Текст книги "Спецоперация «Дочь». Светлана Сталина"

Дом противный, помпезный, чопорный (в смысле внешнего вида), неуютный, стоит на припекаемом солнцем плацу. На сём плацу посажена какая-то зелень, не достигающая сейчас высоты более человеческого роста, и не дающая никакой тени. Об уютных уголках Ореанды можно вспоминать лишь, как о волшебном сне. Архитектуре соответствует и разгуливающий тут народ. Кроме Михайловых, симпатичными отдыхающими можно назвать В. Гризодубову[38]38
  Гризодубова Валентина Степановна (1909–1993) – советская лётчица, участница Великой Отечественной войны, совершила более 200 боевых вылетов. Лётчик-испытатель СССР. Первая женщина, удостоенная звания Героя Советского Союза и единственная, ставшая и Героем Социалистического Труда.


[Закрыть] с сыном (ему 18 лет, но уже толстый, как мама) и Фёдорову[39]39
  Фёдорова Татьяна Викторовна (1915–2001) – проходчик, бригадир стахановской комсомольской бригады чеканщиков, начальник смены, участка, первая женщина – начальник шахты, заместитель начальника Московского Метростроя, Герой Социалистического Труда.


[Закрыть] (кажется, не ошибаюсь) из ЦК комсомола, такая черноглазая, красивая женщина с дочкой, страшно похожей на мою Катьку. Остальные неинтересны. Их любопытные и недобрые взгляды меня раздражают. Нет, всё, довольно, в следующий раз поеду куда-нибудь, где нет роскошных душей и уборных, но есть живые люди, а не персонажи, которых узнаёшь и “не называя фамилий”. Не огорчайтесь, Витенька, – я всё-таки отдыхаю. Я это делаю с полной серьёзностью. Купаюсь, загораю, играю в волейбол, ходила в театр, сегодня иду на концерт, – словом приемлю все оздоровительные процедуры. Наверное, прослыву самой развратной женщиной, так как на женском пляже купаюсь без костюма, а в волейбол играю в трусиках. Это здесь не принято. А мне наплевать, я хочу за отпуск взять максимум от юга. Советую и Вам так держаться.

Вчера получила немного эстетического удовольствия. Здесь гастролирует Тбилисский оперный театр, ставили балет “Горда” с уч. Чабукиани[40]40
  Чабукиани Вахтанг Михайлович (1910–1992) – солист балета, балетмейстер, балетный педагог. Мариинский театр, Грузинский театр оперы и балета им. Палиашвили, народный артист СССР.


[Закрыть].

Вообще спектакль ничего, но очень провинциальный. Но вдруг во втором акте пошли такие великолепные лезгинки – что весь зал затрясся от аплодисментов. Столько страсти, энергии, столько вкуса и настоящей, старинной национальной культуры, – чёрт его знает! Я не страдаю национализмом, Вы знаете, и это действительно было изумительно сделано.

Сегодня пойду слушать Гоар Гаспарян[41]41
  Гаспарян Гоар Микаэловна (1924–2007) – оперная певица (сопрано), народная артистка СССР.


[Закрыть], тоже, наверное, будет хорошо. Так что к моему растительно-животному образу иногда прибавляются и духовные “витамины”. Да, лёжа тут как-то на пляже прочла – залпом, не отрываясь, – “Егора Абозова”[42]42
  «Егор Абозов», незаконченный роман А.Н. Толстого об оторвавшейся от народа столичной художественной богеме.


[Закрыть]. Милый Витенька, я даже смеялась, читая те строки, которые были Вам, я знаю, симпатичны. Да, там многое должно было быть Вам по душе. А у меня осталось какое-то и грустное чувство. Сделано здорово, живой сам Егор, Маша, Валентина Васильевна, всё очень интересно, тонко, вкусно, жаль, что не окончено. Однако – эпиграф не оправдан. Помните его? Это стихи:

 
“Любовь, любовь, небесный воин,
Куда летит твоё копьё?
Кто гнева дивного достоин,
Кто примет в сердце остриё?”
 

Милого, славного, умного Егора пронзило копьём. Но ему всё-таки было бы плохо, – А. Толстой остановился вовремя.

Чёрт его знает, не хочется мне, чтобы эта книжка так уж сильно Вам нравилась.

Не в 1916 году живём мы, слава богу, и чудесные стихи эпиграфа как-то иначе понимаем, чем Валентина Васильевна Салтанова. А то, что А. Толстой великий мастер – это да. Оторваться нельзя было.

