Текст книги "Свой среди чужих. В омуте истины"

6

Всю эту писанину я передал Байдалакову, в душе удивляясь, что его интересует человек, уходящий в историю, сейчас, когда события в мире разворачиваются в бешеном темпе. В Европе царит фашизм, немцы по условиям Компьенского перемирия оккупируют большую часть Франции; итальянцы захватили Британскую Сомали, а японцы – южную часть французского Индокитая…

Февраль сорок первого года отсчитывал свои последние дни, когда Ара Ширинкина, одна из наших машинисток, заглянув ко мне в «кабинет», сказала:

– Володя, вас просит Виктор Михайлович! – Ласково поглядев мне в глаза, добавила: – Сегодня вечером я свободна: сказала, что иду в театр. Читать Есенина будем?

– Обязательно, Арочка! – Как можно не уступить этой гимназисточке?

Байдалаков встретил меня оценивающим взглядом. Плотный, с высоким лбом, черными бровями и усиками а-ля Гитлер, красиво очерченным носом, в добротном сером костюме, он производил впечатление. Поднявшись, протянул руку, щелкнул каблуками и наклонил голову:

– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! Прочел – обстоятельно, убеждает… Спасибо!

– А зачем вам, Виктор Михайлович, извините за любопытство, понадобилась характеристика этого подлеца?

– Его душок чувствуется повсюду до сих пор! – Байдалаков устремил глаза в пространство (он любил пофилософствовать) и неторопливо продолжал: – Вечное движение во вселенной подчиняет природу, а с ней человека, к цикличности, ибо земные явления связаны с небесными часами; гармонии сменяют катаклизмы, а в психике людей возникают хаосы: смелость, патриотизм, набожность, любовь сменяются трусостью, космополитизмом, атеизмом, ненавистью… Цикличность экономической конъюнктуры, великих войн, внутренних неурядиц, смут, революций выводят на мировую сцену великих тамерланов, петров, кромвелей, маратов, наполеонов, а с другой стороны – керенских, лениных, сталиных, гитлеров… Одни ведут свои народы к процветанию, свободе, добру. Другие, пользуясь самодержавно-деспотической или «революционной» властью, силой, обманом превращают народ, впавший в эйфорию, в жестоких убийц!

– Этим «другим» помогают, а может, ведут темные силы, делая все, чтобы лишить людей здравого смысла: то приобщая к пьянству, наркотикам, разврату, то направляя к лжепророкам, спиритам, прорицателям, магнетизерам-теософам, а то и к самому дьяволу!.. А бороться с этими темными силами не просто! Вечная проблема! – подхватил я и безнадежно махнул рукой.

– Все это так. Но бороться надо! Поэтому, Владимир, вас и пригласил. Но сначала вынужден задать один деликатный вопрос: вы действительно разошлись с Анной Васильевной?

– Если я что-то решаю, то бесповоротно!

– И еще. Правда ли, что вы сейчас, вроде, безработный?

– Мы не сошлись с отчимом, у которого я последние два года работал заведующим в одном из его мясных магазинов: не устраивали дивиденды, возмущало, что «раздаю товар».

Байдалаков недоуменно расширил глаза; они у него были светло-карие, выразительные, – недаром женщины считали его неотразимым красавцем!

– Как не дать кусок мяса, колбасы или шкварок едва сводящей концы с концами русской женщине, у которой на попечении две дочери-гимназистки; не сделать вид, будто ничего не заметил, когда старик-полковник, отвоевавший на германском фронте, а потом с красными, тянется дрожащей рукой к миске с мелочью, чтобы взять несколько динар?.. В результате – конфликт! Наговорили много лишнего… тем более отчим был не совсем трезвым… Мать, сводная сестра Галина, брат Николай за меня горой… И все же – я безработный, правда, не голодный. Мать упорно посылает с шегертами[25]25
  Подмастерье (серб. – хорв.).


[Закрыть] судки с обедом и ужином. Так и живу… В провинцию ехать не хочется, а в Белграде, сами понимаете, никто не возьмет молодого инженера-геодезиста, да еще русского!

