Текст книги "Все люди – хорошие"

Глава 6

Людмила встала выключить закипевший чайник и уже через минуту тихо радовалась, что у подруги такая маленькая кухня. В обморок просто падать некуда. А было от чего. Ираида, не меняя привычной своей слегка шутовской манеры разговора, заявила, что объявился отец Егора. Почти семнадцать лет ни слуху ни духу. И вот вам, здрасьте, приехали, как говорит ваш драгоценный муж Владимир. Людмила протянула руку назад, ощупью нашла табуретку и неграциозно плюхнулась на нее. Первая мысль: плакали планы поженить Ираидку с дядей Колей. А так хотелось. На взгляд Людмилы, эти двое отлично подошли бы друг другу. Цельные, сильные натуры, возраст опять же подходящий, ей тридцать два, ему тридцать восемь. Да и при редких встречах симпатизировали они друг другу весьма явно. Но родной отец Егора! Даже если ни слуху ни духу, даже если целых семнадцать лет отсутствовал – это фактор. Это о-го-го какой фактор.

От матримониальных прожектов относительно дядюшки и лучшей подруги пришлось отвлечься довольно быстро. Ираида продолжала свой рассказ, не отвлекаясь на реакцию подруги. Три дня назад у Егора были соревнования по волейболу. Она, естественно, как любящая мать и сама в прошлом перспективная волейболистка, отправилась болеть за сына. В отличие от большинства женщин Ираида болеет совершенно неприлично: кричит, свистит, так что у соседей по трибуне уши закладывает, бывает, и действия судьи комментирует, и тоже не совсем прилично. И вот после ее очередного громкого совета, данного отечественной мыльной промышленности обратить внимание на таких некомпетентных судей, тренер противников из соседнего областного центра посмотрел на нее «со значением». Она и внимания не обратила, подумаешь, велика птица. Но красавец-тренер глаз с нее уже не сводил, как потом выяснилось. После матча – кстати, наши победили, – он догнал ее на выходе. Робко тронул за плечо: «Ира, ты?»

– Ох, и хлопала я, Людка, глазами. Конечно, вблизи я сразу его узнала, только даже не поверила – настолько представить себе не могла, что увижу его еще хоть раз в жизни… Пошли мы с ним в кафешку, ностальгировать. Бойцы вспоминали минувшие дни…

– А Егор? – не выдержала Людмила.

– В каком смысле – Егор? Егор пошел со своими победу праздновать, он-то тут при чем?

– Ид, я совсем тебя не понимаю. Ты же говоришь, что этот самый тренер и есть отец Егора.

– Сережка-то? Ну да. Ладно, в этом самом месте, видимо, требуется обширный экскурс в прошлое. Любишь мексиканские сериалы? А придется, если хочешь хоть что-нибудь понять.

Когда Ираиде исполнилось десять лет, родители отдали ее в волейбольную секцию. Девчонка для своего возраста очень крупная и сильная, в школе кобылой дразнят, для спорта самое то.

Ей нравилось. Может, потому, что получалось. Все получалось: и бегать по три километра каждый день, и подавать так, что никто взять не мог, и играть под сеткой по-мужски, первым темпом, жестко, но не грубо. При этом – отличница в школе, активистка, в общем, золото, а не ребенок. На спортивные сборы в другие города Ида начала ездить уже через год. Родители беспрепятственно отпускали – в команде только девочки, тренер – женщина, дочь – разумная, спокойная. Чего бояться-то?