Ещё читала – так уж для гурманства – маршаковские переводы сонетов Шекспира. Два стиха мне очень понравились, они как раз к случаю. Посмотрите, какое старинное красноречие, немножко тяжеловесное, но точное:

 
“Покорный данник, верный королю,
Я, движимый почтительной любовью,
К тебе посольство письменное шлю,
Лишённое красот и острословья.
 
 
Я не нашёл тебя достойных слов,
Но, если чувства верные оценишь,
Ты этих бедных и нагих послов
Своим воображением оденешь”.
 

Хорошо, а?

Вот, Витенька милый, так я и живу.

Короче говоря – душно, нечем дышать. Это в самых разных смыслах, буквальных и переносных. Пришлите весточку, родненький, это будет как свежий морской ветерок. Море тут какое-то совсем не то. Да и не плаваю я тут дальше флажка. Но всё-таки, очевидно, мы с Вами погружаемся в одни и те же воды примерно в одно и тоже время. По вечерам солнце садится у нас тут над морем, закаты чудесные. Вечерние часы как-то возмещают дневное удушье. Я провожаю к Вам солнце каждый вечер, и оно меня понимает: оно демонстрирует передо мной такое горящее золото, такой пурпур, такие нежные и грустные лучи и сияние, будто знает, что Вы находитесь на западе от меня, и что, любуясь пламенем вечернего неба нельзя думать ни о чём, кроме Вас. А когда оно скрывается в море, на небе долго держится коралловая полоса, и нельзя придумать ничего грустнее этого постепенно угасающего тёплого тона. А у Вас утром солнышко встаёт над морем? Поезжайте как-нибудь на Ай-Петри, посмотрите, как появляется солнце, неся Вам свет и тепло с востока, с моей стороны, от меня, – это объективный факт!

Ну, желаю Вам, милый, всего всего самого хорошего. Черкните чего-нибудь, очень буду рада. Жму и целую Вашу милую руку, как всегда.

Ваша “Щука”».

Крым, Мисхор

Санаторий «Красное знамя»

«17 августа [1954]

Славный мой Витенька, как меня порадовало Ваше долгожданное письмо – только сегодня я его получила. Я очень, очень рада, что Вам хорошо, вольно и спокойно. Прочитав Ваше письмо уже можно поверить, что его писал человек, изображенный на известном Вам пражском фото. Как приятно, что эта милая, весёлая мордаха, наконец заговорила со мной! Откровенно говоря, я очень боялась, что Вам там так же скверно, как было мне здесь первую неделю. Очевидно, я приехала сюда настолько раздёрганной, что никак не могла начать отдыхать; меня раздражало всё и все и даже обожаемое море казалось противным. На сегодняшний день положение изменилось. Стало не так душно, наступили чудесные прохладные вечера (плюс уже описанные Вам закаты) и ночи, когда можно спать и легкая простыня не кажется тяжёлой периной, наваленной на тебя. К окружающим я привыкла и перестала их замечать. Надо сказать, что “золотая молодежь” ведёт тут себя отвратно – одного вызвал директор и делал ему внушение за грубость. Два парня, с которыми я накануне играла в теннис, на следующий день не сочли нужным со мной здороваться – ну, и я им ответила тем же, и перестала с ними играть. Словом, этим нравам были уже посвящены страницы Крокодила и “Комсомольской правды”. А у меня, знаете, появилась своеобразная мания – вспомните Вашу диссертацию! – я во всякой ерунде вижу “сокрытую сущность” и не иначе. Типическое не дает покоя кандидату и на отдыхе! Берегитесь этого, будьте натуралистом, призываю Вас!.. Но последние дни я уже накопила в себе достаточно спокойствия, чтобы на всё плюнуть и начала действительно отдыхать. Встаю в восьмом часу; ходила на зарядку около моря, теперь буду играть с утра в теннис. Полдня проходит на море. На пляже в тени есть спортплощадка, там занимаются гимнастикой, – и я тоже. Загораю и купаюсь с педантизмом шестидесятилетнего больного, страдающего по крайней мере раком – так я здесь забочусь о своём здоровье. А что, знаете – помогает! Стала хорошо себя чувствовать и даже ощутила прелесть бытия. Конечно, для ухода за здоровьем тут обстановка создана прекрасная. Но особенно спортом не назанимаешься, так как всё же жарко, а главное, душно, влажный воздух. Ну, что ещё? К вечеру играю в волейбол или в теннис, – как правило не с молодежью, а с воспитанными людьми среднего возраста, у которых выражение лица человеческое в отличие от первых. На днях приехали Люся со Славой, они живут с Николаем Михайловичем на некогда очень знакомой мне даче около Мацесты[43]43
  Дача И.В. Сталина.


