Электронная библиотека » Ирвин Уэлш » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 4 октября 2013, 00:02


Автор книги: Ирвин Уэлш


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
2. Окраина

Мои родные, среди которых я вырос, это не семья, а генетическая катастрофа. Большинство людей живут с ощущением, что дома у них все нормально, я же с раннего детства, практически с тех пор, как начал соображать, стеснялся своей семьи, стыдился ее.

Осознание это пришло, думаю, из-за тесного (в буквальном смысле) общения с соседскими семьями, наполнявшими отвратительный кроличий загон, в котором мы жили. Блочные пятиэтажки 60-х годов постройки, бетонные гробы с длиннющими лестничными площадками, которые в шутку называли «взлетной полосой», а вокруг ни кафе, ни церкви, ни почты, только такие же клетушки. Будучи прижаты друг к другу, люди, как ни старались, не могли уберечься от постороннего взгляда. На лестнице, на общих балконах и в сушилках, через матовые стекла и решетчатые двери я ощущал нечто, чем, казалось, обладали все, но чего нам, похоже, не хватало. Элементарная нормальность – вот чего нам не хватало.

Иногда о нашем районе писали в газетах. Скучные статьи на целые страницы рассказывали о бедности жителей окраин. Да, мы были бедны, но я всегда считал, что беспросветная скука больше, нежели нищета, характеризует наш район, хотя, конечно, связь между ними очевидна. Я лично предпочитал стерильную скуку, окутывающую мой дом извне, истеричному хаосу, в нем царившему.

Старик мой – клинический случай: отмороженный на всю голову. Мамец – и того хуже. Они были обручены давным-давно, но, когда пришло время пожениться, с ней случилось психическое расстройство, то есть первое из череды подобных расстройств. Это случалось с ней периодически на протяжении всей жизни, пока она не дошла до нынешнего состояния, когда уже нельзя с уверенностью сказать, в нормальном она состоянии или нет. Короче, в психушке она познакомилась с санитаром-итальянцем, с которым и сбежала к нему на родину. Через несколько лет она вернулась с двумя малышами, моими сводными братьями, Тони и Бернардом.

Старик уже собирался жениться на другой. Это доказывает, что в Грантоне начала 60-х были как минимум две безумные женщины. Уже была назначена свадьба, когда мама – Вет (уменьшительное от Верити) – снова появилась в баре заведения под названием «Якорь». Как потом это часто рассказывал отец: «Я поднял голову, наши глаза встретились, и тут старые чары снова подействовали на меня».

Так-то вот. Вет сказала Джону, что с путешествиями она завязала, что он единственный, кого она всегда любила, и попросила на ней жениться.

Джон ответил «да» или выразил свое согласие как-то иначе, но в итоге они скрепили брачные узы. Он взял на себя опеку над двумя итальянскими бамбино, которые, как позднее призналась Вет, были от разных отцов. Я родился примерно через год после свадьбы, еще через год на свет появилась моя сестренка Ким, а потом и Элджин, унаследовавший имя от городка в Хайлэнде, где, как считал отец, он был зачат.

Да, красивое семейство – это не про нас. Я-то еще относительно легко отделался, подчеркиваю – относительно. Глядя на меня, можно было только предположить, что я «Стрэнгова порода», как нас шепотом называли соседи, тогда как Ким и Элджин являлись ярчайшими представителями этого типа. Суть «Стрэнговой породы» такова: вогнутое лицо с выдающимся вперед острым лбом, линия которого под острым углом спускается к большим мутным глазам и приплюснутому носу, далее следует криво очерченный рот, тонкие губы, а затем пологий спуск до кончика крупного, далеко вперед уходящего подбородка. Такая вот дебило-вато-лунатичная физиономия. Большие оттопыренные уши, доставшиеся мне от мамы, которая в общем и целом выглядела нормально (за длинной прической и темными волосами уши были не видны), были для меня еще одной тяжкой ношей.

