Текст книги "Ночной портье"

– Конверт будет в целости, – заверил я.

– Я была уверена, что могу положиться на тебя, Граймс, – сказала она.

– При следующей встрече называй меня, пожалуйста, просто по имени.

– Хорошо, – пообещала она и взглянула на часы. – Допивай кофе, я расплачусь, и мы пойдем. У меня назначено свидание в Виргинии.

– Ну-у, – протянул я, стараясь особенно не выдавать своего разочарования, – а я-то считал, что мы вместе проведем весь этот день.

– Нет, сегодня не выйдет. Если ты томишься одиночеством, позвони моей товарке по квартире. Она сегодня свободна, и ты ей нравишься.

Меня ошарашила циничность ее предложения, и я был рад тому, что в зале полутемно и она не заметит, что я краснею.

– Ты своим любовникам предоставляешь для утех и свою квартиру?

– Как я уже говорила, ты вовсе не мой любовник, – невозмутимо ответила она. Потом подозвала официанта и расплатилась по счету.

Я не позвонил Бренде, ее товарке по квартире. По некоторым причинам, которые и не пытался точно уяснить, решил, что не доставлю Эвелин такого необычного удовлетворения.

День провел, бродя по Вашингтону. Теперь, когда я знал, по крайней мере отчасти, что скрывается за вздымавшимися вверх колоннами массивных зданий, подражавших архитектуре древнегреческих храмов, они не производили на меня прежнего впечатления. Совсем как Древний Рим перед нашествием готов, подумал я. У меня мелькнула мысль о том, что я, возможно, уж никогда больше не буду голосовать в Америке, что ничуть не огорчило меня. Но в первый раз за три года я почувствовал себя невыносимо одиноким.

Вернувшись к себе в отель, я решил готовиться к отъезду из Вашингтона. Чем быстрее смогу уехать, тем лучше. Укладывая вещи, я вспомнил о заграничных экскурсиях, организуемых нью-йоркским лыжным клубом, о которых мне в свое время рассказывал Джордж Вейлс. Как же назывался этот клуб? Ах да, «Кристи». И тогда не придется беспокоиться ни о провозе багажа, ни о досмотре в швейцарской таможне. Пройти мимо таможенников в Швейцарии, с улыбкой помахав им рукой, было явно привлекательно. Кроме того, сбежавшего ночного портье отеля «Святой Августин» вряд ли станут искать среди трехсот пятидесяти веселых лыжников в самолете, который увозит их на экскурсию в снежные горы, откуда через три недели они также всем гуртом вернутся обратно.

Я уже укладывал вещи во второй чемодан, когда раздался телефонный звонок. Мне ни с кем не хотелось говорить, и я не снял трубку. Но телефон продолжал настойчиво звонить, и пришлось ответить.

– Я знала, что ты у себя, – услышал я в трубке голос Эвелин. – Нахожусь в вестибюле и справилась у портье.

– А как же свидание в Виргинии? – нарочито скучающе спросил я.

– Объясню, когда увидимся. Могу я подняться к тебе? – нерешительно проговорила она.

– Полагаю, что можешь.

Она рассмеялась немного грустно, как мне показалось.

– Не наказывай меня, – сказала она и повесила трубку.

Я застегнул воротничок, подтянул спущенный галстук и надел пиджак, чтобы по всей форме холодно встретить ее.

– Ужасно, – поморщилась она, войдя в номер и осматриваясь. – Хромированная Америка.

Опустив руки, она стояла посреди комнаты, очевидно, ожидая, чтобы я помог ей раздеться.

– Я не намерен провести тут остаток дней своих, – почти продекламировал я, помогая ей снять пальто.

– Да, вижу, – кивнула она, взглянув на упакованный чемодан, лежавший на кровати. – Уже в дорогу?

– Ага.

Мы церемонно стояли друг против друга.

– Сейчас отправляешься?