– Понятно! Потому и хочу предложить поехать на какое-то время в Париж.

– В Париж? – Молнией промелькнуло в голове: «Там Ниночка!»

– Конечно, шаг рискованный. После оккупации там беспокойно. Мало того, возникают, вернее, намечаются очаги под названием «Резистанс» – Сопротивление …в том числе, как ни странно, среди русской эмиграции, даже самой правой!

– Ничего удивительного. РОВС с фашистами сотрудничать не хочет, младороссы тоже… Деникину, говорят, предложили формировать русскую армию, а он ни в какую!

– Не станем подражать выжившим из ума старым генералам, которые так и остались в плену идей семнадцатого года и теперь вместе с Керенским и К° призывают стать на защиту «Отечества», а в действительности – советского строя: пятнадцати республик, которыми командуют иудеи… – его бархатный баритон звучал убеждающе.

«Сел на своего конька… впрочем, насчет иудеев он прав», – подумал я, глядя на своего шефа, который, чуть склонив голову, рокочуще бросал фразу за фразой:

– И все-таки если безумный Гитлер нападет на Россию, радоваться нечему. А этим пахнет!.. Лукницкий пишет из Румынии, что немцы перебрасывают туда свои дивизии. Все предсказывают: «Удар – и от силы два-три месяца – Советский Союз полетит в тартарары»… Так, после цикла марксизма-ленинизма-интернационализма, которым, точно тифом, заразили всю Европу жидки вроде Керенского, Троцкого, Ленина, наступит новый цикл – фашизм Салазара, Франко, Гитлера, Муссолини, Род ла Рока или герцога Гамильтона в Шотландии.

– Логично, Виктор Михайлович, что наступивший в мире новый цикл, где преобладает гипертрофированная любовь к Родине, возникает и у нас в России-матушке?

Байдалаков согласно кивнул головой и продолжал свою мысль:

– Англия всячески провоцирует Адольфа выступить против Сталина, в надежде потом делить Россию. Теперешняя война напоминает не то прелюдию, не то финал, заключительный аккорд. События впереди. Позы заняли США и Япония!..

– После Халхин-Гола японцы не сунутся!

– Кто знает? Но мы отвлеклись… Вы хорошо знаете Владимира Поремского, Аркадия Столыпина, Рудича?

– Знаю Владимира. Аркадий же, помню, все бегал за сестрой моего корпусного товарища Дическула, который живет рядом со мной. Помните, дом с красивыми решетками на углу?

– Так вот, ваш тезка Поремский должен вас встретить, устроить, а потом свести с большим чином абвера, к которому вам следует войти в доверие…

– Вроде шефа «Кригсорганизацион Абвер цвай» у нас в Югославии? Такие самим себе не верят, Виктор Михайлович! Они ведь все ученики Кикера[26]26
  Кикер («зыркун» – нем.) – кличка Вильгельма Канариса в кадетском корпусе.


[Закрыть], который признает лишь телепатию и любит только свою таксу Зоппи. Того самого Канариса, который когда-то в Стамбуле завербовал Мату Хари, а потом ее же предал; который рекомендует своим подчиненным подозревать собственную тень; девиз которого: «Живет дольше тот, кто живет один!»… О каком доверии может быть речь?!

– Вы не совсем правильно меня поняли. Поремский, Столыпин, да не только они, связаны с Сюрте, а вы контактируете с Главнячей – с Губаревым, который, говорят, является агентом Скорцени! Мало того, вас приглашает гостить старый лицейский товарищ Иван Катков…

– Кот?!

– Почему кот? – Байдалаков недоуменно пожал плечами.

– Ваньку Каткова так в лицее дразнили. Откуда он взялся? Я видел его двадцать лет назад с Сашкой Кановницыным в Новороссийске. И чего он меня вдруг вспомнил?

– Чистая случайность. Кто-то упомянул при нем вашу фамилию, он заинтересовался, стал расспрашивать. У Каткова большие связи в высших кругах: как-никак дед был основателем «Лицея Цесаревича Николая»[27]27
  Основан в 1868 г. Михаилом Никифоровичем Катковым.


