Текст книги "Шелест ветра перемен"

Часть пятая. Плен

Ждан много спал, то ли печенеженка поила сонным отваром, то ли от убаюкивающей тряски кибитки, но с каждым днём ему становилось лучше. Вначале удивлялся, почему она с ним возится, промывает раны и порезы, которые, слава богам не глубокие, смазывает терпкими и вонючими мазями, даёт пить настои, приносит еду, потом дошло, он же добыча, за него можно получить хорошую цену, ведь беспомощный, еле живой никому не нужен. Значит, не миновать невольничьего торга и Ждан приуныл. Всё думал, что с Добрилой, Моргачом и другими? Удалось ли Чернышу оторваться и вывести воев, минуя печенегов, что пустились вдогонку? Жив ли Яромудр и Светозар? Для этого он пытался заговорить с печенеженкой и жестами помогал усвоить названия предметов и понятий. В этой странной ситуации ощущал себя послушным козлом, которого ведут, куда хотят. Среди шума копыт и шороха колёс слышал говор, а то и крики печенегов. Ясно, вокруг полно народа. Неужели он один в чужом племени? Не мог представить, что его друзья и боевые товарищи унеслись в Ирий-сад и молили богов, если они ещё живы встретить их.

Сколько месяцев, как для него перевернулся привычный мир. Каждый день приходилось решать, как быть, как поступить, что делать. Вот только последнее время на привязи, лишь удлинили поводок, как безрогому козлу на выпасе.

Печенеженка куда-то уходила, и Ждан подолгу оставался один в полумраке кибитки и видел лишь уходящее небо, далёкое и манящее, всегда разное и неизменное, и кажется, что оно вечное и вездесущее. С заходом солнца сумерки сгущаются, заползают внутрь темнотой, а если ночь пасмурная, то сквозь тьму, что пологом покрывает, юноша погружается в мир звуков и запахов.

Прислушивался, принюхивался, часто запахи и звуки были знакомы, и он пытался угадать их источник и, что их вызвало, тем самым отвлекал себя от грустных мыслей, но не всегда удавалось, тогда вольно или невольно вспоминал родных и новобранцев. «Сколько за последнее время землицы-матушки вскопано, сколько деревьев срублено и в стены уложено, сколько ковали наделали разных вещих, а скольких в бою жизнь спасло, а ворога живота лишило. Сколько сил приложено! Скольких усилий далось упрямое воинское мастерство! …Нет до мастерства ещё далеко, а лишь начальные навыки, но сколько было терпения, обиды и криков! Неужель опять всё напрасно? Или пути Доли скрыты от неразумных человеков», – думал Ждан.

Когда печенеженка увидела, что славянин поправляется, набирается сил, то стала на ночь перебираться в другую кибитку, боялась, вдруг удушит, хоть и не верила тому. Она уходила врачевать других, соплеменников и взятых в полон. Не все выжили, не всем смогла помочь, и степная земля приняла их на покой.

К Ждану она никогда не возвращалась с пустыми руками, то с миской из капа, где дымилось варево из проса, то с куском копчённых рёбрышек или мяса, пропахшего дымом костра, то принесёт кубышку с молоком, от которого разит лошадиным потом или козьим навозом, то из кожаного мешка достанет влажный шмат овечьего сыра.

Ждан думал, что печенеженка уходит по каким-то ему неведомым делам, а в этой кибитке отдыхает, потому что, когда не отвечает на его расспросы, то поёт и, казалось, что её негромкий голос покрывает все шумы, будто все примолкают, услыхав его.

Первое время пение на незнакомом языке раздражало Ждана, ему становилось тоскливее от протяжных, заунывных тонов, а бодрые мешали сосредоточиться на собственных мыслях, отвлекали, вносили сумятицу в его непостоянный и ослабевший дух. И, чтобы отвлечь от пения и скорее усвоить печенежский язык юноша стал расспрашивать, о чём песни.

