, голова болит. Анальгин есть?» Машину остановили у аптеки. Через минуту, разодрав опухшие от боли веки, я узрела перед собой на широкой темной ладони одну таблетку. Оказывается, здесь продают таблетки поштучно.

– Пятнадцать минут – и все пройдет, – говорил мне мужик, и, не зная языка, жуя таблетку, я его понимала. И правда, я еще не доехала до мадха, как заново родилась. Крупные фармакологические концерны из Европы располагают производства по всей Индии. В свободной продаже даже трамадол.

Меня встретили, удивились незнанию английского. Взяли за руку, отвели поздороваться с Говиндой Махараджем, вручили ключ, накормили и поселили.

***

Кала – все разрушающее время, и смерть, развязывающая узлы противоречий. Кали – черная как ночь. Владычица мира. Кажется, что черноту ночи можно потрогать руками, – вязкая тьма засасывает тебя и вот-вот поглотит. Знойная ночная Калькутта обнимает гостя, как полнотелая, пышущая страстным влажным жаром красавица. Нет сил сопротивляться. И, засыпая, ты тонешь, как в болоте, в липких объятиях ночи.

Калката – так говорят в Индии, переводится как жилище, местожительство самого сильного божества – богини Кали. Историй появления на свет черной Кали, как бывает в индуизме, – множество, но мне близка та, в которой прекрасная воительница рождена на поле боя.

Однажды разразилась грандиозная битва между силами добра и зла. И длилась она не одну вечность, потому что эти силы равны. И утомленные светлые боги каждое утро, как на работу, выходили на поле боя с асурами и ракшасами – демонами. За ночь заживали раны, отрастали отрубленные руки-ноги.

Им скоро надоело. И темным тоже, но никто не сдавался. Главная индийская святая троица – Брахма, Вишну и Шива – объединилась. И в результате коллективной медитации из облака дыма и языков пламени на поле битвы шагнула обнаженная богиня небесной красоты. Желанная, как жизнь, ужасная, как смерть. Ее десять рук были вооружены. В яростном экстазе красавица уничтожила демонов, жадно выпив кровь жертв. Попутно, как настоящая женщина, кокетливо приоделась, украсив себя юбкой из отрубленных рук и ожерельем из пяти десятков отрубленных, усатых демонских голов. Опьяненная кровью, Кали не могла успокоиться: неукротимая богиня полностью отдалась буйному танцу, уничтожая все живое вокруг. Только Шива – благой – смог остановить победительницу, распростершись на земле перед ней. Приплясывая на теле Шивы, богиня очнулась и приняла спокойный облик. Стала Дургой.

Знаменитый храм Калигат, находящийся в Калькутте, построен на месте более древнего святилища. Здесь на землю упал мизинец первой супруги Шивы Сати.

Казалось бы, Сати и Кали – где связь?

Имя Сати происходит от «истинная, добродетельная» на санскрите. Зеленоглазая Сати, дочь Дакши (царя и сына Брахмы), выбрала в мужья голого нищего аскета Шиву против воли отца. Однажды, обиженная пренебрежением папы Дакши по отношению к обожаемому супругу, она не выдержала и решила снять клеймо оскорбления с имени мужа. Нежная Сати шагнула в очистительное пламя Агни – бога огня. А Шива медитировал в Гималаях. Он, почувствовав что-то неладное, материализовался и выхватил жену из погребального костра, но не успел – Сати погибла.

Шива целовал тело жены, прижимал к груди и в приступе яростного безумия начал разносить все на пути. Оторвал голову тестю Дакше и бросил в костер. Ничего не видя перед собой от горя, он семь раз промчался в неистовом танце разрушения тандава вокруг земли с телом Сати на плече. Еще немного – и мир был бы уничтожен. Но.

В аватарах господа Вишну его миссия – охрана, поэтому Вишну крался за спиной Шивы и рассекал тело Сати на части заточенным диском — чакра. Пятьдесят одна часть тела упала на землю. Перестав ощущать тяжесть мертвой Сати, Шива пришел в себя. Дакшу, по просьбе Брахмы, пришлось оживить, и тесть приобрел голову козла.

