Текст книги "Тойбеле и ее демон"

Исаак Башевис Зингер
Тойбеле и ее демон

I

Недалеко от Люблина, в местечке Лашник, жили муж и жена – Хаим Носсен и Тойбеле. Их брак не был бесплодным, Тойбеле родила мужу сына и двух дочерей, но они умерли во младенчестве: первенец от коклюша, двое других от скарлатины и дифтерии. После детей у них не было, и ни молитвы, ни заклинанья, ни зелья – ничто не помогало. Как ни тяжело им было обоим, но по-разному они восприняли свои несчастья. Сломленный горем Хаим Носсен потерял интерес к жизни, больше не ел мяса, стал сторониться жены и ночи проводить на скамейке в молитвенном доме. А Тойбеле, унаследовавшая от родителей галантерейную лавку, продолжала приходить в нее, как это бывало раньше. Только теперь она просиживала здесь дни напролет: справа от нее лежала линейка, слева – ножницы, и женский молитвенник на идиш – перед ней.

Высокий и сухощавый, с темными глазами и окладистой бородой – Хаим Носсен и в лучшие свои времена был угрюм и замкнут. Тойбеле же, полнушка невысокого роста с голубыми глазами и круглым лицом, даже сейчас, когда ее наказал Всевышний, легко и покойно улыбалась; а ямочки, не желавшие исчезать на ее щеках, как и прежде подчеркивали ее по-житейски простую, не обманчивую миловидность. Не утратила она и свою домовитость: больше ей не для кого было готовить, но она по-прежнему разводила в печке огонь и готовила хотя бы для себя одной. И рукоделие не забросила: сегодня ее видели со спицами в руках, Тойбеле вязала носки, а на другой день уже начинала жилетку или бралась за вышивку. Сетовать на судьбу было не в природе Тойбеле.

Плохо ли, хорошо ли, но день сменялся днем, все оставалось по-прежнему, и стало казаться, что так будет всегда; пока однажды Хаим Носсен не положил в мешок талес и тфилин, смену белья, буханку хлеба и не вышел из дома. Любопытные соседи было поинтересовались, куда он направился, но только и услышали что: «Куда глаза глядят». Тойбеле узнала о происшедшем, когда Хаим Носсен уже пересек реку, и было слишком поздно попытаться его догнать. А когда обнаружилось, что он нанял повозку до Люблина, и был послан человек на поиски, то впоследствии никто уж не видел не только ее мужа, но и того человека. Так в тридцать три года она оказалась в незавидном положении брошенной жены.

Бог забрал у Тойбеле и детей, и мужа. Все, что у нее теперь оставалось, это были: дом, лавка и кое-какие пожитки; замуж она больше выйти не могла. Горожане искренне ее жалели, ведь была она женщиной доброй и скромной, а в делах своих честной. Каждый вопрошал: «Чем заслужила Тойбеле такие беды?» Но пути Господни неисповедимы.

У нее было несколько подруг среди замужних женщин, которых она знала с детства. В дневное время хозяйки заняты кастрюлями да котелками, но, разделавшись с повседневными заботами, они любили собраться у Тойбеле поболтать. Летними вечерами подруги устраивались на лавочке во дворе, сплетничали и рассказывали друг другу всякие небылицы.

Как-то раз, когда не взошла луна, и, казалось, на город опустилась тьма египетская, женщины сидели во дворе как обычно, и Тойбеле рассказывала историю из книги, купленной у коробейника/./ Это была история о молодой еврейке и похитившим ее душу демоне, распоряжавшимся ее телом как обращается муж с женой/./ Рассказывая, Тойбеле постаралась не упустить ни одной детали, а напуганные женщины, увлекшись рассказом, незаметно для себя подвинулись друг к другу поближе, соединили руки и не желали прерывать подругу. Под конец они по очереди переплюнули через плечо, отпугивая нечистую, и вместе рассмеялись, как смеются, чтобы прогнать страх.

– Почему она не изгнала его амулетом? – спросила одна из женщин.

– Не каждый демон испугается амулета, – отвечала Тойбеле.