Ей только-только исполнилось пятнадцать. Короче, пубертат – страшная сила. Самое смешное, что до этих самых сборов в Санкт-Петербурге, последних в ее волейбольной карьере, мальчики не интересовали Ираиду вообще. Все девчонки из ее команды уже имели если и не соответствующий опыт, то хотя бы кавалеров, поклонников для поцелуев, а она нет. Может, все потому так и вышло…

В той же гостинице при спорткомплексе жили и другие команды, из других городов. В том числе и сборные юношей. Трижды в день встречались в столовой, дважды в день, утром и вечером, – на беговой дорожке, приходили на матчи болеть. Одни за «своих» девчонок, другие – за «своих» мальчишек. Она почти сразу заметила мальчика, который смотрел только на нее. Красивый, высокий и смотрит. Ей стало интересно, и она тоже стала смотреть. Смотреть оказалось очень приятно, он хорошо играл, заметно лучше остальных, как, впрочем, и она сама. Эти их абсолютно безмолвные гляделки мгновенно заметили Ираидины подруги по команде. Вечером, когда все собирались в одной спальне, только и разговоров было об Идкином поклоннике. Все сошлись на том, что парень красавец, но почти все были уверены, что знакомиться с Идкой он не подойдет, застесняется. Кто-то сказал, что мальчишка моложе их, на год или даже на два, и поэтому ни за что не подойдет.

После всех этих разговоров, когда девчонки давно заснули, Ираида решила, что подойдет и познакомится сама. А что тут такого? Многие уже знали друг друга по именам, и ничего. За завтраком ночное решение было выполнено: она подошла и представилась, мальчик, краснея, пробормотал в ответ: «Сережа» – и пожал протянутую Ираидой руку.

– А дальше, Людка, все, ну почти все, было «на слабо». Пригласит он меня на танец в субботу на дискотеке? Да ну, вон какой робкий, куда ему, слабо. Оно б, может, и мне было бы слабо, но он так на меня смотрел… Он как будто ничего не мог с собой поделать, его, наверное, тоже в его команде все кому не лень ковыряли, как меня, а он все равно смотрел… На танцульках я сама к нему подошла. Дождалась «белого танца» – помнишь, чушь такая раньше была, дамы приглашают кавалеров, – подошла и пригласила. Танцевать-то мы оба не умели, даже если считать танцами топтание в обнимку. Ничего, спортивная наблюдательность помогла, положили мы руки куда положено, в смысле как все, и давай танцевать. Чувствую, воздуха мне не хватает, первый раз в жизни не хватает… Вот бегу три километра – ничего, хватает. Или отжимаюсь сто раз – тоже нормально… И ему тоже не хватает. Ни воздуха, ни слов… На следующий медленный танец уже он меня пригласил: подошел, молча руки на талию положил. Мы еще и от стенки не отошли, а он мне на ухо шепчет: Ира, я тебя люблю. Меня как током ударило. Я ему говорю: я тоже тебя люблю. Вот, собственно, и вся история. Спортивный зал на ночь не закрывался, уж не знаю почему. Там мы и встретились почти сразу после дискотеки. Что дальше было, я толком не помню…

Ираида взяла сигарету, закурила, глубоко, с наслаждением, затянулась, посмотрела Людмиле в глаза и сказала:

– Вранье, конечно. Все я прекрасно помню, каждое слово, каждый поцелуй, каждое движение. Он такой же, как и я был, пионер пионером. Пионер – значит первый, исследователь. Вот мы и исследовали. Я все оставшиеся пять дней сборов только под утро в спальню приходила. Как играть при этом умудрялась – непонятно. А потом получилось по-глупому. В один день у них отъезд, а у нас финал. Только переиграли организаторы что-то в последнюю минуту, и мы не успели обменяться адресами. По ночам-то некогда было…

Ираида хмыкнула. Сквозь обычную иронию отчетливо проскользнула горечь. Она снова закурила.