– Особенно не тороплюсь. Ты же сказала, что занята сегодня… в Виргинии, – подчеркнул я.

– Была занята. Но весь день меня не покидала мысль о том, что есть в Вашингтоне человек, который жаждет видеть меня. Потому я и приехала. – Она сделала попытку улыбнуться. – Надеюсь, не помешала?

– Вовсе нет.

– Может, ты пригласишь меня сесть?

– О, извини. Ради Бога, садись.

Она села и с чисто женским изяществом закинула ногу на ногу. Щеки у нее зарумянились, должно быть, она прошлась по морозцу в Виргинии.

– Что еще занимало тебя? – спросил я, продолжая стоять на почтительном расстоянии.

– Видишь ли, – она стянула коричневые перчатки и положила их на колени, – я решила, что под конец нехорошо говорила с тобой.

– Мне приходилось слышать кое-что и похуже.

Она покачала головой:

– Это было очень грубо. Чисто по-вашингтонски. Привычная деформация и чувств, и речи. Не следовало предлагать тебе… Прости меня.

Я подошел, наклонился к ней и поцеловал ее головку. От нее еще веяло свежестью загородной зимней прогулки.

– Не расстраивайся. Не такой уж я слабонервный.

– Ты, конечно, не звонил Бренде.

– Нет, конечно.

– Какая это была глупость с моей стороны, – вздохнув, сказала она. Потом улыбнулась, лицо ее посветлело, стало нежным и молодым. – Забудешь обо всем этом, обещай мне.

– Забуду, если хочешь. А о чем еще ты раздумывала в Виргинии?

– Да о том, что в ту ночь мы сошлись пьяными.

– Даже основательно пьяными.

– И я подумала, что, будь мы трезвыми, наша близость была бы прекрасней. Ты еще пил сегодня после нашего обеда?

– Нет.

– И я не пила, – улыбнулась она, поднялась с места, подошла и обняла меня.

На этот раз я раздел ее.

Временами в середине ночи она шептала:

– Завтра же уезжай. Иначе я никогда не отпущу тебя.

Когда я утром проснулся, ее уже не было. На столе она оставила записку, написанную четким, несколько наклонным почерком.

«Вот и конец праздника. Пошли будни. Не принимайте всерьез того, что вам говорит женщина. Эв.».

Я скомкал записку и бросил ее в корзинку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На другой день я получил заграничный паспорт. Хейла на службе не было, но он дал все необходимые указания своей секретарше мисс Шварц.

Вероятно, после того как он отвел душу, высказал все, что у него наболело, ему было как-то неудобно увидеться со мной. Сплошь и рядом человек, даже ваш друг, если он разоткровенничался с вами ночью, потом наутро, при свете дня, сожалеет об этом.

Мисс Шварц была, как всегда, исключительно красива и очаровательна, но я не завидовал моему другу Джереми Хейлу.

Получив по чекам свой карточный выигрыш, я отправился в универсальный магазин, где купил два крепких, но легких чемодана темно-синего цвета с красной окантовкой; один побольше, другой поменьше. Чемоданы были дорогие, но я не скупился – главное было надежно сохранить деньги. Я приобрел также довольно вместительный атташе-кейс с цифровым замком. Кейс легко помещался в большем из двух чемоданов. Теперь я был полностью снаряжен в неведомый путь – Одиссей, пускающийся с попутным ветром в далекое плавание, тревожное путешествие, полное опасностей и превратностей судьбы.

Продавец предложил мне выбрать сочетание цифр для секретного замка:

– Советую выбрать такое число, которое имеет для вас какое-то значение, и тогда вы его не забудете.

– Шестьсот два, – сказал я, уверенный, что этот номер с покойником в «Святом Августине» я никогда в жизни не забуду.

