Текст книги "Старая площадь, 4"

XI

Раннее утро. Косые лучи солнца. Стартовая команда выводит из эллинга дирижабль. В стороне стоит группа членов Ученого совета.

– Я бы отметил весьма оригинальную форму объекта. Фраза эта не может принадлежать никому, кроме Полибина. Толмазов, стоящий особняком, увидел рядом с собой Васильева и высоко поднял бровь.

– Вы не летите?

– Мною подано особое мнение, – мрачно сказал Васильев.

Мощное гудение мотора.

– Я бы сказал… – начал Полибин.

– А вы скажите, – перебил его Толмазов.

Толмазов был невежлив. От этого даже Полибин разинул рот…

В рубке управления дирижабля – Елисеев, Фридман, Петренко.

У моторной группы – бортмеханик и Вихрашка.

По внутреннему коридору дирижабля идут Наташа и Мурашко…

– Ну вот и летим, Алексей Кузьмич…

– А ведь насилу разрешили, – сказал Мурашко. – Толмазов с Васильевым поработали… как следует…

Команда Елисеева.

– Дать свободу!

– Есть, дать свободу! – ответил стартер.

– В полете! – крикнул стартер.

– Есть, в полете, – ответил Елисеев.

Дирижабль оторвался от земли.

Жуков постоял у окна, борода его вздрагивала, потом, спотыкаясь, глядя вперед невидящими глазами, подошел к приборам.

– Рули на взлет! – команда Елисеева.

– Есть, рули на взлет!

– Держать высоту восемьсот!

Мощное, ровное гудение моторов. Молниеносные, ловкие, уверенные движения Вихрашки у моторов.

Голос Елисеева:

– Дать полный газ!

– Есть, дать полный газ! – как эхо отзывается пилот…

На земле.

Члены Ученого совета следят за эволюциями дирижабля.

– Я бы сказал, – просачивается голос Полибина, – что атмосферная тень более или менее бессильна парализовать кольцо Жукова…

На дирижабле. Далекий голос Елисеева:

– Держать курс сто двадцать!

И тотчас же эхо:

– Есть, держать курс сто двадцать!

Жуков взглянул на прибор.

– Скорость триста! – закричал он на весь дирижабль и простер руки – на него прыгнула Вихрашка, поцеловала его и убежала к моторам.

– Я очень счастлива! – сказала Наташа, пристально по своей привычке глядя на Жукова.

На земле.

Полибин не может отказать себе в удовольствии сообщить академику Толмазову:

– Я бы отметил, что дирижабль абсолютно свободно управляется по горизонтали, что до некоторой степени противоречит вихревой теории…

В воздухе.

Голос Елисеева в мегафоне:

– Иду на посадку!

– Давай, Елисеич, – радостно ответил Мурашко.

Голос Елисеева яснее:

– Приготовиться! Переложить рули на посадку!

И сейчас же отзываются покорные голоса:

– Есть, переложить рули на посадку!

Но высота не убывает.

Дирижабль описал еще один круг. Фридман снова повернул штурвал. Жуков посмотрел на альтиметр. Высота не убывала.

– Товарищ командир! – негромко докладывает Фридман. – Рули высоты отказали!

Елисеев покраснел.

– Переложить резко рули на посадку!

– Есть, переложить резко рули на посадку.

Еще один круг. Фридман повернул штурвал. Вздрогнуло кольцо на хвосте дирижабля. Высота не убывала.

– Потеряла я колечко, – процедил про себя Елисеев, – потеряла я любовь…

Еще один круг.

На земле.

– Что такое, Иван Платонович? – тревожно спросил Васильев.

– Они не могут опуститься, – сказал Толмазов, – что и следовало ожидать…

– Позвольте, – взвизгнул Полибин, – вы говорили, что они не смогут подняться!

В воздухе.

– Ветер, – говорит Елисеев обыкновенным своим голосом, – как бы не забросило на высоту… – И другим голосом скомандовал: – Рули на посадку до отказа!

Лева Фридман с усилием повернул штурвал. На корме дирижабля громко хлопнуло кольцо; рванулась и поползла вверх оборванная штурпроводка.

– Травлю газ, – обыкновенным своим голосом сказал Елисеев Мурашко, – и сажусь статически. С этим кольцом иначе опуститься нельзя.

