Текст книги "Зигзаги поступков. Рассазы"

– Надо же такая упертость в этом тщедушном студенте. Гуманист хренов! Живот обозрели все. Было ясно, что масштаб воспалительного процесса у больного просто зашкаливает. Нет ни одного живого места. Вроде он достаточно мотивировал то, что нет смысла разъединять спайки, очищать брюшную полость, промывать его, как следовало бы. Наконец, задренировать ее. А он… стянул маску, потёр лоб и сказал, как отрезал: дальше, что-либо предпринимать больному не поможет. Так что, сворачиваем операцию, зашиваем живот без всяких премудростей.

Тогда Минеев сверкнул чёрными глазищами и возмутился:

– Но мы же таким образом просто списываем этого пациента? Надо же хотя бы попытаться промыть живот, очистить его, наконец, наладить послеоперационное лечение перитонита.

Мирзопаязов отрезал:

– Кирилл, не устраивай истерику! В конце концов, мы не боги. Здравый смысл мне подсказывает, что организм этого больного исчерпал свои возможности, а наши меры в конец его доконают. Пусть больной хоть по-человечески попрощается с детьми и близкими.

– А мне кажется, расширенная операция необходима, – продолжал настаивать Минеев.

Мирзопаязов подошёл вплотную, поднял голову, его обвислые веки почти прикрыли тёмные неподвижные глаза.

– Коллега! Не зарывайтесь. Всё, что я могу – это посочувствовать больному и его родственникам.

Немногие могли выдержать его взгляд. Вохид стоял в стороне и молчал. Кирилл не унимался, поджав губы, он четко и громко отчеканил:

– Я все же считаю нужным операцию довести до логического завершения. Иначе… в моем понимании речь будет идти о нашей профессиональной несостоятельности.

Тут Мирзопаязов взревел:

– Что? Как ты смеешь? Ты меня обвиняешь?

Вне себя от злости он сорвал с головы колпак и бросил под ноги и начал топтать, открыто ругаясь матом.

Негодовал и Вохид. Кирилл, обращаясь к Вохиду, процедил сквозь зубы:

– Понимаю ваше негодование, Вохид Саидович. Вы давали клятву Гиппократа? Так вот – исполняйте свой долг!

Сказав это, он повернулся и пошел прочь. Из операционной продолжали доноситься возмущённые возгласы заведующего.

Проходя в ординаторскую, Мирзопаязов обратил внимание на сидящего в стороне сгорбленного старика – отца больного: седые волосы выбиваются из-под колпака, в глазах – вселенская скорбь. Вот и прошла жизнь, в трудах и заботах, а сейчас погибает его сын, говорили эти глаза, а ведь по логике вещей сын должен хоронить отца, а не наоборот, говорили его глаза. Я уже вижу поцелуй смерти, а погибает мое дитя. Что за несправедливость? – вопрошали его глаза. О, Аллах! Ты бы распорядился моей жизнью, чем жизнью моего сына.

Мирзопаязов уже сидя в своем кресле, вдруг вспомнил своего отца. В его памяти ожили те счастливые времена, когда был еще жив старики отец и мать. Он увидел горные хребты и озёра, пожелтевшие от зноя поля и росинки на серебристых нитях ковыля, облака… Целый мир, родной и уютный. Именно этот случай привел к взрыву переживаний, трогательных, цветных, как картинки калейдоскопа. Именно это переживание доктора чуть не вывел его из оцепенения. Взять и вернуться в операционную, остановить санитарку, которая наверняка уже вывозит больного с операционной? А далее привычно скомандовать: продолжаем оперировать? Но этого не произошло. Больного повезли в реанимационное отделение. Операционные медсестры размылись, бестеневая лампа погасла…

– А ведь ты прав, коллега! Впервые в жизни я не уверен до конца – прав я или нет. Но чтобы проверить это я должен был бы все же рискнуть…

По пути домой Мирзопаязов думал о том, что случилось бы, если бы все люди осознали своё предназначение и сакральные заблуждения. Не отозвалось бы это волной самоубийств? Раньше он считала позорным плакать. Сейчас же он расклеился, и в глазах потекли слезы. Он еще долго сидел в полумраке своего кабинета. Возвращаясь, домой, он по-новому и с удовольствием наблюдал, как редели облака. Прохожие радовались солнцу, казалось, что даже автомашины ликуют, поблёскивая отражёнными лучами.