С новенькими чемоданами, уложенными в багажнике взятой напрокат машины, я в три часа дня выехал в Нью-Йорк. Перед отъездом позвонил брату и сказал, чтобы он ожидал меня завтра в десять утра у здания банка, где в сейфе лежали мои деньги.

Не доезжая до Нью-Йорка, я остановился переночевать в придорожном отеле в окрестностях Трентона. Мне не хотелось быть в Нью-Йорке дольше, чем это было необходимо. Понимая, что это глупо и что буду сожалеть об этом, я все же не удержался и позвонил в Вашингтон на квартиру Эвелин. Я даже не знал, что скажу ей, мне просто хотелось услышать ее голос. К счастью, никто не ответил.

По Парк-авеню я въехал в Нью-Йорк, направляясь к банку. На одном из перекрестков недалеко от «Святого Августина» я остановился по красному сигналу. Зажегся зеленый свет, и по какому-то неясному побуждению я свернул на улицу, где находился этот отель. По спине побежали мурашки, когда я медленно проезжал мимо знакомого, обманчиво импозантного подъезда, и меня настойчиво одолевала мысль зайти и повидаться с хозяином. Толкало к нему неуемное желание узнать о предпринятых розысках. Если бы нашлось место, где поставить машину, то я, наверное, сдуру зашел бы, но вся улица была забита автомобилями.

Подъезжая к банку, я углядел брата, который стоял, съежившись, в пальто с поднятым воротником. Он выглядел жалким и дрожал на пронизывающем ветру.

Лицо Хэнка просияло, когда он заметил меня, его как будто одолевали сомнения, появлюсь ли я вообще. Он сделал движение ко мне, но я не остановился и, проезжая, сказал: «Встретимся на следующем углу. Жди меня там». Даже если б кто-нибудь поблизости наблюдал за нами, то он вряд ли бы обнаружил, что мы как-то связаны между собой. А мной уже овладело тревожное чувство, будто весь город, как гигантский глаз, следит за мной.

В подвале банка тот же старик, еще сильнее побледневший, взял мой ключ, своим вторым ключом открыл оба замка сейфа и подал мне стальной ящичек. Он же провел меня затем в кабину и оставил там одного, задернув занавески. Отсчитав двести пятьдесят сотенных, я вложил их в плотный конверт из манильской оберточной бумаги, который купил в Вашингтоне.

Брат ожидал меня на углу около кафе и казался совсем замерзшим. Он со страхом уставился на конверт, словно содержимое его могло в любую минуту взорваться. Я сделал ему знак следовать за мной, вошел в кафе и сел за дальний столик в углу. В кафе было душно и жарко. Я снял пальто, а Хэнк уселся напротив, не раздеваясь и не сняв старой, в пятнах, серой фетровой шляпы. Его глаза за толстыми стеклами очков слезились от холода. Какое у него старое, изможденное лицо, подумал я, приглядываясь к нему. На нем отпечатались годы забот, тревог и работы в помещениях с затхлым спертым воздухом. Терпеливо, как ослы, стоят вот такие, как он, по утрам в зимнем полумраке, ожидая поезда на обдуваемых ветром станционных платформах, бессильные и усталые еще до того, как начали работать. Мне было больно глядеть на брата, и я хотел поскорей все закончить.

Что бы ни случилось со мной, думал я, но я не буду в его годы таким, как он. Мы еще ни слова не сказали друг другу.

Подошла официантка, и я заказал кофе.

– Мне бы надо выпить, – сказал Хэнк, но с явным сожалением ограничился чашкой кофе и с жадностью пил его. – Сегодня утром меня уже дважды тошнило, – признался он.

– Вот деньги, – сказал я, похлопав по конверту.

– Боже мой, Дуг, ты понимаешь, как я обязан тебе.

– Ладно, так или иначе они твои. Я уйду первым, а ты минут через десять. – Мне не хотелось, чтобы он увидел номер взятой напрокат машины. Это не было заранее рассчитанной предосторожностью, но я теперь во всем был машинально настороже.