Дирижабль метало над полем. Елисеев заглянул вниз, на качающуюся землю…

– Пилотам Фридману и Петренко выйти на оболочку, – сказал он, – осмотреть оперение, закрепить штурпроводку!

– Есть, выйти на оболочку. За штурвалы сели Елисеев и штурман. По внутренней шахте на оболочку выходят Фридман и Петька. Они ползут по оболочке, цепляясь за стропы, раскачиваемые ветром. Поддерживая друг друга, ползут к хвосту, нащупывают оборванный кусок троса, завязывают его узлом. Дирижабль прибивало ветром к земле.

– Как?.. – спросил Мурашко.

– Лучше не бывает, – ответил Елисеев. – Заработал руль направления.

И сказал в мегафон:

– Всему экипажу, кроме пилотов, приготовиться к прыжкам!

– Есть, приготовиться к прыжкам!

– Зачем? – спросил Мурашко.

– Не рассуждать! – побагровел Елисеев. – Выполнять приказ! Прыгать по аварийному расписанию!..

Первым прыгнул за борт Мурашко. Затем посыпались бортмеханик, штурман, радист, инженер корабля.

Вихрашка, подбегая к выпускному люку, успела пожать руку Леве Фридману.

Наташа на мгновение задержалась у выпускного люка:

– Петр Николаевич, что же вы?..

– Разговоры?! – раздался голос Елисеева. И Наташа полетела вниз.

Белыми облачками парили в воздухе парашютисты. Внутри остались замершие у рулей пилоты, Елисеев и Жуков.

– Товарищ Жуков, прыгайте! Жуков отмахнулся.

– Бросьте молоть чепуху! Я буду до конца. Резкий поворот рукоятки управления газом. Хлопнул, открываясь, газовый клапан.

Дирижабль шел вниз. На мгновение мелькнуло скуластое лицо Елисеева, широко раскрытые глаза Фридмана…

На земле.

Раиса Львовна вышла в форменной тужурке из здания столовой. Две подавальщицы несли за нею на блюде шоколадный торт в виде дирижабля.

– Скорей, – сказала Раиса Львовна. – Они идут домой!..

Дирижабль шел вниз.

– Отдать гайдтропы! – скомандовал Елисеев.

Полетели якоря. Дирижабль качнулся и вздрогнул в нескольких метрах от земли.

По полю бежала стартовая команда, хватая раскачиваемые ветром стропы. Нос дирижабля стукнулся о землю. Отлетел в сторону Елисеев. На него скатился расколотый прибор. Жуков упал на палубу, повалился в сторону. Пилоты уцепились за штурвал.

– Потеряла я колечко… – сказал Елисеев. – Все в порядке. – И вытер выступивший на лбу пот.

Фридман сидел, вцепившись обеими руками в штурвал.

– Вылезай, приехали! – сказал ему Елисеев.

Один за другим приземлялись парашютисты. К Наташе подбежал трясущийся Васильев. Задыхаясь, она сказала:

– Сережа, ты не помнишь, как мы рассчитали рейнольсы?

К дирижаблю бежали люди. Из открытого люка Елисеев и Лева вынесли неподвижное тело Жукова.

Всхлипнула мама, на торт мелко закапали слезы…

Из-под черной гривы волос по высокому лбу Жукова расползалось пламенное, алое пятно крови. Расколотые очки бессильно свисали врозь.

– Послушайте, Жуков… – сказал Толмазов, первым подбегая к раненому.

Кровавое пятно на лице Жукова делалось все больше и заливало щеки.

XII

Ночь. Три ослепительных луча висячих ламп озаряют склоненные головы Мальцевой, чертежницы Вари и лысую луковицу доброго старого тощего инженера Лейбовича.

В углу, затянутом тьмой, незатухающе светятся глаза Вихрашки.

– Ты скоро, Наташа? – говорит она чуть слышно и не двигаясь с места.

– Скоро…

Группа Мальцевой ищет ошибку в конструкции дирижабля. Ищут ошибку и в другом конце коридора – в кабинете Мурашко, в новом кабинете Мурашко, с тяжелой мебелью, с коврами и портьерами.

Это бурное заседание одной из бесчисленных комиссий с тем накалом страстей, который обычно предшествует переменам в жизни учреждения.

У стола выпрямился Мурашко, неправдоподобно бледный. К нему тянутся руки, сжимающиеся в кулаки, несутся яростные крики.