Им обоим пришлось нелегко, печенеженка не раз уходила, потеряв терпение, удивляясь неразумности славянина. Ждан едва терпел насмешки наставницы. Юноша, превозмогая раздражение, пытался узнать, что это за народ, откуда свалился на его и остальных голову, ведь раньше, говорят, их тут не водилось. От деда и бабушки покойных слышал о хазарах и обрах, кощуны ведали о стародавних гуннах и готах, новгородский торговый люд ездил к булгарам, что на реке Каме. Были и другие: старожилы чудь, соседи меря и берендеи. А вот печенеги… ещё родитель покойный удивлялся, как из под земли выросли, на Днепре лютуют, теперь не токмо порогами река страшна, но берег не спасает, как прежнего киевского князя не уберёг.

Постепенно слово за слово уяснял Ждан чужой язык, и печенеженка уже совсем не злилась, правда, бывало, смеялась и даже хохотала, если юноша искажённо произносил или не верно истолковывал. И со временем пение женщины перестал воспринимать, как набор звуков, который непостижимо уразуметь. В песне теперь находил знакомые слова, понимал их значение, и оказалось то, что раньше раздражало, обретя, смысл заинтересовало. Ждан слушал и просил петь ещё и ещё. В чём-то печенеженка напоминала ему о матери, хотя нельзя сказать, что внешне она и Мирослава были похожи, но, тем не менее, их роднила материнская забота, хоть и неявно, но у печенеженки всё же проявлялась.

Выглядела она постарше его матери, лицо и руки посмуглее, как будто долго пробыла под жарким солнцем.

Глаза, как два шарика козьего помёта. А сколько в них всего: и материнского понимания, и издёвки, настороженности чужеземки, и любопытства иноплеменки, и участия знахарки, и мудрость вещуньи, и знание ведуньи. Часто, когда поёт смотрит на небо, будто разговаривает с ним. И на фоне предвечерней синевы или дневной лазури, подёрнутой полупрозрачными перистыми облаками точёный профиль былой красавицы, а ныне утомлённой годами, но ещё по-своему бойкой и жизнелюбивой. Иссушённая степными ветрами она казалась одновременно и хрупкой и крепкой. Часто вместе с ней в кибитку вползали запахи костра, какой-нибудь еды, а также пота, кожи и навоза.

Из-под войлочной шапки свисают две косы цвета жирной торфяной земли перемешанной с солью. И, когда печенеженка смеётся или что-либо доказывает разговорчивому пленнику, то эти косы колышутся и мечутся, будто хотят оторваться, но все усилия их тщетны и снова замирают на плечах хозяйки. Вот так и душа Ждана, которой не терпится вырваться из тряского движущегося ложа и умчаться орлом, что бороздят небо далеко, в Новгородскую землю, но он затихает, привязанный к оглобле кибитки и окружённый невидимыми врагами.

Однажды, когда Ждан обгрызал остатки мяса с большой кости, печенеженка особенно пристально и заворожено, как никогда смотрела на уходящее за кибиткой небо. Юноша уже съел всё, что она принесла, выпил отвар и поставил перед ней пустой кувшин из тыквы, положил туда голую кость, а женщина будто ничего замечает по-прежнему сидит на краю, свесив ноги. Глаза её обращены в даль, а губы неслышно шепчут. «Молится», – решил Ждан и не стал тревожить расспросами. Сам придвинулся ближе к краю, заглянул за кожаный полог… и выдохнул «око Сварога».

На бледной предзакатной голубизне в центре непрозрачного огромного сероватого облачного скопления почти круглое сияние. В верхней части продолговатого скопления тянулись завихрениями серые нити, словно ресницы гигантского глаза.

Долго они наблюдали. Око, то широко и придирчиво взирало на мир, то недовольно щурилось и приглядывало за кем-то. В конце концов, утомилось следить за земной суетой и сомкнуло веки. В скоплении облачные пласты двигались медленно, сходились, расходились, истончались, а под ними оранжевело яркое солнце.

Печенеженка запела, восхваляя великого Кенгер, бога Неба, что сотворил удивительный мир. Когда песня закончилась, Ждан пристал с вопросами:

– Кенгюля, – так звали печенеженку, – поведай о своих предках.