– Почему она не отправилась к раввину?

– Демон предупредил, что задушит ее, посмей она открыть тайну.

– О, горе мне, горе! Пусть Господь защитит нас, пусть не коснутся нас эти напасти! – взмолясь, воскликнула женщина.

– Мне страшно возвращаться домой, – вторила ей другая.

– Я провожу тебя, – пообещала третья.

Случилось так, что в тот вечер мимо дома Тойбеле проходил помощник учителя Алхонон. Пять лет как овдовевший, не остепенившийся бездельник и чудак, он слыл за человека не от мира сего, и полагался на то, что в будущем ему достанется место свадебного шута. Оттого что тьма была кромешной, а подошвы обуви Алхонона износились до подошв ног, никто из женщин не увидел и не услышал, как он замедлил шаг и остановился поодаль, услышав начало истории. Дослушав ее до конца, гораздый на похотливые трюки, не раздумывая, он решился на бесстыдный план.

Лишь только женщины успели разойтись, как помощник учителя уже прятался за деревом во дворе, дожидаясь, пока Тойбеле уляжется и потушит свечу. И когда в последнем окошке наконец перестал брезжить свет, то он вышел из своего укрытия и беспрепятственно прокрался в дом, ибо, к счастью для него, в том городке о ворах не слыхивали и двери на засов не запирали. В передней Алхонон скинул свой убогий кафтан, рубашку, штаны и, оставшись в чем мать родила, на цыпочках проскользнул в спальню. Тойбеле уже засыпала, когда из мрака внезапно проступили смутные очертания. Она была слишком напугана, чтобы вымолвить хоть слово, но, чувствуя чье-то присутствие, все же прошептала, не переставая дрожать: «Кто здесь?»

Глухим голосом Алхонон отвечал: «Не кричи, Тойбеле. Если закричишь, я уничтожу тебя. Я – демон Гурмизах, повелитель тьмы, града и дождя, грома и диких зверей. Я – злой дух, завладевший женщиной, историю которой ты хорошо знаешь. Ты осмелилась упоминать мое имя и желать того, что искушало меня в преисподней. Будь же по-твоему, я вышел из нее. Не сопротивляйся, ибо обречешь себя на страшные мучения за непокорность. Ты окажешься за Черными горами на горе Саир. Там, где под медными небесами из железа земля, куда не ступала нога человека, куда алчущий зверь, преследуя добычу, не продолжит путь. Там я изорву твою кожу о колючие сорняки, и пламя залижет раны, я буду катать тебя среди скорпионов и ядовитых змей, и покуда кости не обратятся в пыль, покуда раз и навсегда ты не будешь потеряна даже для адской вечности – я не остановлюсь. Но выполни ты мою волю, и ни один волосок не упадет с твоей головы, а любому твоему начинанию я предначертаю успех».

Тойбеле обмерла от страха, ей казалось, что пришел конец. Между тем ничего не происходило, и она пробормотала, придя в себя: «Что ты хочешь от меня? Я замужняя женщина».

«Твой муж мертв. Я был на его погребении, – голос помощника учителя нарастал. – Это правда, я не смогу засвидетельствовать перед раввином смерть Хаима Носсена, чтобы ты снова могла выйти замуж. Раввины не верят нашим словам. Кроме того, мы остерегаемся священных свитков, и я не переступлю порог синагоги. Однако, я не лгу, Тойбеле: твой муж умер во время эпидемии, и его нос уже обглодан червями. А не хочешь мне верить, так знай: законы Шулхан Арух к нам не применимы, и при живом муже ты можешь принадлежать мне!».

Алхонон, призвавший на помощь все свое красноречие, теперь не на шутку разошелся: он продолжал запугивать и обещать блага, запугивать и обещать. Он заклинал именами ангелов и дьяволов, вампиров и лютых чудовищ. Оказалось, что могущественный Ашмедай, царь всех демонов, приходится ему неродным дядей, а властительница злых духов Лилит танцевала для него на одной ноге и всячески ублажала. Та самая Шибта, которая похищает младенцев во время родов, пекла для него булки с маком в печи преисподней, и они поднимались на жире колдунов и черных псов. Алхонон разглагольствовал с таким жаром, так преувеличивал, столько выдумал аллегорий, что вопреки всему Тойбеле улыбнулась.