– Тысячи раз вам сигнализировали! – вопит Борисов.

– Право на риск! – стучит по столу графином Фридман.

Грохот восклицаний заглушил его слова. Этот грохот прорезал беспечный тенорок.

– Что за шум, а драки нет! – входя, сказал Полибин, обмахнул платочком кресло и опустился в него.

Пренебрежение, значительность, почти брезгливость, с какой он развалился в кресле, были так разительно несхожи с прежним Полибиным, что собрание застыло…

– Давайте, уважаемый, – пряча платок, кивнул Полибин Мурашко. – Давайте, я слушаю вас…

Чертежная, населенная призраками тревоги и молчания.

– Наташа, ты скоро?

Наташа встала, колеблясь, и словно чужими ногами подошла к столу Лейбовича, разложила чертеж, подозвала глазами Вихрашку.

– Мне кажется, что это здесь, Лейбович. Озаренные лучом головы над расчетом…

В кабинете Мурашко. Закинув голову, говорит Мурашко, опираясь ладонями о край стола:

– Я возражаю и буду возражать до конца…

– Короче, уважаемый, – прерывает его Полибин.

В чертежной.

Варя, Наташа и Лейбович вскочили, как будто на месте чертежа увидели зашевелившуюся змею.

Наташа закрыла глаза, потом открыла их, лицо ее было смочено слезами…

– Вихрашка, милая… – сказала она и протянула обе руки вперед.

– И все-то дело, – ожесточенно трясла мальчишеской головой Варя. – И вся-то авария!

Вихрашка переводила глаза с Лейбовича на Варю, с Вари на Наташу.

– Лейбович, милый, – сказала Наташа, дернулась, схватила расчет и опрометью убежала.

Из кабинета Мурашко шумной толпой вывалились в коридор заседавшие.

С несвойственной ему положительностью Фридман сказал шедшему рядом с ним Петренко:

– Дирижабль я, конечно, сожгу… Гробокопатели его не увидят!.. Ты меня не знаешь, Петренко…

– Я тебя знаю, – возразил Петренко.

Мимо них прошел Мурашко. Его догнал мелкими шажками Полибин и взял начальника Дирижаблестроя под руку:

– Просился к вам старый Полибин – пренебрегли! А Полибин тут как тут… как будто бы и не стоило ссориться со стариком…

И стучащими, старательными шажками он побежал дальше. Ему навстречу, несомая крыльями счастья, мчалась Наташа. Крылья эти принесли ее к Мурашко.

– Ну-с, так-с, – сказал Мурашко, – слушали, постановили: предложить некоему Мурашко работу, пока суд да дело, свернуть; Жукова отстранить, дирижабль не то выбросить на свалку, не то снести в ломбард!..

– Алексей Кузьмич, – перебила его трясущаяся Наташа.

– Еще не все! Материалы передать прокурору. Теперь все.

– Алексей Кузьмич, – тихо сказала Наташа и взяла начальника за руку. – Я нашла ошибку…

XIII

Он почти лег на стол. Магический свет лампы падает на гриву волос, на повязку, сквозь которую проступила кровь. Жуков чертит.

Звонок.

– Войдите, – и он приблизил лицо вплотную к чертежу.

Но это звонок у входной двери. У входной двери Наташа, Фридман, Вихрашка.

Ночь. В машине сквозь стекло мелькнуло лицо Васи. Звонок трещит безостановочно.

– Не слышит, – сказал Фридман и дернул ручку. Дверь открылась. Она не была заперта. Комсомольцы на цыпочках прошли коридор и детскую, где спали четыре маленьких Жукова.

Подняв голову от чертежа, Жуков увидел гостей.

– Петр Николаевич! – голос Вихрашки вздрагивал, он был неумело суров и неумело торжествен. – От имени комитета комсомола, от имени всех комсомольцев мы выражаем вам сочувствие… И потом еще – мы выражаем уверенность…

– Я нашла ошибку, – ласкающим своим голосом сказала Наташа.

– Будет летать, маэстро!.. – закричал Фридман и осекся.

Отсутствующее лицо Жукова. Пятно крови, как звезда, на повязке, глаза, устремленные поверх собеседников.

– Петр Николаевич, – выдвинулась Вихрашка вперед, – мы должны сейчас же сделать…

– Делать надо вот что… – ответил Жуков и развернул перед комсомольцами нарисованное на ватманской бумаге чудовище невиданной формы.