– Ты не уразумеешь.

– Я понимаю твои слова.

Печенеженка, пренебрежительно ухмыльнулась, вздохнула и как бы нехотя, делая великое одолжение, заговорила. На самом деле ей нравилось, что славянин хочет знать о её народе и предках, она любила старые сказания и при случае с удовольствием рассказывала.

– Предки предков наших дальних предков в довольстве жили. На большом острове. Там реки полноводные струились. Много разных рыб, зверей и птиц водилось. Но один из богов, могучий чёрный бог Ночи и Холода крикнул: «Люди мне служите!» Никто не ответил. Тогда он огонь у них украл. За людей Кенгер – бог неба вступился. И битва меж ними началась. Много лет бились. Никак друг друга побороть не могли. В то время остров снегом холодным покрылся. Люди замерзали. Кто, выжил решили: «Вслед за птицами пойдём. Они путь укажут. За зверями пойдём. Они тропы протопчут». Так в полуденную сторону ушли. Вышли, а края земли не видно. Земля не кончается. Куда идти? Каждому роду разные места приглянулись. Так братья и разошлись. Предки предков нашего племени возле полноводной реки осели. Река та землеройкой крутые горы прорезала. В реке рыбы полно, в окрестных лесах зверей. Много поколений там родилось и на небо ушло. Опять Кенгеру один из богов позавидовал. Злобный Суховей в бой с ним вступил. Злой бог силён, трудно одолеть. Долгие годы боги бились. Земля скудела. Дожди реже и реже выпадали. Трава на корню сохла. Знойный ветер сушил. Озёра высыхали. Некогда широкие реки теперь тонкими ручейками еле текли. Наши родичи раньше поселились в полуночной стороне в густом лесу и в достатке жили. Их землю ливни стали заливать. Ручьи переполнились, округу затопили. Всю воду, что низвергается с небес, земля не вбирает. Звери, какие потонули, какие неведомо куда ушли. Чтоб в трясине не завязнуть люди к нам пришли. Голодные и измученные родичи нашли предков наших умирающими от засухи. Тогда они решили вместе уйти. Так и кочуем, зависти богов боимся. Боимся осесть и погибнуть. Жизнь предков была нелегка. Приходилось с чужыми племенами биться. Предки много сочных пастбищ нашли. Пока узкий серп месяца несколько раз сменит круглоликая луна, тогда их землю из края в край проедешь. Каждый род место выбрал. Вдоль быстрой и мутной реки предки нашего рода кочевали. Ветви рода размножились. Поколения рождались и умирали, и племя жило. Некоторым родичам кочевать надоело. Мести богов боятся надоело. Тёплую землю с пышной зеленью вокруг озёр и рек они облюбовали. Мирно жили. Среди них прорицатель стал вещать. Он истину изрёк. Надо богу Света поклоняться. А душа того бога в огне живёт. Голубое Небо породило Свет. А Свет в землю жизнь вдыхает. И Свет в огне. Значит, огонь благодатный спасает. С тех пор обряд очищения огнём нам завещан. Уверовавшим жилось благостно. Пастбищ вдоволь. Роды множились и по земле растекались. От края владений и до края опять несколько лун надо было проскакать. Однако другой хитроумный маг меж племён раздор внёс. Самым умным себя считал. Все должны его слушать и веления исполнять. В землю умерших хоронить запретил. Волхвы говорили раньше: «Небо поселило Свет в огне», А тот хитрый маг повторял: «Огонь, свет дарующий есть Бог». Много запретов наложил. Маги, что с ним не согласились, живота лишились. Люди роптали. А он силой слова и магией сторонников приобрёл. Кочующие роды под силу его не попали, хитроумному магу не подчинились. Веру предков почитать хотели. Зато битвы многие были. Рождались и умирали бывшие родичи во взаимной вражде. Сторонники мага владели многими землями. Противники мага владели многими пастбищами. Сколько боёв выдержали, а не помирились. Маг и его сторонники в союзники оседлые племена привлекли. И ворогов прибавилось. Наши предки сильны были, в крепкой державе долго в достатке жили. С полуденной стороны племя черноголовых шло. Многие народы покорили. Веровать своим богам заставляли. Наш хан и старейшины порешили веру предков сохранить. Пришлось опять землю родимую покидать. Далеко подались. Среди синих гор поселились. С другими племенами сживались. На нас нападали, мы нападали. Всюду, куда ни пойди приходиться биться: за землю, за пастбища, за реки, за детей, за веру. Много поколений родилось там и умерло. Роды меж гор ручейками растеклись.