***

– Приехали, – сказал водитель, посигналил сторожу – шлагбаум поднялся, и старый «Москвич» с кыргызскими номерами въехал на больничный двор. – Я знаю куда подъехать. – Вот отсюда мы тебя и забирали, – сказал Эргеш, останавливаясь напротив входа с вывеской «Хирургическое отделение».

– Побудь здесь, я сам схожу, – сказал Назар и, взяв в руки большой арбуз, купленный на базаре специально для врачей хирургического отделения, где он месяца три тому назад его оперировали. Он сам не знал, что ожидал увидеть. Вот отделение: трехэтажный корпус. Мужики в больничных халатах курят у входа. В коридоре санитарка моет пол. Как только он вошёл в отделение, в нос ударил запах антисептиков, смешанных с застоявшимся духом немытых тел. На посту никого нет. Медсёстры из процедурного и перевязочной заняты обычными своими делами.

Постучался в ординаторскую, никто не отозвался. Немного подождав, все же заглянул, там никого не было.

– Видимо хирурги на операции, – подумал он.

– Здравствуйте! Вы не знаете, где Рустам-ака или Вохид-ака? – спросил у мимо проходящей медсестры.

– Они все здесь. Видимо на обходе. А вы, по какому вопросу?

– Меня здесь оперировали. Хотелось бы увидится с доктором Мирзопаязовым.

Медсестра произнесла короткое «а..а..» и уставилась на него с интересом.

– Вас когда оперировали? Я почему-то вас не помню, – призналась она и указывала на стул возле ординаторской. – Вы присядьте вот сюда.

– Спасибо! Это было три месяца тому назад. Меня прооперировали и в тот же день выписали.

Медсестра снова произнесла короткое «а..а…» и, пожав плечами в недоумении, пошла дальше.

Ну вот, дождался. Из крайней палаты в коридор высыпались люди в белых халатах. Они шли в его сторону. Он привстал. Теперь бы ему узнать своего доктора. Скорее всего, вот этот пожилой хирург солидной комплекции и есть тот самый Мирзопаязов. Все врачи вошли в ординаторскую. Спустя некоторое время двое из них вышли. В ординаторской вместе с Мирзопаязовым оставались еще двое врачей. Прошли минут пятнадцать, они все не выходили.

Назар робко постучался и открыл дверь.

– Вам кого? – спросил молодой доктор, оторвав глаза от бумаги.

– Ассалому-алейкум, дорогие доктора! – поприветствовал Назар, проходя в кабинет. На встречу поднялся тот самый молодой доктор.

– Валейкум-ассалом! Проходите, пожалуйста. – Вы к кому? – вновь переспросил он.

– Я Назар. – сказал он на случай, если его не узнают.

Врачи посмотрели друг на друга, но никто его не узнавал. В недоумении все уставились на него. Назар замешкался, смущаясь, он не нашелся ответить, положил на стол арбуз, тяжело вздохнул, оглянулся, куда бы присесть.

Мирзопаязов все это время молча что-то записывал, уткнувшись в журнал. Наконец, отложив ручку, снял чепчик, поправил иссини-чёрные волосы и промокнул лоб платочком. Затем, взглянув на Назара, спросил:

– Так-так, дорогой гость. Это значить вы пришли нас отблагодарить, – сказал он, посмотрев на арбуз. – Похвально, похвально. Это очень кстати.

– Мурод! Давай быстро располосуй арбуз. Жажда замучила.