– Делать надо болид будущего… Он дернул себя за повязку.

– Вот осуществленные межпланетные путешествия… Вот полет на Луну. Скорости в тысячи километров в высших слоях атмосферы.

– Луна подождет, – ответил Фридман. – Поехали на верфь, Петр Николаевич…

На лицах комсомольцев смятение, почти отчаяние.

– Вы здесь сидите, – волнуясь, сказала Вихрашка, – Петр Николаевич, и не знаете… На Мурашко нажим отчаяннейший… Завтра другие люди будут всем ведать, не вы…

– Вы не правы, Петр Николаевич, – сказала Наташа. При звуках негромкого, непреклонного голоса Наташи Жуков сжался, метнулся, замер.

– Сегодня нужно одно: чтобы «СССР-1» прошел испытания…

– Покажите, – протянул к ней руку Жуков. Наташа подала расчет. Вихрашка удалилась на цыпочках в соседнюю комнату.

Быстро набрала на телефоне номер:

– ЦК партии?.. 518… Там у вас Мурашко из Дирижаблестроя… Насилу сдвинули, Алексей Кузьмич…

Голос Мурашко:

– В каком состоянии?

– Да в каком состоянии?.. Болид будущего… Сейчас потащим на верфь…

Жуков молча сидел над расчетом. Потом встал, с тоской огляделся; что-то беспомощное и печальное отразилось на его лице.

– Петр Николаевич, – боязливо сказала Вихрашка, – ждем только вас… Вся сборочная на месте…

Жуков закрыл глаза.

– Новый аэродинамический расчет… – казалось, он говорил сам с собой, – перемены в кольце… Не сделаем… Никогда не сделаем…

Он прошелся по комнате с необычайной для него медленностью и усталостью. Неожиданно улыбнулся Наташе. Закинув голову, вышел в соседнюю комнату и набрал номер телефона. Неумелыми, негородскими словами Жуков медленно говорил в трубку:

– Я телефонирую в квартиру академика Толмазова?.. Если Иван Платонович захочет, пусть подойдет к телефонному аппарату…

Из квартиры Толмазова ответила старая женщина московского профессорского типа в молодящем ее пестром халате.

– Иван Платонович два часа как спит… Кто это говорит?

– Это говорит Жуков, у которого есть дело к Ивану Платоновичу… Дело, которое никто в Союзе, кроме Ивана Платоновича, исполнить не может.

Его прервал голос Анны Николаевны Толмазовой:

– Я попрошу вас в это время Ивана Платоновича не беспокоить…

И повесила трубку.

Жуков потер лоб и обернулся к комсомольцам.

– Она просит… – сказал он запинаясь, – она просит не беспокоить…

XIV

Жена академика ошиблась. Академик не спал. На длинном его столе разложены чертежи конструкции Жукова.

Толмазов переходит от одного чертежа к другому. Он взъерошен, руки его дрожат. Дрожащей рукой берет он пепельницу. Пепельница падает.

В дверях пудреное, насурьмленное лицо Анны Николаевны.

– Иван Платонович, ты не спишь?

– Как видишь…

– Иван Платонович, звонил этот Жуков… Я не позвала…

– Сейчас же соединить!

– Тебя не поймешь, Иван Платонович, – обидчиво сказала Анна Николаевна, – то ты кричишь, что он сумасшедший…

Толмазов изучает чертежи…

– Иван Платонович, поскольку ты не спишь, я хотела поговорить с тобой о Тамаре… Тамара просит путевку…

Толмазов поднял голову от чертежа.

– Безумен Жуков, – проговорил он, – нормальна Тамара, нормальна ты… нормален Полибин… С вами вместе стал нормален и я – и перестал быть Толмазовым!..

Анна Николаевна чуть не заплакала:

– Господи… Иван Платонович… что же это такое? Все наперебой говорят, что дирижабль не мог сесть, а ты…

– Дура! – Толмазов задохся. – Почему он поднялся?!

– На этот вопрос вы и должны ответить, – сказал голос в дверях.

Толмазов обернулся. На пороге стоял Мурашко.

– Как вы прошли? – пролепетала Анна Николаевна.

– Домработница открыла… За дверью – полуодетая, смятенная домработница.

– Уйди, – сказал Толмазов жене. Анна Николаевна уползла и заплакала уже за дверью. Толмазов стоял возле чертежей, как бы защищая их.

