Текст книги "Вершина холма"

Она оказалась неплохой хозяйкой. Счастливые, довольные собой и друг другом, они ни в ком больше не нуждались, после работы спешили домой, вместе возились на кухне, вместе ужинали у камина, рассказывали о своих делах. Когда Майкл выезжал по работе из города, он всегда торопился назад и каждый вечер подолгу разговаривал с Трейси по телефону.

Эйфория медового месяца кончилась в тот день, когда погиб Олдридж и Трейси сказала, что хочет ребенка.

Глава 5

В следующую субботу он проснулся рано. Трейси еще спала, и он, надевая вельветовые штаны и куртку, старался не шуметь. Но не успел он выйти из комнаты, как Трейси сказала:

– Доброе утро.

Он понял, что она наблюдала за ним, пока он одевался.

– Доброе утро, милая. – Майкл подошел, чтобы поцеловать ее.

Она резко отвернулась, и он только задел губами щеку жены. От Трейси чуть заметно пахло духами и сном.

– Вернусь к середине дня, – сказал он.

– Ты куда?

– Я иду… – начал он.

– Можешь не продолжать. Я знаю. – Она закрыла лицо руками.

– Ты должна понять, – сказал Майкл. – Я…

– Не надо ничего объяснять. В добрый путь.

Он пожал плечами и вышел из комнаты.

Ветер на аэродроме в Нью-Джерси был порывистый, флюгер метался из стороны в сторону. Маккейн вместе со своим помощником, худощавым светловолосым пареньком, пил кофе в ангаре. Он не удивился, увидев Майкла.

– Рано вы сегодня, мистер Сторз.

Они дважды виделись за неделю, на двух похоронах, но не разговаривали друг с другом.

– Днем я занят, – сказал Майкл. – Сделаю парочку простеньких прыжков, и на сегодня хватит. Я один?

Маккейн кивнул.

– Больше никого, – подтвердил он. – На этой неделе дела идут неважно. Вы уверены, что хотите прыгать?

– Конечно.

Маккейн медленно встал. Майкл надел специальный костюм и ботинки, которые он оставлял в запирающемся шкафчике, светловолосый паренек помог ему пристегнуть основной и запасной парашюты, и они направились к самолету, привязанному тросами к земле.

– Ветер коварный, – заметил Маккейн, запуская мотор. – Держитесь севернее. – Это было обычное предупреждение, с юга к аэродрому примыкал сосновый лес. – И чтоб без фокусов. Кольцо дергать не ниже трех тысяч футов. Ясно?

– Хорошо.

Маккейн прогрел мотор, и они взлетели. Самолет встряхивало. По дороге из города Майкл чувствовал себя вяло, сонливо, но теперь порывы холодного ветра, врывающиеся через открытый дверной проем, окончательно разбудили его, он ощутил знакомую радость предвкушения, собрался, привел себя в состояние полной боевой готовности. Майкла охватил восторг, в кровь хлынул адреналин.

На высоте семи с половиной тысяч футов Маккейн дал сигнал, и Майкл прыгнул. Сначала он целиком отдался во власть ничем не сдерживаемого земного притяжения, затем пришло счастье свободного полета – он мчался в потоках воздуха, планируя, как птица. Рука Майкла лежала на кольце вытяжного троса, но он ни разу не взглянул на высотомер, укрепленный на запястье, а сосновый лес приближался все быстрей. Наконец он неохотно дернул кольцо, парашют раскрылся, Майкла рвануло вверх. Он потянул стропы, чтобы уйти подальше от деревьев. В последний момент порыв ветра опрокинул его, и он приземлился довольно жестко, всего в двадцати пяти ярдах от леса. Он отстегнул парашют и встал, глубоко вдыхая воздух и жалея, что все кончилось, душа его еще была полна ощущением полета.

Сложив парашют, он направился к ангару, а Маккейн пошел на посадку. Майкл наливал себе кофе в ангаре, когда там появился Маккейн. Лицо его было злым, он покусывал губы.

– Мистер Сторз, – сказал Маккейн, – я же просил держаться севернее.

– Ветер…

– Знаю, что ветер, – резко оборвал Маккейн. – На какой высоте вы дернули кольцо?