Позже Сати родилась вновь (реинкарнация), перевоплотившись в Уму – светлую, Парвати – дочь гор, но к тому времени Шива проявлял равнодушие к сексуальным удовольствиям, и Уме пришлось долгие годы совершать аскетические подвиги, прежде чем получить возможность стать его женой.

Парвати – йогиня и благоразумная мать семейства, напористая жена, романтичная и одновременно игривая возлюбленная.

Другой ужасающий аспект женского начала, или Шакти – женской энергии супруги Шивы, – известен множеством имен. Самые популярные: Кали – черная, она же Дурга – неприступная, она же Бхайрави – ужасная, и еще сотни наименований.

Кали любит и милостиво принимает кровавые жертвы. «Человеческим жертвоприношением Деви удовлетворяется на тысячу лет, а принесением в жертву трех человек – на сто тысяч лет. Угощение из чистой крови, принесение головы и мяса также доставляют большую радость богине», – гласит текст в «Калика-пуране». В дни храмовых праздников предсмертный крик сотен баранов и коз сливался с пением молитв. Еще не дойдя до места жертвоприношения, чувствуешь силу и запах смерти, а за храмом, там, где продаются жертвенные козы, у обреченных в дар Кали животных смертная тоска в вертикальных зрачках.

И каждый день служители Калигата покрывают чистым золотом высунутый язык мурти Кали.

Неудивительно, что магическая обитель великой Кали Ма – город Калькутта – стала средоточием культуры юга. Тут когда-то находилась Ост-Индская компания, а позже – колониальная столица Британской Индии. Обитель матери Терезы «Чистое сердце», где принимают и лечат бездомных, находится рядом с храмом Кали. В Калькутте родились философ-мистик Шри Ауробиндо, реформатор Свами Вивекананда, классик бенгальской литературы Рабиндранат Тагор и великий практик безграничной любви и преданности Рама Кришна.

***

Через три дня в джипе, арендованном кришнаитами из Австралии, я ехала по красной бенгальской земле. Мимо пролетают пальмы, воловьи упряжки и плантации бананов. Из школы гурьбой возвращаются в деревню дети в школьной форме. Некоторые идут босиком. Женщины несут на голове корзины с бананами и детей, придерживая их на бедре. Крестьянин тянет на веревке упирающегося теленка. Мелькают заборы и стволы деревьев, покрытые налепленными коровьими лепешками с отпечатком женской ладошки. В Бенгалии их сушат как топливо для ежедневной варки риса.

Струится дорога. Глаз выхватывает из пестрой светотени то молодую женщину с черным лицом, прижимающую к груди голого ребенка; то мальчика, играющего с черепахой; то полицейских в форме песочного цвета, приветственно машущих бамбуковыми дубинками, то яркое видение базара. Брызжет горячее масло на сковородках, зеленые и желтые сласти лежат на блюдах. Резко пахнет поджаренным луком, чесноком и кизячным дымом. Садху сидят под смоковницей, пережидая полуденный зной. Собаки лежат, высунув языки. Ближе к дороге, на деревянной раме с веревочной сеткой, сидит, скрестив ноги, старик в белом. Проезжает мимо длинная свадебная процессия. Гремит музыка. У жениха, сидящего на белом коне, бусами завешано лицо. Слон, которому раскрасили уши и хобот, возглавляет кавалькаду, освещенную многочисленными светильниками, а длинные провода тянутся к замыкающим кортеж тележкам, на которых везут грохочущие генераторы.

Я еду в город – меня ждет разговор с гуру Джи и омовение в Ганге.

ПИСЬМО № 5
КРЕСТНЫЙ ХОД В БЕНГАЛИИ, ИЛИ НЕПОРОЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ УНИТАЗА

 
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
 

Иосиф Бродский

Привет.

Идет время – не помню, что уже рассказывала, а что лишь вообразила. Мирок (морок) индивидуальной реальности. По мнению мудрых Вед, то, что мы видим вокруг, — майя, иллюзия. А Йогамайя разрушает чужие иллюзии и создает свои.