Демон клялся, что уже давно любит Тойбеле. В доказательство он стал описывать ее платья и шали, которые она носила в этом году и прошлом, пересказывать сокровенные мысли, приходившие к ней во время приготовления субботней трапезы или принятия ванны, не скрыл и того, что подсмотрел. Он напомнил и утро, когда Тойбеле проснулась с синяком на груди, и решила, что то след упыря. «Но к тебе приходил я, Тойбеле, ты нашла след моего поцелуя», – убеждал ее Гурмизах.

Слово за словом… демон оказался в постели Тойбеле и, как ни страшен он был, а позабылось о том на время. «В дни, когда нечистая сила не прячется от людей, когда она везде и повсюду, когда наступает ночь, я буду приходить к тебе. Жди меня каждую среду и в шаббат», – сказал потом Гурмизах. Он приказал держать случившееся в секрете, пообещав безжалостное наказание за малейший намек: «Я вырву твои волосы, выколю глаза и откушу пупок, а потом заброшу в забытое Богом место, где, откусив хлеб, ты вкусишь мертвечину, а, испив воды, выпьешь кровь, где твои легкие переполнятся смрадом отхожих мест, где ночью и днем стенает Залмавет, и никуда не деться от этих стонов». Он велел Тойбеле поклясться прахом матери, что она сохранит все в тайне до последнего дня, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться со своей участью и дать клятву, положив руку на бедро демона.

Перед тем как уйти, Гурмизах притянул к себе Тойбеле и долго не мог оторваться от ее губ, а Тойбеле, поскольку это был демон, а не мужчина, вернула поцелуи, и его борода увлажнилась от ее слез. Пусть это и был злой дух, но он не принес ей зла…

Она так и не заснула, проплакав до рассвета в подушку.

С тех пор не прошло ни одной ночи со среды на четверг и субботней, чтобы Гурмизах не пришел к Тойбеле. Она боялась, что ее стан округлится, и на свет явится исчадие ада с рогами и хвостом, монстр или чертенок. Но демон пообещал уберечь ее от такого стыда. Она поинтересовалась, следует ли ей окунаться в микву по прошествии семи чистых дней, но Гурмизах уверил Тойбеле, что законы ритуальной чистоты не распространяются на женщин, связанных супружескими узами с сатаной.

Как говорится, храни нас Бог от того, к чему мы можем привыкнуть. И эта чаша не миновала Тойбеле. Вначале она ужасалась при мысли, что ночной гость наведет на нее порчу, одарит лишаем или колтунами, заставит лаять как собака или пить мочу, что он навлечет на нее позор. Но Гурмизах не порол Тойбеле, не щипал и не плевал на нее. Напротив, он ласкал ее, нашептывал признания, придумывал каламбуры и рифмы. А иногда позволял себе такие шалости, вытворял такую дьявольскую чепуху, что Тойбеле не могла удержаться от смеха. В другой раз он нежно поддергивал ее за мочку уха и расцеловывал плечи, и утром она находила на коже следы его зуб. Он настоял, чтобы она отрастила волосы под чепцом, и заплетал их в косички. Он объяснял ей магические формулы и учил заклинаниям, рассказывал о ночных духах, с которыми вместе летал над полянами поганок и руинами, над засоленной топью Содома и ледяной пустыней Моря изо Льда. Гурмизах не отрицал, что у него есть другие жены, но все они существа демонической природы, и только Тойбеле человек/./ В ответ на вопрос он их перечислил: Нама, Махлат, Альф, Чулда, Злука, Нафка и Чейма. Всего у демона было семь жен, и он рассказал Тойбеле о каждой из них.

Нама вся клокочет яростью и черна как смоль. Когда они ссорятся, то она плюет в него ядом, а через ее ноздри вырывается пламя и идет дым.