– Матч мы выиграли, а я плачу как сумасшедшая, и все думают – от радости… И может, вся эта история давно бы успешно забылась, стала бы романтическим воспоминанием, первая любовь, темные аллеи, туда-сюда… Только дома меня стало тошнить по утрам. Почти сразу. Мать поздно догадалась, ей и в голову прийти не могло, что ее комсомолка, спортсменка – и далее по списку – забеременеет в пятнадцать лет. Скандал был жуткий, родители требовали, чтобы аборт сделала, но у них ничего не вышло, я уперлась, ты меня знаешь… Ушла из дома, из школы, жила у двоюродной тетки, той по барабану было, беременная, не беременная… Училась в вечёрке. Не сахар, короче, с хлеба на хлеб. А разговоры эти в женской консультации, прочувственные беседы! Я там одну дуру чуть не покалечила. Ты представляешь, какой у меня удар после пяти лет волейбола? А она, корова престарелая, про нравственность современной молодежи, про разврат и подростковый алкоголизм. Теперь ты понимаешь, почему я Наташку твою пожалела? Не взяла бы ты – я б ее в институт к нам пристроила, техничкой, может, даже общагу ей выцарапала бы. Придумала бы что-нибудь. Нельзя живому человеку как собаке под забором. Строго говоря, и собаке-то нельзя, негуманно. Но всех собак мы спасти с тобой не можем, а одну девочку – вполне, правда?

Ираида затушила сигарету и тут же взяла новую. Посмотрела на Людмилу, потом отвернулась и стала смотреть в окно.

– Ид, да бог с ней, с Наташкой моей, у нее все хорошо. Ты про Сережу расскажи, – попросила Людмила. – О чем вы в кафе говорили? Ты сказала ему, что у него есть взрослый сын?

– Взрослый сын, дорогая, есть у меня, – назидательно сказала Ираида. – А у него пока только мои координаты. Объективно. А субъективно – он утверждает, что у него есть счастье, он, видите ли, случайно обрел заново свою единственную в жизни любовь.

– А он ее обрел?

– Ни черта он пока не обрел, он детей своих волейбольных домой пока повез. Правда, звонит каждый день по часу. А про любовь разговор у нас впереди. Возможно.

– Ты его не любишь? Он тебе противен? Ты его не простила? Ид, но ведь не за что прощать, он же ничего не знал!

– Придержи коней, подруга. Любишь, не любишь… Не знаю я. Конечно, сердечко забилось. Только, видишь ли, я столько лет одна, что даже и не знаю, нужна мне любовь вообще или нет. Я, Люд, прямо скажем, давно не помню, как это бывает. С тех самых пор и не помню. Кстати, вот и раскрылась самая интригующая факультетская тайна: есть ли у меня любовник. Нет. И не было никогда. Бедный Барков коллегам десять тысяч проспорил. Ничего, не обеднеет, у него каждую сессию финансовая жатва.

– Что, пьет кровь студентов-то гений наш?

– А как же. И не только у них. Ладно, не о нем речь. Давай теперь про твою Наташку. Тебе не кажется, что девке как-то жизнь устраивать надо? А то яркий пример Марина, Вовкиных родителей домработница. Просидела двадцать пять лет в прислугах, ни дома своего, ни мужа, ни, самое главное, детей. Чего хорошего? Наташку надо замуж отдавать.

Людмила не сдержалась, поморщилась. Теоретически, конечно, надо, кто говорит, что не надо? Но не сейчас же, когда только все устраиваться начало, это даже как-то нечестно по отношению к ней, Людмиле. Эгоизм, конечно, махровый, чистой воды эгоизм, но… А потом: за кого ее замуж отдавать? В Англии, про которую без конца твердит дядя Коля, хоть традиция есть: горничная выходит замуж за дворецкого, кухарка за конюха, и все чинно-благородно. Живут в том же доме, работают у тех же хозяев, а дети пойдут – так что ж, трудоустройство им с рождения обеспечено, так и формируются английские трудовые династии.

За кого может выйти замуж домработница в современной российской провинции, где институт дворецких как-то не прижился? За хозяйского шофера, за охранника? Не тот пока у Владимира Ивановича уровень, да и вряд ли когда подходящий будет. Только в дамских романах олигархи женятся на Золушках. Да что там олигархи – простому студенту никому не нужного филфака подавай невесту с жилплощадью, лучше отдельной, и чтобы на свадьбу машину подарили. Хотя бы стиральную. В деревне жениха искать – абсолютно бесперспективно, в городе, при условии, что невеста живет и работает в этой самой деревне, – тем более.