– Ты не пожалеешь об этих деньгах! – воскликнул брат.

– Конечно, нет.

– Те двое молодых людей знают, что я приеду с деньгами, – сказал брат, вытирая измятым несвежим платком слезы, катившиеся из его глаз. – Они прямо-таки без ума от радости и согласились на все наши условия. – Расстегнув пальто, он размотал поношенный серый шарф, который, как мертвая змея, висел у него на шее, достал авторучку и небольшой блокнот. – Я напишу расписку, – предложил он.

– Не валяй дурака. Бери деньги – и делу конец.

– Через год, Дуг, ты станешь богатым человеком.

– Очень хорошо, – кивнул я. – Но не надо никаких счетов и расписок. Ты бухгалтер и знаешь, как вести расчеты без всяких официальных записей. Я не хочу, чтобы меня разыскивало налоговое управление.

– Понимаю. Не могу сказать, что это мне по душе, но понимаю. Ты единственный человек в мире…

– Хватит об этом, Хэнк.

Я выпил еще глоток кофе, поднялся и надел пальто.

– Время от времени буду давать знать о себе, – пообещал я.

Хэнк широко улыбнулся мне и взял со стола конверт.

– Береги себя, братец, – ласково произнес он.

– И ты тоже, – отозвался я и, похлопав его по плечу, вышел из кафе.

По расписанию самолет уходил в среду в восемь часов вечера. В этот день около трех часов дня я зашел в банк, оставил в своем сейфе одну сотенную и вышел, унося в кейсе семьдесят две тысячи девятьсот долларов. Мне трудно объяснить, почему я оставил в сейфе сто долларов. Суеверие? Зарок, что в какой-то день вернусь обратно? Во всяком случае, я внес плату за сейф на год вперед.

На этот раз я остановился в «Уолдорф-Астории», самом дорогом и шикарном отеле Нью-Йорка. Те, кто искал меня, теперь, очевидно, должны были решить, что меня давно нет в городе.

Расставшись с братом, я поехал в контору лыжного клуба «Кристи» на 57-й улице. Там я обратился к мисс Мэнсфилд, хорошей знакомой моих старых друзей Вейлсов, и она задним числом быстро оформила мое заявление о заграничной туристической поездке. Выяснилось, что мне повезло, так как в это утро двое отказались от поездки. Мимоходом я осведомился у нее, не отправляются ли и Вейлсы этим самолетом. Девушка проверила список пассажиров и, к моему большому облегчению, установила, что их нет там.

Итак, я был готов к отъезду. В отеле я указал вашингтонский адрес Эвелин Коутс как мое постоянное местожительство. Теперь, когда я был совсем один, все эти выкрутасы были просто забавой. В последнее время у меня, правда, не было повода для шуток и забав. Дни, проведенные в Вашингтоне, были горькими и отрезвляющими. И если, как многие считают, богатство делает человека счастливым, то я пока был лишь новообращенным везунчиком. Однако в этом качестве я на первых порах оказался в неудачном окружении. Я имею в виду моего школьного товарища Хейла, с его заклинившейся служебной карьерой и взбалмошной любовной связью, и непонятную Эвелин Коутс, с ее циничной отчужденностью, и моего горемыку брата.

В Европе, решил я, буду искать людей без всяких забот и проблем. Европа всегда была местом, куда стремились бежать богатые американцы, а я теперь считал себя принадлежащим к этому классу. Словом, буду искать счастливые, радостные лица.

Как последний жест доброй воли я отправил сто пятьдесят долларов букмекеру в «Святой Августин» с запиской: «Извините, что задержал уплату долга». Пусть хоть один гражданин Америки поддержит мою репутацию честного человека.