[Закрыть], и приезжают к нам играть. Я им очень рада. На днях поеду к ним в гости. Не знаю, что почувствую в доме, где не была давно, но когда проезжала мимо ворот и увидела, как сильно выросли посаженные году в 34-м сосны, стало как-то хорошо и грустно. Вообще, Витюша, знаете, я тут вдруг почувствовала, что Сочи мне дороги. Этот город вырос и стал тем, что он представляет сейчас, на моих глазах, и Вам не надо объяснять, почему так было[44]44
  В тридцатых годах Сталиным был принят и осуществлён план терапевта-бальнеолога Ивана Александровича Валединского (1874–1954) по превращению Сочи в город-курорт общегосударственного значения.


[Закрыть]. Может быть, именно от этого я так разъярилась на всё в этом “Люксе”. Словом, мне тут немного не хватает того тихого покоя души, который я имела в Ореанде. В Москве Вы наверняка встретите меня “загорелой, весёлой, с добрыми глазами” – за это я ручаюсь, – но вдобавок – несколько злой (Вы понимаете, что не на Вас). Это тоже неплохо, а то за последнее время в Москве я так устала, что ко всему отупела; а хорошая злость иногда помогает, Вы знаете. Здесь я пробуду до 24-го, в Москве буду 26-го. Поедем поездом – очень просит Оська, он ни разу не ездил на поезде, да и мне хочется ехать как-то спокойнее и без молниеносности. Позже задерживаться здесь, наверное, не стану, так как надо побыть с Катькой пару деньков, а потом буду перевозить весь свой табор в Москву, к началу занятий. Хочется всё это сделать не спеша и без суеты. О своей работе пока не думаю – эта извилина выключена. Наверное, и у Вас также. Страшно соскучилась по своей милой Катьке, милому пончику, – ужасно я её люблю! От А.И.[45]45
  А.И. – Александра Ивановна, мать Виктора.


[Закрыть] получила несколько писем, но, странно, моё письмо к ней никак не дойдет! Кстати, осталась она “отдыхать” ещё на неделю оттого, что немного заболела – что-то съела там скверное. Вам она этого не сообщила, “чтобы не волновать Витюшу”. Доколе будем мы с ней наперегонки “беречь покой” этого деспота?.. Напишите ей хорошее, доброе письмо, как Вы можете это сделать, когда захотите, а то у неё неважное настроение.

Несколько слов хочется Вам сказать об искусстве. Ходила я тут слушать оперу “Даиси” (“Сумерки”) на грузинском языке, всё в том же Тбилисском оперном театре – и насладилась в полную меру! Великолепно! Знаете, опера впервые в жизни мне так понравилась, вообще я оперу не терплю. Но об этой я помню хорошие отзывы, всё-таки музыка Палиашвили[46]46
  Палиашвили Захарий Петрович (1871–1933) – советский композитор, народный артист Грузинской ССР. Один из основоположников грузинской профессиональной музыки.