Молодой врач, который сидел напротив Мирзопаязова, встал и засуетился в шкафу, доставая оттуда большую тарелку и нож.

– А вы возьмите стул и присаживайтесь вот сюда, – обратился он к Назару.

Мирзопаязов, отвернувшись с кем-то, разговаривал по телефону.

– Да случилась неприятность. Ночью из палаты сбежал больной, оперированный мною накануне. …Нет, еще не нашли… – Оказывается какой-то преступник, отбывающий наказание в колонии-поселении. С кем-то подрался, и его пырнули ножом. Они тоже вряд ли в курсе…

Арбуз был уже порезан и как только Мирзопаязов положил трубку и обернулся.

– Рустам Ниязович! Садитесь вот сюда, – попросил Мурод, услужливо пододвигая к столу табуретку.

– О, какой сладкий и прохладный арбуз, – похвалил Мирзопаязов, уплетая уже третий кусок. – Ну, очень кстати ваш арбуз. Сегодня с утра невыносимая жара, – сказал он, протирая руки салфеткой. – Вы не торопитесь, ешьте? А пока я позвоню снова в отдел милиции на счет нашего пропавшего.

Мирзопаязов минут десять говорил с кем-то из милиции.

– Ну, молодцы! Нашли значить? И во что он опять вляпался? А-а-а.. – Давайте договоримся. Пусть везут к нам на перевязку, но только в наручниках и в сопровождении милиционера. А то сбежит и отвечай за него… Договорились? Ну, до свидания!

Положив трубку, он повернулся к сидящим и взгляд его, наконец, остановился на Назаре.

– Ну, рассказывайте. Кто вы и откуда? К кому и зачем? – У вас есть пара минут. Мы сейчас идем к главному врачу с отчетом.

Взглянув на своих молодых коллег, он добавил.

– Наш пропавший больной нашелся, а дальше пусть разбирается сам главный. По его настоянию взялись оперировать бандита какого-то с ножевым ранением, а он возьми да сбеги.

В это время зазвенел телефон. Мирзопаязов поднял трубку.

– А-а-а… Главный уже ждет? Все бегу!

Собрав, кое-какие бумаги он поспешил к главному. Обращаясь к Муроду, он предупредил:

– После главного загляну на кафедру.

Воцарилась молчание. Мурод и Сардор, убрав со стола и умыв руки, сели за стол, о чем-то тихо переговариваясь. Назар сидел молча в своем углу.

– Уважаемый! – обратился к нему Мурод. Пока шеф отсутствует, может, поведаете нам о себе? Зачем и кому приехали? Назар поведал свою историю.

***

Из рассказа пациента. – Плохо мне. Плохо. В животе больно, аж дышать невозможно. Да еще и вздутье. Ходил взад и вперед по двору «до ветра», но ничего не получается. Пойду, прилягу, может, отпустит. Лег, боль немного приутих, даже удалось немного вздремнуть. Проснулся опять же от болей и вздутья живота. И так вот уже третий день. Хотя слабость, потливость, периодические боли в животе беспокоили последние три-четыре месяца. За это время изрядно похудел. Вон пиджак и брюки свисают, как с вешалки. С ночи мне стало хуже, была лихорадка, ночью вспотел так, хоть белье выжимай, постоянно хочется пить, а немного попьешь воды, тут же начинается тошнота.

Спозаранку заявился отец, справился, как я провел ночь. Посмотрев на мой вид, он позвал мою жену и сына.

– Надо его везти в больницу. Так, что собирайте его, а я пойду к Эргешу договариваться на счет того, чтобы он отвез нас в больницу.

Не прошло и получаса, как во двор уже заезжал «Москвич» Эргеша. Отец сел впереди возле водителя, а мы – я, жена и сын, на заднем сидении.

– Дай бог счастливой дороги! О-омин! Эргеш тронул свою машину и, выехав на дорогу, обратился к отцу:

– Туман-ава. Куда повезем?

