Текст книги "Шелест ветра перемен"

Часть четвёртая. Ратные дела

От лёгкого ветерка дрожат нежные листочки. Между веток сверкает солнце. Косые лучи прорвались сквозь древесный заслон, падают на сочную траву, где распластались утомлённые учебным боем воины и дружинники. Конечно, и пахарям и ремесленному люду не единожды случалось вести кулачные драки, но то забава, хоть далеко не всегда безобидная, а тут надо получить сноровку, чтоб жизнь свою спасти.

Ждан лежит среди цветущих ландышей на краю рощицы, тоненькие веточки берёз машут ему, пытаясь отвлечь от грустных дум. Ждан обычно побеждал своих ровесников односельчан, а тут никак не удалось вырваться из цепких рук. У него ноет тело, дружинник Моргач здорово его помял. Парня душит стыд за свою неловкость и неповоротливость, а тут ещё эти цветы… Их так любит Благуша! Бывало в эту пору всегда у неё венок, и с русых волос свисают душистые белые колокольчики. Да и в доме их дух, всюду натыканы небольшие пучки и привязаны увянувшие венки, сохнут для отвара. Ох, Благуша, милая голубка… и, когда свидятся, а уж и так тяжко… Кручина неотвязная измучила, тоска томит и по матушке родимой, и по непоседе Ягодке. Ох-хе-хе-ох!.. Ждан зачерпнул горстями травы, вырвал с корнем ни в чём неповинную, цедя прощения у Лешего, что без необходимости лишил растения жизни, но надо Ждану сбыть боль свою, а как… Моргач на глаза попался. И дерзость с решимостью всколыхнулись, выучится он воинскому мастерству, не за тем и он, и семья его претерпели горести, чтоб побитым быть.

Если бы сейчас увидела Мирослава сына, то узнала бы в нём молодого Собимысла, уверенность в осанке и решительный взгляд, ранее не часто проявлялись у Ждана и она бывало сожалела, что мальчик перенял больше её черт, чем отцовских.

Спина гусляра опиралась о ствол дуба, а глаза следили за тающими облачками. Нельзя сказать, что его терзали сомнения, но всё же… Верно ли поступил, свернув с пути Велеса, покровителя певцов и сказителей, перешёл под могучую руку Перуна, заступника воинов? В раздумье отошёл от дерева, нагнулся к своей суме, достал гусли, тронул струны. Мелодичный звон разлился по округе, и люди встрепенулись. Яромудр уселся на бревно, а вокруг него уже кружком новобранцы с охотой ожидают, что скажет, да и дружинники поглядывают, не прочь послушать.

Вновь зазвенели струны, но теперь величаво, протяжно. «Куда други, путь мы держим? Куда направили стопы? Доля наша тайная и каждый ищет свою, – задумчивость на лице гусляра сменилась решимостью, а струны запели резче и в то же время торжественно, голос Яромудра искренне и доверительно вещал. – Ведут нас мужи-дружинники многоопытные, да не токмо они. Боги указуют. Ведут к битвам. Да извилиста наша дорога к славе воинской. Страх душу тревожит. Раняя смерть страшит. Но разве единожды живём на белом свете? Вновь и вновь родимся мы! А случится умереть, станут души в ряды вечного воинства Перунова! Встретит Перуница3232
  Перуница – супруга Перуна


[Закрыть], напоит Живой водой. Наши бессмертные души в Нави3333
  Навь – мир духовный, посмертный.


[Закрыть] соединятся с пращурами-небожителями. Смерть в бою не страшна, а красна и славна, потому акы вой, встав на Стезю Перуна идёт по Стезе Прави3434
  Правь – Правило, Звёздный закон.


[Закрыть], чтоб помощь принести тем, кто остался в Яви3535
  Явь – мир явленный.


[Закрыть]. Други, став воями, станем защитниками родичам на земле и на небе на веки вечные…»

Молча внимали Яромудру. Дружинники, хоть и христиане, а довольны словами сказителя, преисполненные важностью своего земного и посмертного пути одобрительно кивали. Новобранцы приободрились, напомнил гусляр, что не только за себя радеть теперь должны, а весь род не осрамить, и славу приумножить, и доля каждого сражаться за правду славянскую и в Яви, и в Нави.