[Закрыть] стоит очень высоко. Дай, думаю, схожу! Сюжет очень прост – даже неизвестно, из каких он времён – то ли современный композитору ХIХ век, то ли средние века (хотя, в Грузии это одно и то же). Девушка помолвлена, но любит другого юношу. Оскорблённый жених, узнав это, страдает от ревности и унижения. Внезапно напали враги – жених поднимает всех, хочет быть героем. Но перед самым уходом в бой сталкивается с соперником и, не выдержав, убивает его. Он пал, тем самым, и в глазах народа, и окончательно погиб для невесты. С ненавистью оттолкнув его, все идут сражаться, невеста плачет над любимым. Вот и всё. И – боже мой – сколько поэзии создано из всего этого музыкой! Вы скучаете, не понимая слов (поют по-грузински), то есть вы не знаете, что сейчас поют, но вы ощущаете, понимаете, что сейчас вот – любовь, сейчас – ревность, злоба, сейчас – раскаяние, страдание, сейчас – нежность. Непередаваемая красота мелодий, арии так выразительны, что зал аплодирует каждому дуэту, каждой арии, – просто удивительно, до чего чутка публика к настоящей музыке! Музыка обаятельна, мягка, лирична, нет ни намёка на ложную экзотику и восточные псевдо-страсти, всё нежно, тонко – чудо! Спектакль весь сделан неплохо, но вокальная часть – просто чудесна. Они так непринужденно и легко поют на родном языке, так просто держатся на сцене – особенно женщины, столько искренней симпатии у актеров к тому, что они делают на сцене! Я просто сидела заворожённая! Знаете, Витюша, эту оперу можно ставить и в Москве, но только у Станиславского, Большой театр не может давать лирическую оперу. А она вся – настроение. И название “Сумерки” потом мне стало понятно, почему – потому, что настроение общее грустное, лирическое. Есть народные сцены – танцы, куплеты, шутки – всё это со вкусом, музыкально – изящно, ну здорово! Конечно, по-русски этот спектакль утратит своё очарование, свою “сладостность” – так бы я сказала, и свою подлинную, искреннюю народность. Ах, как я жалела, что Вы не слышите этого всего! Вы бы согласились со мной, Вы бы получили огромное удовольствие, потому что это есть именно та самая непосредственная, изящная, естественная опера, которой так хочется и которой – увы – почти нет. По силе очарования этот спектакль я могу приравнять только к “Сиду”[47]47
  Светлана сравнивает «Сумерки» с трагедией испанского драматурга Пьера Корнеля (1606–1684) «Сид».


[Закрыть] – хотя там настроение более напряжённое, а здесь всё мягко, нежно, затуманено.

После таких впечатлений начинаешь чувствовать себя поэтом. А разве это не есть высший долг и функция искусства? Я, например, после этого спектакля много думала о разном, и о Вас в том числе, и не сюжет оперы меня заставил это сделать, – а её общий тон, её музыка, её поэзия. Увы, очень трудно мне всё это объяснить, но Вы поймёте, милая моя умница.

Ну, довольно мне болтать. Ещё раз Вам огромное спасибо за письмо – оно очень мне было “полезно”. Одно “Светик, милый!” стоит недельного запаса солнечных калорий – вот как, милый Витенька. Только, если ещё будете писать – шлите авиапочтой. Отдыхайте в том же духе, ни о чём не думайте, только не перегрузите себя спортом – не сорвите сердце, Вы ведь всё-таки непривычны к таким физическим нагрузкам. А в общем – делайте как приятнее, очень Вам это советую. Шлю Вам самый сердечный привет, крепко жму Вашу милую лапу, мой хороший, моя далекая, далекая звёздочка.

Ваш “Недочеловек”.

P.S. Посылаю Вам Шекспира – почитайте, хорошо!»

Приложение:

«Это вам – если захочется хороших стихов William Shakespeare[48]48
  Вильям Шекспир (1564–1616) – великий английский драматург, поэт, один из знаменитых драматургов мира. Автор (согласно Шекспировскому канону) по крайней мере 10 трагедий, 16 комедий и 6 исторических хроник.


[Закрыть] в переводе Маршака[49]49
  Маршак Самуил Яковлевич (1887–1964) – советский поэт, драматург, переводчик.


[Закрыть] – это изысканное блюдо, своего рода литературные трюфели. Я почему-то вспоминала “Сида”, ту же силу чувств, выраженную через глубокую, красноречивую мысль (таким, представляется мне, должен быть стих Корнеля, хотя я его не читала, а Comedie Fransaise[50]50
  «Комеди Франсез» – французский театр, основан в 1680 г. Неоднократно гастролировал в СССР.


[Закрыть] донесла это до меня, убедила меня в этом настроением, пафосом, атмосферой спектакля). Это – та же эпоха – Ренессанс – те же высокие страсти. И удивительно, как это всё близко и понятно нам сейчас. Верно, Витюша, мы слишком много напирали на общественную изменчивость искусства и мало ценили непреходящее, вечное, общечеловеческое. Вот, почитайте, как звучат стихи, написанные более 300 лет назад. Читайте по порядку: а), б), в) и так далее.

а) Сонет 113

 
Со дня разлуки – глаз в душе моей,
А тот, которым путь я нахожу,
Не различает видимых вещей,
Хоть я на всё по-прежнему гляжу.
 
 
Ни сердцу, ни сознанью беглый взгляд
Не может дать о виденном отчёт.
Траве, цветам и лицам он не рад,
И в нём ничто подолгу не живёт.
 
 
Прекрасный и уродливый предмет
В твоё подобье обращает взор:
Голубку и ворону, тьму и свет,
Лазурь морскую и вершины гор.
 