– По-моему, тысячи две с половиной…

– По-моему, мистер Сторз, одна тысяча. Если бы что-нибудь вышло не так, вы не успели бы крикнуть «мама», а мы сейчас выкапывали бы вас из земли. – В голосе Маккейна звучала сталь. – Я же сказал – три тысячи, как обычно, разве не так?

– Просто я чувствовал, что все нормально, и продлил полет на несколько секунд. Утро прекрасное.

– Это точно, мистер Сторз, – сказал Маккейн. – Сегодня вы прыгали на моем поле последний раз. Два человека погибли в прошлую субботу, с меня хватит.

– Ваше право, Мак. – Майкл пожал плечами. – Сколько я вам должен?

– Нисколько, – ответил Маккейн. – Последние два прыжка, сегодняшний и предыдущий, за мой счет.

– Как хотите, – сказал Майкл. Возбуждение от прыжка еще не прошло, и он был неподвластен раздражению. – Спасибо вам за все.

Он протянул Маккейну руку, но тот отвернулся и стал наливать себе кофе.

– Послушайте, Мак, в чем дело, я же никого не убил – ни себя, ни других?

– Пока. – Маккейн шумно отхлебнул кофе. – У меня были подозрения на ваш счет, а теперь все стало ясно. Когда вы уедете, я позвоню вашей очаровательной жене и посоветую обратить внимание на ваше поведение.

– Звоните кому хотите, – запальчиво сказал Майкл.

– Я посоветую ей отправить вас к священнику, психоаналитику или вашему семейному доктору, а может, к раввину или гуру – словом, к любому, кто сможет убедить вас, мистер Сторз, что лучше жить, чем умереть.

– Что за чушь, Мак.

Маккейн едва заметно улыбнулся.

– Всего доброго, – сказал он, глядя, как Майкл скатывает костюм и снимает ботинки. – Будьте осторожны за рулем, – добавил он. – В субботу на шоссе полно полицейских.

Он вернулся в пустую квартиру. Около телефона лежала записка от Трейси: «Я у родителей. Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром». И подпись – «Т.».

Он смял записку и бросил ее в корзину для мусора. «Т.». Могла бы написать «Любящая тебя Т.», или «Пожалуйста, позвони. Т.», или «Почему бы тебе не сесть в машину и не приехать, милый?» Как она добралась до Хамптона без автомобиля? Видно, вокруг нее крутится кто-то из старых друзей, не потерявших надежды на лучшее, нет, скорее на худшее. Даже не сказала точно, когда собирается вернуться. Спи один, дружок, ночь, две, какая разница?

Ведь могла она ласково, по-домашнему приписать, например, что в холодильнике для него оставлен бифштекс или что продукты кончаются – сходи, милый, и запасись на уик-энд.

«У тебя свои дела, – говорила Трейси, – у меня свои». В этом был явный вызов, он подумал: а вдруг Маккейн в самом деле позвонил ей и наговорил про священников, психоаналитиков и раввинов, и поэтому она уехала?

После свободного полета в сказочном утреннем небе уютная, тщательно убранная квартира казалась тюрьмой. Он чувствовал, что его лишают свободы, заковывают в цепи. Кто именно, он не уточнял.

Раздраженный, он взял телефон и набрал номер ее родителей. Он решил поставить точки над i. «У твоего мужа есть определенные потребности, увлечения, странности, если хочешь. Он не мыслит жизни без риска, этого заменителя свободы. Арифметика тут простая – десять минут полета, победы над страхом равняются пяти дням с понедельника до пятницы. Тебя это касается лишь в той мере, в какой позволяет мне быть счастливым, живя с тобой. Я не желаю становиться рабом женской осторожности. Ты не мать, которая запрещала мне лазать на деревья. Здесь не Сиракьюс».

Длинные гудки. Никто не подходит. После десятого гудка он положил трубку. Его наказывают. Он представил Трейси в доме на берегу океана, не подпускающую никого к телефону. «Мой муж – сумасшедший. Он еще молод, но уже оплакивает свою юность и стремится доказать себе, что никогда не состарится. По субботам он впадает в детство. Во время медового месяца он чуть не оставил меня вдовой. Пусть делает выбор. Уехав, я показала ему, что сделала свой. Я не позволю ему пренебрегать мной. Брак – взаимный компромисс, чем раньше он это поймет, тем лучше», – так, наверное, думала она.