Моим старшим братьям повезло больше. Они пошли в мать и, вероятно, в своих итальянских отцов. Тони, несмотря на склонность к полноте, чуть-чуть похож на футболиста Граема Соунесса, только волосы потемнее, да кожа посмуглее, да и не такой он все-таки страшный. Бернард, светленький, худенький барашек, с детства отличался вызывающей женоподобностью.

Мы же унаследовали «Стрэнгову породу» от старика, а он, как я уже говорил, стопроцентный клинический случай. На крупное, заостренное по концам лицо Джона Стрэнга водружались очки в толстой оправе с линзами с увеличительное стекло, что делало его напряженные, сверкающие глаза еще больше. Создавался странный эффект – будто он только что шел вдалеке и вдруг оказался прямо перед вами; при его появлении многие нервничали, чувствовали себя неловко. Если бы у вас был истребитель с вертикальной посадкой, вы бы легко могли приземлиться на его лбу или подбородке. Носил он просторную меховую куртку коричневого цвета и прятал под нее дробовик, когда со своей верной овчаркой Уинстоном выходил в ночной патруль по району. Этот Уинстон был просто чудовище, я был счастлив, когда он отдал концы. Очень скоро его место занял еще более свирепый зверь той же породы, унаследовавший имя Уинстон.

Впоследствии мне пришлось глубоко пожалеть о кончине первого Уинстона: второй меня чуть не загрыз. Мне было лет восемь, и я смотрел по телику мультфильм про Су-пербоя. Я решил, что Уинстон II, это Крипто-Суперпес, и привязал к его ошейнику полотенце, чтобы было похоже на плащ. Разъяренный кобель набросился на меня и порвал мне ногу так, что мне пришлось делать пересадку кожи, и по сей день я немного прихрамываю… только вот теперь я вообще не хожу.

Когда я это вспоминаю, по мне проходит волна боли. Я вспоминаю боль.

– Никому не говори, что это Уинстон, – говорил отец, то угрожая, то моля. Он ужасно боялся, что у него отберут собаку. Я сказал, что на меня ни с того ни с сего напали бездомные псы, которые бродили стаями на пустыре возле нашего квартала. Об этом происшествии написала местная газета, и городской совет, где сидели консерваторы, которые очень не любят давать деньги богатых налогоплательщиков на нужды окраин, скрипя зубами, все-таки послали санитарную команду, чтобы отловить бродяг и свезти на живодерню. Четыре месяца я не ходил в школу, и это мне понравилось больше всего.

Ребенком я занимался тем же, чем и обычные дворовые пацаны: играл в футбол и войнушку, гонял на велике по району, ловил пчел, слонялся по параднякам, покалачивал ребят младше меня, получал от пацанов постарше. В девять лет меня забрали в участок за игру в футбол на улице. Мы пинали мяч на лужайке возле нашего дома, никаких запрещающих знаков вокруг не было, но мы, несмотря на возраст, должны были знать, что наш район – это концлагерь для бедняков, где запрещено практически все. Потом был суд; отец моего приятеля Брайана произнес блистательную речь, чем смутил судью, и тот вынес нам предупреждение и отпустил. Копы сидели как обосранные.

– Шпана, гопник гребаный, – частенько ворчала мама, – малолетний разбойник.

Только теперь я понимаю, почему это ее так взъебну-ло, – папаши-то не было. Он говорила, что он уехал на заработки, но Тони объявил нам, что он в тюрьме. Тони мне нравился. Он поколачивал меня, конечно, но мог и заступиться за меня перед старшими, если среди них не было его друзей. Бернарда я не любил: он все время сидел дома и играл с Ким, нашей младшей сестренкой. И сам он был как Ким; он и был девчонкой.