Три недели назад здесь на высоком берегу реки ветер лишь теребил луговые травы, шуршал листвой светлых рощиц. А ныне стуки топоров и людские голоса заглушили стрёкот кузнечиков и трели птиц. Крепкая бревенчатая стена споро растёт, перед ней копают ров, а землю трамбуют, образуя вал – первую преграду на пути строящейся крепости. Теперь новобранцам не до скуки, тоски и печали. Встают до света, ложатся затемно, кроме дозорных, что всматриваются во мрак степи, будущее воинство быстро засыпает, утомлённое работой и учебными боями.

Соорудили несколько небольших кузниц, по сути, они являлись железоплавильнями. Сперва местность разведали на наличие руды. Воевода Черныш не только ловок в воинском деле, умён он и смекалист в обустройстве оборонной крепости. Не зря он собирал разный люд, кто во что горазд. Ведь в первую очередь надо надеяться на себя, а не на князя. Это они ему подмога.

В окрестных болотах обнаружили железную руду. Хорошая, жирная руда. Добрила радовался, с такой работа пойдёт, лишь водой смыть песок, да и в печь. Добрила сам мастерил плавильню, сшивал из шкур меха, лепил из глины печь и трубу. Помощником у

него стал Яромудр, а потом напросился чудинин, кузнец немало перевидал их на торжищах в Новгороде, да и на службу княжескую среди них охотники нашлись. Уважал он людей племени чудь за терпение и трудолюбие и этот молодец оказался сноровистым. Яромудр иногда донимал друга бесчисленными вопросами, что тот даже срывался и бросал в ответ: «За день коваль не рождается». Тогда Яромудр умолкал, понимая, что мешает, но потом любознательность снова свербила. Сколько тонкостей надо знать и уметь, чтоб сделать простой гвоздь, а уж меч… Впрочем это для Добрилы ковать гвозди и скобы легче лёгкого, а для Яромудра – тайна тайн, а вот чудинин схватывал быстрее. Яромудр не мог уразуметь, как различить почти неуловимые оттенки окалины, чтобы понять, как нагрелся металл, ведь и недогрев, и перегрев сулит изделию плохое качество. Всё здесь, любая мелочь имела важное значение.

Черныш определил сменных рудокопов и возниц. Сани каждый день привозили с болота кучи руды. Кузни построили ближе к реке и отныне она станет снабжать водой жителей крепости.

Бывало и раньше, до отъезда Яромудр заглядывал к кузнецу в родном городище и с восхищением наблюдал, как тот с помощником орудует в полутёмном помещении, где лишь отсветы от печи, да искры летят от красного жаркого железного прута или полоски, по которой коваль размеренно бьёт молотом. Теперь же он сам на месте помощника и держит со страхом и трепетом раскалённый стержень, будто пробрался туда, куда ему путь всегда был закрыт, будто подглядывает и подслушивает за волшебником, чей дар и чьи заговоры недоступны, как он ни пытается в них вникнуть. И казалось ему, вот так же и всемогущий бог выковывает только ему ведомое и от этой великой тайны мироздания также оглушительно громыхает, а потом разлетаются, пронзая пространство искры-молнии. Какой же величины тогда сам Великий Кузнец? Наверняка может без усилий перешагнуть через лодьи в полноводном русле реки с одного берега на другой.

От этих мыслей и образов Яромудр забылся, руки шевельнулись, и щипцы, что держали заготовку дрогнули. Добрила чуть не промахнулся, чуть не ударил мимо того места, куда рассчитывал. Вовремя остановился, опыт и интуиция помогли, а то бы испортил будущий топор.

От кузниц, что расположились по окраинам, к центру будущей крепости вели уже утоптанные дорожки. От ворот, где пока только проём укладывают мостовую. Из леса на волокушах привозят сосны и ели. Светозар среди плотников, перенимает их ремесло, учиться толстый ствол рубить вдоль длины. Ждан подготавливает брёвна, отсекает суки и ветки. Потом эти брёвна-лаги укладывают на выровненную землю вдоль дороги по три, по краям и в середине между ними, но не рядом, а примерно на полтора шага друг от друга. А уж на них поперечные плахи из брёвен, диаметром приблизительно в локоть. Предварительно в полукруглой части плах вырубают выемку, после чего, подгоняя насаживают на лаги. Плоские стороны плах будут служить мостовой, ширина её должна быть такой, чтобы сани, которые поедут по дороге в противоположные стороны, разъехались.