– Хворь Назара не простая. Я это чувствую. Наблюдаю, что она съедает его изнутри. Хотя Назар скрывает, но болен он уже с полгода, не меньше. Вряд ли наши врачи справятся с его болезнью. Так что давай вези нас в Таркент-Абад. Все же областной центр и врачи там опытные.

– Понял вас Туман-ава. – Два часа езды и будем там.

Пациент продолжил свой рассказ.

– Доехали. Выгрузились. Меня завели в приемный покой областной больницы, там записали данные. Меня долго и тщательно осмотрел молодой, но очень заботливый врач. Затем он попросил немного подождать, сказав, что должен еще показать меня заведующему хирургическим отделением. С тем и вышел из комнаты. Прошли долгих полчаса ожидания. В комнату вошел солидной комплекции доктор среднего возраста в сопровождении того самого молодого врача, который меня осматривал. Видимо это и есть заведующий отделением, – подумалось мне. Было видно, что доктор был чем-то раздражен. Тут же начал почему-то ругать и охаивать наших врачей, обвиняя в их никчемности и бездеятельности.

– Неужели не примет и отправить назад, – с ужасом подумал я. Трястись в машине еще часиков четыре-пять – это было выше моих сил. В это время доктор так разошелся и прямо выложил свое мнение, что мол – я не жилец; вряд ли перенесу операцию; лучше было бы увести меня обратно домой. Конечно же, было очень больно слышать такие слова от врача, к которому больной человек обращается как к своему спасителю, а, следовательно, как святому человеку. Тут я и высказался

– Доктор! Значить такова моя участь – умру, так умру, я согласен на операцию. Было видно, как после таких слов доктор задумался о чем-то своем, поутих и дал команду готовить меня на операцию.

Санитарка мне говорит:

– «Разувайся, раздевайся, сдавай всё на хранение».

Дали халатик, ношенный, и послали меня помыться и «красоту» в нужном месте навести – волосы, значит, сбрить. Станок, мыло и – под холодный душ. Что странно, у меня как будто всё «нормализовалось» внутри, живот почти не болит, вот только разогнуться не могу, так и стою-хожу «калачиком». За стеночки, потихонечку выползаю в коридор. Прикатили каталку, говорят:

– «Ложись!».

Лег, и покатили меня в операционную. Там перелез на операционный стол, лежу, смотрю вверх. Погашенные операционные лампы. Рядом появился человек в белом халате, осматривает мой живот. Затем дает команду санитарке укрыть меня простыней. Лежу я, весь накрытый простыней. Слышу в коридоре громкие голоса. Фарси я понимаю, но не говорю. Вот, приближаются. Открывается дверь операционной:

– Где наш? – А…а…? – Умер что ли?

– Как умер?!

С меня срывают простыню.

– О, слава Богу! Больной с пятым риском операции и подумалось мне, что он уже дуба дал, – рассмеялся хирург.

– Слушай Вохид, случай очень тяжелый, давай, я сам проведу операцию.

– Неужели мое положение настолько безнадежное, что хотели на мне потренировать молодых хирургам? – возмутился я в сердцах.

Вскоре я уснул под наркозом. Милые мои хирурги, да делайте что хотите, я вам доверяю. А вот то, что боли перестали – это для меня настоящее чудо.

Бело. Повсюду бело и свет… яркий. Глаза режет. Проснулся я уже в палате. Палата большая и светлая, а народу-то сколько! Врачей и медсестер больше, чем больных. Это оказалось палата интенсивной терапии, куда помещают после операции наиболее тяжелых больных. Значит, всё-таки выжил, подумал я, захотел поднять руку, чтобы вытереть слёзы… не получилось. Я вообще не чувствовал ни рук, ни тела, ни даже языка. Не получается даже закричать. Только слёзы всё катятся и катятся, но – никакого облегчения. В голове что-то разламывается и разъезжается. Хочется сжать виски и держать, чтоб соединить, вернуть на место. Мысли медленны, как гусеницы. Справа ритмичные и неприятные сигналы. – Пи-и-ип…. Пи-и-ип… Это синий маячок – то зажжётся, то погаснет. Прикинул, в точь-в-точь с биением моего сердца. Чей-то голос:

– Больной просыпается, можно удалить трубку.