Все эти соображения Людмила высказала вслух. Поехидничала: вот Егорка твой подрастет…

Ираида рассмеялась:

– Егорка твою Наташку еще в больнице срисовал. Ты ж его знаешь: с тех пор, как его одного гулять отпускают, все брошенные котята по округе – наши. Кто пока морозы не кончатся кто пока лапка не заживет… Кошка Анфиса уже давно психопаткой стала с этим перманентным нашествием писклявых оккупантов. Так что давай пока на Жорку влиять не будем, он сам на себя повлияет, если захочет.

Глава 7

Владимир скучал. Раздражала громкая музыка. Раздражала какофония запахов: еда всех мастей, парфюм от великого до смешного, алкоголь, сам по себе и частично переработанный танцующими организмами. Раздражала Кариночка, девочка его сладкая, роман с которой еще даже не вступил в решающую фазу. Он обычно почти не слушал, что они все говорят. Кариночку он не слушал совсем, вернее, пытался не слушать. Высокий, громкий голос перебивал все: азартные выкрики за соседним столиком, песню про то, что «все будет ха-ра-шо», голос ввинчивался, казалось, в самый центр мозга, причиняя почти физическую боль. Ну какой это, к черту, праздник? В сауну, что ли, ее сразу позвать? Отказаться может, третий раз всего встречаются, да и трезвая она совсем…

Он вдруг с ужасом подумал, что, когда она дойдет до кондиции, слушать ее станет вообще невозможно. Даже не то, что именно она говорит – они все чушь несут, по определению, – а сам голос, тембр. Что самое обидное – девка сногсшибательно красивая, бюст на пружинах, ноги от этого самого бюста, зубы, как у арабской лошади, ровные и белые. Не хочу, подумал он, старею, что ли?

И вдруг понял: все дело в голосе. Он хотел слышать совсем другой голос. Ну и другие слова, понятное дело. Чертова домработница! Это же надо так, чтобы в одночасье опротивело все, ради чего он старался заработать побольше денег, ради чего обманывал жену. Родного человека, между прочим. Да, страсть ушла давным-давно, но она-то его любит, он точно знает. И он ее… тоже… уважает…

Что он здесь делает? Всегда ведь одно и то же. Почему всегда радовало, а сейчас не радует? Хоть бы позвонил кто-нибудь, что ли. Тогда можно извиниться, расплатиться и уйти. Кариночка не обидится, ей как раз весело, таким, как она, всегда весело, особенно в таких местах, как это, а ужин он оплатит. Да можно смело ставить сто против одного, что, если он сейчас уйдет, она в одиночестве не останется, с такими ногами, зубами, волосами и прочим богатством.

Телефон не звонил. Подали горячее. Свинина, как всегда в кабаках, оказалась отбитой до состояния масленичного блина, от мяса не осталось ни фактуры, ни цвета, ни вкуса. На ум пришли утренние драники. Интересно, а он может попросить Наташку сделать ему драники просто так, без контекста обеда, завтрака или ужина? Наверное, да. Здрасьте приехали, чушь какая – конечно, да! Если бы речь шла о Марине, родительской домработнице, он бы ни на секунду не задумался, просто распорядился бы, и дело с концом.

Что ж телефон молчит? Вот когда не надо – разрывается, а сейчас в партизана играет. Ну, зазвони, жалко тебе, что ли? Тоже мне, телефон, друг человека…

Да что он велосипед-то изобретает? Он ничего не должен этой шлюшке. Он и не увидит ее больше никогда, если не захочет. А он не захочет, ясное дело.

– Детка, прости, безумно разболелась голова. – Владимир открыл бумажник, достал деньги, примерно на три таких ужина. Она же не виновата, что ему невыносимо хочется быть где угодно, но не здесь и не с ней… Положил купюры на столик и пошел к выходу, лавируя между пьяными танцующими. Возле самой двери вспомнил, что забыл на прощание, как принято, поцеловать девушку. Она, наверное, недоумевает. Обойдется, решил Владимир. Лучше Людку дома поцелую, то-то она удивится.

