Текст книги "С миру по нитке. Поэтические переводы"

 
ראיתי ציפור רבת יופי
הציפור ראתה אותי
ציפור רבת יופי כזאת לא אראה עוד
עד יום מותי
 
 
עבר אותי אז רטט של שמש
אמרתי מילים של שלום
מילים שאמרתי אמש
לא אומר עוד היום
 

 
Я видел прелестную птицу, —
Мой взгляд растворился в ней.
Такое не повторится
До самых последних дней.
 
 
Пронзила сияньем солнца.
И я сказал: «Благодать!»
Вчера сказал. Не придётся
Сегодня это сказать.
 

דידי מנוסי

2013–1928

 
מי שחלם לו ונשאר לו החלום
מי שלחם, הוא לא ישכח על מה לחם
מי שנשאר ער כל הלילה עוד יראה אור יום
מי שהלך הוא לא ישוב עוד לעולם
 
 
מי שהבטיח לא הניח את חרבו
מי שקראו לו הוא צעד בראש כולם
מי שאהב לו – עוד צפויות לו אהבות רבות
מי שהלך הוא לא יאהב עוד לעולם.
 
 
וההרים עוד בוערים באש זריחות
ובין ערביים עוד נושבת רוח ים
אלף פרחים עוד משמחים כל לב בשלל פריחות
מי שהלך הוא לא יראה זאת לעולם.
 
 
מי שחלם והתגשם לו החלום
מי שלחם עד ששמע קול מנצחים
מי שעבר את כל הלילה, וראה אור יום
הוא לא יניח שנשכח את ההולכים
 
 
מי שהבטיח וזכה גם לקיים
מי שהצליח לחזור מן הדרכים
מי שכאב, אבל הבין שהכאב אילם
הוא לא יניח שנשכח את ההולכים.
 
 
וההרים עוד יבערו באש זריחות
ובין ערביים תנשב עוד רוח ים
אלף פרחים עוד יפרחו בין ובתוך שוחות
הם שיעידו, כי זכרנו את כולם.
 

Диди Менуси

1928–2013

Диди Менуси родился в Израиле. Состоял в ПАЛЬМАХ, ударных отрядах «Хаганы». Изучал литературу в Еврейском университете Иерусалима.

Менуси сотрудничал с разными израильскими режиссерами и композиторами. Песни на его слова звучали во многих фильмах.

Кто-то мечтал и знает, что мечты сбылись.

Кто-то шел в бой и знал – ценою станет жизнь.

Кто-то прошел сквозь ночь и вновь увидел солнца свет.

Кто-то шел в бой, теперь он там, где света нет.

Тот, кто дал клятву, меч не сможет уронить,

Кто шел на зов, других готов опередить.

Тот кто любил, он знает точно: ждет его любовь,

Тот, кто ушел, любовь не сможет встретить вновь.

А над горами загорается восход,

И вечерами бриз над волнами плывет.

Сотни цветов ковром цветным покроют города.

Тот, кто ушел, их не увидит никогда.

Тот, кто мечтал и удержал мечту в руках,

Тот, кто пришел к победе через дым и страх,

Тот, кто прошел сквозь ночь и вновь увидел солнца свет,

Забыть не сможет тех, кого с ним рядом нет.

Кто обещание давал и не подвел,

Кто не свернул и до конца пути дошел.

В чьем сердце боль, но знает он, немая боль – не крик.

Забыть не сможет об ушедших ни на миг.

А над горами будет полыхать восход,

И вечерами бриз над морем проплывет.

Сотни цветов среди окопов прорастут из тьмы.

Они свидетели – ушедших помним мы.