– О боже! Как больно! Как будто из меня вытянули обе легкие. – Ну, вот, кажись, дышать стало лучше. – Еще чей-то голос. Лицо вверху. Четыре лица. Медсестры в белых шапочках.

– Дышите! Дышите ровно!

Голова разламывается, в глазах потемнело. Из обрывков разговора врачей я понял, что у меня общий перитонит. Оглядел себя, капельница справа, вон, повязка, закрывающая операционную рану в животе. Но нет ни трубки, ни тряпочек. Спина затекла от одностороннего положения, но это не главное неудобство. Напрягать живот очень больно. А вдруг шов разойдется? Потому лежал тихо, терпя боль и неудобства. Разбудили голоса. Вверху лица – врачи, а это тот самый доктор и его помощник. Их губы шевелятся. С губ срываются капли звуков, разлетаются. О чем они говорят?

Спустя некоторое время наступила лёгкость, боль притихла, наступила тишина и полная темнота. Оказывается, консилиум решил, что меня можно отдавать родственникам, чтобы они могли везти меня домой. А для того, чтобы не мучился по дороге, сделали укол обезболивающего и снотворного средства. Всё, поехали! Уже через полчаса я проснулся, почувствовал, как трясет в дороге.

Ехал лежа, голова на коленях сына, а ноги на коленях жены. Вначале, ничего страшного, вполне терпимо, но – живот, зараза! С каждым ухабом или выбоиной в дороге екало где-то внутри в животе. По пути никому не задавал вопросов, почему меня отпускают сразу же после операции? Повезут ли меня в нашу больницу ли домой? Что, наконец, стряслось?

Доехали. Выгрузились у себя дома. Тут, конечно же, я догадался о том, что меня отпустили как безнадежного больного. Значить смерть. Тут я расплакался, увидев своих детей, родственников. Мысленно со всеми прощался, молил бога, что имею такую возможность. А если бы я остался там, то мне не суждено было бы попрощаться с моими детьми, близкими, сородичами. А они шли и шли, что бы повидать меня, то есть, откровенно говоря, попрощаться со мной.

Боли в животе немного стихали, когда делали обезболивающие уколы, которых приходила делать дочь Асамбая, недавно выучившаяся на медсестру. Только вот повязка на животе промокала очень быстро. Жена не успевала менять их. Наконец на третий день она сказала:

– Поеду в райцентр и попрошу тамошнего хирурга – нашего дальнего родственника посоветовать, как быть с повязкой.

На том и порешили. Утром четвертого дня после операции сквозь пелену слёз я увидел силуэт, склонившийся над кроватью, и заморгала часто-часто, чтобы рассмотреть гостя. Белый халат, тёмные длинные волосы. Я узнал, это был Икрам – хирург из райбольницы.

– Как чувствуете себя? – голос врача был бодрым.

Не дожидаясь ответа, он сказал:

– Я забираю вас в свое отделение. Не беспокойтесь, все будет хорошо. А потом почему-то спросил: – болеют ли кто-либо в семье туберкулезом?

Я подтвердил, что старший брат и его жена вот уже два года периодически лечатся в тубдиспансере. Конечно же, было приятно видеть знакомого доктора, слышать его бодрый голос. Но мысленно я сказал: – Трепло, ведь знает, что я безнадёжен. Икрам словно прочёл его мысли:

– Я честен перед вами. Состояние вашего организма не вызывает особой надежды. Но не надо хладнокровно ждать своего конца. Надо бороться за жизнь. Откинув одеяло, он посмотрел на повязку, которая промокла. Немного подумав, сорвал ее и попросил меня взглянуть на свой живот. Когда он надавливал на живот, сквозь редкие швы просачивалась жидкость.