Летом я любил ловить пчел. Мы набирали воды в бутылки из-под моющей жидкости и поливали пчелу, когда она садилась на цветок. Фокус был в том, чтобы направить разом две струи на оба крыла, и зафигачить так, чтоб она не могла взлететь. Промокших пчел мы собирали в кувшин, а потом выковыривали для них камеры в кладке фундамента нашей пятиэтажки. Дверьми нам служили палочки от эскимо. Это был наш концлагерь – шотландский спальный район в миниатюре, для пчел.

У моего приятеля Пита было увеличительное стекло, играть с ним – одно удовольствие; я любил палить пчелам крылья, чтобы снизить до нуля их шансы на побег. Иногда я подпаливал им мордочки. Пахли они отвратительно – паленой пчелой. Такое стеклышко мне пригодится, решил я, и выменял его у Пита на Экшн Мэна без рук, того, что выменял у Брайана на грузовик.

Когда к нам приходили ребята, я чувствовал себя неловко. Большинство из них жили получше нашего; выходило, будто мы оборванцы какие-то. Я понял, что отец действительно в тюрьме, ведь жили мы на одну мамину зарплату – она убиралась и готовила в школе обеды. Хорошо хоть, не в моей школе.

Потом папа вернулся. Он устроился охранником и стал поднимать дом. У нас появился новый камин с пластмассовыми углями и трубой из прозрачного пластика, в которой что-то трепыхалось, будто снизу шел жар. На самом деле это была обыкновенная электробатарея. Сначала папа был нормальный; помню, взял меня на футбол на Истер-роуд. Они с дядей Джеки пошли в паб, а нас, то есть меня, Тони, Бернарда и нашего двоюродного брата Алана оставили сидеть в машине – принесли нам колы и чипсов. В пабе они набухались пива и на стадионе накупили нам пирожков и еще чипсов. На футболе я зевал, зато пирожки и чипсы мне нравились. Ляжки у меня зудели, так же как во время походов с мамой по магазинам на Леит Уок.

Потом папа избил меня так, что пришлось ехать в больницу накладывать швы. Он ударил меня по уху, я упал – башкой прямо об угол кухонного стола. На бровь мне наложили шесть швов – это было клево. В волосы Ким я запустил шершней, а не пчел. Старик не мог этого понять.

– Папа, это всего лишь шершни, они не кусаются, – молил я.

А Ким как дура все ревела и ревела. Без конца. Там действительно были только шершни, шершни – только и всего. Это же вам не пчелы. У них сзади тоже есть жало, только они не кусаются. По-моему, их точное название уховертки.

– Ты только посмотри на нее! Смотри, что ты наделал со своей сестрой, пизденыш! – указывал он на Ким, чье и без того искаженное лицо скривилось еще больше в притворном ужасе. Вот тогда отец меня и стукнул.

В травме мне пришлось наврать – я сказал, что мы возились с Тони, и я упал. Потом я еще долго мучился от головной боли.

Помню, как однажды мама терла именную табличку на двери нашей квартиры. Кто-то подправил фамилию так, что получилось «СРАНЬ». Папа с дядей Джэки ходили по квартирам и устраивали перепуганным жильцам перекрестные допросы. Отец постоянно угрожал пристрелить любого, кто посмеет на нас пожаловаться. Поэтому соседи запрещали своим детям играть с нами, и только самые безбашенные решались нарушить запрет.

Если папу и дядю Джэки, который был на самом деле только другом отца, но мы почему-то называли его дядей, соседи просто боялись, то наша мама тоже давала повод для беспокойства. Ее папа или дедушка, никогда не мог запомнить точно, во время войны был в плену у японцев, и у него немного съехала крыша, по утверждению Вет, вследствие жестокого обращения в лагере. Пока она росла, ее окучивали рассказами о зверствах японцев, а потом она прочла книгу, в которой доказывалось, что к концу века люди с Востока овладеют всем миром. Она тщательно изучала глаза моих немногих друзей, и если в них, по ее мнению, была «японская кровь», объявляла их неподходящей компанией.

Когда мне было лет девять-десять, я впервые услышал от отца про Южную Африку. И не успели мы оглянуться, как уже оказались там.