Навадвипа, маленький город в штате Западная Бенгалия, знаменит религиозными центрами – Матхами. Отдельных монастырей здесь шестьдесят. Пятьсот лет тому назад родились на берегу священной Ганги два великих святых – Читанья и Нитай – и стали известны и любимы народом. Молодые мужчины проповедовали бхакти – преданное служение одному богу, без посредников в виде жрецов, и воспевание имен бога. Они впадали в экстаз, воспевая любовь к Кришне. Исполняя молитвы – мантры, они даже внешне перевоплощались, приобретая сладостные женственные черты гопи – прелестных пастушек, бескорыстных деревенских возлюбленных Кришны.

Позже многие другие святые строили в Навадвипе храмы и монастыри.

Нечаянно-негаданно я полюбила всей душой святого в одном из монастырей, в Чатанье Сарасват матхе. И вступила в ряды из‐за бесконечного уважения к старому монаху. Гуру зовут Говинда Махарадж. Говинда – одно из имен Кришны, раджа – царь, маха – великий. Власть над своим сознанием дает ему абсолютный авторитет у учеников и последователей.

С детства он живет в монастыре согласно строгим правилам воздержания как монах — брахмачарий. Монахи читают мантры Шри Кришне, берут четки в правую руку и перебирают пальцами по кругу; одна мантра – одна бусина. Личное служение Кришне у Говинды Махараджа больше чем шестнадцать кругов большой маха мантры в день, наговоренной на каждую бусину четок, а бусин в четках сто восемь штук. Идеальное число.

Попробуй сто восемь умножить на шестнадцать кругов, а если по четыре раза в день – получишь минимальное количество молитв для святого. Джапа-мала – гирлянда мантр. Индивидуальная медитация, усиленная осязанием и необходимостью контролировать бусинами число молитв. Ритуал джапы отключает сознание и подключает подсознание напрямую к Высшему, что качественно меняет практикующего. Четки делают из любимого Кришной ароматного растения. Кустик многолетнего базилика – тулси – один из любимых символов индуизма. Говинда Махарадж дал мне в дар наговоренные четки для джапы и назвал новым именем – Йогамайя. У имени много значений, и одно из них – уничтожение иллюзий материального мира.

Началась новая жизнь, временная, всего на три года: свадьба, карьера, возможность приезжать и бесплатно жить в монастырях в Индии…

Рухнуло все если и не в одночасье, то за полгода. Муж стал наркоманом, и слова гуру о двух принципах, на которых держатся настоящие семьи, открыли мне глаза. Брак не получился. Слепой любовью не спасешься. Время и окружающий мир – действительно иллюзия. Большинство, сами того не осознавая, живут, используя друг друга, в узаконенной проституции. Браком может считаться супружество только с ВОЗМОЖНОСТЬЮ ПОЯВЛЕНИЯ ДЕТЕЙ и умением супругов ДОГОВАРИВАТЬСЯ. Два принципа, не больше.

Истины старого мудреца навели меня на мысли о разводе и утвердили в решении, что не спасать надо наркомана ценой потери уважения сына, а бежать из брака, уничтожив надежды. Магазин забрал патрон секты, и мои клиенты на Кузнецком Мосту попали к нему. Свобода – это когда больше нечего терять.

В главном храме звучат победно-трубные звуки раковин. Большие белые морские раковины используются во время богослужения.

В кварталах с открытыми сточными канавами дурной запах. Вдоль улиц течет черная гнилая вода. Мужчины непринужденно мочились, а дети испражнялись в канавы на каждом углу. Вечером налетают тучи мошкары, приходится жечь в помещении коровий навоз. В кустах бегали ящерицы, шипя и клокоча друг на друга.