נעמי שמר

2004–1930

 
אויר הרים צלול כיין
וריח אורנים
נישא ברוח הערביים
עם קול פעמונים
ובתרדמה אילן ואבן
שבויה בחלומה
העיר אשר בדד יושבת
ובליבה חומה
 
 
ירושלים של זהב
ושל נחושת ושל אור
הלא לכל שירייך
אני כינור
איכה יבשו בורות המים
כיכר השוק ריקה
ואין פוקד את הר הבית
בעיר העתיקה
ובמערות אשר בסלה
מיללות רוחות
ואין יורד אל ים המלח
בדרך יריחו
 
 
אך בבואי היום לשיר לך
ולך לקשור כתרים
קטונתי מצעיר בנייך
ומאחרון המשוררים
כי שמך צורף את השפתיים
כנשיקת שרף
אם אשכחך ירושלים
אשר כולה זהב
 

Наоми Шемер

1930–2004

Родилась в семье выходцев из Вильно в кибуце Квуцат Кинерет. После войны её отец занимался тем, что вывозил оставшихся в живых евреев из Европы и переправлял в Палестину. Когда Наоми подросла, она стала ездить в Хайфу брать уроки музыки. Потом закончила Иерусалимскую академию искусств и вернулась в кибуц преподавать музыку детям и писать песни.

Наоми написала сотни песен, и они стали частью израильской культуры. Она сочиняла и музыку и слова, а также писала мелодии на стихи других поэтов и занималась переводом песен с других языков, сохраняя при этом свой характерный почерк.

Её наиболее известная песня – «Йерушалаим Шель Захав» – «Золотой Иерусалим» написана в 1967 году накануне Шестидневной войны. Израильское радио поручило Наоми написать песню о Иерусалиме для концерта ко Дню Независимости. Наоми испугалась – уж очень много прекрасных стихов и музыки написано об Иерусалиме. Она решила отказаться от написания этой песни. Директор радио сказал ей по телефону: хорошо, не пиши об Иерусалиме, но хотя бы одну песню на этот концерт ты должна написать. Он повесил трубку и сказал своему коллеге: вот теперь она как миленькая напишет про Иерусалим. И оказался прав.

Песня «Золотой Иерусалим» была исполнена на концерте. Это был шумный триумф. В то время не было израильтянина, который не тосковал бы по Старому Городу и Западной Стене. Когда израильские войска через три недели после концерта освободили Иерусалим, Наоми дописала последний куплет. Песня стала знаменитой. Она считается неофициальным гимном Израиля.

 
Пьянит прозрачный воздух горный
И сосен аромат,
Под звон колоколов на город
Спускается закат.
Застыли дерево и камень —
Тихи в объятье сна.
А в сердце города веками
Манящая стена.
 
 
Мой золотой Иерусалим,
Cиянье меди, свет и стать,
Твоим напевам арфой
Позволь мне стать!
 
 
Но почему сухи колодцы?
Зачем пусты дворы?
Шофара зов не раздается
У Храмовой горы.
В ущельях скальных ветры воют,
И где-то далеко
Нас не уводит за собою
Дорога Йерихо.
 
 
Ты будешь царственно украшен
Сияющим венцом.
Песнь о тебе подхватит младший
Из будущих певцов.
Пусть зноя жар и поцелуев,
Что дарит Серафим,
Мне губы жжёт, если смогу я
Забыть Иерусалим.
 
 
Но вновь звенит вода в колодцах,
Шум рынка, площадей.
Шофара эхо вновь несется
Вдоль улиц и аллей.
В ущельях скал струится солнце,
Как тысячи огней.
Дорога Йерихо несётся,
А мы пройдём по ней.
 

 
עייפות בלתי מוסברת
פיק ברכיים לא מובן
זו שעה שלא חוזרת
לעולם – אבל
בליבך אתה יודע
שמעבר לפינה
אהבה חדשה
ממתינה
 
 
אחרי החגים יתחדש הכל
יתחדשו וישובו ימי החול
האוויר, העפר, המטר והאש
גם אתה, גם אתה תתחדש
 
 
בגנך פורחים לפתע
בערבוביה גמורה
עץ החלומות
ועץ הדעת טוב ורע
הסתכל על כליך
שהשארת בחצר
הפטיש, הסולם, המעדר
 
 
במסע שלא נגמר
בין שדות הצל ושדות האור
יש נתיב שלא עברת
ושתעבור
שעון החול, שעון חייך
מאותת לך עכשיו
למד-דלת, למד-הא, למד-וו.
 

 
Непонятная усталость,
Дрожь и холод, боль, тоска.
Время мчится, но осталась
Жизнь с тобой пока.
И в душе ты твердо знаешь,
Что мечта не подведет.
Та, которую ждешь,
В дверь войдет.
 