– Взгляни на нас, Вет. Мы достойны лучшего. Я работаю охранником – никаких перспектив. Страна катится в тартарары. Только и знают, что бастовать. Даже мусор не могут убрать, бля. Сраные профсоюзы – держат страну в заложниках. ЮАР – вот это да. Южная Африка, знаешь-понимаешь. Конечно, у них там свои проблемы, я в курсе, но в правительстве у них, слава Богу, лейбористы не сидят, мать их растак. Надо подумать, как бы нам туда перебраться. Нечего бояться, Гордон нам поможет. Я вывезу вас в ЮАР, Вет. Можешь быть уверена. Вывезу. Или нет? Я тебя спрашиваю! Думаешь, не вывезу?

– А япошек там нет?..

– Да пойми же ты, Вет. Нет там никаких япошек. ЮАР – страна для белых. Для белых, знаешь-понимаешь. Белый там имеет все права, и точка. В Южной Африке белый всегда прав, – распевал отец в большом воодушевлении. Он высунул широкий плоский язык, лизнул марку и наклеил ее на конверт. Наверное, это была очередная жалоба: он постоянно писал жалобы.

– Ну, раз там нет япошек…

– Это же ЮАР, Вет. Южная Африка, прости Господи.

– И я смогу сушить там белье, и никакие Пирсоны не будут путаться у меня под ногами…

– А я ведь говорил этой сучке! Я ведь ее предупреждал! Я сказал ей: еще раз увижу тебя в сушилке, рядом с моей женой, все твое барахло полетит в мусоропровод! Никакого уважения, знаешь-понимаешь, никакого, мать их растак. А в ЮАР у нас будет свой дом, большой, как у Гордона. Будешь сушить белье прямо на солнце, в настоящем саду, а не в бетонном ящике.

Гордон – это брат отца. Много лет назад он уехал в Южную Африку. «Дядя» Джэки заменил Джону брата, возможно поэтому он был к нему так привязан. На пьянках, которые у нас бывали частенько, когда после закрытия питейных заведений в нашу скорлупку забивались целые банды, он был на вершине счастья, рассказывая старые истории о своих похождениях с Гордоном и бандой Юбилей, как он и его друзья – хипаны и стиляги – себя называли.

– Хорошо бы иметь настоящий сад… – помню, сказала мама. Помню, прямо как сейчас.

Так и порешили. В семье слово отца чаще всего бывало решающим. И мы стали собираться в ЮАР.

Я в общем-то не знал, хочу я уезжать или нет. Вскоре после этого я совершил свой первый крупный поджог. Я всегда любил огонь. Праздничные вечера – единственные стоящие моменты в жизни нашего района. На Гая Фокса всегда жгут костры, на День Победы тоже. Мы спускались к берегу за дровами или разгоняли компанию, сидящую у костра. Бывало, что нас самих разгоняли. На этот случай мы припасали колы и камни, чтобы защитить наш костер от набега. В нашем районе камни всегда использовались в качестве оружия. Первое, чему я научился, – это кидаться камнями. Дети в Муирхаусе только и делали, что кидались камнями: в обидчиков, по окнам, по автобусам.

Такое вот времяпрепровождение.

Поджечь что-нибудь – это другое дело. Было это после праздника. Я зажег факел и засунул его в мусоропровод. Большой мусорный бак в подвале нашего дома загорелся. Приехали аж две пожарные команды. Я чуть не обосрался от страха, когда мой кореш Брайан выпучил глаза и с нескрываемой радостью заявил:

– Уууу! Так ведь тебя заберут, Рой.

Я пиздец как испугался, чуть не ревел, и все такое. Брайан гнал свое, но, надо отдать ему должное, так ни разу и не проболтался. Копы прошлись по всем квартирам, всем задавали вопросы. Отец промолчал.