Городской рынок целиком поместился под кроной невообразимо огромного древа. Баньян – особое дерево, его ветви дают многочисленные воздушные корни. Оно как волшебный храм с многочисленными колоннами. Если ему позволить укорениться, то, врастая в землю, оно образует новые стволы, но у дорог и на рынках их обрубают, иначе там, где было одно дерево, лет через пятьдесят вырастет непроходимая роща. Между лавками зеленщиков с огурцами и помидорами, телегами с грудой листьев шпината, кинзы и с пучками дикого гороха извиваются воздушные корни, свисающие с гигантских ветвей баньяна.

Зеленые манго режут и маринуют в трехлитровых банках, как у нас огурцы. Подают в тарелке из листьев с зубочисткой вместо вилки. Полутемный амбар – лавка растительного масла. Продавщица с ребенком на руках берет лоснящуюся бутылку с кокосовым маслом и, улыбаясь, вытирает ее о свои черные блестящие волосы.

На земле – алтарь в гирляндах желтых ноготков. «Томаты семь рупий, мадам, охапка кинзы – пять!» – выкрикивает зеленщик. Я протискиваюсь мимо разложенных на земле пирамид арбузов, мне протягивают виноград, рядом ярко-красная морковь по полметра, белый редис, горы цветных специй. Тяжелый дух испорченных продуктов, кожура бананов, на земле в гнилье копаются худые свиньи с щетиной на загривке.

– Ситец набивной, можете пощупать! – манит в лавку зазывала.

Покупатели, разморенные жарой, склоняются над особенно привлекательными материями. Жарко блистают украшения, останавливая женщин, молодых и старых. Начищенные медные блюда и кувшины кажутся раскаленными. Сладкие красные, желтые и зеленые воды в толстых стеклянных бутылках не приносят облегчения, сколько ни пей. В рядах, где варят и жарят, облака пара и чада. Слышится лязг ножей, стук черных сковород и чашек с дымящейся пищей. Толпится народ, оглушаемый криком продавцов, предлагающих горячие, острые и сладкие блюда. Надо вовремя вернуться в ашрам, а то я, наверное, так и бродила бы в потоке торговцев всякой снедью, пока моя тень не растворилась бы в сумерках.

И неукротимая Ганга стремительно несет прозрачные воды на широкий простор. Еле-еле видны на другом берегу, будто игрушечные, метелки кокосовых пальм. По длинному мосту идти полчаса. По берегам – сочно-зеленые рисовые поля. Будто только что умытый, нежно-изумрудный цвет молодых побегов. Лоснящиеся, черные, огромные, как бегемоты, буйволицы идут на водопой и купаться. Они тяжело перебирают копытами, запрокинув головы и уложив изогнутые гигантские рога на натруженную широкую спину. Вечером я пью вкусное буйволиное молоко в столовой монастыря.

Монахи и паломники заходят в воды Ганги и троекратно совершают священное омовение, проговаривая подобающие мантры на санскрите. Рядом в воду заходят местные крестьянки в ярких дешевых сари. Индусы, согласно древним правилам, совершают омовения ежедневно. Мужчины ходят в дхоти, часто завязывая приподнятые полы несшитых полотнищ узлом, для удобства ходьбы и работы. Они худые и невысокие. Низкокастовые люди не подвержены акселерации. Никогда не унывающие крестьяне с торчащими вперед зубами (из‐за пародонтоза) всегда деятельны. Женщины и старухи весело здороваются, складывая ладони в жесте приветствия, и говорят: «Намасте», что дословно означает: «Я приветствую тебя как бога». Их грациозные движения сопровождаются легким, как шелест, позвякиванием ножных и ручных браслетов, которое всегда сопровождает индийских женщин. Я отвечаю, как положено: «Намаскар». Крестьянки переглядываются, сверкая огромными прекрасными глазами, стирают белье, громко шлепая скрученной в жгут постирушкой о камень. Девушки, к ним принято обращаться «диди» – «сестра» на хинди, моют головы и расчесывают распущенные черные длинные волосы. На берегу у воды большие темные камни, сверху в них втерта красная краска, потому что о поверхность камней шлифуют пятки – местный педикюр. Сотни лет по традиции индийские дамы, от бабушки к внучке, прививают девочкам привычку красить красной хной подошвы ступней ног. И пальчики ног, как лепестки, будут «нежностью и свежестью подобны лотосу». От покрашенных ступней камни покраснели.