 
Тобою полон и тебя лишён
Мой верный взор неверный видит сон.
 

б) Сонет 52

 
Как богачу, доступно мне в любое
Мгновение сокровище моё.
Но знаю я, что хрупко остриё
Минут счастливых, данных мне судьбою.
 
 
Как праздники, столь редкие в году,
Несут собой тем большее веселье.
И редко расположены в ряду
Других камней алмазы ожерелья.
 
 
Пускай скрывает время, как ларец,
Тебя, мой друг, венец мой драгоценный,
Но счастлив я, когда алмаз мой пленный
Оно освобождает наконец.
 
 
Ты даришь мне и торжество свиданья,
И трепетную радость ожиданья.
 

в) Сонет 115

 
О, как я лгал, когда-то, говоря:
“Любовь моя не может быть сильнее”.
Не знал я, полным пламенем горя,
Что я любить ещё сильней умею.
 
 
Случайностей предвидя миллион,
Вторгающихся в каждое мгновенье,
Ломающих незыблемый закон,
Колеблющих и клятвы и стремленья,
 
 
Не веря переменчивой судьбе,
А только часу, что ещё не прожит,
Я говорил: “Любовь моя к тебе
так велика, что больше быть не может”.
 
 
Любовь – дитя. Я был пред ней не прав,
Ребенка взрослой женщиной назвав!
 

г) Сонет 66

 
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеяньи,
 
 
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
 
 
И прямоту, что глупостью слывёт,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
 
 
Все мерзостно, что вижу я вокруг.
Но жаль тебя оставить, милый друг!
 

д) Сонет 75

 
Ты утоляешь мой голодный взор,
Как землю освежительная влага.
С тобой веду я бесконечный спор,
Как со своей сокровищницей скряга.
 
 
То счастлив он, то мечется во сне,
Боясь шагов, звучащих за стеною,
То хочет быть с ларцом наедине,
То рад блеснуть сверкающей казною.
 
 
Так я, вкусив блаженства на пиру,
Терзаюсь жаждой в ожиданье взгляда.
Живу я тем, что у тебя беру,
Моя надежда, мука и отрада.
 
 
В томительном чередованье дней
То я богаче всех, то всех бедней.
 

е) Сонет 90

 
Уж если ты разлюбишь – так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
 
 
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром – утром без отрады.
 
 
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
что это горе всех невзгод больнее.
 
 
Что нет невзгод, а есть одна беда, —
Твоей любви лишиться навсегда!»
 

«18 ноября [1954 года]

Милый Витя, я заходила сегодня повидать Александру Ивановну, ненадолго, но как-то так получилось, что мы вдруг разговорились и неожиданно дошли до самого главного, и как оказалось, “непонятного” пункта. Я вижу, что моё понимание некоторых вещей было для неё новостью; я и сама для себя ни разу так ясно не представляла – чего же я хочу и в чём мы с Вами никак не можем друг друга понять.

Мне не хочется, милый Витюша, чтобы мама адвокатствовала перед Вами за меня. Я Вам сама скажу. Очевидно, я виновата в том, что не смогла Вам раньше этого объяснить и в том, что Вы меня часто не так понимали. Мне очень горько сейчас, потому что Вы опять отвернулись от меня. То время – месяца полтора до праздника – когда мы с Вами виделись по субботам, когда Вы приходили ко мне как к своему другу, когда Вы отдыхали около меня – было чудесным, счастливым и мне было очень хорошо и радостно. Говорю – было, так как всё это исчезло; Вы меня безжалостно лишили всего сразу.

Это неправда, Витя, что дружба меня не удовлетворяет, что она мне не нужна. Это Ваша глубочайшая ошибка. Я только и живу дружбой нашей, у меня больше ничего нет, и лучшего ничего не может быть, Вы знаете.