Злые племена не унимались. Добро отнять хотели. Род один совсем извели, всех перебили. Последнего малыша, что под кибиткой спрятался, вытащили. Руки, ноги отрубили. Самого в болото кинули. Да трясина под ним сомкнулась, не утоп. Лежит, кровью истекает, кричать сил нет. Мимо по кочкам волчица понуро брела. Щенят в норе засыпало. Кровь почуяла. На запах пошла. Видит: дитё беспомощное. Раны ему стала зализывать. Молоком своим напоила. Для него охотилась. Выкормила. Вырастила. Жерди к обрубкам ног и рук оленьими жилами привязала. Стал сильным и смелым мужем, ак степной волк. Людей искать пошёл. Всюду рядом с ним волчица на подмоге. Разные племена, разные рода встретил. Всех своей воли подчинил. Наши предки тоже признали его власть. А хан дочь в жёны отдал. С тех пор волки, господины степей нам братья. Много поколений родилось и умерло. Племя разрослось, по земле широко раскинулось.

И снова завистливый Суховей отогнал тучи в полуночную сторону, сказывала мать моей матери. Пастбища скудели, трава сохла. Мы ушли за дождями. Близ быстрой реки, что с гор сбегала поселились. На густых травах стада отъелись. Воины округу объезжали. Зимники и летники присматривали. То кагану хазарскому пришлось не по нраву. Подговорил подвластное ему племя с обильной земли нас прогнать. Огузы напали. Долго бились. Смелые мужи не сдавались. Тьма их полегло. Огузы числом велики. Нас потеснили. Спасаться принудили. Моя мать сказывала, куда не придём, всюду племена чужые иль дальние родичи живут. Нам простора не хватает. Ведь каждый старается для своего рода. Доводилось других теснить. Бились мы с булгарами. Да те за берега Камы крепко держатся. С мадьярами бились. Те убоялись. Свою земли оставили. Мы было тамо поселились, да огузы вслед подались. Несколько родов их власть признали. С тех пор одежду укорачивают и рукава обрезают. Мол от нас отрезались. Как вольный волк по степи бредёт, куда ведут его помыслы, так и мы хотим жить. От огузов ушли. Снова мадъяр потеснили. И обильно земли стало. Зимники и летники сорок родов восьми племён по душе выбрали. С соседями торг ведём. Бывает и добыча добрая. И мы, потомки кенгересов живём богато. А, что воины гибнут. Жизнь такова: битвы с перемириями. Жёны нарожают и воинов и жён для них, которые тоже родят воинов и жён им, и род наш не прервётся.

Ждан понимал, то о чём ведала Кенгюля, но сказать, что всё стало ясно нельзя. Он для себя усвоил: племя волей Доли прикочевало издалека. Кто был сильнее их, тем уступали, от тех уходили. Кто слабее их, тех изгоняли. И на всём пути битвы, да сраженья. Этому Ждан сочувствовал. Да ещё бедный дитятко и взрастившая его волчица. «Разве может такое быть? – удивлялся юноша. – Хотя, ежели богам надобно… Дивно!» Ждан постиг: «Ныне они держат обширные пастбища, отняли у мадьяр степь. А им мало. На русичей и других славян нападают. Городища и селища их жгут, в полон уводят. Выходит жадные стали. Златом и серебром хвастают. А не испытывают ли их боги и Доля? Ежели так, то за жадность родителей дети поплатятся».