И всюду кучи кокосовой скорлупы и мусора, как обычно.

Монахи ждут паломников, скоро праздник: парикрама – паломничество по островам Ганги. Странствие вокруг святыни является ритуальной молитвой, как крестный ход на Пасху в России.

Древние знали, что хождение по ходу солнца, вокруг источников положительной энергии заряжает паломника, и разработали обряд парикрамы. Индусы, мечтающие избавить близких от неизлечимых заболеваний, проделывают священный путь на коленях. Я видела старушку в когда-то белом вдовьем рваном сари, которая свершала парикраму, измеряя длинную дорогу иссохшим телом. Она ложилась лицом наземь во весь свой крохотный рост, вытягивала правую руку с зажатым камешком перед собой, клала камень, куда дотянулась, с трудом вставала, приближалась к камню, поднимала, становилась стертыми вьетнамками на отметину, с которой только что подняла камень, и снова простиралась… Какие грехи замаливала старуха?

Монахи старательно готовились, сушили и ремонтировали комнаты для гостей. Здания пострадали после последнего наводнения. В Бенгалии в период муссонных дождей часты ураганные ветры, яростные тайфуны и катастрофические наводнения. Ганга разливается и затапливает первые этажи зданий. Гибнут люди. Коров, чтобы не утонули, ставят на высокие мосты и плоские крыши домов, поэтому коровы тут мелкие. И молока у буренок мало, все больше навоз. Священный продукт.

Но в мой первый сезон гостей приехало немного, а русских не было вовсе. Комнаты пустовали. По побеленной стене осторожно двигается хрупкая, почти прозрачная ящерка. После заката сначала робко, а потом изо всех сил вразнобой настраивают громогласные скрипки цикады. Под окном на кусте висит погруженный в нирвану хамелеон.

В ашраме в период муссонов жила одна гостья – русскоязычная девушка из Флориды. В дороге и деньги, и документы – украли. Говинда Махарадж дал ей приют. Крупная американка имела три имени: Татьяна – в честь русской бабушки, Уитни – так назвал дочку американский папа, и Уджашвари – это имя дали здесь, в монастыре. Когда в ней просыпалась русская составляющая, дева была сообразительной и предприимчивой, беда с головой случалась, как только начинала доминировать американская кровь.

В школе я учила немецкий, в художественном институте иностранного языка не было. Когда я первые месяцы передвигалась по Индии, то вынуждена была изъясняться рисунками, мимикой и жестами. А еще я знала, оказывается, слова, выученные по фильму «Миссия невыполнима». Только два слова – possible и impossible – удалось освоить из могучего английского языка. Ну что же, я виртуозно научилась ими пользоваться в любых ситуациях. Меня понимали даже полицейские, но я не понимала ни слова, что было проблемой не для меня, а для собеседников. Бравые полицейские не раз меня подвозили к вокзалу на мотоциклах. Они обреченно догадывались, что иначе от меня не смогут избавиться никогда.

Соскучившись по общению, я обрадовалась американке.

«Шерочка с машерочкой», мы и выдвинулись на рассвете, наслаждаясь свежестью начала дня, среди многочисленной толпы стареньких садху, молодых монахов, бенгальских вдовых бабушек – мата джи. Сварливых старушек семейство с радостью отправляет в дальний путь, что, безусловно, угодно богам. Старухи, не вызывающие греховных взглядов, иногда не носят кофточек под сари. Отвисшая, сморщенная грудь едва прикрыта.

Мы надели чоли и тоже обмотались по древним правилам в шестиметровые сари. Крупной американке ситцевое сари шло как корове седло. Во вьетнамках на босу ногу мы твердо решили пройти пешком по раскаленному асфальту весь путь, что составляло ни много ни мало по двадцать – двадцать пять километров в день, а предстояло четыре дня похода.

«Острова Ганги» большей частью – метафора: за пятьсот лет после рождения Чайтаньи и Нитая гигантская река много раз меняла русло. Разливы ежегодно превращаются в бедствие. Где была вода – суша. Где была твердь – там сегодня зыбь.