Но жены дома еще не было. Треплется со своей Ираидкой. Знал бы такое дело – заехал, ей приятно было бы. Наверное. В принципе она не просила… Ну, она, Людка, ничего никогда не просит. Зная эту ее манеру, он даже отдельный склерозник завел, где записывал всевозможные значимые даты: какого числа познакомились, день свадьбы, день ангела. Старался ничего не пропустить, а иначе и подарком не порадуешь. Если просто так что-нибудь подарить – решит, что это он так извиняется. А если извиняется – значит, есть за что. Проходили уже.

Не слышно было и остальных. А кого он надеется услышать? Андрюшка – существо самодостаточное, его пока не позовешь – не увидишь, хотя сегодня утром, во время исторической баталии, Владимир с трудом узнал своего замкнутого ребенка. Наташка тоже не обязана распевать во весь голос, пылесосить в семь часов вечера или грохотать посудой. Скорее всего, сидят по своим комнатам, занимаются своими делами…

Как бы не так! В полной тишине и полумраке вечернего дома вдруг раздался оглушительный визг Андрюшки:

– Ну что же ты! Он справа, бей, бей давай!

У Владимира на секунду остановилось сердце: к ним кто-то залез в дом, его ребенок в опасности. Он бросился на второй этаж, по крайней мере, ему показалось, что крик слышался именно оттуда, споткнулся, чуть не упал, и вдруг услышал спокойное:

– Ну чего ты верещишь, меня уже убили…

Владимир замер посередине лестницы. Убили, судя по всему, Наташку. Только почему она так спокойно об этом говорит? Теперь сердце колотилось как сумасшедшее: грабитель один или их несколько? Может, вызвать полицию? Только пока они из города доедут… Он впервые остро ощутил уязвимость, беззащитность – и свою собственную, и своего дома. Эх, под руками ничего нет. В кабинете стоит в углу сувенирная бейсбольная бита. То есть бита, безусловно, настоящая, дядя Коля на двадцать третье в прошлом году подарил. Мол, не заплывай, Вовка, жиром. А сувенирной Владимир про себя называл биту потому, что в бейсболе этом самом ничего не понимал. Да и с кем играть? Во всей Гати одна его бита и есть. Только кабинет на первом этаже, а он бежит на второй, уже почти прибежал, а оттуда и звуков уже никаких не доносится…

Дверь в Наташкину комнату он пропустил, сразу распахнул дверь в комнату сына, подобравшийся, выставивший вперед пудовые кулачищи, готовый ко всему…

Только не к тому, что увидел. Наташка сидела за Андрюшкиным компьютером, а ребенок примостился на полу с его, Владимира, ноутбуком. На экранах вяло торжествовали, размахивая метровыми пушками, какие-то уродцы. Глумились над павшими. Павшие тоже были какие-то уродцы. Метровые пушки павших валялись рядом с ними. Интересно, как он умудрился разглядеть все эти подробности в одну секунду? Может, потому, что больше в поле зрения ничего не двигалось? Владимир шумно выдохнул. Похоже, какое-то время он не дышал:

– Вы меня чуть до инфаркта не довели со своей игрушкой!

– Ой, привет, пап…

– Простите, пожалуйста, Владимир Иванович…

В одновременно сказанных фразах звучало искреннее раскаяние, и Владимир засмеялся:

– Ладно, обвиняемые, сердечный приступ миновал, старик-отец в безопасности. Во что рубитесь-то?

Андрюшка с готовностью опытного вербовщика стал объяснять, а Наташка попыталась улизнуть. Владимира такой расклад не устраивал, но сказать он ничего не успел: пока искал оптимальную формулировку, помощница по хозяйству уже ушла. Видимо, по хозяйству суетиться. Ладно, пока освоимся в мире метровых пушек, а после ужина мы эту хозяйственную мобилизуем, у Людки тоже бук есть, попроще, конечно, но потянуть должен.