То, что Вам в то время хотелось в конце недели повидать меня, рассказать свои новости, просто поболтать, послушать меня – Вы не знаете, как я ценю Ваше доверие ко мне, доверие взрослого, опытного, умного человека, Вы не знаете, как я этим горжусь, как это редко для женщины. Разве я виновата, что может быть, Вы этого не видите? Вы ведь отдыхали со мной – я это чувствовала, и когда мы болтали, сидя на диване, и когда гуляли, когда я Вас провожала домой. Я не знаю ничего лучше того вечера, когда (кажется 3-го или 4-го ноября) я Вас встретила на улице Герцена и мы прошлись до Вашей набережной. Я была счастливой. Вы не знаете, что когда я возвращалась домой после этих прогулок, я долго не могла заснуть и даже плакала хорошими, счастливыми слезами, плакала от любви и нежности к Вам. Мне было чудесно хорошо. И я так ждала 7 ноября, праздника, я так готовилась к нему; мне хотелось, чтобы всё было хорошо, красиво, весело. Вы не знаете, как меня растрогало то, что Вы принесли ко мне в Жуковку тот традиционный обед, который в Вашей семье всегда бывает дома, у мамы. Мне в этом виделось какое-то дополнительное Ваше доверие ко мне, Ваша дружба. Повторяю, я была счастлива. Мне ничего более не нужно было, ни от Вас, ни от кого.

Вот тут я Вам хочу сказать о главном. О том, что Вы толкуете не так, как оно есть, и что мне самой только сегодня удалось как-то вразумительно объяснить маме. Не ругайте её, разговор получился как-то случайно. Но очень хорошо, что он получился, наконец.

Вы считаете, что мне не нужна дружба, что я от Вас жду иного, что все мои срывы от этого происходят. (Что случилось 6-го, я Вам после объясню.)

Так вот, поверьте мне, милый, раз я уж решилась сказать: я бы была абсолютно счастлива сейчас – вполне, в полную меру, – если бы наши с Вами “субботы” были не раз в неделю, а каждый день. Вам нравились эти субботы? Это была дружба? Нежная, доверительная, тёплая, хорошая? Так вот это мне и надо. Только – всегда, всё время, каждый день – вот что я имею в виду, когда говорю Вам: “Витенька, давайте будем вместе, я больше не могу без Вас жить”.

Вам трудно поверить? Однако, это так. Я была бы счастлива накормить Вас ужином и уложить спать, приготовить Вам завтрак, встретить Вас за обедом, выслушать Ваши новости – и мне не надо сейчас ничего больше. (Я тоже “диалектик” вроде Вас, поэтому я говорю “сейчас”, “пока”, “ещё”…)

Мне не нужно, я не хочу никаких “мексиканских страстей”, не нужно вообще того, за что Вы на меня так сердитесь. Я считаю, что всё придёт в своё время, непременно и непреложно, но только это придёт легче, проще, может быть и красивее, так, чем если мы будем ждать иначе.

Слушайте, Витя, разве счастливые браки всегда изо дня в день наполнены только радостью? Это было бы кошмарно! Разве не доверием, не дружбой, самой нежной и спокойной, держатся именно счастливые, долговечные, крепкие семьи? И почему нельзя начать жизнь именно с тёплой дружбы? Разве только страсть – это один путь к истинной любви? Разве нет разнообразия в жизни? Разве, в конце концов, мы сами, живые люди, уважающие друг друга, привязанные друг к другу, не можем избрать каких-то новых путей для жизни, для счастья?

Вот Вы говорили мне не раз: “пока нет”, “ещё нет”. Я Вас понимаю. Вы очень хотите, чтобы на Вас снизошла любовь, чтобы Вас захватила юная страсть, чтобы вдруг преобразился мир, и жизнь заиграла бы солнечными лучами. Я тоже этого хочу, милый. Может быть больше, чем Вы. Но так, как Вы этого ждёте – это не придёт к Вам. Не придёт, потому что Вы – не мальчишка, потому что Ваш опыт жизни не даст этого, потому что Вас держат очень крепкие тормоза недоверия, сомнения, скепсиса. И ещё, потому что мы с Вами знакомы уже скоро вот 3 года. И так, как Вы хотите – я не дождусь Вашей любви и подохну, или мы с Вами просто ещё несколько раз поссоримся и расстанемся окончательно.

Вот – печальный конец, который я предвижу. У меня нет никаких иллюзий на этот счёт. Я не верю в Ваш романтизм – его у Вас нет.

Зато я верю в Ваш реализм, милый. Я верю, что настоящая дружба, – это единственное, что может помочь Вам поверить в Ваше счастье на земле. А Вы ещё очень мало знаете степень моего дружеского отношения к Вам – у нас всегда слишком мало времени, мы всегда спешим расстаться, от этого я так и раздражаюсь. Если бы Вы знали, сколько ещё тепла, нежности остаётся не отданным Вам, когда Вы уходите! Разве близость – это единственная возможность сказать любимому, что он любим, что он дороже всего на земле? Разве живя бок о бок с любимым надо только требовать от него, когда есть столько возможностей, наоборот, отдавать?