Огромная колонна подходит к берегу Ганги. Рассвет, но противоположный берег скрыт туманом. Громкий свист пересмешников заглушает голоса людей. У пристани – моторные лодки рыбаков. Сегодня они переправляют желающих бесплатно – так угодно богу. На лодки и паромы плотно набивается пестрая толпа. Испуская черные клубы дыма, тарахтят моторы. Расступаются клочья тумана, и приближается другой берег.

В течение четырех дней по деревенским пыльным дорогам, с яркими флагами и транспарантами, под ритм мариданг и громкое пение кришнаитских мантр, весело, с танцами, передвигаются празднично взбудораженные люди. А конкурирующих матхов больше шестидесяти, и змеящиеся колонны людей напоминают… Ностальгия?

Тоска по России меня не посещает. Все как у нас. Почти. Праздничные демонстрации на Первомай в Советском Союзе или «Крестный ход в Тульской губернии» Репина – дежавю.

Встретив конкурентов, монахи приободряются и запевают энергичней. «Наши-то жалобней и голосистей будут. Эх, хорошо поют, со слезой», – болею я за соратников.

На храмах и зданиях деревенских школ я вижу свастику. Само слово состоит из двух санскритских корней: су – «благо» и асти – «жизнь». Знак – самый древний указатель движения Земли. В зависимости от того, куда смотрит ее верхняя перекладина, свастика бывает право– и левосторонней. Правосторонняя – символ жизни, связь с богом огня Агни. Левосторонняя – господство над духом и черная магия.

Проезжает крестьянин в древнем экипаже. Конструкции, наверное, пять тысяч лет – ни в одной стране ныне не найдешь! Два тяжелых деревянных колеса, через середину проходит ось. Возница сидит, подобрав ноги под себя, и правит двумя быками. Сооружение со скрипом движется меж грузовиков. Быки трясут головами, отгоняя больших мух. Щелканье кнута поднимает столб пыли. Во дворе дома сидит на земле крестьянка и подбрасывает зерна риса в плетеном решете. Зеленые попугаи, пронзительно крича, перелетают через дорогу.

От круглых домиков с крышей из рисовой соломы, от крестьянских хижин ма-а-ахоньких деревень бегут темные мальчишки. Работяга-буйвол тащит из черного мрака колодца сосуды, откуда льется вода, холодная и прозрачная.

Подростки по цепочке передают тяжелые ведра, из которых серебром выплескивается вода. Невыносимая полуденная жара. Нам нельзя пить воду из колодцев. Я видела, что там держат черепаху или лягушку. Их селят в воду, чтобы колодезная черепаха подъедала упавшую и мелкую самозаводящуюся живность. Умыться-то можно. Я жажду освежиться и выливаю полведра на голову. Сари высохнет через полчаса. Темные крестьяне рады, помощь паломнику во время парикрамы – услуга, отпускающая грехи.

Когда при мне говорят про бедный индийский народ, я вспоминаю множество деревень и городков, увиденных по пути куда-нибудь или откуда-то. Жизнь выпирает из крошечных домиков и сарайчиков вовне. Как тесто из кастрюли. Крестьяне в полях. Бабы в ярких сари с медными кувшинами на головах или у колонки за стиркой. Старухи мелют зерно на ручных каменных мельницах. Дети плещутся в лужах. Коровы, буйволицы в пруду, стада овец, козы с козлятами, буйволы в арбах. Земледельцы пашут землю деревянным плугом на быках зебу. Куры, цесарки, утки, поросята в канавах… Жизнь кипит. Энергичным вечным трудом возделан каждый клочок земли. Бедняки, стоящие в воде под палящим солнцем на рисовых чеках, почему они улыбаются все время? Они говорят, что счастливы, потому что солнце взошло, рис растет, дети сыты. Могу ли я лелеять здесь свои раны?

А у нас где-нибудь в деревне… На двести домов три бабки и пьющий дед. Школа закрыта, поля заросли.

Индия еще продемонстрирует всем свое место в мире.