– Вот видите? В отделении мы распустим швы и выпустим накопившуюся в животе жидкость. Вот и все, что потребуется, – сказал он уверенно.

И снова у меня покатились слёзы. На этот раз – слёзы радости. Неужели мне суждено будет еще жить? Я взмолился на него.

– Ну, успокойтесь, – он терпеливо вытирал мне щёки и нос. – Знаю, что вам пришлось пережить, но всё позади. – Все будет хорошо, – успокаивал он.

О, как хотелось всхлипывать, скулить, но не получалось. Тем временем Икрам все успокаивал его.

– Теперь я вам кое-что расскажу. Я просмотрел выписку из истории болезни. Тамошние доктора, к сожалению, не смогли уточнить истинную причину перитонита. Насколько мы знаем, в их практике практически не бывает перитонит туберкулезного происхождения. Если был бы обычный перитонит, то на вашем месте больной не выжил бы, так что не удивляйтесь тому, как хирурги отнеслись к вам странно. Но у вас перитонит, причиной которому туберкулез кишечника. Между тем, говоря медицинским языком, тактика лечения и результат этой патологии, который нам известен не понаслышке, так как встречаемся с ним каждый день, совершенно другие.

В это время, горестно вздыхая, моя жена и сын перевернули меня на живот, чтобы сменить простыню. Запахло острым, кислым. Разложив новую простыню, жена перевернула меня обратно, поправила подушки. И не глядя на Икрама, она сказала:

– Икрам. Тамошние доктора сказали, что Назар не проживет и пару дней. Даже боялись взять его на операцию в первый раз, но на этом настоял сам Назар. – Операцию, которую предлагаете вы, конечно же, он не перенесет. Поэтому прошу тебя, пусть он останется дома, мы и его дети будем обращаться с ним как с растением. Видать ему недолго осталось жить. Пусть уж бог рассудит его судьбу.

– О, Аллах! Они считают меня растением. С одной стороны это ведь так. Разве имеет право называться человеком тот, кто справляет нужду под себя и не может даже пальцем пошевелить? Но с другой стороны, это моя жизнь. Я хочу жить! Так что, Икрам, я согласен на операцию. Разве это жизнь? В животе дырка, откуда течет какая-то жидкость. И откуда она берется. Не человек – таракан. Так что, я согласен на операцию.

Я лежал неподвижно, мигая глазами, а по щекам неудержимым потоком лились слёзы. Икраму со стороны, наверное, было видно, буря в моем взгляде, что, если вырвется из парализованного тела, разнесу и палату, и всю больницу. Я обвел глазами всех присутствующих и сказал Икраму:

– Это мое решение и пусть будет так.

На том и сошлись. Подготовили машину и поехали в райцентр. Уже в приемном покое мне сделали обезболивающие уколы. Отпустило. По телу разлилась сладкая истома. Время потекло чинно и размеренно. Мысли вернулись – пышные, лёгкие, неуловимые, совсем не такие, как раньше. Все обволакивало туманом. А это был, оказывается уже преднаркоз. Операция длилась без малого два часа. Когда действие наркоза истекло, я проснулся. Оконная рама разделяла солнце на две части. Яркий луч слепил. По коридору зашлёпали, хлопнула дверь в палату. Подошли Икрам и медсестра.

– Как чувствуете себя? Болит? – Икрам положил руку на голову больного.

– Нет, не болит. Просто слабость, голова кружится, как будто мир переворачивается, – ответил я, не поднимая головы. Вспомнив почему-то вчерашнее, попросил его: – Икрам. Не обращай на них внимание, а сам вдруг снова заплакал.

– Ну, успокойтесь, – Икрам вытер больничным полотенцем мое зарёванное лицо. – Знаю, что вам пришлось пережить, но еще не всё позади.