Разве тактичность, чуткость друг к другу, бережное отношение можно забыть, когда любимый приходит домой усталый за день, за много дней и на много дней вперёд? Что же такое вообще женщина, мать, подруга, если она не может быть нежной матерью своему любимому?..

Вам страшно всё это читать? Вы мне не верите, потому что не верите, что женщина может желать для себя такого.

Мне тоже страшно. Я никогда не знала этого.

Мне никогда никто не был так мил и дорог, как Вы, Витя. Ни о ком никогда я не могла подумать вот так – и представить, что это будет для меня счастьем.

Потому что мужчины это мужчины. А Вы для меня больше, намного больше. В Вас одном для меня соединилось гораздо больше разных прочих хороших вещей, поэтому я могу быть счастлива вблизи от Вас, а не только близостью с Вами. Ведь это удивительно, Витенька, Вы не знаете, до какой степени Вы родной для меня. Даже физически родной – вот такое у меня ощущение! А ведь, если хотите знать, я никогда в жизни своей не могла преодолеть чувства физической брезгливости к мужчине, всегда в какой-то момент, взглянув на него, сказать “бр-р-р!” А когда я прикасаюсь к Вашей руке, или целую её, я – счастлива, и это никогда не проходит, и Вы весь для меня такой.

Вот что я имею в виду сейчас, когда говорю Вам, что не могу без Вас больше. Я правда не могу больше. Я устала от одиночества – Вы это можете понять – я не могу больше оставаться одна. Когда вечером засыпают дети – я сижу и реву, потому что мне никуда не хочется идти “развлекаться”, мне только хотелось бы, чтобы Вы вернулись с работы, выпили со мной чаю, сказали мне пару слов о Вашей работе, и чтобы мне было слышно, как Вы дышите во сне. Вот и всё. И глядя, как Вы спите, я смогу произносить про себя все нежные слова к Вам, которые накопились за день.

Не думайте, что я оторвалась от земли и вознеслась в облака. Мы оба с Вами слишком любим землю. Просто я считаю, что земное счастье может иметь самые разнообразные формы и варианты и сейчас – пока что, – не мыслю для себя другого. А наши цветы ещё расцветут – об этом не стоит загадывать. Но их надо посеять, чтобы они расцвели. А иначе мы ничего не дождёмся, кроме колючек и репейников. Если бы Вы не были диалектиком, то Вам вообще нельзя было бы ничего объяснить из сказанного; и я надеюсь, что Вы поймёте меня.

Между прочим, всё это я могла бы Вам сказать перед нашим отъездом в отпуск, на юг. Но мне тогда ещё как-то это было не вполне ясно, я не могла уверенно говорить о себе. Сейчас я знаю твёрдо, что мои чувства к Вам требуют именно этих слов, я уверена в себе.

Так вот, милый Витенька, мы с Вами зря спорим: я ведь хочу тоже дружбы, но только совместной, тесной, нежной и постоянной. Вы сами говорили как-то, что готовы сидеть со мной хоть десять часов, когда это получается спокойно, ровно, мило. Вас раздражает, когда Вам кажется, что я от Вас “чего-то ещё хочу”. Так вот, Вы успокойтесь: пусть этого Вам не кажется. Это не то и не так. И не так просто мы, женщины, думаем о вас, когда очень любим, когда нас раз в жизни скрутит единственная, настоящая, самозабвенная любовь. А во всех остальных случаях мы, конечно, думаем о вас намного проще.

Теперь об “эксцессе” 6 ноября. Я Вас на следующее утро просила забыть и зачеркнуть всё это. Я не могу отвечать за свои слова и поступки, когда я не владею собой. Мне даже трудно всё это вспомнить. А случилось это всё отчасти оттого, что в этот день я уже была достаточно взвинчена. Я не оправдываюсь, я только пытаюсь объяснить. И ещё раз только могу сказать Вам, – будь мы вместе, этого бы не могло случиться. У меня не такой уж плохой характер был когда-то. Мне просто сейчас очень трудно жить.

Если Вы друг мне, Вы это не можете не понять. Я Вас очень прошу больше задумываться над тем, что я говорю Вам, находясь в твёрдой памяти, а не в бреду.

Подумайте над тем, что я написала Вам, Витюша. Верьте мне, я Вам пишу не под “настроение”, такие вещи продумываются долго, к ним не легко прийти.