У Махлат лицо пиявки, и если она коснется кого-нибудь своим языком, то несчастный будет заклеймен навеки.

Альф обожает носить украшения из серебра, с изумрудами и бриллиантами. Косы у нее из золотых нитей, а на щиколотках навешаны колокольчики и браслеты. Если пустыни наполняются звоном, то это танцует Альф.

У Чулды глаза зеленые, как крыжовник, и тело кошки. Она мяучит, а не говорит. Совокупляясь, Чулда всегда жует медвежью печень.

Злука – враг новобрачных. Женихов она лишает потенции, а невест подкарауливает в дни Семи благословений, чтобы причинить вред. Стоит молодой выйти из дома под вечер одной, как Злука пускается перед ней в пляс, и та либо теряет дар речи, либо ее хватает удар.

Нафка постоянно изменяет Гурмизаху с другими демонами. Но в коварных речах этой дерзкой распутницы он находит усладу, и поэтому до сих пор она не потеряла для него свою привлекательность.

Как Наме, сообразно ее имени, надлежало бы быть доброй, так Чейме – вздорной и злой. Однако, если хозяйки бывали больны, то Чейма замешивала тесто в их доме, а в бедные дома приносила хлеб, иными словами, она была само милосердие и кротость.

Потом Гурмизах рассказал об их совместных играх в салки над крышами и о всевозможных проделках. «Обычно, – продолжал он, – женщина ревнует, если мужчина имеет близость с другой; но разве можно ревновать к порождению преисподней, пусть и женского пола? Скорее должно быть наоборот». Истории Гурмизаха увлекали Тойбеле, и каждый раз она засыпала его вопросами. Порой под их натиском он решался поведать о том, чего не следует знать ни одному простому смертному: что сокрыто от них о Боге, об его ангелах и серафимах, о небесной обители Бога и о седьмых небесах. А о том, что смертным полагалось знать, и Тойбеле знала, он иногда вдавался в такие подробности, что сомневаться не приходилось – только обитающий в нижнем мире их и может знать. Как всякого грешника, будь то мужчина или женщина, подвергают страшным пыткам в аду: как их варят в котлах с кипящей смолой и бросают в промозглые ямы со снегом, укладывают на гвозди и кидают в жаровни на раскаленные угли, а падшие ангелы, остервенело орудуя плетками из огня, добавляют нестерпимых мук.

И все же самое страшное истязание в аду – это щекотка. Есть такой бесенок по имени Лекиш, и если он уж начнет щекотать прелюбодейку, стопы ее ног и подмышки, то эхо нечеловеческого хохота достигнет даже острова Мадагаскар.

Так Гурмизах развлекал Тойбеле своими рассказами всю ночь, и вскоре она почувствовала, что грустит без него. Летние ночи ей стали казаться слишком короткими, ведь демон покидал ее с первыми криками петухов. Но и пришедшие им на смену зимние ночи едва ли оказались длинней. Все дело в том, что Тойбеле полюбила Гурмизаха, и хотя женщине непозволительно желать дьявола, она тосковала по нему день и ночь.

II

Прошло немало времени с тех пор, как Алхонон стал вдовцом, а между тем свахи не теряли надежды его оженить. Но как бы то ни было, они предлагали невест из дурных семейств или же разведенных и вдов, поскольку помощник учителя не имеет достатка, а Алхонон сверх того прослыл за никуда не годного человека. Изобретая различные предлоги, он увертывался, как мог: одна невеста была уродлива, следующая неряшлива, ну а предлагали еще, так она имела длинный язык. Свахи недоумевали: «Как может он, зарабатывающий девять грошей в неделю, выбирать? Да и сколько можно оставаться одному?» Но к свадебному венцу никого не поведешь насильно.