В аэропорт я приехал рано. Кейс с деньгами лежал в моем большом темно-синем чемодане с секретным замком. На время перелета через океан пришлось расстаться с деньгами и положить их в чемодан, который будет находиться в багажном отделении. Я знал, что в целях борьбы с угонщиками самолетов каждого пассажира при посадке обыскивают и осматривают его ручной багаж. Было бы более чем странно, если бы я стал уверять, что для лыжной прогулки мне необходимо иметь при себе наличными семьдесят тысяч долларов.

При сдаче вещей в багаж их осматривали весьма поверхностно. Взвешивая мои два чемодана, приемщик едва взглянул на них.

– Лыж или лыжной обуви нет? – спросил он.

– Нет. Собираюсь купить в Европе.

– Покупайте у Россиньоля. Там самые лучшие и надежные, – посоветовал он тоном настоящего зазывалы.

Я предъявил заграничный паспорт, его просмотрели, дали мне посадочный талон с правом пересечения границы, и на этом все формальности были закончены.

До отлета оставалось еще довольно много времени, и я зашел в ресторан закусить и выпить пива. Сидя за столиком, заодно просматривал вечерние газеты. В Гарлеме сегодня утром застрелили полисмена. Команда «Рейнджерс» выиграла вчерашнюю встречу. Судья выступил против демонстрации порнографических фильмов. Редакторы ряда газет решительно настаивали на привлечении президента к ответственности. Ползли слухи о его отставке. Нескольких высших сотрудников Белого дома посадили в тюрьму. Я вспомнил о письме Эвелин Коутс, которое вез в Рим. Интересно, поможет ли оно засадить кого-нибудь в тюрьму или убережет от нее.

Заметив недалеко от себя висевший на стене телефон-автомат, я вдруг ощутил желание услышать чей-нибудь знакомый голос, обменяться последними словами, перед тем как я покину свою страну. Подойдя к телефону, я набрал номер Эвелин.

Опять никто не отвечал. Эвелин, очевидно, была не из тех женщин, что сидят дома. Получив обратно монету, я повернул к столику, когда вспомнил о том, что сегодня проезжал мимо «Святого Августина» и чуть было не зашел туда. Позвонить к ним за сорок минут до того, как реактивный лайнер помчит тебя через океан, было вполне безопасно. Я снова опустил монету и набрал номер своей прежней службы.

Как обычно, телефон звонил и звонил, прежде чем ответила наша телефонистка Клара.

– Соедините, пожалуйста, с мистером Друзеком, – попросил я.

– О, Граймс! – вскричала Клара, узнавшая меня по голосу.

– Мне нужно переговорить с мистером Друзеком, – повторил я, делая вид, что не понял или не слышал ее.

– Где вы, Граймс? – снова вскричала Клара.

– Прошу, мисс, дайте мистера Друзека. Он у себя?

– Он в больнице. Какие-то двое выследили его и избили до полусмерти. Лежит без сознания, ему проломили голову.

Я повесил трубку и вернулся к столику, чтобы допить пиво.

В самолете зажглась табличка «Пристегнуть ремни и не курить», и он пошел на снижение в лучах утреннего солнца. Снежные вершины Альп, сверкавшие в отдалении на солнце, скрылись из виду, едва наш «боинг» нырнул в серую полосу тумана, окутывавшего аэродром Клотен.

Рядом со мной громко храпел весьма дородный мужчина. С восьми часов вечера до полуночи (потом я заснул и не следил за ним) он выпил одиннадцать стаканчиков виски. Его жена, сидевшая с другой стороны, занимала вдвое меньше места, чем ее муж. Они сказали мне, что хотели бы поспеть на ранний поезд из Цюриха в Сан-Мориц и в этот же день спуститься с гор на лыжах. Мне было жаль, что я не увижу, как они кубарем скатятся с гор.