– Никогда ничего не говорите этим мудакам, – вбивал он нам в головы единственную житейскую мудрость, которую приобрел. Пожар ему доставил радость, потому что дым из подвала поднялся до сушильной комнаты и испортил все белье миссис Пирсон, нашей соседки сверху.

– Так ей и надо, знашь-понимать, бессовестной. Будет знать, как занимать все сушилку, другим-то тоже надо белье повесить! Вот и получила сполна!

Вот что мне пришло в голову: если кого и могли заподозрить в поджоге, так это в первую очередь моего старика. Но у него было железное алиби: когда пожар начался, он доигрывал партию в домино на очередном турнире в баре Дакота. Он был так счастлив, что я даже хотел было ему признаться, но не поддался искушению – слишком переменчивым бывало его настроение.

Иногда мы с друзьями гуляли за границами района, но обычно только вниз по берегу. Я, Пит, Брайан, Дик (брат Брайана) и Денис – все хотели убежать из дому и уйти в поход, как в книжках Энид Блэйтон. Дальше гребаного пляжа мы никогда не доходили, потом нам все это надоедало, и мы шли домой. Время от времени мы выбирались в богатые районы типа Баритона, Крамонда или Блэкхола. Но копы всегда засекали нас и отправляли домой. Обитатели частных домов, по размерам таких же, как наша многоквартирка на шестьдесят семей, просто шли к телефону и вызывали полицию. Они, наверное, думали, что мы пришли яблоки воровать или еще чего-нибудь. Я-то всего лишь хотел понаблюдать за птицами. Я увлекался птицами и все время брал из библиотеки книги по орнитологии. Думаю, мне передалось это по наследству от отца. Он тоже очень увлекался пернатыми.

Помню, я спросил отца:

– А если мы поедем в Южную Африку, наш дом будет такой же большой, как в Баритоне?

– Даже больше, сынок, намного больше, знашь-понимашь, – ответил он.

Самые живые воспоминания о Джоне, моем отце, у меня остались как раз из того периода, когда мы собирались в ЮАР. Я уже говорил, что он был немного не в себе и мы все побаивались его. Он воспринимал все слишком всерьез и выматывался попусту. Меня беспокоил дробовик, который он держал у себя под кроватью.

Общались мы в основном через телевидение. Джон брал программку из «Дэйли Рекорд», и обводил передачи для вечернего просмотра. Он был просто помешан на фауне и, как я уже говорил, особенно увлекался орнитологией. Мы оба любили документальные фильмы о животных в стиле Дэвида Аттенбороу. Для него не было большего счастья, чем посмотреть по ящику передачу о редких птицах, в этом вопросе он был настоящий дока. Джон Стрэнг мог отличить Cinnamon Bracken Warbler от, например, Brown Woodland.

– Ты только посмотри! Какая брехня! Он говорит, что это Ладера, а это лесной сорокопут Догерти, знаешь-понимаешь! Хорошо, что я записал все на видак!

У нас в семье у первых в округе появлялись все основные новинки товаров ширпотреба по мере их поступления в продажу: цветной телевизор, видеомагнитофон и, наконец, спутниковая антенна. Папа считал, что это выгодно отличает нас от остальных обитателей бетонных трущоб, возвышает нас.

– Средний класс, – любил говорить он.

На самом же деле это лишь определяло нас как типичных жителей окраин.

Помню, как он послал письмо на БиБиСи, довольный тем, что, несмотря на все исследовательские возможности, которые он за ними подозревал, ведущий допустил фактическую ошибку. Ему ответили, и поначалу он очень гордился этим письмом:

Дорогой мистер Стрэндж (Strange),

Мы благодарим Вас за письмо, в котором Вы указываете на допущенную нами фактическую ошибку в программе «Крылья над лесом», вышедшей в эфир в прошлый четверг.

Хотя данный фильм был снят не БиБиСи, а группой независимых кинодокументалистов, мы, будучи заказчиком, несем ответственность за погрешности, допущенные в нашем эфире.