Другие новобранцы, кроме тех, что строят стены, копают ров и утрамбовывают вал. На постройку стен уходит много деревьев. И в лесу и в нарождающейся крепости беспрестанный стук топоров заглушил птичьи переклички. Толщина стены не равна толщине бревна, пусть даже и самого объёмного. Брёвна располагали горизонтально в два параллельных ряда на расстоянии не меньше шага. В промежуток засыпали более тонкие брёвнышки. В результате крепостная стена росла мощной, пробить такую печенегам не легко. В местах, где, по мнению воеводы, удобнее наблюдать за появлением или передвижением кочевников в стене ставили крепкие срубы сторожевых вышек.

Крепость строилась на высоком берегу полноводной и судоходной реки Сула. Так, как возвышенность не лишена подземных вод, вырыли глубокий колодец. А во время дождей, чтобы не затапливало мостовую, вкопали в землю несколько больших бочек и маленьких срубов-колодцев, прикрыли их берестой и брёвнами, и в них врезали деревянные трубы. Просочившаяся вода накапливалась там и стекала в реку.

В крепости строили дома для дружинников и будущих воинов, конюшни, хлев для скота, обустраивали места хранения орудий труда и оружия. Работа кипела, люди вставали до восхода и ложились после захода солнца. Засыпали быстро, лишь горстка бодроствовала, вглядываясь в окружающую тьму. Густой сосновый и еловый запах исходил от построек, силуэты которые вырисовывались в слабом свете костерков.

Сиреневая дымка на горизонте с каждым мигом густела. Ждан пристально всматривается в даль. Не видать чёрных точек, а ведь несколько дней назад их приметили, да слава богам те скрылись из вида, но раз появились, надо ждать прихода, у печенегов давно уж настала пора менять стойбища. А тут луга заливные сочными травами, да пёстрыми цветами благоухают. Жёлтые лоскуты одуванчиков сменяются лилово-голубоватыми островками мышиного горошка, окружают их луговые злаки, в которых набухают нежные метёлки.

Ждан медленно шагает по обструганным брёвнам крепостной стены, выглядывает в бойницы, задерживается на вышках. Смотрит в одну сторону – за рекой луг, дальше заболоченная низина, между зарослями рогоза и камыша лужицы синевы. Всюду группки ив, пирамидальных тополей, клёнов, реже дубов и берёз. Среди них кусты орешника и малины. Чем дальше к горизонту, тем деревьев меньше и за горизонтом скрывается необъятное поле трав. С другой стороны крепости земля проваливается оврагами, утопает в лесной чаще, где убавилось валежника, а прибавилось свежих пней.

Ждан свесился в узкое окошко в вышке, наблюдает, как внизу возле стены укладывают в три ряда в определённом порядке короткие брёвна, закрепляя их столбами. Эти ряды тянутся вдоль длины стен, самый ближний поднимается, примерно на одну четверть их высоты. Второй ряд ниже предыдущего на одну треть, а последний на столько же меньше среднего. Юноша удивлялся, до чего мудрен способ обороны. Перед своеобразными бревенчатыми ступенями начали рыть землю и ссыпать её на них, таким образом, на подступах к стене образовывался ров и земляной склон, где нападающие будут хорошо просматриваться с крепостных стен и тем более с вышек.

Дружинник пригрозил стражнику кулаком, нечего, мол, ротозейничать и Ждан отпрянул, опять шагает, всматривается в даль. А там ничего. То есть, как обычно. Ветер качает ветки, птицы летают туда-сюда в вечной заботе и поиске пропитания для птенцов. Рыбы всплеснут в реке, выдра проплывёт. Надоело всматриваться, тут возле стены интереснее, так и манит остановиться, да глядеть на слаженную работу. А в крепости костры ярче, дух варева растекается, есть охота. Недолго ждать осталось.

Вот и первая звезда сверкнула и к Ждану на смену спешит Добрила, утирая усы рукой с узелком. Там ещё горячие печёные молодые коренья лопуха, в другой руке несёт дымящийся котелок. Теперь он станет вглядываться в окружающую тьму и прислушиваться к дальним шумам пока не погаснет последняя звезда.