 
После праздников будни придут опять.
Новый день не заставит нас долго ждать.
Новый ветер, и воздух, и листья и дождь.
Ты и сам будто снова живешь.
 
 
И в своем саду случайно,
Как сплелись, увидишь ты,
Древа скорби и познанья,
Боли и мечты.
Погляди, что оставил
Ты у входа на порог:
Кисть и краску, ведро, молоток.
 
 
И в пути, где ветер свищет,
В поле света и теней
Ты свою тропу отыщешь
И пойдешь по ней.
И текут минуты жизни,
Как песок в часах, скользят
День и ночь, листопад, звездопад…..
 

 
ולפעמים
החגיגה נגמרת
כיבוי אורות
החצוצרה אומרת
שלום לכינורות
אשמורת תיכונה נושקת לשלישית —
לקום מחר בבוקר ולהתחיל מבראשית.
 
 
לקום מחר בבוקר עם שיר חדש בלב
לשיר אותו בכח, לשיר אותו בכאב
לשמוע חלילים ברוח החופשית
ולהתחיל מבראשית.
 
 
מבראשית
את עולמך בבוקר תמיד לברוא:
האדמה, העשב וכל המאורות
ואז מן העפר, בצלם אנשים
לקום מחר בבוקר ולהתחיל מבראשית.
 
 
גם אצלך
החגיגה נגמרת
ובחצות
הביתה את הדרך
קשה לך למצוא
מתוך החשכה אנחנו מבקשים —
לקום מחר בבוקר ולהתחיל מבראשית.
 

 
Наступит час,
Когда утихнет праздник,
Погаснет свет.
И скажут скрипки разом,
Прощай, прощай, кларнет.
И полночь поцелуй пошлет седым лучам,
Но утро отправляет к началу всех иных начал.
 
 
Проснёшься с песней в сердце, и новый день встречай.
Пой с болью, через силу, на радость и печаль.
Привольный ветерок свирелью зазвучал —
Начало всех иных начал.
 
 
Наступит миг.
Рассветный час созданья —
Он вновь с тобой.
Как будто мирозданье
Слилось с твоей судьбой.
Из пепла вышел свет и землю обвенчал
С травой, листвой, светилом – началом всех иных начал.
 
 
Случится так,
Что праздник твой обманет,
И ночь придёт.
И ты пройдешь в тумане
Сквозь череду невзгод,
Но просим в тёмный час, чтоб ясный день настал,
Открылся путь нежданный к началу всех иных начал.
 
 
Проснёшься с песней в сердце, и новый день встречай.
Пой с болью, через силу, на радость и печаль.
Привольный ветерок свирелью зазвучал —
Начало всех иных начал.
 

אהוד מנור

2005–1941

 
בשנה הבאה נשב על המרפסת
ונספור ציפורים נודדות.
ילדים בחופשה ישחקו תופסת
בין הבית לבין השדות.
 
 
עוד תראה, עוד תראה
כמה טוב יהיה
בשנה, בשנה הבאה.
 
 
ענבים אדומים יבשילו עד הערב
ויוגשו צוננים לשולחן.
ורוחות רדומים ישאו אל אם הדרך
עיתונים ישנים וענן.
 
 
בשנה הבאה נפרוש כפות ידיים
מול האור הניגר הלבן
אנפה לבנה תפרוש באור כנפיים
והשמש תזרח בתוכן.
 

Эхуд Манор

1941–2005

Эхуд Манор родился в Биньямине в 1941 году. Закончил Тель-Авивский университет, где изучал искусствоведение, вторую академическую степень получил в Кембридже, по специальности «английская литература».

В 1962 году Манор начал работать на радиостанции «Голос Израиля» редактором музыкальных программ. Он проработал на радио мнгого лет, был ведущим разных песенных программ на израильском телевидении.

Эхуд Манор написал тексты 1250 песен, многие из которых стали классикой израильской музыки. Его песня “Аbanibi”, автор музыки Нурит Хирш, стала первой израильской победой в конкурсе «Евровидение» в 1978 году.

Манор – самый исполняемый автор песен за всю историю израильской музыки.