Мы заходим в храмы. Под кружевной кроной акации слушаем откровения из Вед и из поэмы бенгальца Тхакура. Снова идем по дороге под звуки своих и чужих мантр.

В полдень монастырские служки привозят обед. В кузовах грузовиков, украшенных религиозными транспарантами, огромные корыта с рисом, далом и тушеными овощами. Мешают еду новой лопатой: половник – не поможет. Расстелили циновки длинными рядами на земле, усадили толпу на большом поле в густой тени огромнейшего дерева манго, способного затенить стадион, и начинают разносить сотни одноразовых тарелок из сухих прессованных листьев. Бегом, вприпрыжку: особое кокетство служек – желание угодить гостям. Гость в доме – бог в доме.

Рис, чапати, овощи – основная еда, лишь бы ее хватало. Но в матхах считается большой заслугой перед богом, чтобы монахи были толстыми, а гости сытыми. Русские кришнаитки, ставшие вегетарианками, поглощают прасад тазиками, так как человеческий организм пять лет приспосабливает новый обмен веществ к размерам старого аппетита.

Ко мне подбегает знакомый монах. Мальчиком попал в матх сирота Кави и впервые ел досыта. Он полюбил монастырь и учителя Говинду Махараджа. Бесконечная любовь к богу попала в его сердце мужским путем – через желудок; первое время он съедал по двадцать лепешек сразу. Голодное детство не позволило ему стать рослым, в тридцать лет темнокожий бенгалец Кави невысок и немного пузат. С неукротимой энергией он целый день носился по хозяйству. Заметив, что русские не знают английский, Кави выучил главные, по его мнению, слова, по-русски: «Ты хочешь есть?» – и еще незабываемый перл: «Русский девушка – всегда голодный!»

Благословенная еда остра невероятно, я уже запросто могу стать шпагоглотателем, но радушию противостоять невозможно! Дышать огнем, есть и плакать! Специи в ашраме – это конец света!

После обеда сотни людей целенаправленно отправляются в кусты, если они тут выросли, а если нет… Если нет, отсутствие туалетов индусов не смущает. Мужчины направо в чисто поле, толпа женщин в сари налево. Сидят безмятежно, сверкая смуглыми задницами. Мужчины, видимо, любят совмещать физиологический процесс с обзором окрестностей и философскими размышлениями. Я это еще из окон поезда заметила. Дамы скромнее.

Уитни-Уджашвари чувствовала себя американкой и отчаянно страдала без кабинки и унитаза.

Трудно уединиться в кокосовой роще. Плантация бананов, посаженных в шахматном порядке, не подходит для некоторых целей. Но я умела находить укрытия для незадачливой американки.

И я хохотала всю дорогу, обозначив ей мысли по столь низменному поводу так: «Уджашвари, ты счастливый человек – ты окончательно освободилась от оков материальной реальности. Нет денег и документов, бросила благополучную страну, порвала с родителями, нет секса и проблем с отношениями, планов на будущее, на детей тоже нет. Осталось у тебя в жизни всего-то две задачи: поесть и по*****. Ты – гармоничная личность, завидую, ах как редко западные люди достигают подобных духовных высот!»

На четвертый день пути после полудня колонна стала редеть. Старики-монахи, не выдержав длинный путь, вернулись в монастырь. Люди устали, несколько человек попали в больницу. У кого-то тепловой удар, кто-то мочился с кровью… После долгой ходьбы в шлепанцах по расплавленному от жары асфальту происходит стимуляция неких точек на подошвах, спонтанно происходит очистка, и если в почках был песок, то он болезненно выходит.

Мы с Уитни стойко держались и продолжали путь. Второе дыхание открылось.

Дороги сменяли друг друга: то пыль, то асфальт. Пейзаж аккуратно расчерчивали рисовые чеки. Над каналом с мутной водой свесились ивы, и молодая пальма распушила тонкие листья. В воде стоят цапли; другие сидят на тонкой бамбуковой жердочке. На провисших проводах зацепился синей нотой зимородок. Слева, в середине заросшего водяными гиацинтами болота, сидит на листе лотоса лягушка-бык. Для привлечения квакушек у самца вздуваются пузыри по бокам плоской головы, и далеко раздается громогласный басовитый звук. Жара такая, что я хочу к лягушкам в болото.