Ждан слышит какой-то неясный далёкий говор, чувствует слабый озноб, ощущает, что рубаха и порты намокли, на лицо что-то каплет и струи стекают за шею. Тело ломит, ноет кисть правой руки и левое предплечье.

Открыл глаза. Небо цвета золы роняет на него капли дождя. Нет, это не сон. Юноша повернулся, попытался привстать. Сразу отдало в голову, боль вгрызалась в затылок и в виски. Почему-то слегка подташнивало. Ждан упёрся руками в землю, стал приподниматься, но снова опустился. Силы, как будто утекли вместе с водой, что капала с него. Огляделся. Почти напротив, чуть левее лежит мёртвый печенег. «Замолк навеки… Не успел дорассказать предания праотцов… Зачем шёл? Не умирать же…» Ждан вздохнул, снова повалился навзничь, слабость придавила к мокрой траве, зажмурился от хлесткого ливня, отвернулся от покойника, что, задрав густую тёмную бороду неустанно смотрел в небо, словно продолжал отчаянно, но безмолвно вымаливать у богов помощь.

Ждан не смотрел, но продолжал видеть убитого кочевника. Ноги в засаленных кожаных штанах полусогнуты, в раскорячку. Похоже, пытался лёжа пятиться, отползти. Остаток сил в эту натугу и утёк. Сгрёб в кулаки траву, выдернул с корнем, да так и замер. Из груди торчит стрела, пробила рубаху из толстой кожи, забрызганную бурыми пятнами. С широкого серебряного пояса свисают железные узорчатые ножны, а поодаль валяется чуть изогнутый стальной печенежский меч с разводами запекшийся крови. Голова с тёмными спутанными мокрыми прядями запрокинута. В широко открытых глазах цвета ореховой скорлупы серое отражение пасмурного дня.

Ждану жаль печенега, красивый был, сильный, хотя и постарше него. А, как опечалился, когда узнал по хрипу, что конь его смертельно ранен, просил заколоть того, чтоб не мучился. «Скорая смерть – награда», – говорил. Потом что-то тяжёлое свалилось, в голове в миг загудело и темнота…

Кто и когда ударил по голове, Ждан не знал, но помнил, что, очнувшись, увидел этого же печенега, они оба свалились на дно неглубокого оврага. И лежали без сил, а вокруг никого, пока Ждан был без сознания, бой отодвинулся куда-то. Печенег прерывисто дышал, но почему-то хотел с ним говорить. Всё же печенег бестолковый был, думал Ждан, вспоминая, что тот говорил, и то, что называл его братом. Ждан тогда разозлился.

– Степной волк тебе брат! – в ответ ему крикнул.

А тот усмехается, да так снисходительно, что захотелось прибить его, но сил приподняться не хватило, и возле рук ничего, чем можно было запустить.

– Волк, само собой брат и господин мой!

– Откуда по-словенски знаешь? – раздражённо спросил Ждан.

– От пленника русича перенял.

– Того русича тож братом почитал?

– И его, все ж люди братья, потому как в стародавние времена от одной матери родились. Мы с тобой корня одного.

– Корень, мож един, да ветви разные. Да не могло такого быть, – отмахнулся Ждан.

– Точно, иудей предание сказывал.

– И акы они, дети той матери на родных сестрах и братьях поженились? И от одной матери и одного отца столько народу быть не могёт.

– Мать была одна, а отцов несколько, давно то было… наплодили их потомки.

– Тьфу, ты… Мелешь… Зря поверил чужеземцу.

– Он человек торговый, знающий, не то, что реки, моря переплывал, в далёких землях бывал. Богатый человек, золотом платит.

– За коней и шкуры золотом?

– Больше за пленников.

– Гад ты ползучий, что ж ты братьев названых в рабы продаешь?

– Если не мы, то нас. Хотя и среди наших родичей есть смирные, да покорные. Но мы ушли, отреклись от них, потому как они примкнули к чужому племени. Стыдимся мы их, потому, ак в бедности живут, а мы богатство любим.

– Да, уж, видно, обвешался весь, – кивнул на него Ждан, имея в виду украшение на одежде печенега, по низу рубахи висели серебряные искусные бубенчики, а на рукавах, груди, спине и плечах пришиты железные бляхи с узорами.