В лохмотьях, с рыжей всклокоченной бородой и в помятой рубахе, высокий и тощий, с крупным прыгающим кадыком Алхонон слонялся по городу и все ждал, когда свадебный шут реб Зекеле наконец-то умрет, и он займет его место. Однако реб Зекеле не торопился: как и в молодости он был неистощим на остроты и веселил на свадьбах. Алхонон попытался открыть собственный хедер и преподавать, но отцы семейств не захотели отдать туда своих отпрысков. Он продолжал оставаться всего лишь помощником учителя: утром отводил мальчиков в хедер, а вечером приводил обратно домой. Днем он сидел во внутреннем дворике учителя реб Итхеле, выстругивал указки, вылепливал фигурки из глины или вырезал из бумаги украшения, которое потом использовались только раз в год, в Шавуот.

Недалеко от лавки Тойбеле был колодец, и Алхонон приходил сюда по много раз в день, чтобы набрать ведро воды или напиться. Он улучал момент и быстро окидывал Тойбеле взглядом, а она, видя, как он всякий раз проливал воду себе на бороду, жалела его: «Почему этот человек слоняется повсюду один одинешенек?» «Тойбеле, Тойбеле, если бы ты только знала!» – повторял про себя Алхонон.

Он жил в мансарде в доме полуслепой и тугой на ухо старухи-вдовы. Разведя детей по домам, помощник учителя торопливо произносил молитву и ложился спать, и старая карга по поводу и без повода не упускала случая поворчать, что он не ходит в синагогу как это подобает еврею. Вдобавок ей стало казаться, что в середине ночи Алхонон поднимается и куда-то уходит. Бедный помощник учителя поспешил уверить старуху, что такого быть не могло: ей все померещилось, мало ли что причудится ночью. Но нужно ли говорить, что от сплетен и домыслов в городишке это, разумеется, не спасло? Женщины, которые по вечерам собирались на лавочках, штопали носки и перемывали косточки, распустили слух, что Алхонон оборотень и после полуночи превращается в зверя. Слух рос, и уже другие божились, что помощник учителя сошелся с суккубом. «А если это не так, то с какой стати он остается холостяком?» – спрашивали они всякого, кто им вздумал перечить. Богатые люди перестали доверять ему своих детей. Теперь он сопровождал детей бедняков, и редко в какой день ему удавалось поесть горячей еды, не довольствуясь одними лишь сухими корками.

Алхонон сильно похудел и осунулся, но это не отразилось на присущей ему проворности, а когда он отмерял улицу гигантскими шагами своих длинных ног, то впору было забыть о печальном – так он бывал похож на циркача на ходулях. А еще казалось, что он не может утолить жажду, потому что слишком часто его видели у колодца. Только иной раз Алхонон поможет крестьянину или работнику напоить лошадь, а сам напиться воды – забудет. Однажды Тойбеле, невольно став причиной всему этому, заметила, как потрепан и выношен кафтан Алхонона, и позвала его в свою лавку. Он бросил на нее испуганный взгляд, побледнел, и все же последовал приглашению.

– Я вижу, что твоя одежда уже никуда не годится, – напрямик начала она, – и могу ссудить тебе несколько ярдов материи. Ты можешь выплачивать долг понемногу.

– Нет.

– Но почему нет!? – изумилась Тойбеле. – Если у тебя не окажется денег, я не стану их требовать. Плати, когда сможешь.

– Нет, – повторил помощник учителя и поспешно покинул лавку. От страха, что Тойбеле узнает голос своего ночного гостя, душа его ушла в пятки.