Как потом рассказал Икрам: в животе живого места нет, органы брюшной полости представляют собой один единый конгломерат, где невозможно отдифференцировать один орган от другого. Единственным утешением явилось то, что, как и предполагал он, имело место туберкулезный перитонит. Такой перитонит, как правило, протекал латентно, то есть без явного деструктивного процесса, хронически. То есть была возможность подавить воспалительный процесс и добиться излечения. А для этого нужно было три-четыре раза «открывать» брюшную полость, тщательно промывать, удаляя выпот и рыхло лежащие фибринные пленки. А там смотришь, и внутренние органы постепенно восстановят свои функции. Но это еще предстоит добиться, а сейчас умоляющий взгляд души, погребённой в неподвижном теле, растрогает даже самое чёрствое сердце. Чувствовалось, что Икрам взволнован не меньше, чем я.

Под нож пришлось лечь трижды. Операционная стала для меня домом родным. Это здесь совершают свои подвиги наши районные хирурги. Место, без всяких шуток, святое и почитаемое. Находясь здесь, впервые понял, что именно здесь многие обретают вторую жизнь. И всё благодаря профессионализму хирургов, а также удачному стечению обстоятельств. Я понял, что операция – это как какая-то часть их жизни. Вот и сегодня мне предстоит оперироваться вот уже четвертый раз. Сделали укол – это так называемый преднаркозный укол. Больной после такого укола становится спокойным и уравновешенным. Вот и каталка, куда водружаюсь сам, без какого-либо страха и сомнения.

Я доверяю своим хирургам свою жизнь и здоровье. Вот дают подышать каким-то газом, начинает, кружится голова, слова и команды прилетают к тебе издалека, все в тумане и ты уже засыпаешь глубоким наркозным сном.

– Ну что? Начнём? – Давай!

Я даже слышу голос моего хирурга, чувствую его уверенные движения, швы на ране живота снимаются один за другим.

– Ну, как, хватит? – Давай ещё! Чем больше обзор – тем лучше можно очистить живот! – наверняка говорит мой хирург. Затем ощущаю у себя в животе что-то приподнимающее мою кожу изнутри, слышу знакомые звуки плеска жидкости в животе. Это хирурги поласкают мои внутренности. Какие-то ещё действия. Возгласы, восклицания, просто разговор. Дорогие мои хирурги, да делайте что хотите, я вам доверяю. Вот, наконец, слышу звук иглы проходящей сквозь мое тело. Значит операции конец. Вот и палата. Снова и опять ты, уже родная. Проснулся лишь утром, когда вошла нянечка Назым-эже:

– «Подъём, Подъём!».

– Я снова живой, в который раз живой, – радуюсь я. Все-таки как это здорово быть живым! – радуюсь я, лежа на своей койке…

Так по-простому поведал о своих мыканиях бывший их пациент, приговоренный здесь на смерть, но ныне здравствующий Назар, приехавший высказать свою благодарность хирургу, который его оперировал три месяца тому назад.

– Ну, здорово вы выкрутились! – воскликнул Мурод.

– Да вы вернулись с того света! – воскликнул Соид и пошутил: – Ну, как там на том свете?

Назар ничего не сказал в ответ на эти шутки.

– Спасибо докторам! Я очень благодарен вам – сказал он.

Мурод и Сохиб молча переглянулись в недоумении. В их глазах читался вопрос:

– Спасибо за что?

Никак они не понимали – радоваться им или плакать от такой благодарности… Тут уже они растерялись. Сгорая от стыда, не зная, куда глаза девать, они просили простить их, и, если можно, никому не рассказывать об этом случае.

Вошел Мирзопаязов.

– А вы еще здесь?

Он прошел мимо Назара к своему столу.

– М-да… – Мирзопаязов с довольным видом забарабанил пальцами по столу. – Так, дорогой мы вас слушаем.

– Дорогой доктор. Вы меня видимо не помните. Но вы меня оперировали три месяца тому назад.

Мирзопаязов удивленно вкинул глаза и впервые внимательно на него посмотрел. Оглядев больного с головы до ног, он в недоумении промолвил:

– Вы не ошибаетесь? Я действительно вас не помню. Когда это было? Вообще, как ваше фамилия?