Они увлеченно ковырялись с управлением («пап, ты неправильно, лечилка – F6»), когда снизу стали доноситься дразнящие ароматы. Умница, подумал Владимир, просчитала, что если хозяин из города вернулся рано, то, значит, поужинать не успел. Потом сообразил, что это у него приступ мании величия. Андрюшка тоже голодный, и скорее всего, она о ребенке заботится, а не о нем, Владимире. Интересно, она их позовет или они должны как пчелы сами слетаться на аромат? Он было решил выждать, но не учел решающий фактор – голодного Андрюшку. Как только сын почувствовал запах с кухни – тут же бросил курс обучения молодого бойца.

– Па, пойдем скорее, Наташка армянскую яичницу на ужин обещала, настоящую!

Вполголоса недоумевая по поводу того, а какая еще может быть армянская яичница, игрушечная, что ли, Владимир неторопливо отправился за умчавшимся чадом. Быстро они подружились, даже удивительно. Все-таки есть в ней что-то такое, даже Андрюшка чувствует. Интересно, с сыном она такая же, лишнего слова не добьешься? С другой стороны – а нужно оно, лишнее-то слово?

Посреди стола на керамической подставке красовалась красочная, как палитра живописца, сковородка. Оранжевое, зеленое, желтое… И запах!

– Наташа, а что, без хозяйки и стол сервировать не обязательно? – ехидно осведомился Владимир. Он не был страстным поклонником политеса, его вполне устраивало отсутствие тарелок, но ему хотелось послушать, что она скажет. И как. Просто хотелось послушать ее голос. Собственно, из-за этого он из кабака ушел. Не солоно хлебавши. Чтобы просто послушать ее голос.

– Извините, Владимир Иванович, но в кулинарных книгах, – множественное число Наташка ввернула для солидности, она читала одну-единственную кулинарную книгу, правда, очень толстую, – армянскую яичницу рекомендуют подавать прямо на сковороде. Потому, что там слои разные, и на тарелках остынет быстрее, вкус не тот получится… Но я, конечно, тарелки сейчас подам, если вы хотите.

– Не будем спорить с книгами, – веско сказал Владимир и вооружился вилкой. – Приятного аппетита.

За едой он незаметно наблюдал за ней. Наташка ела так, как будто сидит на жестокой диете, считая каждую калорию. Вилку держала правильно, сидела с прямой спиной, но глаз на него так ни разу и не подняла. Боится она его, что ли? Андрюшка разливался соловьем: и со сковородки есть ему нравилось, и яичница супер-труппер, и не остро совсем, чего она его пугала? Владимиру тоже очень нравилось. Все нравилось: и яичница, и то, что они ужинают без Людмилы. Один раз в жизни он дома, а она – нет. А больше всего ему нравилась Наташка. Он привык к усиленному вниманию со стороны женщин. По молодости льстило, а теперь, давно уже, привык. А эта и не смотрит в его сторону. Собственно, если бы не сегодняшнее утреннее снежное сражение, он был бы уверен, что она его боится. Он вспомнил, как она смеялась, закидывая его, уже поверженного, снегом. Ничего она его не боится, сейчас главное – самому не форсировать ход событий, не напортачить, не спугнуть…

Здрасьте приехали, о чем это он? Кажется, всерьез планирует изменить жене с домработницей… Впрочем, раньше – строго говоря, до сегодняшнего дня – он вообще ничего не планировал. Никогда. Просто изменял. Да и какие это измены, так… Владимир всегда считал, что если бы у него была любовница, женщина, о которой он думал бы, которой он дарил бы подарки, посылал эсэмэски, помнил бы, какого числа у нее день рождения и какого числа они с ней познакомились, в общем, завел бы второй склерозник, тогда – да. Тогда он бы действительно чувствовал себя виноватым перед женой. А так все его приключения – это обязательная составляющая праздника, праздника, который он так любит.