Летом, запахнувшись нагишом в кафтан, проделывая свой путь к дому Тойбеле задворками и под звездами, Алхонон испытывал лишь волнующую дрожь. Но пришла зима, грянули морозы, и в холодной передней, где он скидывал, а потом облачался обратно в кафтан, его так трясло от холода, что зуб на зуб не попадал. Впрочем, не это его заботило. Если накануне визитов к Тойбеле выпадал снег, то с рассветом он бесцеремонно предлагал любопытному взору проследить чей-то путь к дому одинокой женщины, которой не спится ночами, даром что в ее окнах не брезжит свет. К тому же Тойбеле могла заметить эти следы и обо всем догадаться. Но беда всегда приходит, откуда ее не ждешь: Алхонон простудился, и у него появился непрекращающийся кашель. В одну ночь его так его била лихорадка, что, даже забравшись в постель к Тойбеле, он не смог согреться. Боясь разоблачения, помощник учителя наскоро приготовил отговорки и объяснения, но его опасения были напрасны, ибо Тойбеле давно поняла: злому духу присущи все особенности и недостатки бренной сущности человека, а потому не слишком-то приставала с расспросами. Гурмизах потел, чихал, икал и зевал, и не составляло труда догадаться, если он ел лук или чеснок. Как и тело ее мужа, тело демона было волосатым и сухощавым, и кадык выпирал так же, и даже пупок был. Иногда демон бывал в шутливом расположении духа, а иногда грустил, и если грустил, то из его груди вырывался горький вздох. И ступни у него были человеческие, с ногтями и мозолями, а вовсе не гусиные. Как-то Тойбеле спросила Гурмизаха: «Отчего это так?» И демон ей объяснил: «Когда мы вступаем в связь с женщиной, то принимаем человеческий облик. Иначе она упадет замертво от страха».

Да, Гурмизах больше не вселял в Тойбеле ужас, она перестала бояться его злых проделок, привыкла к нему и полюбила. У помощника учителя, как и у всех лгунов, была короткая память, и Тойбеле нередко находила несоответствия, не запутавшись в многочисленных сказках и выдумках Алхонона. Например, он давно утверждал, что демоны бессмертны, и вдруг спросил:

– Если я умру, что ты будешь делать?

– Но дьяволы не умирают!

– Ты права, – опомнился Гурмизах, – их забирают на самый нижний уровень преисподней…

В ту зиму в городишке была эпидемия. С реки и лесов, с трясин подули скверные ветры, и не только дети, но и взрослые оказались сражены болотной лихорадкой. Моросил ледяной дождь, мрачную дробь отстукивал град, поднявшаяся вода снесла плотину, а штормовые ветры сломали мельничные лопасти. Как-то в среду, когда Гурмизах появился у Тойбеле ночью как обычно, она заметила, что тело его горит, ступни ног холодны как лед, что демона знобит и у него не выходит скрывать от нее свои стоны. И все равно в ту ночь он занимал ее историями о дьяволицах: как они соблазняют юношей и выделывают курбеты с демонами, как плескаются и озорничают в микве, как не щадят старцев, спутывая их бороды в колтуны. Но он был слишком слаб, чтобы овладеть Тойбеле.

Еще никогда он не был в таком жалком состоянии, и сердце внушило ей недобрые предчувствия. Она предложила Гурмизаху горячее молоко с малиной, и немедля хотела приготовить питье, как демон упредил ее отказом:

– Такие средства от болезней не для нас.

– Как же вы лечитесь?

– У нас кожный зуд и мы чешемся.

После он говорил немного и покинул Тойбеле задолго до рассвета, поцеловав на прощанье. Она лежала без движенья, прислушиваясь к осторожному шуму в передней. Тойбеле помнила, что демон вылетает через окно, будь оно даже закрыто или задраено, но скрипнула дверь, и воцарилась страшная тишина. Ей ли было не знать, что просить и молиться за дьявола – тяжкий грех, что его следует проклясть и забыть. Но сердцу не прикажешь, и в ту ночь она вымаливала у Бога прощение для Гурмизаха: «Столько много дьяволов, позволь быть еще одному…»

Увы, Господь не услышал Тойбеле, и ночь в шаббат, когда нечистая сила не прячется от людей, когда она везде и повсюду, когда к ней приходит Гурмизах… она провела одна. Мысли вернее слов, и Тойбеле звала его, обращая к демону свои мысли. Бормотала заклинания, которым он ее когда-то научил (какое это было счастливое время!) Бережно перебирала в памяти хвастливые рассказы Гурмизаха о том, как он отплясывал для Тубал-Каина и Еноха, как восседал на крыше Ноева ковчега, слизывал соль с носа жена Лота и щипал за бороду Агасфера. Обнадеживала себя предсказанием, согласно которому ей суждено снова родится через сто лет и быть принцессой. И когда это случится, то Гурмизах пошлет своих верных рабов Киттий и Тахтим, чтобы те выкрали ее и перенесли во дворец Васемафы, жены Исавовой, где он ее уже будет ждать. Но все это будет потом. А сейчас больной демон, никогда не знавший ни матери, ни отца, ни забот верной ему жены, лежал где-то один и был совершенно беспомощен. Тойбеле вспомнила, как он дышал с присвистом в свой последний визит, и что когда высморкался, то в его ухе был свист. Дожидаясь следующего срока, среды, она мечтала впасть в забытье, но время замедлило ход, а явь обратилась в сон, тревожный и неподвластный. В среду ей едва хватило сил дождаться, когда наконец-то пробьет полночь… Но Гурмизах не пришел. И не пришел к ней больше никогда.