Эхуду Манору принадлежат также переводы некоторых известнейших произведений с английского на иврит, среди них пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта» и «Двенадцатая ночь», мюзиклы «Волосы», «Кабаре» и «Отверженные». Он написал песенные тексты для спектакля «Мастер и Маргарита»

В 1998 году Эхуд Манор стал лауреатом Премии Израиля за уникальный вклад в израильскую песню.

 
Дни летят, год пройдет. Присядем на балконе.
Сосчитаем мы птиц на заре.
По полям детвора помчится – не догоним!
Слышен смех в доме и во дворе.
Ты увидишь тогда:
Будет жизнь, как мечта.
Он придет, он придет – этот год.
 
 
Виноградные гроздья до вечера поспеют,
В них струятся прохлада и свет.
Ветерок облака над головой развеет
И погонит листы от газет.
 
 
Ты увидишь тогда:
Будет жизнь, как мечта.
Он придет, он придет – этот год.
 
 
Через год, через год раскроем мы ладони,
Свет прольется сквозь них, как ручей.
Аист белый взлетит, перо свое уронит.
В его крыльях сиянье лучей.
Ты увидишь тогда:
Будет жизнь, как мечта.
Он придет, он придет – этот год.
 

 
כל הרחובות כבר ריקים הסמטאות כולן שלו
שוב הוא לבדו שוב רק עם צילו
כל הרחובות כבר ריקים הסמטאות כולן שלו
אין מה למהר או לאחר
 
 
לו להשיב ניתן את מחוגי הזמן
איזה עולם נפלא הוא היה בונה לו
רק להשיב ניתן את שחלף מזמן
איך העולם אז היה משתנה
 
 
עשר שנים לפחות הוא מהלך בין הצללים
שוב ושוב סובב בין הגלגלים
עשר שנים לפחות הוא מהלך בין הצללים
אין מי לאהוב או לעזוב
 
 
בוקר אפור באוויר הסמטאות כבר לא שלו
שוב אומרים לו לך, שוב אומרים לו בוא
בוקר אפור באוויר שוב משנה את התמונה
שמש אט יוצאת מנדנה.
 

 
В улочках тихих темно, нет никого, все тут его.
С ним и ночь, и день, он и его тень.
В улочках тихих темно, нет никого, все тут его.
Не к кому спешить в ночной тиши.
 
 
Жаль, что никак нельзя время вернуть назад.
Что за прекрасный мир мог бы он построить!
Если вернуть назад часть из былых утрат,
То изменилось бы вдруг все вокруг.
 
 
Годы мелькают, а он все бродит, бродит меж теней,
Шум колес слышней средь пустых аллей,
Годы мелькают, а он все бродит, бродит меж теней,
Некого забыть иль полюбить.
 
 
Серое утро, светло. А переулки – не его.
Кто-то позовет, вновь на зов пойдет.
Серое утро, туман. Но солнце смотрит из-за туч.
Медленно из ножен выплыл луч.
 

 
באגדות אי שם בהרים
ישב דוד ורעה עדרים
בלי שרים, בלי מלוכה
רק שיר קטן לילדה בוכה
 
 
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שישמור על כל עם ישראל
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שישמור על ישראל
 
 
בנווה דשאים, אי שם בהרים
מלך דוד וכבר בא בימים
נותר בודד בלי עיר, בלי משפחה
רק מלך סב וילדה בוכה
 
 
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שיסלח לכל עם ישראל
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שיסלח לישראל
 
 
באין מלכים, באין אגדה
תוגת השיר היא האהבה
מה נותר למשורר
שיר קטן אם לא יותר
 
 
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שישמור על כל עם ישראל
ועוד שיר קטן ותפילה לאל
שישמור על ישראל
 

 
Средь гор, долин, без стражи и слуг
Овец Давид выводил на луг.
Пастух Давид всего имел
Песню звонкую, что девчушке пел,
Да еще молитву, чтобы Бог
Сыновьям Израиля помог.
 
 
Средь гор, долин закатный блик —
Король Давид – он седой старик.
Девчушки плач, да луга, поля —
Все, что осталось у короля.
Да еще молитва. Он просил,
Чтобы Бог сынов своих простил.
 