Коллектив БиБиСи борется за достоверность во всех транслируемых программах, однако время от времени неизбежно возникают ошибки, и постоянные члены нашей зрительской аудитории, обладающие глубокими познаниями в той или иной сфере, оказывают нам неоценимую услугу, обращая наше внимание на такие неточности.

Бдительный и знающий зритель играет для БиБиСи важнейшую роль, помогая поддерживать наши высокие стандарты безупречного телевещания, воплощать в жизнь положения нашего устава, суть которого такова: обучать, информировать, развлекать.

Еще раз благодарю за Ваше письмо.

Искренне Ваш, Роджер Снэйп, выпускающий редактор, отдел передач о природе.

Старик показывал это письмо всем и каждому: в пабе и на работе. Когда же дядя Джзки показал ему, что они неправильно написали его имя, отец пришел в бешенство. Он написал ответ Роджеру Снэйпу и пообещал с первой же оказией в Лондоне навалять ему хороших пиздюлей.

Дорогой мистер Снэп (Snap).

Благодарю вас за письмо, в котором вы показали себя полным невежей, неправильно написав мое имя. Имейте в виду, что я не люблю, когда мое имя пишут с ошибками. Пишется оно так: S-T-R-A-N-G. Если я окажусь и Лондоне, я разорву вас на кусочки, получится Р-В-А-Н-Ь.

Преданный Вам, Джон Стрэнг.

Выпивка и записи военных речей Уинстона Черчилля – вот, пожалуй, и все, что могло доставить моему отцу удовольствие. Когда риторика его кумира была особенно волнующей, он мог даже всплакнуть, и преувеличенные толстыми линзами потоки слез запруживали пространство за очками.

Но уж лучше бы так. Хуже всего нам приходилось, когда он учил нас боксировать. Он считал, что у меня плохая координация, усугубленная хромотой, а Бернард казался ему слишком уж женственным. Он купил нам дешевые пластиковые перчатки и устроил в гостиной ринг, обозначив углы четырьмя дорожными тумбами.

Боксировать мне не нравилось, а Бернарду и того меньше, но отец заставлял нас биться, пока один или оба не начинали реветь от боли и унижения. Перчатки больно ранили и оставляли глубокие царапины, так что после боя казалось, будто мы не боксировали, а дрались на ножах. Бернард был старше, крупнее, с увесистыми кулаками, я же был злее и быстро просек, что если бить с размаху по касательной, то будет куда больнее, нежели от прямого удара.

– Давай, Рой! – кричал отец. – Бей, бей его, сынок… Подтянись, Бернард… что ты его шлепаешь, слюнтяй… – Его тренерские советы всегда имели односторонний характер. Перед боем он часто шептал мне на ухо: – Сынок, помни, ты – Стрэнг. А он нет. Понял? Не забывай, ты защищаешь наше имя. Он носит ту же фамилию, но на самом деле никакой он не Стрэнг, ублюдок гребаный, засранец, вот он кто.

Однажды, когда я подбил Бернарду глаз и раскроил губу, Джон заорал, едва сдерживаясь: – Давай, Рой, сунь ему в глаз как следует! Вышиби его на хуй!

И я долбил в раскрасневшееся девичье лицо, собирая все силы для очередного удара и читая в глазах Бернарда обиду и непонимание.

БАМ

ПИДОР ГРЕБАНЫЙ

БАМ

ПОЛУЧАЙ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ

БАМ

Я распорол ему бровь, ударив заостренным концом перчатки. Я дернулся от страха и хотел уже прекратить: кровь застилала Бернарду лицо. Я уже опустил было руки, но когда я обернулся на папу, тот издал воинственный рев:

– МОЧИ НА ХУЙ, ПЛЕННЫХ НЕ БЕРЕМ!

И я колотил по искаженному ужасом лицу моего сводного брата. Он уже совсем раскис, опустил руки, а я все колошматил его, подгоняемый бешеными воплями Джона. Бернард отвернулся, захныкал и, выбежав из комнаты, закрылся в туалете.