Наташка никакой составляющей не была, кроме того, понятия «дом» и «праздник» редко пересекались в его сознании. Просто она была Наташка. Белесое существо без бюста, с совершенно невозможным голосом, который, кажется, и сниться ему уже начал. Во сне голос пел о тяжкой доле старого негра, о том, что крошка должна заснуть и все у нее будет хорошо в эти жаркие дни. Иногда… Кажется, так переводится первое слово этого замечательного блюза, впрочем, в английском он не силен. Или имеется в виду – летом, в летние дни?

Он опять стал рассматривать ее, рассматривать уже не исподтишка, потому что задумался. Утратил контроль. Интересно, почему он сразу так безапелляционно решил, что она – моль? Сколько нужно времени мужчине, чтобы рассмотреть женщину? Десять минут или десять дней?

Никакая она не моль, а натуральная блондинка. Глаза, когда она их раз в год по обещанию на него поднимает, у нее красивые. Правда, он так и не понял, серые или все-таки голубые. По его ощущениям получалось то так, то этак. Ресницы, правда, светлые, но – он чуть было не рассмеялся – где и когда он видел натуральный цвет женских ресниц? Они же все их мажут! Прямо как с утра проснутся, так и мажут. Даже Людка, хотя у нее вполне приличные темные ресницы, да и вообще она косметикой не злоупотребляет. А эта совсем не красится. По крайней мере, утром рядом проснешься – не вскрикнешь: «Ой, кто ты?» А то был у него прецедент… А бюст… Ну что бюст, вот у Людки все очень достойно, но!.. Он же помнит, что все появилось только после рождения Андрюшки.

Опять здрасьте приехали. Это при каких таких обстоятельствах он с домработницей утром просыпаться собрался?

Наташка домыла посуду, повернулась и посмотрела на него. Оказывается, все это время он, как полный идиот, сидел и таращился на нее. Владимир попытался выкрутиться:

– Закончила? Ну, наконец-то. Пойдем скорей, Андрюшка заждался. Сейчас по сетке рубанемся, вы же ботам геноцид устраивали?

– Каким ботам? – Она недоуменно вскинула брови. От этого движения ее лицо как бы открылось, и он разглядел ее глаза: серые. Льдисто-серые, холодный такой оттенок, поэтому и кажется иногда, что голубые.

– Бот – это противник, которого игроку предоставляет компьютер. Вы с Андрюшкой одна команда, а все остальные против вас, так?

– Ну да…

– А по сетке мы будем играть друг против друга, это гораздо интереснее!

– Владимир Иванович, я не очень хорошо разобралась, со мной, наверное, вообще неинтересно будет.

Интересно-интересно, подумал он, с тобой вообще так интересно, как ни с кем и никогда в жизни.

– Пойдем, накажем этого маленького монстра, он все равно лучше нас обоих вместе взятых играет. Но выработав стратегию, тактику и согласовав действия, мы его накажем.

– Владимир Иванович, вам не кажется, что будет правильнее, если победит Андрюшка? Тем более что он действительно лучше играет?

– Здрасьте приехали, ты хочешь, чтобы ребенок окончательно зазнался? Это непедагогично.

Он взял ее за руку и повел из кухни. Почти потащил. Рука у нее была прохладная, она не сопротивлялась, и Владимир решил – что-то задумала.

Наташка действительно планировала саботаж. Если без конца ошибаться и портить ему игру, может, столь решительно настроенный победить сына, он от нее отстанет? Смотрел на нее целый вечер, просто беспардонно изучал, как бабочку, как какую-нибудь инфузорию-туфельку под микроскопом. На Наташку никто никогда так не смотрел, и от этого было неуютно. Первый раз в доме Сокольских ей было неуютно.

На нее смотрели по-разному. Тогда, семь лет назад, – с ненавистью и злобной радостью. С жалостью – чуть позже, когда ее доставили в районную больницу с переломами, ушибами, изуродованным лицом и слипшимися от крови волосами.