Майкл в сердцах бросил трубку. «Успокойся, – сказал он себе, – просто они пошли гулять на побережье, через десять минут она вернется, подойдет к телефону, позвонит мне, спросит, удался ли прыжок, позовет приехать к обеду».

Он зашел в маленькую гостиную – ее студию. К мольберту была приколота незаконченная акварелька – яркие, живые цветы. Поразительно, с каким не сокрушимым упорством эта женщина, создающая изящные узоры, стремится навязать ему свою волю. Его мать тоже казалась хрупкой, неприспособленной к жизни. Но она и правда рано умерла.

Майкл вернулся в чистую, светлую гостиную. Внезапно ему показалось, что здесь никто не живет, что это искусно оформленная, мастерски подсвеченная соблазнительная витрина мебельного магазина, которую завтра обставят не менее эффектно, но совсем иначе. Телефон молчал.

«Будто и нет у меня жены», – подумал он и вспомнил вечера до свадьбы, когда Трейси говорила, что занята, но не объясняла, чем именно. Куда она ходила, с кем встречалась, что делала? «Я не хочу стеснять твою свободу», – сказал ей как-то Майкл. Искренен ли он был, говоря это? Что означала ее скрытность?

У него был маленький столик в углу гостиной, где он вечерами просматривал бумаги, писал письма и хранил чековые книжки. Там же стояла цветная фотография – Трейси была снята на лужайке перед родительским домом в солнечный летний день. Она сидела в плетеном кресле с книгой на коленях; волосы, которые она в городе почти всегда закалывала, иссиня-черные в лучах солнечного света, свободно падали на плечи. Трейси была в бледно-голубой рубашке, оставлявшей открытыми загорелые округлые руки, и в длинной синей юбке, а на ее нежном лице застыло серьезное, почти вопросительное выражение. Современный мальчишеский стиль ей не шел. Ее зрелая женственность, наследие ушедших веков, требовала поклонения, внимания, защиты. Майкл смотрел на карточку, и его захлестнула грусть. Снимок был сделан до их встречи в театре. Кем – мужем? Фотограф не скрывал, что очарован ею. Девушка в саду. В разгаре цветения. Яркий, красочный образ. Из старых добрых времен. «Вернусь в воскресенье поздно вечером или в понедельник утром. Т.». Что-то не вяжется. Иные века. Другие нравы.

Он снова набрал номер. Никто не отвечал. Впереди маячил одинокий субботний вечер в пустыне города. Майкл не мог оставаться в этой выставочной комнате, полной молчаливого укора. Он набрал другой телефон, сохранившийся в памяти от холостяцкой жизни.

– Джози слушает.

Высокий прозрачный голос, знакомая манера отвечать на звонок.

– Это Майкл, – сказал он.

– А, пропавший жених.

– Пообедаем вместе?

– Почему бы и нет? – без колебаний ответила Джози. Сколько свиданий отменила она ради него?

– В час? – предложил он.

– Идет. – Так отвечать она научилась у него. – Не будем терять времени.

– На старом месте, – сказал он.

– Конечно.

– Ты верный друг.

– Это мое несчастье, – заметила Джози. – Я приколю к шляпе алую розу, чтобы ты узнал меня.

– В этом нет необходимости.

– Мы не виделись целую вечность, жених.

– Ты преувеличиваешь.

– Мне одеваться?

Он засмеялся:

– Мы же сначала пообедаем, а что будет дальше, я не знаю.

– А я знаю, – сказала она. – Учти, я полюбила шампанское.

– Что еще ты успела полюбить? Я попрошу положить это в ведерко со льдом.