Во время полета в самолете было шумно. Почти все пассажиры хорошо знали друг друга, были членами лыжного клуба «Кристи» и каждую зиму вместе путешествовали, поэтому в проходах звучала громкая оживленная речь, сопровождаемая усердными возлияниями. Преобладали мужчины от тридцати до сорока лет, принадлежавшие к той неопределенной категории, которую называют административными служащими. Их тщательно причесанные жены, домашние хозяйки из пригородов, из кожи лезли вон, лишь бы выпить, не отставая от мужей. Следовало предположить, что среди них было и некоторое число жен, взятых напрокат на время отпуска. Надо думать, что средний годовой доход в семьях этих пассажиров был около тридцати пяти тысяч долларов, а их детки уже имели хорошенький капиталец, положенный на их имя заботливыми дедушками и бабушками, чтобы избежать уплаты налогов при наследовании после их смерти.

Если и были пассажиры, которые спокойно читали или глазели на звезды в занимавшейся утренней заре, то их нельзя было сыскать в нашей части самолета. Я был совершенно трезв и с отвращением глядел на своих шумных и пьяных попутчиков. В стране более строгой, чем Америка, подумал я, им не позволили бы уехать за границу. Но я тут же должен был с грустью признать, что если бы Хэнк находился здесь, то он был бы заодно с ними.

Хотя в салоне было жарко, снять куртку я не решился: в кармане лежал бумажник с деньгами и паспортом, он не поместился бы в кармане брюк.

Самолет плавно коснулся посадочной полосы, и я позавидовал тем, кто так уверенно вел эту чудесную машину. Для них лишь сам полет имел значение, а не ценность груза.

Я постарался одним из первых выйти из самолета и обрадовался, увидев, что два моих темно-синих чемодана – один побольше, другой поменьше – вывезли с первой же партией багажа. Получив чемоданы, я бросил их на ручную проволочную тележку и без всякой задержки проследовал через таможенный проход. В Швейцарии, как видно, весьма снисходительно принимали гостей из богатой страны.

Сев в такси, я сказал, чтобы меня отвезли в отель «Савой», так как краем уха слыхал, что это солидное заведение в самом центре делового района.

Швейцарских денег у меня еще не было, но водитель согласился принять две десятидолларовые бумажки. Конечно, будь у меня франки, я бы сэкономил два-три доллара, но, как бы то ни было, спорить я не стал.

Регистрируясь, я попросил портье дать мне номер телефона ближайшего банка. Как и у большинства американцев в наше время, у меня было смутное представление о частных швейцарских банках, но из газет и журналов я твердо знал, что это самое надежное место для скрытного хранения денег. Портье тут же дал мне требуемые сведения, словно это было первое, с чего начинал каждый приезжий американец.

Меня провели в отведенный мне номер, большую комфортабельную комнату, обставленную тяжелой старомодной мебелью и по-швейцарски безукоризненно чистую.

Не дожидаясь доставки чемоданов, я сразу же позвонил в банк. Было девять тридцать утра по швейцарскому времени и четыре тридцать по нью-йоркскому, и хотя я почти не спал в самолете, я не чувствовал себя уставшим.

По телефону отозвалась по-немецки женщина.

– А по-английски вы говорите? – спросил я, впервые сожалея о том, что мое образование недостаточно даже для того, чтобы сказать «доброе утро» на другом языке.

– Да, – сказала она. – О чем вы желаете переговорить?

– Об открытии счета.

– Минутку. – И почти немедленно я услышал в трубке мужской голос:

– Доброе утро. Говорит доктор Хаузер.

Вот как! В Швейцарии, оказывается, деньги находятся на попечении людей с ученой степенью. А почему бы и нет? Ведь деньги – это и болезнь, и лекарство.

Я назвал себя и еще раз объяснил, что хочу открыть у них счет. Любезный доктор ответил, что ожидает меня в десять тридцать.

Постучали в дверь, и вошел посыльный с моими чемоданами. После его ухода я набрал три цифры в секретном замке большого чемодана, но он не открывался. Я попытался еще и еще раз, однако без всякого результата. Я был уверен, что набираю правильные цифры, а потому взял второй чемодан, поменьше, который был закрыт с той же комбинацией цифр. Набрав их, я легко открыл его.