 
Нет королей, королевства нет.
Что остается тебе, поэт?
На мир с любовью посмотреть,
Печальной девочке песню спеть.
Да еще молитва, чтобы Бог
Нашей маленькой стране помог.
 

В мастерской

Переводы стихов и песен на английский и на иврит

 
Ремеслу своему обучена,
Всё тружусь до изнеможения,
Проникая во все излучины
Неземного стихосложения.
 
 
И с полётом таким немыслимым,
И с глубинным волшебным словом
Породнюсь я. Переосмыслю их…
И стихи оживают снова.
 

A.C. Пушкин

1799–1837

 
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
 
 
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
 

Alexandr Pushkin

1799–1837

 
I loved you, though, I think, it was in vain.
Perhaps, that love still lives deep in my soul.
But I won’t ever bother you again,
I won’t bring any nuisance at all.
 
 
Not any hope or word – I loved you frankly,
I suffered, feeling jealous or just shy.
I loved you so faithfully, so gently,
I wish God bring you someone’s love like mine.
 

Михаил Лермонтов

1814–1841

 
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?.
 
 
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
 
 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
 

Mikhail Lermontov

1814–1841

 
The sail whitens, drifts alone.
It glimpses in a sea blue haze.
What made it seek the land unknown?
What made it leave its own place?. .
 
 
The billows play, the tempest groans,
The mast creaks, falters on its way.
Alas! No joy seeks as it roams,
Nor from enjoyment runs away.
 
 
The sunbeam glows golden-pale,
Light azure flow streams beneath.
The rebel asks for storm and gale
As if in storms it finds peace.
 

Фёдор Тютчев

1803–1873

 
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
 
 
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
 
 
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Всё вторит весело громам.
 
 
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
 

Fyodor Tyutchev

1803–1873

 
I love a spring storm. What a wonder,
When in the early days of May
It cracks the sky – the first spring thunder
As if it frolics, wants to play.
 
 
Young thunder rumbles here and there,
Then droplets whirl in dusty streams,
And rainy pearls hang in the air,
And smiling sun gilds airy strings.
 
 
A nimble brook runs down the mounds,
The birds’ trills spread around the wood.
And highland din and forest sounds —
All echo jolly thunders’ mood.
 
 
You’ll say: it’s Hebe’s prank again!
She might feed Zeus’s eagle, and
With laugh her boiling cup of rain
Splashed from the sky onto the land.
 

Владимир Набоков

1899–1977

(переводы с русского на английский)

 
Ночь свищет, и в пожары млечные,
в невероятные края,
проваливаясь в бездны вечные,
идет по звездам мысль моя,
как по волнам во тьме неистовой,
где манит Господа рука
растрепанного, серебристого,
скользящего ученика…
 

1923

Vladimir Nabokov

1899–1977

(translation from Russian into English)

Night whistles; in the flame of Galaxy

into the abysses of space

among the stars my thought is balancing

like in the murk among the waves.

and there, to the eye invisible,

the Lord’s hand kindly invites

his silver and disheveled disciple

who glides to him through whistling nights.

 
В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
 
 
И не было ни прошлого, ни цели,
нас вечности восторг соединил,
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
 
 
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
 
 
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
 

 
We both were closed inside a crystal globe.
Along the stars were passing me and you,
and gliding quietly up the heaven’s slope,
both dashed from blaze to blaze of blissful-blue.
 
 
And there was neither past and nor endeavor.
Eternity’s delight united us.
As if, embraced, both in the skies forever
were dazzled by the smiles of the stars.
 
 
But someone’s sigh broke our crystal globe
and interrupted our flaming burst,
and our kiss atop the dreamlike slope
when separated us on captive earth.
 
 
And on the land we might forget all; though,
just in the rare dreams these journeys last
with charming buzz, and with fantastic glow,
and our throb, and tremor of star-dust.
 

 
Не то кровать, не то скамья.
Угрюмо-желтые обои.
Два стула. Зеркало кривое.
Мы входим – я и тень моя.
 
 
Окно со звоном открываем:
спадает отблеск до земли.
Ночь бездыханна. Псы вдали
тишь рассекают пестрым лаем.
 