Ждан улучил момент, когда печенеженка после песен-сказаний подобрела, смотрела в уходящее небо за кибиткой и улыбалась. Юноша знал, главное не прерывать её молитву к богу, иначе рассердится и уйдёт надолго. Стал расспрашивать, если ли в других повозках кроме него ещё славяне.

– Зачем спрашиваешь?

– Как же Кенгуля? Были тамо други мои! Живы иль нет? Ежели едут среди нас, то не полегли в сырую землю, не терзают их птицы хищные, не белеют их кости под просторным небом.

– Есть, есть, Ждано, славянские мужи. Да токмо маловато.

– Как звать их?

– Звать как – не знаю.

– Моё прозвище тебе ведомо, а их нет?

– Ты смирный. Они буйные. Кричат. Освободиться пытаются, ногами жерди выбивают, руками тянутся. За то связанные сидят. Нет им такой воли, ак тебе. Да был ли ты воин?

– Пахарь я, – выдавил Ждан, вспомнив прошлое.

– Оно и видно, не воин.

А Ждана эти слова задели, что ж он и азы воинского мастерства не усвоил? Зря, что ль всё? Печенеженка продолжала о пленных:

– У них в кибитках не сижу. Принесу отвар или мазь и тикаю. Над ними есть, кому присмотреть и присмирить, – и довольная захихикала.

– Кенгюля, поведай хоть какие они из себя. Може кого узнаю.

– Да, ну. Скоро свидитесь. Приедем в стойбище, туда полон везут.

– Выходит, ехать осталось недолго.

– Кому акы. Соплеменники мои сильно пораненные тамо останутся и я с ними. Ты сам долечишься и с остальными отправишься в полуденную сторону. Ещё далече.

– На торг, – насторожился Ждан.

А печенеженка, достав из складок платья кусок лепёшки, положила в рот и безмятежно жуя, кивнула.

Ждан с грустью смотрел на уходящие назад мелкие кустики и деревья, что кучковались в низинах и балках, всё дальше земля славян, всё дальше его родина. Каков удел на чужбине? И, как оттуда вырваться? Возможно ли? Впереди и позади кибитки. В каких из них пленные воины? И сколько их? Ждан в который раз сокрушался. Верно, ли поступил? Не пропустил ли момент, когда можно было сбежать? Вспоминал, прикидывал. Но не было мига, чтобы он был один или поблизости никого не оказалось, ни днём, ни ночью. Сколько земли прошёл, столько стерпел, чтоб в неволю угодить? Как быть? Сокрушаться, сетовать на беды, что свалились? «Да, пути Доли путаны, – думал юноша. – А мож ещё повернёт петлёй и дорога не отдалит, а приблизит к родичам?» Тяжко вздохнул Ждан, увидится ли с ними? Молодость живёт надеждами и Ждан вопреки очевидному надеялся вернуться. Хотя явных оснований тому не видно.

Мимо медленно проплывали низкие редкие кустики травы. Сквозь узкие тонкие листики просвечивала песчано-глинистая земля. На одной из проплешин рассыпавшимся мотком толстой верёвки дремал на солнцепёке полоз. Два конца этой пёстрой сизо-коричневато-желтоватой верёвки почти в два раза тоньше остального длинного тела, которое при приближении кибиток свилось в кольца. Один край приподнялся, замер вертикально, раскрылась маленькая пасть, угрожающе шипя. Ждан засмотрелся, такой большой змеи никогда ещё не видел. Кенгюля тоже любовалась и тихо напевала.

Вдруг просвистела стрела и впилась в блестящее тело, полоз выгнулся. Кенгюля перестала петь и грустно смотрела. Следом воткнулись ещё две стрелы. Кольца развернулись, длинное тело затрепетало, стало биться, изгибаться, но с каждым мигом слабее и едва трепыхалось, когда Ждан потерял его из вида.

– Зачем? Зачем стреляли? Змей большой, а вреда нет. Охо-хох… Люди не разумны.