– Вот черт подери, – шепотом пробормотал я. У меня с собой ничего не было, чем можно взломать замок. Мне, естественно, не хотелось, чтобы кто-нибудь совался в мой чемодан. Поэтому я спустился вниз к швейцару и попросил у него большую отвертку. Швейцар не понимал меня, и мне пришлось долго жестикулировать, пока наконец он уразумел, чего я хочу. Тогда он обратился по-немецки к посыльному, и тот принес мне отвертку.

– Если хотите, он поможет вам, – предложил портье.

Поблагодарив, я отказался.

С замком я ковырялся минут пять, взламывая его со всех сторон и горько печалясь о своем прекрасном новеньком чемодане. Когда же я открыл его, то увидел, что сверху лежит спортивная куртка яркой расцветки, какой у меня никогда не было.

Стало быть, я взял чужой чемодан. Он был точно такой же, как мой, того же размера и того же цвета – темно-синий с красной окантовкой. Я проклинал поточную систему американского производства, выбрасывающую на продажу миллионы совершенно одинаковых вещей.

Захлопнув чемодан, я опять спустился вниз, вернул отвертку и объяснил, что произошло. Затем попросил портье позвонить в аэропорт и узнать, не сообщил ли кто из пассажиров, что он по ошибке взял чужой чемодан.

– У вас остались багажные квитанции?

И пока я рылся в карманах, портье соболезнующе заметил:

– Всякое бывает в дороге. Надо это предвидеть. Когда я куда-нибудь еду, то всегда наклеиваю на свой багаж большие цветные ярлыки с моими инициалами.

– Спасибо за полезный совет. Запомню его на будущее.

Я не нашел у себя багажных квитанций. Наверное, выбросил их, когда получил чемоданы и прошел с ними через таможню.

– Так позвоните, пожалуйста, в аэропорт, – попросил я. – Ведь я не говорю по-немецки…

После нескольких минут оживленных переговоров с аэропортом на швейцарско-немецком диалекте, прерываемых ожиданием, когда там наводили справки, портье повесил трубку и сказал:

– Никто ничего не сообщал. Они позвонят, как только кто-нибудь к ним обратится. Надо полагать, что, когда тот пассажир, который взял ваш чемодан, приедет в отель, он, без сомнения, обнаружит ошибку и сообщит об этом в аэропорт.

– Благодарю вас, – уныло произнес я.

– Не за что, – поклонился портье.

«Когда тот пассажир приедет в отель», – повторил я про себя слова портье. В какой отель? Из разговоров в самолете я понял, что в Европе что-то около пятисот лыжных курортов. И в данную минуту мой чемодан, возможно, на пути в Давос, или Шамони, или Зермат, или Лех… Я в отчаянии покачал головой. Тот, кто взял чемодан, откроет его, быть может, лишь завтра или послезавтра. И конечно, тоже взломает замок. И, увидев деньги, не будет уж так щепетилен.

Открыв чемодан, я стал рассматривать лежавшую в нем спортивную куртку. У меня возникло предчувствие, что мне предстоит, надо думать, много хлопот с человеком, который носит такие куртки.

Потом я снова позвонил в банк доктору Хаузеру. Он был безукоризненно учтив, когда я сообщил ему, что сегодня не смогу приехать. Как специалист по лихорадкам международной валютной биржи, он был невозмутим перед лицом всяких взлетов и падений. Мы условились, что я еще позвоню ему.

Положив трубку, я долго сидел у телефона, бессмысленно уставившись на него. Ничего не поделаешь, остается лишь ждать.

«Всякое бывает в дороге», – сказал портье. А что дальше? Ах да: «Надо это предвидеть».

К сожалению, совет его чуть-чуть запоздал.