 
Я замираю у окна,
и в черной чаше небосвода,
как золотая капля меда,
сверкает сладостно луна.
 

1919

 
A bed or a bench untidily made.
A faded yellow paper, gloom.
Two chairs, a mirror – a dreary room.
We’re entering – I and my shade.
 
 
The window’s jingling. In the dark,
the sliding down glimpses play,
the night is breathless. Dogs away
cleave silence with a piercing bark.
 
 
I gaze into the darkness, soon
I’ll see a gold spot in the skies —
inside the cup of darkness lies
a drop of honey – dazzling moon.
 

 
Мерцательные тикают пружинки,
и осыпаются календари.
Кружатся то стрекозы, то снежинки,
и от зари недолго до зари.
 
 
Но в тёмном переулке жизни милой,
как в городке на берегу морском,
есть некий гул; он дышит смутной силой,
он ширится; он с детства мне знаком.
 
 
И ночью перезвоном волн да кликом
струн, дальних струн, неисчислимых струн,
взволнован мрак, и в трепете великом
встаю на зов, доверчив, светел, юн…
 
 
Как чувствуешь чужой души участье,
я чувствую, что ночи звёзд полны,
а жизнь летит, горит, и гаснет счастье,
и от весны недолго до весны.
 

1920

 
The clock-springs twinkle, never getting tired,
the calendars resemble autumn leaves,
and snowflakes are changed by dragonflies,
one sunset comes, when other sunset leaves.
 
 
But in the dark lane of my life so charming
like in a tiny town by the sea
there’s a hum, it’s getting filled with coming
and growing might. I feel it, and I see,
 
 
I recognize it in the night waves growl
and call of distant strings, of countless strings.
And in the night, me, young, with trustful soul,
rise up toward the call of greatest things.
 
 
As if you feel a stranger soul’s share,
I sense the sparkling glamor of night stars.
And life flies on, joys blaze and leave forever.
New spring days come, and former spring days pass.
 

 
С собакою седой, которая когда-то
смеясь по-своему, глядела мне в глаза,
ты выйдешь ввечеру, и месяц, как слеза,
прольётся на цветы последние заката.
 
 
Над книжкой, в полутьме блеснувшей
белизной,
склони ты голову, склони воспоминанья,
прими, пойми стихи, задуманные мной
на дальней пристани в ночь звёздного
изгнанья.
 
 
Ты будешь тосковать, угадывая, чья
лепечущая тень печалила поэта.
Ты вспомнишь свежие и сладостные лета,
золотоствольный лес и встречи у ручья.
 
 
И улыбнёшься ты загадочно, и сядешь
на мшистую скамью в лесу на склоне дня,
и светлой веткою черёмухи погладишь
собаку старую, забывшую меня.
 

1920

 
You’ll go out with your dog… It played
and, in her manner, seeing me, it smiled
when like a tear gleam the moonlight swayed,
and when the bud of twilight slowly died.
 
 
And in this dark the whiteness of a page
will glimpse; you’ll bow to it and smile.
Accept my verse, my plot of far-off age
from distant harbor of my star-exile!
 
 
And you will sigh when guessing whose light shade
disturbed the poet’s dreams and inspiration.
You will recall sweet summers, gone out dates,
and golden woods, and brook illumination.
 
 
In those woods, when sitting on a bench,
plunged into the soft darkness and the haze,
you’ll smile secretly under a thick tree branch
and stroke your dog who won’t recall my face.
 

 
Мечтал я о тебе так часто, так давно,
за много лет до нашей встречи,
когда сидел один, и кралась ночь в окно,
и перемигивались свечи.
 
 
И книгу о любви, о дымке над Невой,
о неге роз и море мглистом
я перелистывал – и чуял образ твой
в стихе восторженном и чистом.
 
 
Дни юности моей, хмельные сны земли,
мне в этот миг волшебно-звонкий
казались жалкими, как мошки, что ползли
в янтарном блеске по клеенке…
 
 
Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродил
по склонам жизни каменистым
и в горькие часы твой образ находил
в стихе восторженном и чистом.
 
 
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла,
и вспоминаю суеверно,
как те глубокие созвучья-зеркала
тебя предсказывали верно.
 

1921