Теперь настал ее черед смеяться. У Джози был удивительный смех – тихий, девичий. Он всегда очаровывал и поражал Майкла, потому что не соответствовал ее облику – Джози производила впечатление неприступной, надменной женщины. Она была его постоянной, многолетней привязанностью, если допустить, что он мог привязаться к кому-то, кроме Трейси. Их не связывали никакие обязательства. Когда Майкл звонил ей после месячного перерыва, она говорила без тени обиды в голосе: «А, вспомнил про Джози». Простая, но весьма эффектная девушка, она приехала в Нью-Йорк из Алабамы, быстро сделала сногсшибательную карьеру, позируя для журналов, вышла замуж за богача, удачно развелась и, как она говорила о себе в тех случаях, когда кто-то пытался вернуть ее на путь истинный, наслаждалась с тех пор каждым мгновением жизни. «Я – страховочная сетка, – со смехом сказала она как-то Майклу, – натянутая под канатом, на котором балансируют многие семьи».

Майкл опустил трубку, посмотрел на телефон и заколебался, подумал, не лучше ли перезвонить, извиниться за свой необдуманный порыв, сказать, что им не стоит встречаться. Но он не сделал этого и, сам того не ведая, подписал в эту минуту смертный приговор своему браку с Трейси.

– О, – удовлетворенно выдохнула она, поглаживая его нежно после любви, которой они предавались в ее затемненной, обставленной на алименты спальне, – о, такая знакомая, дорогая территория. Я рада, что ты сегодня не сломал себе шею и будешь цел хотя бы до следующей субботы.

Он рассказал ей об утреннем прыжке. Она неоднократно бывала с ним на летном поле в качестве зрителя и, чтобы порадовать Майкла, однажды сама совершила прыжок, правда, не затяжной. Джози занималась с Майклом серфингом в Монтоке при весьма сильной волне. Тем не менее она называла себя трусихой, испытывающей страх перед высотой и водной стихией.

– Я – из тех идиоток, – призналась как-то Джози, – что стараются быть приятными партнерами по развлечениям; меня не раз называли своим в доску парнем. Если я когда-нибудь найду мужчину столь же богатого, как мой бывший супруг, и столь же симпатичного мне, как ты, то в мгновение ока перестану быть своим в доску парнем. Я рада нашему свиданию, молодожен, даже если это всего лишь короткий отпуск.

– Перестань называть меня молодоженом.

– Твоя жена – тоже свой в доску парень?

– Не в таком смысле.

– Ты всегда так проводишь субботы или это исключение из правила?

– У меня нет устоявшейся традиции насчет суббот.

– Как складывается семейная жизнь?

– По-разному.

– Закаленная сталь, – сказала Джози. – Не имела счастья познакомиться с твоей женой, но кое-что слышала о ней от общих знакомых.

– Не будем говорить о моей жене, – попросил он. – У тебя все в порядке?

– У меня все в порядке, – отозвалась она, положив свою длинную, тонкую, сильную ногу на лодыжку Майкла. – Я могу рассчитывать в дальнейшем на новые субботние звонки?

– Время покажет.

– Да будут благословенны субботы, – усмехнулась Джози. – Тебе удастся выкроить время, чтобы снова покататься со мной на лыжах или серфе?

Она была спортивной девушкой, стремящейся испытать в жизни все, хотя и отказалась от прыжков с парашютом.

– Я получила представление, – сказала тогда Джози, – с меня достаточно. Мне казалось, что мои груди поднимаются так высоко, что вот-вот задушат меня.

Но это была ее единственная жалоба в отношении спорта. Она всегда была готова провести с Майклом его очередные каникулы, но никогда не признавалась ему в любви. Он испытывал благодарность к Джози за то, что она избавила его от чувства вины.

– Я задала вопрос, – прошептала она, касаясь языком его шеи. – Ты способен иногда сбрасывать кандалы?

– Как я уже сказал, время покажет.

Она немного отстранилась от Майкла и пристально посмотрела на него.

– В некоторых вещах ты – безудержный, отчаянный человек, но в других… Ты когда-нибудь терял голову от любви?

– Однажды.

– С кем?

– С женой.

– О господи! – сказала она. – Какой скучный ответ. И давно вы женаты?

– Уже три месяца.

– Однако эту субботу ты проводишь в постели со своей старой доброй подружкой Джози.

– Да, верно, – согласился он. – Брак – вещь не столь простая, как считают некоторые.

– Ты говоришь это мне. Если бы я рассказала тебе, чего требовал от меня мой муж…

– Не рассказывай. Я хочу навеки сохранить в сердце твой чистый образ.