Тележки возчиков, запряженные мелкими беспородными лошадками, и кособокие коляски велорикшей медленно сопровождали паломников. «Хороший сэр, сядь ко мне, плииз. Ты устал. Очень жарко, плииз. Парикрама заканчивается, а я быстро домчу тебя до ашрама. Всего один доллар, сэр», – вкрадчиво ворковали рикши и возчики. Праздник не праздник, а работать надо. Деньги нужны. И многие состоятельные гости монастыря – и белые, и индусы – не выдерживали, украдкой, оглянувшись, не смотрит ли кто, залезали в коляски. По шесть человек набивались в тележки и – бойкой рысью в матх.

Мы стойко продолжали идти древней дорогой мудрости. Выполненный ритуал парикрамы гарантирует исполнение сокровенных желаний. А женщинам лишь пообещай выполнение заветной мечты – горы свернем, земной шар обойдем дважды! На лице вековая индийская пыль, голова прикрыта краем сари, ткань прилипла к телу, ноги болят. Подвиг не подвиг, но героизм в походе есть. Аскетизм.

В голове колонны демонстрантов молодые монахи час за часом несли в руках флаги со священными знаками монастыря и тяжелые ритуальные посохи – данда. Иногда, внимательно посмотрев на медленно ковыляющих подопечных, они давали знак, и сотни две выносливых бенгальских старух усаживались на дорогу.

Уитни плюхнулась в пыль обширной задницей, обтянутой сари.

– Ты что, уже забыла, кто ты? Пойдем присядем хотя бы на ту ступеньку у забора, – говорю я ехидно. – Белой леди нельзя сидеть на земле! Ты слишком обындусилась.

Незаметная дверь в заборе распахнулась, и улыбающаяся служанка поманила нас внутрь. За зеленой дверью в стене, как и положено, оказался рай. Изумрудный, влажный, политый газон, аккуратно подстриженные кусты роз; дорожка из мраморных плит вела по мостику над декоративным бассейном в беломраморную беседку. Отвыкшие от роскоши и чистоты, онемев от удивления (позвали только нас), мы вольготно растянулись на полированном камне беседки.

Через дорожку стоял новый домик с черепичной крышей, дверь в него не была заперта, а зазывно приоткрыта, и через несколько минут неуемное любопытство толкнуло меня посмотреть, что там.

Да и кто бы смог удержаться, ведь за чужой дверью могло прятаться – все!

Открыв дверь, на фоне белых чистых кафельных стен я увидела европейский унитаз!!! Рядом были душ, полотенце и мыло! И даже туалетная бумага! Настоящий унитаз в Бенгалии я видела впервые. Надеюсь, ты понимаешь мой восторг?!

В монастыре в каждой келье были туалеты и душ. Но индийские унитазы – это продолговатая фаянсовая чаша с дырой в полу, надо вставать ногами. Рядом кран и ковшик, а бумаги нет. В гигиенических целях пользуются водой.

Захотелось к благам цивилизации сразу же. Душ принимала, как здесь принято, не разматывая сари. Но не мои мечты исполнились, а Уитни, и я позвала ее полюбоваться на реализацию единственного ее сокровенного желания – белоснежный новый унитаз.

За годы скитаний я видела многое. В Индии желания сбываются с поразительной быстротой. Прямо-таки сбыча мечт! Проверено многократно. Высокоскоростная карма!

Но… Бойтесь своих желаний, ибо они могут исполниться.

Вася, а с тобою случалось: что подумаешь, то и сбудется? Как в истории про падшего ангела, наказанного тем, что его желания исполнялись? Я так боялась тебя потерять! И добоялась. Где же ты теперь?

Желаю тебе удачи в дороге, не важно, куда она приведет. Надеюсь, тебе туда было надо. Где ты кому-нибудь нужен.