Наступил четверг. Поднималось темное, как вечер, утро. Свинцовое небо угрюмо нависло над землей, шел редкий снег, дым не выходил из труб к небу, а стелился по крышам рваной, сбитой простыней. Где-то кричали грачи. Брехали собаки. Тойбеле не чувствовала в себе ни сил, ни желания подниматься и идти в лавку. Однако даже в такие дни жизнь должна идти своим чередом: она оделась и вышла из дома. Еще с крыльца Тойбеле заметила приближающиеся носилки и четырех человек по краям. Порыв холодного ветра приоткрыл конец покрывала, и под ним она увидела синие ступни покойника. Эту нехитрую процессию замыкал шамес, Тойбеле поравнялась с ним и спросила:

– Кого несут хоронить?

– Алхонона, помощника учителя, – ответил шамес.

Странная идея пришла к Тойбеле: проводить в последний путь Алхонона, этого незадачливого человека, который жил один и умер одиноким. В такую погоду вряд ли кто придет в лавку. Да и потом, не все ли равно… Она потеряла все. По крайней мере, так она сделает доброе дело. Тойбеле шла за носилками с мертвецом всю длинную дорогу к кладбищу, а потом ждала, пока могильщик расчистит снег, и в мерзлой земле выроют яму. Тело Алхонона-помощника учителя обернули в талес и саван, на глаза положили глиняные черепки, а между пальцев просунули миртовый прутик, чтобы он смог прокопать свой путь к Святой Земле, когда придет Мессия. Тело опустили в могилу, закидали землей, и могильщик прочел кадиш. Тойбеле не сдержала слез: этот Алхонон прожил одинокую жизнь, а разве она не одинока? Он никого не оставил после себя, что ж, а она похоронила своих детей. И хотя она знала, что человек продолжает страдать после смерти – об этом рассказывал Гурмизах – все же утешение находила в одном: земным страданиям когда-нибудь приходит конец, настанет и ее черед отойти в мир иной. Демон рассказывал ей о бесах, которых порождает человек, совершая грех. Они помнят своего родителя и глумливой сворой поджидают его после смерти, чтобы налететь и урвать свое. Это отродье не знает жалости: в местах, где им дозволено все – в лесах и пустынях – они сполна насладятся данной им над Отцом властью, и покуда мера грехов усопшего не будет определена, нет ему от них избавления. Но и когда бесы отпустят его, то лишь затем, чтобы он отправился на еще большие муки в ад искупать свои прегрешения; нескоро он попадет на небеса, обретя покой в мире ином.

Отныне Тойбеле осталась одна. Судьба сыграла с ней злую шутку: сначала ее бросил аскет, а потом дьявол. Больше она ни на что не надеялась, ничего не ждала. Ее время прошло, и она быстро состарилась. Из прошлого Тойбеле захотела сохранить одну только тайну, которую никому бы не посмела открыть, впрочем, никто бы и не поверил. Есть тайны, которые сердце не поверяет устам – их уносят с собой в могилу. Ветер перебирает и гнет тростник, чтобы раздразнить нас шелестом страниц книг, куда вписан истинный пересказ этих тайн. О них напоминают крики грачей. Могильные камни нашептывают их на бессильном, манящем языке. Однажды мертвые воскреснут, но и тогда их тайны пребудут со Всевышним и Его Судом, и будет так до скончания всех веков.