– Парень, а ты – холодный сукин сын.

– Хотел бы я быть им.

– Скажи мне – тебе когда-нибудь отказывали женщины?

– Тысячу раз.

– Нет, честно.

Это было почти правдой. Иногда, встречаясь с женщиной, с которой он был не прочь переспать, Майкл не делал попытки сближения, потому что интуитивно предчувствовал отказ. Он знал о своей привлекательности и даже мог любоваться собой, стоя перед зеркалом, однако порой ему попадались девушки – глуповатые, ограниченные эмансипе из колледжей, статистки кордебалета, хорошенькие секретарши, – увлекаться которыми Майкл позволял себе не больше чем на час, так как видел, что они, в свою очередь, скучают в его обществе. С умными женщинами и девушками, хотя и не со всеми, он легко находил общий язык, и тогда обоюдное решение стать любовниками принималось весьма скоро. Так было и с кокетливой, но неглупой Джози. Она тратила свой интеллект на такие пустяки, как замысловатые кроссворды, блестяще разгадывала шарады на вечеринках; ее ум проявлялся во всем. Их связывал не только секс. Время от времени Майкл встречался с кем-то еще, но они с Джози постоянно виделись за ленчем, обедом или просто совершали прогулку по парку. В начале их романа она сказала: «Правило заключается в том, что никаких правил тут не существует – каждый волен появляться и исчезать, когда ему или ей вздумается. Никто не разобьет мое сердце».

– Нет, честно. Если не тысячи, то сколько?

– Ну, около дюжины.

– Мне любопытно узнать твое мнение о женщинах. Не обо мне в частности, а вообще.

– Они делятся по категориям. А, Б, В, Г и так далее.

– К какой категории ты относишь меня? – игриво спросила она. – А я скажу насчет тебя.

– Сейчас у меня нет настроения играть в эту игру, – заявил Майкл.

Он привлек ее к себе и поцеловал, заставляя умолкнуть.

Они предавались любви до вечера. Затем, когда стали одеваться и обсуждать, куда отправиться обедать, Джози сказала:

– Тебе следует прыгать с парашютом каждый день. Это повышает твою потенцию.

Она выбрала шумный, многолюдный ресторан, где, похоже, все ее знали; мужчины подходили к их столику, целовали Джози, вспоминали недавние вечеринки, спрашивали, куда она пропала. Майкл сидел почти не раскрывая рта, он пил слишком много вина и пытался представить, чем сейчас занимается Трейси. К концу вечера Джози уже переходила от столика к столику. Майкл оплатил счет, выскользнул из ресторана и направился к дому, где он, прежде чем заснуть, около часа просидел перед молчащим телефоном.

Глава 6

– А теперь, – сказала Джози, – мы простимся с нашими детскими шалостями – завтра утром я стану примерной супругой.

Она ласкала Майкла, лежа в его номере лос-анджелесского отеля «Бель-Эр». Корнуолл и Уоллес не жалели средств, чтобы обеспечить комфорт для своих командированных. Теперь, когда дела были завершены, бумаги отосланы в Нью-Йорк, он отдыхал в постели за опущенными шторами, которые защищали его от полуденного калифорнийского солнца. Получив приглашение на церемонию бракосочетания, Майкл организовал себе командировку в Лос-Анджелес. «Мой дружеский долг», – подумал он.

Последние два года Майкл охотнее ездил по работе в другие города. Нью-йоркская жизнь с ее шумом, постоянной суетой, тайной борьбой за власть в конторе, мельканием людских лиц, на которых лежала печать нечеловеческих усилий, пьяным забытьем в конце дня становилась для него все невыносимее, по ночам он мучился бессонницей, прислушиваясь к вою полицейских сирен, работа и брак высасывали из него последние силы. Они жили в той же маленькой квартире, постепенно удаляясь друг от друга, а минуты счастья были все более редкими и короткими.

Находясь в командировках в Чикаго, Денвере, Монте-Карло, Цюрихе, Майкл не звонил по вечерам домой. Стараясь избавить Трейси от лишних огорчений, он занимался серфингом, плаванием со скубой, затяжными прыжками и горными лыжами лишь вдалеке от Нью-Йорка. Изменял ей он тоже только в поездках. Джози частенько вылетала к нему в другие города, и то безумство в Нью-Йорке, когда Трейси уехала к родителям, больше не повторялось.