И опять запела, но на этот раз безотрадную повесть о полозе, о том, как он жил, как маленьким ужиком прятался в неровных трещинах сухой земли от голодных сов и великанов по сравнению с ним степных орлов, забивался в пустующие норки от пронырливых куниц и всеядных лис, как ловил надоедливых кузнечиков и прожорливую саранчу, как потом ластился к возлюбленной, как с нетерпением ждал потомства, как гонялся за прыткими ящерицами, чтобы накормить любимую пока та охраняла кладку яиц, окружив её своим телом. Пела, как он стал сильным змеем, что ему уже никто не страшен ни среди птиц, ни среди зверей, как он ещё хотел жить, растить деток и радоваться прохладе сочной травы, солнцу, что нагревает землю и благодатному небу…

Ждан слушал трогательную песню печенеженки, и снова уносился в воспоминаниях к своей покинутой семье.

Всё реже деревья и кусты, что крохотными островками возвышаются среди бескрайних просторов. Слабый ветерок чуть касается низкой серебристой травы с пучками узких длинных и тонких листьев, больше похожих на стебельки. Среди них покачиваются метёлки и кисточки цветущих колосков, придавая степи ни с чем, ни сравнимый вид и аромат, которые удивляют Ждана и постоянно напоминают, что вокруг чужбина.

Шум от каравана намного опережает и чуткие звери и птицы лесостепи и степи слышат непонятные для них звуки раньше, чем увидят кибитки и людей. Но не только незнакомый шум настораживает, они ещё улавливают вибрацию, которую передаёт земля. Ежи, опустив щетинки, потягивают острым носиком и в недоумении семенят в свои норки. Пугливые желто-коричневые дрофы мчатся сами, не зная куда, а перед их быстрыми лапами в панике выскакивают кузнечики. Степной орёл взмывает, распластав огромные крылья, парит над округой, всматривается с высоты с удивлением, делает большой круг и маленькой точкой исчезает в дали. Тушканчики поджали крохотные передние лапки и на длиннющих задних, что есть силы, скачут к своим норкам. Суслики крапчатыми и рыжими столбиками вытянулись и оглядываются вокруг. Маленькие шустрые желтоватые ласки и буровато-серые с темной зигзагообразной полосой вдоль хребта и пятнами по бокам гадюки укрываются в тех норках многочисленных грызунов, которых они съели. Гибкие хори уткнули бело-тёмные мордочки под свои палево-песочные хвосты и бока, насторожились и не высовываются из широких нор. Навозные жуки, хвостатые скорпионы затихают в любом пустом углублении, тарантулы спускаются ещё глубже в свои норки. Лишь взрослый бесстрашный полоз отвык прятаться, кто ему двухметровому может быть опасен? Но вот ехали мимо люди и…

Но есть те, кто в противоположность большинству устремляются на этот странный шум, что исходит от колёс, скрежета упряжи, храпа лошадей, тёплого дыхания отар, а также людских голосов. Это кровососущие. С вечера одолевают рои комаров, а днём нет покоя от слепней и оводов, да ещё мухи-ктыри с продолговатым брюшком, мощными лапами и острым хоботком довольно больно кусаются. Как-то одна из таких мух стремительно влетела в кибитку, Ждан обомлел, такой здоровенной, размером с две фаланги указательного пальца, он отродясь не видывал. Но Кенгуля не растерялась, схватила первую попавшуюся тряпку и стала отмахиваться, выгоняя вон из кибитки. Муха-ктырь просвистела мимо уха возницы, тот пригнулся и отпрянул, но муха уже сидела поверх слепня, что впился в круп лошади. Обхватив свою жертву цепкими лапками, унеслась вместе с ней куда-то в траву.

Эта муха внезапным появлением и поведением вывела Ждана из задумчивости и почти напугала, ещё раз показав, что он на чужой земле и многое здесь иное, непривычное. А Кенгюля спокойно пробормотала об участи слепня.

– Кровь высосет, сухой будет валятся, в прах рассыплется.

Ктырь был самец и слепня унёс своей избраннице, и пока та обедала, он старался продолжить свой род, после чего не стал задерживаться, а то муха во время разыгравшегося аппетита полакомиться им тоже.