– За тебя моим родичам хорошую плату дадут, повезут в Рум, да не одного тебя, ушибленные да раненные на поле остались. Ишь, понастроили преград, то мы стрелой летели, а тут спотыкайся, карабкайся, огибай. Сколько поломанных, перебитых, сколько семей кормильцев лишились… А мы вас достали, дольше, труднее, а всё ж добрались до добычи… Передохну и предание наших праотцов поведаю, а ты братьям перескажешь…

Ждан слушал и не понимал, зачем печенег ему всё это говорит, сам еле дышит, а вещает небылицы. Смотрел на серебряный пояс и саблю «…Издевается он, одной ногой уж за порогом этого мира, а не сдаётся… Для чего? Что ему радостней умирать станет? Бестолковый и неразумный… Предрёк полон… Вот встану, да его же мечом…».

Ждан, как мог резко встал… Ему казалось, что встаёт, на самом деле, он лишь приподнялся и упал без сознания.

Неясные ощущения врывались в сознание, будто кто то хватал за руки и ноги, переворачивал, шарил по телу и опять голоса, они мешали, как назойливые мухи, а Ждану хотелось покоя… И, вдруг что-то острое втыкается в правый бок…

– А-а-а.., – невольно вырвалось и Ждан открыл глаза и тут его оглушил хохот… перед глазами мелькали полы длинных кожаных одежд, выше нависли бородатые лица… Довольные, радостные, обветренные с всклокоченными волосами. Ждана обступили шесть печенегов. От них несло засаленной кожей и потом. Жилистые, подвижные, переговариваясь между собой, подняли и понесли юношу к телеге, крытой лоскутами кожи. И опять забытьё…

В правом боку защипало, от того да ещё от тряски Ждан очнулся. Небо под пологом уходит назад, на нём, будто, отступая откуда-то, возникают всё новые и новые лохматые облачка. Их бесконечное множество, пятятся, чтобы скрыться и уступить своё место другим. Чем пристальней смотрит на них Ждан, тем больше ему кажется, что вот сейчас или через какое-то мгновение и он унесётся к ним из этой колышущейся пещеры с терпкими и едкими чужыми запахами.

Опять жжение и зудящая боль, да ещё что-то влажное и тёплое прижалось к правому боку. Ждан повернул голову, в которой словно неотвязный дятел долбил в затылок и в виски… Из полутьмы проглядывало лицо. Обветренное, прорезанное морщинами, окаймлённое серыми волосами, заплетёнными в две косички, свисающими на плечи. Без злобы и ненависти, с озабоченным видом пожилая печенеженка что-то макала в небольшой котелок. Спокойно посмотрела на Ждана и, выжав тряпицу, что достала из того же котелка быстро прижала к ранке у юноши. В боку щипало уже меньше. Печенеженка что-то стала говорить. Ждан вначале ничего не понял, но потом сквозь поток незнакомых слов прорвались несколько словенских. И, наконец, уяснил смысл. Рана его неглубокая, хотя и проткнута дротиком. Ясно, что колотые раны заживают дольше. Надо лечить. Да, ещё он силы отдал своему богу битв, а их бог обиделся, что много его детей покалечил, и Ждану за то зашиб голову. Богиня земли жалеет всех своих детей и разрешила лечить его травами. А Небо приказывает печенегам поднять словена на ноги, тогда они получат хорошую плату от иудейских или румийских купцов.

Ждан попытался привстать, да не тут то было. Помешали не только боль и головокружение, оказалось руки крепко привязаны к жердям по обе стороны кибитки так, что юноша не мог их соединить, не мог на них опереться. И ноги спутаны, не убежишь. Вот и неволя! А печенеженка продолжала макать тряпицу в котелок, да что-то приговаривала, да отрицательно мотала сединами и недовольно жмурилась, да кивала худенькой ладошкой с потемневшими от многолетних трудов бороздками на пальцах. Нечего, мол, трепыхаться, коль попал в силки.

У Ждана выступил пот и сердце, будто затихло. Осознание беспомощности, беззащитности и полной зависимости от врага чуть снова не лишило чувств. Состояние ужаса сменилось обидой на всё и на всех, ему стало себя жалко и, как-то сами собой выкатились слезинки. Ждан отвернулся от печенеженки, и одна слезинка затекла ему в левое ухо, там стало щекотно, а вытереть никак, привязанная рука не дотягивается.