Когда он возвращался из командировок, Трейси задавала ему лишь самые поверхностные вопросы. Она добилась успеха в работе, вместе с двумя другими женщинами открыла собственное дело, и теперь ей приходилось два-три вечера в неделю проводить с заказчиками. Сначала она звала на эти приемы Майкла, но он неизменно отказывался. Отпуска он проводил один, потому что Трейси была согласна отдыхать только у родителей, где, по ее словам, можно лежать на солнце и ничего не делать.

Как и Трейси, Майкл зарабатывал теперь гораздо больше, чем прежде, но когда он предложил ей перебраться в большую квартиру, где у каждого была бы своя отдельная комната, она наотрез отказалась. Они спали все в той же старой громадной кровати. В постели она не проявляла инициативы, но сразу отвечала на ласку. В такие минуты Майкл чувствовал, что эта восхитительная женщина никогда не сможет надоесть ему, но на расстоянии он почти не думал о ней и получал удовольствие от близости с другими.

Оба понимали, что разрыв неизбежен, но из деликатности, в память о более счастливых днях они оттягивали его приближение.

– Теперь, – сказала Джози, – я оденусь и выйду из твоего номера так, словно я заходила сюда выпить чашку чая, поскольку с завтрашнего утра я собираюсь посвятить свою жизнь тому, чтобы мой богатый, молодой и красивый муж, от которого я просто балдею, стал самым счастливым человеком на юге Калифорнии. Тебя будут приглашать на семейные обеды, крестины детей, прогулки на нашей яхте, а ты обещаешь мне не соблазнять моего мужа прыжками с парашютом, поиском сокровищ на дне океана или иными подводными забавами, а также горными лыжами. Понятно?

Майкл рассмеялся:

– Понятно.

Она встала с кровати, выгибаясь, как гигантская кошка, быстро, деловито оделась, причесала блестящие медные волосы. Вот и все, с горечью подумал Майкл.

Одевшись, она указала рукой на ведерко со льдом, где лежала недопитая бутылка шампанского:

– Ну что, прощальный кубок?

– Обязательно. – Майкл встал с кровати.

Пока он надевал халат, она окинула Майкла оценивающим взглядом.

– Это испытание характера, – сказала она.

– Ты о чем?

– Прощание с тобой, – серьезно добавила она.

– Ты его выдержала?

– Увы, да, – ответила Джози.

Она протянула бокал, Майкл наполнил его, затем налил себе. Они чокнулись, выпили. Майкл с удивлением заметил в ее глазах слезы.

– Что случилось? – спросил он и тут же понял, что ляпнул глупость.

Она поставила бокал.

– Какого черта ты не влюбился в меня? – проговорила она, круто повернулась, выбежала из номера, ее точеный темный силуэт мелькнул в солнечных лучах на фоне зелени гостиничного сада. Дверь с шумом захлопнулась.

«Слава богу, – оцепенев на мгновение, подумал он, – что мы обошлись без прощального поцелуя».

Утром следующего дня он пришел на церемонию бракосочетания. Лица многих людей были знакомы ему по кинофильмам и телепередачам. Жених Джози занимался добычей нефти, но жил в Беверли-Хиллз и был на короткой ноге с обитавшими там знаменитостями. Высокий, плотный, с открытым бронзовым лицом, он напоминал футболиста. Если Майкл и не «балдел» от него, то только потому, что пользовался несколько другим, чем Джози, словарем.

Невеста появилась в проходе между кресел под руку с пожилым человеком, незнакомым Майклу. Джози выглядела превосходно, точно сошла с обложки «Вог»; надменная и неприступная, она едва улыбнулась жениху, который смотрел на нее с обожанием. Но идя мимо Майкла, она еле заметно подмигнула ему.

Майкл не пошел на свадебный ленч, взял свою доску для серфинга, сел в машину и помчал в Малибу. Он решил, что сегодня ему лучше побыть одному.