– Тебе придется научиться постоять за себя, Бернард! – ухмыльнулся Джон. Он немного нервничал, так как мама, вернувшись из магазина, вряд ли обрадовалась бы, обнаружив последствия битвы. В данном конкретном случае я вышел победителем, но так бывало не всегда. Иногда мне самому приходилось ретироваться, когда боль и унижение переполняли меня.

В такие минуты я завидовал своему младшему брату Элджину, который тихо покачивался или едва слышно мурлыкал себе под нос, замурованный в собственном мире, где не было этих мучений. Может быть, Элджин был прав; может быть, это была форма психической защиты. Иногда я завидовал аутизму Элджина. Теперь мне нечего завидовать – я так же спокоен и отстранен от всего на свете.

Что касается меня и Бернарда, результатом кулачных боев стали страх перед отцом и взаимная ненависть.

Бернард был

Бернард… все, теперь уже поздно.

Ко мне пришли медсестры. Делать какие-то процедуры.

ЭТО ВСЕГДА НЕПРИЯТНО

Переверни полено, чтоб оно не прогнило насквозь…

Мне надо углубиться.

Глубже.

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Подальше от них.

Уже лучше.

Пришло время

отправиться

на охоту

Богатейший национальный парк. Он уникален. Это единственный в мире заповедник, расположенный в большом городе, всего в нескольких милях от центра, где во всем великолепии обитают крупные хищники и их травоядная добыча, как полвека тому назад.

–Истер Роуд Найроби, нет, не то, глубже, глубже-

Парк занимает площадь примерно 80 квадратных километров. Несмотря на относительно небольшие для этой части света размеры заповедника, в нем сосредоточено множество природных зон. При входе…

вот

бля

я

снова

подымаюсь

– плохие новости, я вела себя как дура. Как только он получил, чего хотел, его и след простыл. Он вернулся к своей обычной жизни, а я осталась снова одна. У разбитого корыта. Сама виновата. Думать надо было.

Я еще недостаточно глубоко. Я ее слышу. Сестра Патриция Дивайн. Она мне исповедуется. Я ее священник – прямо с грядки – ни поддержать, ни осудить я не могу. Что ж, лучшей роли и не сыщешь.

– Каждый раз ты думаешь, что этот не такой, как все, и я, видимо, даю волю чувствам, забываю про все на свете и вижу только то, что мне хочется видеть. Он был такой милый, чудный парень, он все понимал, конечно, пока не затащил меня в койку…

Всхлипывания.

– … зачем я тебе это рассказываю… а почему бы нет… ты же меня даже не слышишь и вряд ли когда-либо проснешься… О Боже, прости меня, пожалуйста… Я просто расстроена, я ничего такого не имела в виду, некоторые же просыпаются… даже поправляются некоторые… Я просто сама не своя, понимаешь, Рой, этот гад залез мне не только под юбку, он залез мне в душу. Плохо, если ты пустила его в постель, – но еще хуже, если ты пустила его в свои мысли… понимаешь…

Нет.

Только не это

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Муаааа! Громкий носовой звук. Воинственный клич зрелого Марабу, предупреждающего о вторжении человека. Я оборачиваюсь и вижу, как Сэнди Джеймисон смело нападает на отвратительную птицу.

– Набрасывай сеть, Рой! В сетку его, ублюдка! – кричит он.

Я чувствую, как силы покидают меня, я не могу управлять собой, все вокруг меняется; вдруг я стою на футбольном поле, в ногах у меня мяч. Я бью в пустые ворота – мяч в сетке. Два игрока в одинаковых футболках радостно набрасываются на меня, один вроде как Лексо, о нет, только не Лексо, я пытаюсь высвободиться из его медвежьих объятий, но он не отпускает, и через плечо я вижу Джеймисона: он стоит с отсутствующим видом, руки его опущены.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации