Текст книги "Грядущая биовласть. Научно-фантастический роман"

ЭВТАНАЗИЯ: АНТИГУМАННА ЛИ ЕЕ СУЩНОСТЬ?

Международная трасса Алматы-Бишкек. 2015 год. Пятница, ночь. Накануне в Алмате прошла Центральноазиатская конференция религиозных конфессий, в работе которого принял участие и имам мечети «Айша». Кстати, имам по профессии врач. В работе конференции принял участие и отец Павел – молодой священник одного из церквей. По окончании форума они возвращались вместе. Впечатления от конференции и четырехчасовая поездка на мягком комфортабельном такси располагала их к неторопливой беседе. Да и попался открытый и говорливый водитель Алексей.

Говорили о многих проблемах духовной жизни людей, когда, как это акцентировали участники конференции, привычный мир раскололся на два лагеря – на тех, кто поддерживает глобализационный процесс и на тех, кто старается возродить духовное начало в людях. Впервые обсуждался и вопрос об эвтаназии.

Священник. – По моему убеждению, эвтаназия – это глубокое человеческое заблуждение, а убийство пациента – конечно же, злодеяние. Что бы там не говорили, трудно поверить в то, что подобный жуткий выбор может называться цивилизованным и гуманным. Признаться, меня ошеломило решение Нидерландских и Бельгийских правителей узаконить эвтаназию. Как вы думаете?

Имам. – Я, как врач по основной профессии, давно слежу за дебатами по проблемам эвтаназии. Так вот, хотя решения Нидерландов и Бельгии узаконить эвтаназию – первые в своем роде, подобные практики негласно существуют во многих странах мира. Остается сожалеть о том, что одни закрывают глаза на содействие самоубийству, другие отказываются от малейших предпосылок создать подобный закон на своей территории. Об этом многие говорил на конференции.

Священник. – Если честно признаться, иногда мне кажется, что мы, то есть духовные служители, что-то пропустили, что-то не поняли. Я к тому, что во всем мире представители религиозных течений единогласно высказываются против эвтаназии, тогда как по результатам общественного опроса, в среднем две трети опрошенных простых людей считают, что смертельно больной пациент имеет право потребовать от врача прекратить свое существование. И знаете, что меня волнует? Это то, что религия пошла им на встречу.

Имам. – Я тоже это заметил. Хотя религия не должна была заигрывать с обществом по такому вопросу. По статистике тех стран, где эвтаназия разрешена, большинство эвтаназий совершается не по воле больного, а по решению родственников, тогда, когда больной даже не может выразить сам отношение к этому вопросу. Это, во-первых, а во-вторых, удельный вес нынешних политиков, ратующих за эвтаназию, выросла в 2—3 раза. А ведь это люди принимающие решение. Вот, что страшно. Вот, что вы можете сказать тем родственникам, которые поставлены перед необходимостью принять решение о том, поддерживать жизнь больного или прекратить ее? И что пожелали бы сказать тем политикам, которые призывают к легализации эвтаназии?

Священник. – Да, это страшно. Статистика – вещь беспристрастная, а потому она очень о многом говорит. Заблуждение и греховность – вот что страшно! Что касается родственников, то я просто хочу сказать, что они будут убийцами, если они будут упрашивать врачей обеспечить эвтаназию. В любом случае, эвтаназия больного – это убийство, которого нельзя оправдать.

Имам. – Так принято и в Исламе. Если больной сам «заказал» эвтаназию – это самоубийство. Если это сделали другие – это убийство. Любое убийство, даже по самому основательному поводу – это прецедент. Задачей не только духовников, но и самих медиков, в первую очередь, является – не допустить такой прецедент. Если возникнет возможность эвтаназии, возникнет вопрос: продолжать или не продолжать свою жизнь? Мне, как медику и духовнику, этот вопрос, ну просто не разрешимый.

Священник. – Человек, уходя из этой жизни, мучительной и болезненной, думает, что он избавляется от этих мук, совершенно не понимая того, что он ни от чего не избавляется, что жизнь не заканчивается смертью… Надо смотреть на смерть не как на окончание, а как на начало. И для человека, как мне думается, гораздо важнее то, что начинается, а не то, чем заканчивается. Нужно осознавать, что смерть для человека – это, прежде всего, встреча с Богом. И на эту встречу, он должен прийти только тогда, когда Сам Господь призовет.

Алексей. – А вот, насчет гарантировано умрет – так не бывает. Что не бывает, то не бывает. Смерть заранее гарантий не выдает. Самые безнадежные обратно в жизнь, бывает, выскакивают. И подписавший приговор консилиум только руками разведет. Поэтому эвтаназия – это сфера не гуманизма, а покупного комфорта.

Имам. – Самоубийство – это великий грех. Мы не создали сами себя, и поэтому не являемся владельцами собственного тела. Нам вверили тело, чтобы мы о нем заботились, питали и берегли. Нашими телами владеет Аллах, который дает жизнь, а его право дать или отобрать ее не должно быть нарушено. В Коране говориться: «И не убивайте себя. Воистину, Аллах милостив к вам».

Алексей. – Да, это правда, но подходя к вопросу практически, лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Имам. – Ну, какой же журавль, когда человек мог бы жить да жить, а теперь лежит в могиле. Какая тут практичность? Культ смерти и всё! Понятное дело, для некоторых спокойный покойничек приятнее, чем стонущий больной. В эвтаназии меня больше всего раздражает лицемерие ее сторонников, которые свой комфорт и коммерческие интересы пытаются прикрыть фиговыми листиками гуманизма и прав человека. В Исламе – это большой грех.

Священник. – Если я действительно верю в то, что моя жизнь в руках Божиих, и что ни единый волос не упадет с моей головы без Его воли, то я должен довериться Богу и в этом. Я, к примеру, не приветствую, когда люди молятся Богу: «Господи, забери меня, я уже не могу». Это тоже, наверное, не самая правильная молитва, но он все-таки признает за Богом право решать. А потом, нельзя забывать, что страдания часто имеют искупительный характер, что страдания очищают человека от той неправды, которую он в этой жизни вольно или не вольно сделал. Так от чего я хочу его избавить, если я методом эвтаназии прекращаю его страдания?

Алексей. – Вопрос двоякий. С одной стороны, если человек безнадежен, то да. С другой стороны, если надежда есть, нужно смотреть что будет дальше. А чтобы человек не умолял о смерти, нужно максимально облегчить его страдания, в этом то и главная суть медицины.

Имам. – Молодец, зришь прямо в корень! Как в Исламе, так и в христианстве, страдание очистительно само по себе, даже без особого покаяния, если человек, конечно, в этом страдании не стал проклинать и ненавидеть всех, а нес страдание мужественно. Я, как врач, видел много людей, очень тяжело страдающих, хотя и не верующих во Всевышнего, которые эти страдания принимали так благородно и достойно. Поэтому мне думается, что ни самому человеку, ни его родным и близким нельзя торопить тот момент, который только в руках Всевышнего.

Священник. – Я с вами согласен. Жизнь является даром Божиим и подготовкой к встрече с Богом, а потому каждый из нас должен испить до дна ту чашу, которую дает нам Господь. В Евангелии сказано, что претерпевший до конца – спасется.

Имам. – То есть, страдания есть некая мера испытания. В исламе нет понятия «жить не стоит», а оправдание смерти во избежание страданий не допускается. Я, как врач знаю, иногда эта мера бывает очень тяжелой. Не раз слышал стенания тяжелых больных или очень старых людей о том, что «я жду не дождусь смерти, а она почему-то опаздывает».

Священник. – В том то и дело, что сторонники эвтаназии думают, что смерть может опоздать, когда ничего, кроме боли и страдания ему уже не светит. Каждый человек должен свое пережить, выстрадать в этой земной жизни, что еще необходимо ему для того, чтобы чистым предстать пред Богом.

Алексей. – Никогда не прибегать к эвтаназии, излечивать до конца или, если излечить невозможно, облегчить мучения. Но, есть же ситуации однозначные… хотя можно, и прибегать к менее радикальным методам облегчения страданий неизлечимо больным. Ну, скажем наркотики, анестезия и прочее.

Имам. – Мы не создали сами себя, и поэтому не являемся владельцами собственного тела. Нам вверили тело, чтобы мы о нем заботились, питали и берегли. Нашими телами владеет Бог, который дает жизнь, а его право дать или отобрать ее не должно быть нарушено. Попытка совершить самоубийство считается в исламе и преступлением, и большим грехом. В Коране говориться: «Тот, кто убьет себя железным оружием, будет всегда носить его в себе в аду. Тот, кто примет яд, чтобы умереть, будет всегда пить этот яд в аду. Тот, кто спрыгнет с горы, чтобы завершить свою жизнь, будет вечно падать в глубины ада».

Алексей. – Все зависит от самого больного. Если он хочет умереть, то найдет способ его осуществить. Вот, к примеру, наш сосед по квартире. Старый человек, паралитик. Решив не мучить близких своей неподвижностью, сделал вид, что у него плохой сон, потихоньку сплевывала снотворное под подушку, а потом глотанул его разом. Умер во сне. Так, что если человек по настоящему хочет умереть, он умрет обязательно и если разум его, хоть немного жив он постарается еще и обеспечить себе и комфорт, тот самый комфорт, который требуют сторонники эвтаназии.

Имам. – Люди разные. Сила или слабость духа определяется многими причинами. А вот нравственное общество стоит на том, что сильные помогают слабым, а не пользуются ими как расходным материалом или лабораторными крысами. Что касается самоубийства, то по действующим ныне законам при неудачной попытке суицида человек помещается на принудительное лечение в психиатрическую больницу и его гражданские права резко ограничиваются.

Священник. – Как вы относитесь к технологии «паллиативного ухода», о котором говорилось на Конференции? Мне кажется, такой подход не лишен логики здравого смысла. Хотя нужно детализировать многие его положения, в частности, введения правила действия о двойном последствии: общество должно четко знать, что помощь обреченному больному оказывается лишь с целью облегчить страдания, а не вести к смерти.

Имам. – Я, пожалуй, соглашусь с вами. Паллиативная терапия, практически единственная и настоящая помощь умирающим. В комплексе такой помощи, мне кажется, целесообразно предусмотреть и меры по укреплению духовных сил. Вы знаете, о чем я говорю. В христианстве – это такие особые молитвенные мобилизации в виде литургии, адорации, розарий, а также различные пост. Уверяю вас в том, что и в исламе есть достаточно эффективные молитвенные мобилизации, как «дуа», «дем салуу», «кайтарма», «куран тушуруу», «калма кайтаруу».

Алексей. – Я так думаю, тема эвтаназии не может рассматриваться для законодательного решения, пока бытует отношение к человеку как к мусору. Такое отношение очень часто можно встретить не только в местах лишения свободы, но и в больницах, где вынуждены находиться страдающие люди. Отношение к человеку как к подопытному кролику очень часто можно наблюдать, особенно это касается самой незащищённой категории – психически больных и детей. Я это знаю, так как тетя годами лечилась в психбольнице.

Имам. – Алексей, вы не преувеличиваете? Такое мнение обывателей бытует уже давно. Но сейчас в каждой психлечебнице работает специалист НПО, в задачу которого вменен контроль за медработниками, на предмет их злоупотребления в отношении психбольных. Поэтому, если говорить об эвтаназии, то следует для начала увеличить финансирование медицины, избавить её от коррупции и обязать медработников облегчать страдания людей под страхом не только увольнения, но и лишения дипломов.

Алексей. – Но, уважаемые духовники. После этого будут ставить вопрос о специально создаваемых для эвтаназии госпиталях, куда люди будут поступать только по доброй воле, а сама эвтаназия будет производиться только после тщательнейшего обследования и детальнейшей диагностики. И все пошло-поехало.

Имам. – Алексей. Считай, что общество ищет и пока, к сожалению, не может найти разумный компромисс. Согласись, в противном случае расцветут убийства, которые и сейчас практикуются, но не доказуемы, так как рука руку моет.

Священник. – Вот вы, помимо того, что служитель мечети, являетесь практическим врачом. Более того, вы оказываетесь и кандидатом медицинских наук. Вы верите в то, что легализация эвтаназии может привести к переориентации медицины, которая в этом случае превращается в отрасль профессионального смертеобеспечения? На мой взгляд, принятие смерти как вида медицинского лечения может оказаться «мощным препятствием на пути медицинского прогресса».

Алексей. – Надо полагаться на природный закон: Выживает сильный, слабый должен умереть, ему, как и его потомству нет места в этом мире.

Имам. – Я считаю, что легализация эвтаназии пресечет развитие медицинской науки. Дело в том, что мотор современной медицины – это реаниматология и смежные направления медицинской науки. Если же врачам позволят избавляться от трудных больных, если смерть получит статус «последнего лекарства», реанимация утратит смысл: умертвить больного гораздо дешевле, чем спасать его жизнь.

Алексей. – Мое мнение такое. Обоснованная тщательная диагностика покажет шансы и пути лечения или снятия страданий. Если таких шансов и путей нет, а пациент не в силах терпеть – то за эвтаназию. Но это самое последнее, а если такие шансы есть, но их не выгодно использовать – то это обычное убийство, завязанное на коммерцию. Такое же, как убийство с целью грабежа.

Священник. – Впрочем, можно и эвтаназию превратить в вымогательство. А что? Это зависит исключительно от совести и нравственности конкретных врачей, их честности. А пока бытует сокрытие диагнозов, сокрытие методов лечения, решения об этих методах принимаются врачами без учёта мнения пациентов – говорить о честности и порядочности рано. Как вы думаете, таксыр?

Имам. – Медикам всегда трудно, так как они всегда ближе к больным. Проблема в том, что каждый раз принятие какого-либо решения – это не только исполнение положенных предписаний, но и особая индивидуальная или коллективная ответственность: в случае ошибки прекращение реанимационной помощи равносильно непреднамеренному убийству.

Алексей. – Иногда медработники ведут себя как самые настоящие садисты. Их действия направлены не на то, чтоб облегчить страдания, а на то, чтоб причинить как можно больше дополнительной боли беспомощному человеку, страдавшему телесно и нравственно. Это я видел, и видел не однажды. Поэтому действия врача-реаниматора на прекращение страдания я бы понял, а соответствующие юрисдикции можно отыскать и обосновать.

Имам. – Ситуация осложняется тем, что установление диагноза всегда носит вероятностный характер. В реаниматологии, когда врачам трудно сказать, что коматозный пациент «определенно жив» или, наоборот, «определенно мертв» довольно частая ситуация, называемая «зоной неопределенности». В этой ситуации именно врачи принимают окончательное решение о продлении жизни или констатации биологической смерти пациента.

Священник. – На мой взгляд, главная проблема здесь кроется в минимизации свободы воли пациента, в том числе воли принятия решений. Власть, получаемая одним человеком над другим, иногда качественно меняет мировоззрение получившего власть. Именно поэтому, я и считаю, что эвтаназия возможна только тогда, когда общество и государство будет находиться на более высоком уровне нравственности. Поэтому пока говорить об этом ещё рано.

Алексей. – Про медицину всё правильно, подпишусь под каждым словом. За исключением красивой идеалистичной модели духовно нравственного государства и общества. Но если такое общество и вырастет, то вопрос об эвтаназии в нем отпадет сам собой. Потому что это общество сильных духом – и в нем не будет места провокационным законам, по которым человек будет требовать, чтобы его убили, и невозможно, чтобы врачи перешли бы на сторону смерти. Вы за эвтаназию?

Имам. – Естественно против. Чудовищно совершать убийство, зная, что процесс никаких гарантий не дает. Очень подло хитрить с собственной совестью и загонять человека в смерть. Неконтролируемое нами предсмертие ждет всех нас.

Алексей. – Я, естественно – за! Чудовищно оставлять человека в муках, когда он умоляет прекратить его страдания. Очень подло пытаться сохранить чистые руки за счет мучений другого. Совесть выше всех законов.

Священник. – Эвтаназия это санкционируемое государством убийство! Лишение жизни миллионов детей, женщин, стариков, военнопленных оправдывалось третьим рейхом интересами Германии. Цинизм, который заложен фашистской идеологией, отдыхает в сравнении с цинизмом заложенным эвтаназией. Государству и обществу нужно бороться не с жизнью несчастных, а за её долголетие и процветание. А безнадежно больным оказывать всяческое сострадание и помощь.

Алексей. – Сильно возразили. Вы против эвтаназии решительно во всех случаях? Я вот простой человек и знаю жизнь. Больному не нужны лекции о гуманности смерти. Он страдает не потому, что ему больно, а потому, что он остался один. Равнодушие врачей и близких покинули его. Сначала были крики «Помогите мне выздороветь!» Но их не могли или не хотели услышать. А когда все покинули его, он вынужден кричать «Помогите мне умереть!». Разве не так?

Имам. – До нас и после нас в нашей стране обходились и, будут обходиться без эвтаназии. Наше общество еще не до конца прогнило. Хотя, однажды, мой коллега – профессор Серегин поставил меня в тупик таким примером. Вот, двенадцатилетняя девчонка умирает от рака спинного мозга. Никакие лекарства снять боли уже не могут. Она знает, что умрет и уже смирилась с этим. Утро она начинала, и вечер заканчивала уговорами врачей и мамы – помогите мне умереть! – Вот единственное, о чем она просил, потому что терпеть эти пытки далее было уже невозможно. Но эвтаназия у нас законом запрещена, а пытки нет. Поэтому девочка выпивает сию чашу до дна. И, в конце концов, поседевшая мать хоронит ее с огромными, черными губами, искусанными от боли в кровь.

Алексей. – По идее официально разрешённая эвтаназия ничем не хуже официально купленного в хозяйственном магазине ножа. И то и другое не добро и не зло. Всё зависит от того, в чьих руках оно находится. Почему человечество не боится ножей, пуль и даже водородных бомб и так боится эвтаназии?

Вот так, в непринужденной беседе священник и имам возвратились из дальней поездки. Такси уже заезжал в утренний город с зеленными проспектами и лужайками, аккуратно подстриженными газонами и просторными плацами автостоянок. Священник и имам – оба духовники, гуманисты, наверняка думали о том, что оправдайся то или иное понятие «эвтаназия», «самоубийство», человечество опасно приблизится к понятию «конец мира» и, человеку придется с трагическим запозданием пересмотреть слишком многое и слишком о многом сожалеть. «Жизнь является даром Божиим и подготовкой к встрече с Богом, а потому каждый из нас должен испить до дна ту чашу, которую дает нам Господь» – шептал отец Павел, перебирая четки. «Нашими телами владеет Аллах, который дает жизнь, а его право дать или отобрать ее не должно быть нарушено». – Шептал таксыр Назар-ажы, перебирая четки. На самом деле что-то в мире кончилось, случилось! Случился обвал! Пора было и им – духовникам сделать выбор…

БИОЧИП: ТРИУМФ ИЛИ ПРЕДТЕЧА ТРАГЕДИИ?

Бишкек. 2020 год. Лаборатория медико-биологических исследований. Среда, первая половина дня. Сегодня с утра не заладилось. У двери кабинета его поджидал Салимов – заместитель по маркетингу и инновационной деятельности. Взвинченный и расстроенный, он уже минут десять в ожидании шефа ходил взад-вперед по коридору, а когда, наконец, он показался, пошел ему на встречу, нервно размахивая руками.

– Олег Иванович. Кто-нибудь найдет, наконец, управу на Серегина?

– Что опять случилось? – расстроился Митин.

– Опять он не подписал технический отчет. Говорит: «Олег Иванович затеял, пусть он и подписывается».

– Но, он же председатель экспертной комиссии? Его подпись обязательна.

– В том то и дело. Я за ним хожу уже целую неделю. – Возмущался Салимов.

– Он хоть ознакомился с отчетом?

– Нет! Даже не стал брать в руки папку. Тогда я положил папку на стол, он мне тут же вернул и почти вытолкнул из кабинета. Что за дела? Как так можно? – продолжал возмущаться Салимов.

– Так, что утверждает Аркадий Николаевич? Он, наверно, уже в лаборатории? Пусть он зайдет ко мне. – Сказал Митин и, повернувшись к Салимову, сказал:

– Говорить с ним буду я. Ты слишком вспыльчив, у тебя такие разговоры не получаются. А он не простой человек. Я постараюсь убедить его в том, что мы должны продолжать работу над нанобиочипом, но не разработкой хакерской программы, предназначаемый для взлома защиты нанобиочипа. Идет?

Серегин заглянул в кабинет уже спустя минут пять. Митин внешне холодно попросил его сесть в кресло. Сев, он заторопился говорить. Шеф оборвал его молчаливым властным жестом. Гость как-то сразу сник и замолчал.

– Я считаю, что высказанные вами опасения преувеличены. Предложенную вами тему, мы рассмотрим, но, сразу же хочу заметить, что она не соответствует профилю нашей лаборатории, – ледяным тоном начал Митин.

Серегин сморщил лицо в гримасе, выражающую обиду.

– Мы обычно друг друга всегда понимали, поддерживали, – раздраженно продолжал Митин, – но, в этом вопросе мнения наши разошлись. Вы сами знаете, что такое в ученой среде не редкость. Но меня смущает ваша настырность и резкость. Сейчас я не понимаю выражений вашего лица. Чем вы обижены?

Серегин понял, что сейчас шеф его не поймет. От того становилось совсем грустно и неуютно. Хотя понимал, что взялся за тему неспроста. Как же? Ест! Есть большая угроза человечеству от биочипизации с таким, как сейчас уровнем безопасности. Согласен, что безрезультатно потрачено столько его усилий по разработке хакерской программы взлома гомеорегулятора. Но, на вопрос: Надо продолжать поиск или отказаться? Он был готов продолжить свои разработки. Но следует ли сейчас, в такой момент открываться своему шефу свою готовность идти до конца, к осуществлению задуманного? Ему не нравилось нервное возбуждение шефа, что вносил нехороший азарт в дело, требовавшее ясного ума и спокойствия духа. – Думал он. – Смотря на шефа, ему подумалось, он походит скорее на охотника, обнаружившего желанную дичь, чем на исследователя.

– Олег Иванович. Я не хочу с вами спорить, чувствую, что это бесполезно. Я вас прошу, постарайтесь меня понять. Закрепите вашим приказом эту подтему за мной. И сделайте так, чтобы другие мне не мешали.

– В том числе и я, конечно? – усмехнулся Митин.

– Пожалуй!

Митин обиженно замолчал, исподлобья посмотрел на него, а затем сухо предупредил Серегина, чтобы тот не позволял себе никаких дерзостей и самоуправства в его лаборатории. Сказав это, он уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

– Олег Иванович. А мой вопрос? – подал голос до сих пор молчавший Салимов.

– Потом, потом Надыр Касымович. – сказал Митин, даже не поднимая глаза, как бы отмахиваясь от назойливой мухи. Салимов обиженно крякнул, поднялся и ушел не попрощавшись.

– А вы чего стоите? – спросил профессор, обращаясь к Аркадию.

Серегин понимал, что спорить с профессором в этот момент было бесполезно, но он решился. Будь, что будет!

– Уважаемый Олег Иванович! Вы согласны, что нанобиочип разрушаем?

– Нет!

– Зря! Тайна нанобиочиповой программы в том, что, в себе самом он несет зародыша своей гибели. Как это, человека могут погубить внешние причины, но не элементы самосохранения, параметры жизнедеятельности? Естественные механизмы гомеостаза развиваются, совершенствуются, эволюционируют, наконец. – Запальчиво сказал Серегин и, все больше раздражаясь, заявил: – Слушайте меня внимательно! Нам предстоит узнать то, о чем вы и я не догадываемся.

– Я слушаю. – Ответил Митин. – Ну, а о чем речь?

– Речь идет о биохакерной атаке, от которого, нынешняя нанобиочиповая программа защищена недостаточно. Нанобиочип не совершенен, ибо не завершено его программное обеспечение. Вы же сами далеки от убеждения в том, что ваш нанобиочип – есть достижение абсолютной гармонии, что он, как регулятор гомеостаза окончательно эффективен в процессах уравновешивания взаимодействии органов, тканей, молекул, атомов?

– Возможно!

– Но вы допускаете, что полом программы может взорвать внутреннюю гармоническую уравновешенность механизмов гомеостаза? А без вашего нанобиочипа эти механизмы способны изменяться лишь в той мере, в какой меняется природа молекул, тканей, органов и систем во взаимосвязи.

– И что это будет означать?

– Это значит, что эволюция должна продолжаться, так как появляются новые факторы влияния на организм человека, как, впрочем, эволюция всего человечества. Организм с его естественными возможностями – это завершенность, то есть воплотившееся совершенство.

Митин иронически прервал его страстную речь:

– Вы и вправду думаете, что так уж совершенен человеческий организм?

Этот вопрос дал новое направление его мыслям. В его голосе послышалась горечь. – Разумеется, совершенство человеческого организма не идеально. Вдумайтесь, прошу вас: каждый организм вне нанобиочипов останутся индивидуальными существами, тогда как после нанобиочипизации – общественным организмом, механизмы развития которого зависят от благополучия программного обеспечения нанобиочипов. Как вам это?

– Трагедия человеческого организма, подвергнутого нанобиочипизации, проистекает только из ущербности закладываемой программы? – теперь уже спокойно спросил Митин.

– Да, Олег Иванович. Не дай бог какая-то небрежность в программном обеспечении нанобиочипа, человеку не поздоровится! – Категорично сказал Серегин.

– И тогда катастрофа? – иронично заметил Митин.

– Некачественная биочипизация людей – это, на мой взгляд, катастрофа. Нет, не внешняя катастрофа, нет. А катастрофа внутренней возможности подвести жизнь к искусственному уничтожению. – Выпалил он.

Митин отрицательно кивнул головой.

– Нет, вы меня не понимаете, не можете понять! – воскликнул Серегин. А про себя осознал окончательно, что шефа трудно переубедить, что для него он всегда был лишь двигателем его гения.

– Аркадий Николаевич. Не забыл, что сегодня ученый совет?

– Нет.

– Давай обсудим на совете. Пойдет?

Вот так начался этот злополучный день. На этом неприятности для обеих не закончились. Впереди был ученый совет. Но как не хотелось выставлять свои разногласия на общее внимание. Профессор провел летучку, пригласив в кабинет Медерова – своего заместителя по науке, Салимова и Таирова – главного научного сотрудника. После завершения профессор пошел в кабинет Серегина.

– Олег Иванович, заходите. – Серегин поспешно вскочил и, улыбаясь, пошел навстречу профессора, но он холодно кивнув головой и сел в кресло напротив него. Тот сразу почувствовал, что его ждет очередная головомойка. Но, зачем же при сотрудниках? – подумал он. В это время в кабинете Серегина сидели его сотрудники – Васильев, Сариев, Кудаяров и Каримова.

– Я считаю, что предложенная технология не соответствует профилю нашей лаборатории, – ледяным тоном начал шеф. Серегин побледнел так сильно, что шеф невольно заговорил быстрей. – Мы здесь обсудили и решили закрыть вашу тему. Строго оглядев сидящих сотрудников, профессор спросил: – А может у кого-то другое мнение?

Все промолчали, но были вздохи огорчения, бурчания под нос и даже нервные смешки. Шеф, повысив голос, раздраженно продолжал: – Прошу вас соблюдать дисциплину и тишину, я не окончил. И, пожалуйста, не возмущайтесь. Я считаю, что команда должна иметь общую цель и, каждый из вас выполнять свою задачу, а не своевольничать. – Слушайте меня внимательно, вам предстоит узнать то, о чем вы и не догадываетесь. Мы разработали такой нанобиочип, какого нет во всем мире. Это, наша совместная с вами, научная победа. С помощью нашего нанобиочипа человек станет практически неуязвим для болезней. Можно с пафосом сказать, что мы способствовали тому, что отныне человек станет намного совершенней и завершенней.

Наш автогомеорегулятор сделает уравновешенным во взаимодействии всех клеток, тканей, органов и систем на столько, что взорвать мою внутреннюю гармоническую уравновешенность силы, действующие во внутри человека и вовне его, не могут. Гомеостаз будет изменяться лишь в той мере, в какой прикажет измениться программа нашего нанобиочипа. Человек с нашим чипом внутри стал из личности категорией. После всеобщей биочипизации все люди стали частностями, даже ощущая в себе одну для всех нас общность.

Сотрудники, молча выслушали пафосное рассуждение шефа о нанобиочипизации. Он ни словом не упомянул о той опаске, о котором говорил их микро-шеф, то бишь профессор Серегин. Макро-шеф удалился, оставив всех в недоумении. Вот так, обе – Митин и его ближайший ученик, нервно перевозбужденные разошлись, как потом оказался надолго и навсегда. Нет бы, обеим успокоиться, постараться выслушать друг друга, унять амбиции и убрать нехороший азарт исследователя, включить ясный ум и спокойствия духа. К сожалению…

Происшедшим Олег Иванович был расстроен совершенно и в суждениях раздваивался, как приходится всякому очень уважающему ученику, когда предмет обожания совершает публично, в истерике глупость. Да, конечно, Аркадий Николаевич переступал грань дозволенного своими опасениями. А если его опасения реальны? Одно ясно, их разногласия в основе – научно-профессиональные: где, как не в лаборатории, ученым не высказывать свои суждения? Ну, а с другой стороны, о чем мог бы быть разговор на чистоту? Пожалуй, об обиде, что шеф не доверяет своему ученику, который уже вырос, стал самостоятельным, не менее успешным, чем шеф. Обе – учитель и ученик понимали, что разговор на чистоту не получится, так как вчера они были тесно связаны с проблемами, а когда проблема раздвоилась и, каждый из них выбрал одну из них, очутились обитателями разных, не сопряженных между собой миров. Жаль!