Он притормозил возле залива, надел плавки и босиком направился к воде, держа доску в руках. На севере, сквозь тонкую дымку тумана, проступали размытые контуры зданий. Океан волновался и пенился белыми бурунами. Погода стояла прохладная, и других любителей серфинга не было видно. Тем лучше, подумал Майкл. Он не любил кататься, когда рядом, мешая друг другу и ему, вертятся дюжины самоуверенных мальчишек и девчонок и глядят на него, словно он сбежал из дома для престарелых.

Вода казалась ледяной, а Майкл не захватил с собой гидрокостюма, поэтому он осторожно вошел в воду, лег на доску, сразу окунулся и начал грести. Это было непросто. Волны накатывались короткими резкими очередями и отбрасывали его, когда он нырял вместе с доской под гребень. После строгой торжественной утренней церемонии и переживаний, связанных с ней, Майкл наслаждался единоборством с холодной водой, приятно покалывающей кожу.

Наконец он заплыл за волнорезы, оседлал доску, отдышался, заметил приближающийся вал и решил начинать. Берег почти скрылся за белесым туманом, и Майкл, покачиваясь на воде, чувствовал себя наедине с природой. Он согрелся и теперь никуда не спешил – его никто не ждал, работа завершена, самолет улетает в понедельник утром. Он радовался одиночеству, ветру и соленым морским волнам, над которыми парила его душа. Увидев огромный накатывающийся вал, он сделал глубокий вдох, ощутил под собой всю мощь вздыбившегося океана, поймал удобный момент, встал на ноги, затем, торжествуя победу, скатился вниз. Гребень волны пенился у него над головой. Внезапно он потерял равновесие. Вал обрывался круче, чем он предполагал. Доска выскользнула из-под ног. Он упал, и на него обрушились тонны черной морской воды. Он задержал дыхание, вырвался на поверхность, набрал воздуха, пока его опять не захлестнуло. Все вокруг бурлило и пенилось.

Доску унесло, но теперь он мог отдышаться в промежутках между волнами, которые накрывали его с головой и затягивали вглубь. Он поплыл, экономя силы и не сопротивляясь волнам, которые то несли его к берегу, то отбрасывали назад. Пляж был пуст, и махать рукой не имело смысла. Он подумал: «Слава богу, что я не остался на ленч, после бутылки шампанского я плаваю как топор».

Когда через тридцать минут он выбрался на берег, ему казалось, что он не продержался бы еще и двух минут. Сначала его шатало, потом силы вернулись. И тогда, сознавая, что похож на сумасшедшего, он потряс сжатыми кулаками над головой и разразился хриплым, радостным криком, пронзившим серый туман.

Глубоко дыша, с лохмотьями пены на ногах, он пошел вдоль берега и вскоре обнаружил свою доску, выброшенную на песок. Поднял ее, осмотрел. Она не разбилась. Он похлопал ее рукой, точно коня, на котором выиграл скачку, и отнес к машине. Вытерся, снял полные песка плавки – ему и дела не было до того, видит ли кто в тумане, медленно поднимающемся к горам, неприкрытую наготу его израненного тела.

Одежда приятно ласкала и согревала кожу. Он сел в машину и поехал по шоссе вдоль побережья в ближайший бар. Там он заказал виски и увидел себя в зеркале стойки. На оцарапанном песком лице засохла кровь, а выгоревшие на солнце волосы, темные от соленой воды, смешались с песком и водорослями. «Везучее дитя Нептуна! – сказал он себе, улыбаясь собственному отражению. – Что за чудесное утро! И куда только подевались в этот ветреный день великолепные молодые трусы, длинноногие калифорнийские мальчишки и девчонки? Я еще раз бросил вызов смерти и победил. Видела бы ты меня сегодня, мама!»

В отеле он смыл кровь с лица, избавился под душем от песка и соли. Майкл проголодался, но ему не хотелось есть ленч в одиночестве. Он знал нескольких девушек в Лос-Анджелесе, но вряд ли ему удалось бы застать кого-то из них в погожий субботний день дома. Сегодня Майклу также не хотелось видеть мужчин, связанных с ним бизнесом, и тут он вспомнил хорошенькую женщину, с которой познакомился несколько дней назад на вечеринке, устроенной президентом консультируемой им компании. Ее звали Флоренс Гарднер. Она была актрисой, приехавшей из Нью-Йорка и снимавшейся здесь в кино. Он видел ее один или два раза на театральной сцене. Красота и комедийный талант Флоренс произвели на него впечатление. Она не скрывала, что интересуется им. Когда Майкл заметил, что остановился в «Бель-Эр», она сказала: «Я тоже живу там. Мы можем как-нибудь выпить».