– Суванкулов моя фамилия, а зовут меня Назаром. – Вообще то я из Кыргызстана. Привезли меня к вам в тяжелом состоянии и в тот же день вы меня прооперировали. Помню, что вы отказывались оперировать, ссылаясь на то, что состояние мое вызывает опасения – перенесу ли операцию? Тем не менее, вы меня прооперировали.

– А потом? – заинтригованно уставился он на Назара, силясь вспомнить это событие. – А что было потом?

– Меня отпустили.

– Как это отпустили? Тут его внезапно осенило. – Да, так и есть. Тот самый тяжелый больной, которого они выписали как умирающего. Тут пришло время Мирзопаязову удивиться и в то же время насторожиться.

– Неужели это вы? Вы живы? Вот это чудо! Глазам не верю! – восклицал Мирзопаязов. – Дайка обниму дорогой! Я рад!

Мирзопаязов рассмеялся. Это был смех через грусть. Повернувшись к Муроду и Соиду, он пояснил, что некогда он оперировал этого человека. Шансов выжить у него не было, но как видите, он живой, – с нарочитой бодростью сказал он и попросил их пойти в палату к своим больным.

Мирзопаязову видимо было неудобно распространяться об этом случае, которого ему, скорее всего не хотелось вспомнить. Однако он не знал, что Назар, по своей простоте рассказал им о своем чудесном выживании.

– Да, мои хирурги – это настоящие врачи, которые не лечат больных мимоходом, – подумал Назар, сравнивая их с районными хирургам. А здесь… У врачей много пустого и суетного. Таким людям как наши хирурги надо давать награды и за то, что не стали черствыми роботами, за то, что не жалеют себя, так как для них важна любая жизнь. На глазах у него появились слезы. Они сделали невероятное, они меня вылечили и поставили на ноги. А что же они эти хирурги? Мне ненужно было приходить сюда, – подумал он. – А то подумают, что специально, чтобы подорвать авторитет Мирзопаязова, тем, что выжил. Горько осознавать, что так и подумали вот эти молодые хирурги. Один из них, так и сказал Назару.

– Уважаемый! Да не ходите вы со своей обидой в обнимку. Радуйтесь, что остались живы!

Услышав такое, ему становилось не по себе, глядя на равнодушные лица и Мирзопаязова, и его молодых коллег, слышать этот тон, каким говорят только с малыми детьми. Зря он здесь…

Мирзопаязов засобирался на какое-то совещание. Назар еще раз тепло пожал его руки, поблагодарил и пригласил его отдохнуть у него в горах.

– Уважаемый доктор! Вы обязательно приезжайте в джайлоо. Отдохнете всей семьей. Мы обязательно будем ждать вас. Это не только моя просьба, а это просьба и моего отца, ну того самого старика, которого вы знаете.

Мирзопаязов перекинулся с Назаром парой дежурных фраз прощания и поспешил откланяться. Выйдя из отделения, он прохаживался вдоль клумб и курил сигарету за сигаретой. Он поймал себя на мысли, что в душе нарастает тихая истерика и смутная тревога. Сел на скамейку со спинкой и попытался привести мысли в порядок. Для него была полной неожиданностью то, что тот самый больной возвратился с того света, переродился. Значит тогда, он мог бы его спасти. Ведь спасли же его спустя трое суток после того, как ему здесь лично он вынес смертельный вердикт. Это же не простое стечение обстоятельств. Прав был тогда Кирилл. Та операция решило бы многое, в том числе его состоятельность как хирурга.

– «Боже, что я сделал? Я просто списал больного! Больной выжил вопреки операции! Ему вдруг стало неуютно. Черт побери! Нужно ли было тогда изощряться о невсесильности хирургии? Хирург на ходу расстегнул халат, сбросил его на спинку скамейки и пошел в сторону автостоянки.