Кенгюля явно повеселела и приободрилась, оказалось, подъезжали к стойбищу, там она увидится с замужней дочерью и внучатами. Ещё раньше Ждан понял из её грустных песен, что она тоскует по мужу и двум сыновьям, которые погибли и лежат где-то далеко в степи.

Ждан почти постоянно думал о побеге и ругал себя за нерешительность. Ведь в жизни хуже неволи ничего нет, таково его убеждение. Но ругал себя зря, потому что возможности сбежать у него практически не было. К тому же местность пошла почти вся открытая, так кое-где попадались низкие кустики, да редкие деревья, вытянутые, как пламя лучины.

Головные боли его уже не мучили, как в первые дни после сражения, хотя иногда бывали. Чувствовал себя значительно лучше, главное мог двигаться, мог ходить, но в правом боку ещё немного отдавало.

Ждан очень надеялся, что на большой стоянке ему удастся узнать, кто кроме него из защитников крепости в плену и, может даже увидит кого-нибудь из них.

Бескрайняя голубизна постепенно наполнилась выплывающими из-за горизонта бело-серыми клубами, которые, продвигаясь к зениту, росли и синели. Как будто ниоткуда сформировались дождевые облака, кучкуясь и соединяясь, они заполнили всё небо, уже ни один лучик не пробивался. Тем не менее, жара не спала, наоборот стало труднее дышать. И вдруг, из сизых глыб грянул громовой раскат, за ним с большим опозданием серое небо пронзила ветвистая молния. Гроза, оглушительно грохоча и швыряя ослепительные зигзагообразные стрелы, уходила вдаль, оставляя свежесть в воздухе, капли на траве и лужицы на земле.

Как ни странно Ждан приободрился. Бурное проявление стихии всегда завораживало юношу. Теперь у него словно прибавилось сил, он ощутил подъём духа. Пробуждались дремлющие желания и порывы, улучшилось настроение, на душе стало задорнее и казалось ему, что всё сможет.

У Ждана появилась уверенность, что плен это всего лишь одна из ступенек его лестницы-жизни. И, конечно, её надо преодолеть, потому что жить иначе не имеет смысла. Как выберется из плена? Время покажет, Лета подскажет. Юноша с облегчением вздохнул, потому что осознал, не следует корить себя за то, что написано на роду, за то, какую нить уготовила ему Доля и старшая из прях Макошь. Ждан благодарил Рода, Сварога, что показали ему, дав родиться удивительный мир; Перуна за помощь в сражении, за то, что целы руки и ноги, а главное голова; Макошь за судьбу, за рачительных и любящих родителей, за милую и нежную жену, за послушную дочь, за то, что дали возможность познавать другие ремёсла, земли и людей. Молился за отца и других пращуров, они тоже помогают ему из Ирий-сада. И понимал Ждан, надо быть внимательным, прислушиваться ко всему, примечать всё, изо всех сил стараться исполнить задуманное – воссоединиться с семьёй, хотя сейчас это казалось невероятным.

Непостижимо, как, но для Ждана почти вдруг стало неважно, кто и как долго его окружает, главное он видит цель, к которой необходимо дойти. Если бы сейчас его увидели мать с отцом! Собимысл, несмотря на плачевную участь, что выпала его сыну возгордился бы им. Именно таким: целеустремлённым, напористым и умным всегда хотел видеть Ждана. А Мирослава? Теперь сын достоин её обожаемого мужа! И, хотя Ждан пока себя ничем особенным не проявил, но в его лице, взгляде, осанке виделся тот, кто может повести за собой.

Ждан прислушивался к своим ощущениям, чувствам, настроению и ещё он думал, как себя вести с печенегами. Понял, что он изменился. Уверенность, как она редко бывала, особенно в последнее время, и вот, наконец, наполнила его. Но, не навредит ли она пленнику? И Ждан решил скрывать то состояние души, что теперь приобрёл. Ждан уверил себя, что, как тихий и безобидный пленник он выиграет больше.