– Чем я обязан?

– Для того чтобы «СССР-1» прошел испытания, для того чтобы дополнить, видоизменить теорию академика Толмазова, для того чтобы Советский Союз узнал, что у него есть выдающийся конструктор Петр Жуков, – для этого академик Толмазов должен сделать аэродинамический расчет по кольцу Жукова…

– Я не совсем понял. Руки Толмазова дрожали.

– Нет, вы поняли. И еще должны вы понять, что это дело… Вопрос во взгляде Толмазова.

– Ну, чтобы они летали. Мне поручено Коммунистической партией, поручено Советской страной… Это поручение… ну, как бы это сказать попроще… это поручение я выполню. – Мурашко сел. – Я жду ответа, – сказал он.

XV

В очень хорошей машине развалился Полибин. Рядом угрюмый Васильев, угрюмее, чем всегда.

Мимо несутся поля, покрытые поспевшей рожью.

– Мой юный друг, – разглагольствует Полибин, – я бы сказал, что в Главном управлении вы не были на высоте… Новые птицы… новые песни… В заместителе главного конструктора я хотел бы больше уверенности и, не будем бояться слов, апломба… Призаймите у Ивана Платоновича…

– Да нечего занимать… После полета совсем тронулся…

– И очень просто, мой юный друг… Полет-то, скомпрометировав Жукова, весьма ощутительным образом задел вихревую теорию знаменитейшего академика Толмазова… У бильярдистов это называется комбинированный удар, когда одним ударом кия прорывается сукно, разбивается лампа над бильярдом и протыкается глаз партнера… Но, между прочим, в Главном управлении надо было быть энергичнее, а то как бы, мой друг, Жуков и компания не зашевелились…

Машина несется к Дирижаблестрою, мимо неярко блещущих полей…

В монтажной главной верфи сборочная бригада Вихрашки разбирает детали кольца.

– Ребята, гляди, – несется звонкий Вихрашкин голос, – чтобы за комсомольской бригадой дело не стало!..

– А когда оно за нами ставало? – басом отвечает долговязый парень, весь измазанный в машинном масле.

В дверях появилась непременная Аксинья:

– В чертежную зовут…

Вихрашка умчалась. Бежать надо было быстро, так как новый работник в конструкторской ждать не любил. Новый этот работник был Иван Платонович Толмазов.

– Мальцева, мы проверим с вами боковые сечения… Лейбович, четыре часа на расчет… Где бригадир сборки?

– Здесь, – сказала Вихрашка и оробела.

– Фамилия ваша?..

– Аня Иванова…

– Ребята, у Вихрашки есть фамилия!

– Товарищ Иванова, в шесть часов надо закончить демонтаж кольца. Жуков, заснули вы, что ли?

– Я не заснул, – ответил Жуков. Он смотрел на скинувшего пиджак Толмазова застенчиво и восхищенно и без особенного толка метался от одного чертежного стола к другому.

– Сережа, – Толмазов увидел оцепеневшего на пороге Васильева, – куда вы запропастились? Проверьте монтаж кольца. Завтра летим…

– На чем? – пропел тенорок за спиной Васильева, и появился Полибин.

Двинув ножкой, он склонился в сторону Толмазова и, не в силах удержать откровенной злобы, прошипел:

– Прыть для академика похвальная, но вряд ли не запоздалая…

В дверях появился Мурашко. Полибин двинул ножкой в его сторону.

– Привет товарищу Мурашко! Только что из Главного управления… Образована аварийная комиссия… Председатель оной комиссии перед вами… Для начала запечатайте-ка вы, друг мой, эллинг и распорядитесь о прекращении всяких работ.

– Письменный приказ, – сказал Мурашко.

– Воспоследует незамедлительно, – пропел Полибин и, казалось, стал выше ростом.

XVI

В здании рядом с эллингом молча и быстро работали Васильев и Наташа, соединяя какой-то провод.

Вихрашка и Фридман в кустах около газгольдера положили жестяные пакеты и быстро повели от них электрический провод.

В будке, недалеко от здания управления Дирижаблестроя, шофер Вася и чертежница Варя соединяли в пучок тонкие провода и привинчивали к мраморной доске рукоятку.

Вася посмотрел на часы и включил рубильник.

От пакета, лежавшего в кустах, повалил густой дым.