Неужели так и сгинет в печенежском становище? Пропадёт на чужбине, в далёкой земле?.. А Благуша, голубкая милая? Не видется им боле? А лапушка Ягодка? При живом отце сирота. А матушка родимая выдюжит ли с Горем-злосчастием?

Неужель всё зря? Все старания понапрасну? Иль Недоля вырвала нить жизни из полотна Доли?

Ждан в своей обиде на всё и всех стал роптать, в том числе и на богов, что допускают несправедливость.

Тем временем печенеженка налила чего-то из прежде закупоренной кубышки в глиняную плошку, пошептала над ней. Затем придвинулась ближе к Ждану, дотронулась до груди. Он повернулся, а она, указывая на плошку, давала понять, что надо пить. Для лечения. Ждан попытался приподняться. Женщина помогла ему, поддержав за плечи. Юноша с трудом проглатывал горькое питьё. Затем засунула посуду в угол, возложила обе руки на голову Ждана, беспрестанно что-то шепча. Он покорно, даже апатично воспринимал действия печенеженки, поправляться для того, чтобы быть проданным в неволю желания не было.

Звук движущихся колёс, шуршание примятой травы и слабый треск порослей кустарника, а также качание и скрип кибитки постепенно убаюкивали.

* * *

Ждана продолжало слегка раскачивать и потрясывать, но теперь он стоял на …облаке, большом и ослепительно белом с пышными буграми и ноги утопали в молочном тумане и от этого удерживать равновесие очень трудно. Слева напирала кучевая глыба, но вот порыв ветра сдунул и отогнал её в сторону, и она поплыла дальше. Ждан увидел… отца. Собимысл стоял на клубящемся облаке твёрдо, он улыбался и спокойно смотрел на сына. Юноша бросился к нему. Они обнялись, прослезились.

– Вот упросил богов свидеться, – сказал Собимысл, утирая рукавом холщовой рубахи мокрые глаза.

Ждан не мог нарадоваться, вот отец рядом, молодой и крепкий, как прежде, много лет назад.

– Сынок, не кори богов за лихолетье. Не можем мы уразуметь их замыслы, потому терпи и принимай всё, что даёт Доля. Передай и детям своим.

– Детям? – Ждан удивился. – Одна Ягодка… или Благуше уже срок родить? А не рано ли?

– Всему, сынок своё время. Придёт и узнаешь.

Слушал Ждан и дивился, да не только самому явлению отца, его молодцеватому виду, а и тому, как говорил тот, губами не шевелил, лишь улыбался, но Ждан, слышал его голос, да не как-нибудь, а в голове.

– Как тебе там? – робко спросил юноша.

– Там тоже жизнь, иная со своими радостями и огорчениями в зависимости, как тут жил. А сюда, сынок мы приходим, то есть родимся каждый со своей целью и, как идём к ней, отражается на наших душах и влияет на дальнейшее существование и не токмо нас, но и потомков. Та жизнь, которую знают все лишь часть длинной до бесконечности и меняющейся до неузнаваемости жизни наших душ. Цени всё хорошее, что тебе встречается, радуйся каждому новому дню, будь добр с, кем только смогешь, распознавай коварство. Важнее обидчика не наказать, а обманутым не быть. Будь ко всему внимателен. Размышляй над увиденным и услышанным… Родимый, настала пора прощаться.

Ждан ещё много чего хотел у отца спросить и рассказать ему, но тот обнял и юноша уткнулся лицом в отцовское плечо. Им так не хотелось расставаться… Собимысл легонько оттолкнул сына и не шевелясь, не отходя стал медленно удаляться, будто отплывать. Он улыбался, в его глазах светилась гордость за Ждана. Справа надвинулось большое облако, мешая юноше видеть отца, а когда его сдул ветер на том месте, где стоял Собимысл Ждан увидел лишь белые клубы.

* * *

Стало одиноко, пусто и одновременно радостно, снова ощутил качание. По-прежнему убегала вперёд стая облачков. Похрустывала сухая прошлогодняя трава, поскрипывала кибитка.