С презрением и брезгливостью – неделю назад, в больнице, когда обозвали бомжом. На обеих работах, когда она в синем халате шестьдесят последнего размера, в старушечьем платочке мыла полы, смотрели как на вызывающее бешенство своей тупостью животное. В этом непревзойденным специалистом был Маратик, он вообще на нее смотрел иначе только тогда, когда хотел… ну, чтобы она исполнила свой супружеский долг. В общем, он смотрел на нее так, как будто она ему должна, причем по гроб жизни. А Владимир Иванович ее изучал. Изволил заинтересоваться. Неуютно.

Предложение поиграть по сети Андрюшка воспринял с восторгом. Сразу сказал, что третий компьютер не нужен, Наташа еще не совсем освоилась, лучше он ее в процессе потренирует. А с папой он пободается охотно, папа – соперник достойный.

Наташка, исполненная молчаливой благодарности, устроилась рядом с ребенком, Владимир взял ноутбук. Он поймал себя на мысли, что слегка обижен на сына за то, что тот усадил Наташку с собой. Гораздо интереснее было бы, если бы она сидела рядом с ним. Владимир давно для себя сформулировал первое правило Казановы: флирт гораздо легче начать, когда оба, и субъект, и объект, заняты одним делом. В процессе можно невзначай касаться рук, можно сделать вид, что просто умираешь от смеха, и уткнуться лбом в плечо – в общем, перейти на новую ступень, тактильную. Увы, сейчас Наташка вовсю касалась не его, а Андрюшки.

Счет за час оказался разгромным: семь-два. В пылу сражения они, конечно, не услышали, что приехала Людмила, не услышали, как она вошла, вернее, остановилась на пороге комнаты. Сколько она стояла молча, Владимир не знал, но почувствовал себя школьником, которого за проделками поймал завуч. Ему вдруг показалось, что все его неправильные мысли написаны у него на лице. Прямо на лбу. Крупным жирным шрифтом. Сын в очередной раз радостно взвизгнул, прикончив зазевавшегося противника, оторвал взгляд от монитора и увидел маму.

– Ой, мамочка, а мы тут играем, я папу в восьмой раз уже победил, а он меня только два, представляешь?!

– У папы сегодня судьба такая, его весь день все кому не лень побеждают, – сочувственно сказала Людмила.

– Да ладно, прям – судьба… – благодушно усмехнулся Владимир. Он понял, что все, что ему померещилось минуту назад про жирный шрифт, – полная чушь. – Как в гости сходила?

Раньше он никогда не интересовался, как дела у Ираиды, воспринимал ее присутствие в жизни жены как неизбежное… не то чтобы зло, просто досадное обстоятельство. Но Людмила не обратила на вопрос никакого внимания. Она даже слегка забыла о сенсационных новостях. Муж дома! В субботу вечером, ранним вечером, еще и девяти нет! Играет себе спокойненько с сыном в какую-то стрелялку, давно играет, судя по счету. И с удовольствием, раз уж они этот счет вообще завели.

Наташка предложила ей поужинать, но Людмила отказалась. У Ираидки пирожков натрескалась, как Винни-Пух в гостях у Кролика, боялась, в дверь не пролезет. Андрюшка с сомнением заявил, что по ней не видно, и предложил поболеть за папу, потому что за него уже вполне успешно болеет Наташа. Людмила согласилась, и до десяти они вчетвером, то с радостными, то с огорченными вскриками гоняли по экрану уродцев с метровыми пушками.

Людмила даже не пыталась вникнуть, как стрелять, лечиться, если подбили, или прыгать. Она сидела рядом с мужем, плечом касаясь его плеча, и была счастлива. Наконец-то он предпочел дом, семью посиделкам в ресторане. И ему нравится, она же видит, что нравится. Может, теперь так будет всегда? Ну, или по крайней мере часто…