В дежурке Дирижаблестроя Петренко читает книгу.

Завыла сирена. Ей ответили колокола громкого боя. Вспыхнули сигнальные лампочки, затрещал пожарный телеграф, зазвонили многочисленные телефоны на столе дежурного.

Петренко схватил две трубки зараз:

– Пожары на очистительной станции?! Первый и второй эллинги?.. Пожар на складе материалов?!

Петька бросил все трубки и схватился за единственный молчавший телефон.

– Квартиру Мурашко! Начальника строительства!.. Начальника!

Вопль Петренко долго оглашал дежурку. Небо закрыли клубы черного дыма.

На газоочистительную станцию промчалась пожарная команда.

Спокойный голос Елисеева сказал в телефон:

– Дым подходит к эллингу, Алексей Кузьмич…

– Что вы предлагаете? – спросил Мурашко.

– Предлагаю вывести дирижабль в воздух.

– Действуйте согласно пожарной инструкции, – сказал Мурашко, положил трубку на рычаг и улыбнулся в первый раз за все эти дни.

На ходу одевались летчики.

Стартовая команда стремительно выводила дирижабль из эллинга.

С огнетушителями в руках пробежала группа комсомольцев из сборочной бригады Вихрашки.

Дым, жирный и черный, образовал на небе гряду туч, распухавших все больше.

Дирижабль оторвался и пошел в воздух…

Он прошел над шоссе, по которому мчался автомобиль Полибина.

Услышав гул моторов, Полибин выглянул из машины и увидел уходивший в небо дирижабль.

Из своего кабинета вышел Мурашко и обратился к секретарше:

– Агния Константиновна, сообщите отбой пожарной тревоги.

С борта дирижабля по радиотелефону звонила Вихрашка:

– Алексей Кузьмич, управляемость отличная. Скорость двести сорок. Все в порядке.

Дирижабль неожиданно развернулся против ветра.

– Курс сто двадцать! – скомандовал Елисеев.

– Есть, курс сто двадцать! – ответил Петренко и притворно нахмурился.

Дирижабль, послушно проделывая все эволюции, все увеличивал скорость.

И, наконец, очередь труднейшего из маневров.

– Спуск по спирали! – командует Елисеев.

– Есть, спуск по спирали! – ответил Фридман, от напряжения оскалив зубы.

Двухсотметровая серебряная сигара перешла в пике, спиральными кругами пошла к земле, на мгновение замерла и начала круто набирать высоту.

По радиотелефону звонила Наташа:

– Есть, спуск по спирали, Алексей Кузьмич! Все в порядке!

К выходившему из здания управления Мурашко подлетел ошеломленный Полибин с пакетом в руках.

– И за что только этим пожарным деньги платят! Задумали когда тревогу делать!.. – повернулся к нему Мурашко.

И пошел на летное поле.

У эллинга на пустом перевернутом баке сидели рядышком два старика, закрывшись ладонями от солнца, – смотрели на плывший в высоте дирижабль.

Рядом с ними разноголосо шумела толпа рабочих и конструкторов Дирижаблестроя.

К двум старикам подошел такой же старый слесарь из монтажной, сел рядом с Толмазовым и Жуковым и, также закрывшись ладонями от солнца, стал следить за полетом «СССР-1»…

Летное поле заполнялось приехавшими из Москвы летчиками, корреспондентами, работниками авиационных заводов…

Шел третий час полета «СССР-1». Уже были побиты рекорды скорости и высоты.

Тогда к Мурашко подошел простоватого вида пятидесятилетний человек, председательствовавший в комиссии при прохождении сметы Дирижаблестроя.

– Ну, меня, брат, из Совнаркома взяли…

– Куда же это?..

– Да опять в ЦК. Я к тому, что придется, брат, ко мне наведаться… Дирижаблестрой-то уже перестал быть «строем»…

В пламенеющем небе – последнее видение серебристого «СССР-1».

XVII Из здания ЦК ВКП(б) на Старой площади, 4, вышел сухощавый человек. Мгновение постоял, потом направился к длинному ряду автомобилей, ожидавших против подъезда.

Машина двинулась…

– Москва? – спросил Вася.

– Периферия… Пауза.

– А именно сказать, кто мы, Алексей Кузьмич?..

– Высотные бомбовозы… Вот кто мы… Завод номер… За окнами летела Москва.