«Почему не сделать это сейчас?» – подумал он и попросил телефонистку соединить его с номером Флоренс. Майкл удивился той радости, которая охватила его, когда он услышал ее голос.

– Я знаю, – сказал он, – время ленча уже прошло, но я только что вернулся в отель. Если вы еще не ели, может быть, составите мне компанию?

Она, похоже, заколебалась.

– Я учу роль к понедельнику. Но сейчас, когда вы позвонили, я вспомнила, что еще не ела. Черт возьми, женщина тоже должна питаться! Вы дадите мне пятнадцать минут на то, чтобы я привела себя в порядок? Я недавно пришла с пляжа и выгляжу ужасно.

– Через четверть часа жду вас в баре, – сказал Майкл.

Он направился в бар через сад с журчащими разбрызгивателями, орошающими лужайки и клумбы с цветами. В баре было темно и тихо. Майкл заказал дайкири, потому что находился в Калифорнии. Смесь рома с лаймовым соком показалась ему гораздо более приятной на вкус, нежели Тихий океан.

Свежая, цветущая Флоренс появилась в баре в джинсах и розовой майке. Майкл заметил, что солнце подрумянило ее маленькое овальное лицо. Джинсы подчеркивали совершенные формы стройных, но округлых бедер и ягодиц. Флоренс не накрасила свои от природы коралловые губы. У нее были мягкие, очень светлые волосы и зеленые глаза, оттенок которых, как заметил Майкл, сильно менялся в зависимости от освещения.

Она забралась на стул рядом с ним и тоже заказала дайкири, а он попросил для себя второй коктейль.

– Ваш звонок – отличная идея, – сказала Флоренс, отхлебнув напиток. – Когда я работаю, я забываю есть и пить.

– Чем вы занимаетесь сейчас?

– Зарабатываю на жизнь. – Она пренебрежительно махнула рукой. – Эта роль не принесет мне «Оскара». Честно говоря, я жду, что режиссер спросит, зачем вообще она нужна. – Флоренс пожала плечами. – Голливуд. Однако я не жалуюсь. Эта гостиница – просто дворец после той дыры, в которой я живу в Нью-Йорке. Приятно иногда пожить в роскоши.

Она постоянно перескакивала с одной темы на другую; у нее был низкий мелодичный голос. Внезапно Флоренс чем-то напомнила ему Трейси. Они примерно ровесницы, отметил Майкл.

«Перестань думать о Трейси», – сказал себе он и попросил бармена позвать официанта. Когда тот появился, они заказали салаты и бутылку вина. Отпустив официанта, Майкл заметил, что Флоренс пристально изучает его лицо.

– Мне бы не хотелось проявлять излишнее любопытство, – сказала она, – но что с вами случилось? Вы выглядите так, словно выдержали схватку с кошкой.

– А, это. – Он провел рукой по царапинам на лбу и переносице. – К сожалению, мне пришлось сражаться с кое-чем покрупнее кошки.

– С дамой?

Засмеявшись, он покачал головой:

– С Тихим океаном. Я занимался серфингом; этот раунд выиграл океан. Шрамы портят мою красоту?

Она усмехнулась:

– Не слишком. Серфингом? Вы – калифорниец?

– Впервые я встал на серф в Монтоке.

– У меня там есть друзья, – сказала она. – Летом я езжу к ним в гости. Но они равнодушны к серфингу. Вечно сидят в креслах, пьют и предаются адюльтеру.

– Каждый развлекается по-своему. А чем вы занимаетесь во время отпусков?

– Я? Читаю. Почему-то в Нью-Йорке почти не удается читать. Вы это замечали?

– Теперь, после ваших слов, – да. – Майкл испытал облегчение – она не сказала, что тоже предается адюльтеру.