Воля Ваша, “как скажете”, так мы с Вами дальше и будем. Только подумайте серьёзно – не лучше ли нам было бы вместе ждать лучших дней, чем врозь. Ведь Вы сами говорили, что Вам плохо и холодно и одиноко. Мне кажется, что мудрые жизненные решения не стоит называть “компромиссами в области чувств” в тех случаях, когда люди способны мыслить диалектически, и когда они всё-таки имеют за плечами много хорошего.

Вот и всё».

На этом переписка 50-х годов заканчивается.

«Специалисты по интимной жизни Светланы» насчитали аж шестнадцать её любовников. Среди них был человек, которому адресованы эти письма. Незадолго до своей смерти он рассказал и записал на магнитную ленту историю знакомства со Светланой. Этот документ приведён полностью в Приложении I.

Из рассказа Адресата и писем, которые вы прочитали, ясно, что отношения между Светланой и её другом были платоническими.

После ноябрьского письма они стали видеться реже, и общение между ними прекратилось совсем. Закат дружеских отношений оказал сильное влияние на дальнейшую личную жизнь Светланы: «Потом, – констатировала она через тридцать лет, – всё смешалось и покатилось <…> куда-то без руля и без ветрил…» По-моему, именно тогда, со времени её расставания с Виктором, «специалисты по интимной жизни Светланы» открыли свой счёт. Можно ли обвинять молодую, обаятельную, в самом соку женщину в последствиях безответной любви, о которой некоторые из читательниц знают не понаслышке?

Мой отец был знаком с Виктором ещё с начала тридцатых годов. Они работали в Центральном парке культуры и отдыха имени А.М. Горького. Отец занимался электрочастью парка, а Виктор – культурно-массовыми мероприятиями. Потом их пути разошлись: отец работал по комсомольско-партийной линии, а его товарищ пошёл учиться в Академию коммунистического воспитания имени Крупской, но их дружеские отношения сохранились. В 1934 году Виктор работал в качестве автора сценариев документальных фильмов. Был автором критических статей, книг по истории и теории киноискусства.

Во время и после войны Виктор работал в ЦК ВЛКСМ, а потом в отделе агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) под руководством Д.Т. Шипилова. Учился в аспирантуре Академии общественных наук, защитил кандидатскую, позже стал доктором искусствоведения. Последние четырнадцать лет жизни он был главным редактором массового общесоюзного журнала, в котором печатались статьи по теории киноискусства, рецензии на фильмы, творческие портреты актёров, режиссёров, операторов и другом, связанным с кино.

Во время учёбы в аспирантуре Академии общественных наук Виктор встретился и подружился со Светланой, а потом познакомил её с нашей семьёй. Она иногда приезжала к нам домой, изредка и мы бывали у неё на даче. Гуляли по лесу, катались на лыжах…

…По-моему, это было зимой 1952/53 года. Как-то в воскресный день с отцом и с Виктором мы приехали на дачу к Светлане в посёлок Жуковка, который находится в районе теперь скандально известной Рублёвки.

Было морозно. Дача стояла в лесу. Запомнились высокие сосны и утопавшие в снегу пушистые ели. Деревянный дом был небольшим, в два этажа. Наверху располагались бильярдная и детская комната.

Отец с Виктором гоняли шары по зелёному сукну – играли в бильярд, а мы с Осей в машинки. Разница в возрасте у нас была небольшая, он ровно на год младше меня. (Иосиф Григорьевич Аллилуев стал врачом-кардиологом, доктором медицинских наук. Он умер в 2008 году.) Иосиф, тогда кучерявый черноволосый мальчик, был со мной внимателен и гостеприимен, показывал свои игрушки и что-то рассказывал о них. Общаться с ним было интересно.

На дворе уже смеркалось, когда всех пригласили к обеду.

На первом этаже была большая комната, в которой стоял длинный обеденный стол, накрытый белоснежной скатертью. Запомнилось, что в комнате было много яркого электрического света, который, отражаясь от сверкающей белизной скатерти, создавал настроение праздника.

На стол подавали две женщины и, что поразило, в белых халатах. Они напомнили мне о врачах и, если не напугали, то насторожили. В те годы я часто болел, и медицинская одежда ассоциировалась с уколами, к которым в детстве вряд ли кто относился с радостью.

На горячее на середину стола поставили блюдо с зажаренным, румяным, почти живым поросёнком. Когда его стали разбирать на куски, оказалось, что поросёнок битком набит гречневой кашей. Я её не очень любил, но от неожиданности съел целую тарелку, было вкусно.