[Закрыть], где училась вся московская знать! Столыпин попросил его приютить вас на несколько дней у себя. Там сами увидите. Я полагаю, Катков распахнет вам двери многих домов… и не только русских… Это одна сторона – новая страна, интересные люди и, конечно, Париж! Вы, помнится, там уже были?

– Был… И если перефразировать Гумилева, должен сознаться: «Кто испробовал воды из Сены, тот вечно будет стремиться в Париж!»

– Однако следует принять в серьезное внимание и другую, теневую и весьма скользкую сторону вашей поездки… учтите это!.. Знаю, вы человек нетрусливого десятка, и все-таки должен вас предупредить и предоставить самому решать: хотите – поезжайте, хотите – оставайтесь… Да или нет? Подумайте, а вечерком заходите, поговорим, – и Байдалаков потянулся к лежащей на столе папке.

Я не вставал. В голове роились мысли, перегоняя друг друга. И тут же перед глазами поплыл тот счастливый вечер с Ниной Поль, на садовой скамейке под большим кустом благоухающей сирени… первый поцелуй…

– Решено! В Париж! Чего тут раздумывать и откладывать до вечера!

– Молодец! Люблю решительных людей!

Мы просидели, обсуждая детали, добрый час… А через три дня, с «аусвейсом» и прочими документами в одном кармане и с 5000 франками в другом, я уселся в поезд, уходящий во Францию…

Глава третья. Женщины Парижа

1

Монотонно постукивают колеса… Экспресс «Ориент» то медленно взбирается на гору, то, убыстряя ход и притормаживая, спускается в долину. В Северной Италии царит во всей прелести ранняя весна 1941 года… Вот перед глазами проплывает высокая башня, может, древний храм над самым обрывом громадной скалы, а внизу ласкает душу яркая зелень роскошных садов и виноградников. Среди них, подобно цветам на лугу, мелькают богатые виллы, дворцы, полуразрушенные колонны древних капищ…

Поезд внезапно ныряет в туннель, словно для того, чтобы крепче запечатлелась проплывшая красота в памяти, тем более, что тебя ждет новый сюрприз: закатное солнце, касающееся широкой речной глади…

«Почему, – думал я, – невзирая на подобную красоту, люди становятся все уродливей, фальшивей, злей? Где они, богоподобные старцы, суровые благородные мужи, гордые чистые юноши, чистые жены в белых туниках, красивые, стройные, как богини?! Аполлоны, Венеры?.. Мы боимся, стыдимся сейчас своей наготы, прячем ее, чувствуя себя порочными. А ведь девы Спарты выходили на палестру обнаженными перед всем народом, не боясь искушения. Ибо чистые любовались чистыми! Неужто никогда на земле не повторится эта свобода, чистота, целомудрие, радость жизни? Неужто Сатана Ликующий будет подминать под себя народ за народом? Превращать людей в алчных, жадных, похотливых, злобных рабов?!..»

Я смотрю на плещущие волны у выступающей в реку скалы, на которой высится Крест, и твержу про себя: «Если нет Бога, ни его святой воли – жизнь бессмысленна!.. Настоящее строится на прошлом. Так ли это? Одни это прошлое ненавидят, топчут… другие превозносят… Память о прошлом отцов и дедов трогает меня до слез… мой любимый танец – старинный вальс… меня умиляет золотистый сумрак, волшебный и чуть грустный при закате…»

Раздумья нарушает вошедший сосед по койке в купе – француз, представившийся под звучной фамилией Жерар. Он недурен собой, пожалуй, даже красив; тренированная фигура, сильная, ловкая, высокий рост, светлые, чуть вьющиеся волосы, глаза быстрые, беспокойные, а когда мимо купе проходит полицейский или проводник, они становятся тревожными, напряженными. Одет в поношенный, не со своего плеча, костюм, далеко не свежую рубашку, пестрый галстук и старомодные ботинки.

«Наверно, офицер-подпольщик! Каждый, даже самый невинный вопрос его настораживает, отвечает неохотно, обиняками. Недоверие ко мне, видимо, вызвано почтением вагоновожатого, с которым обменялся несколькими словами сотрудник абвера, принесший мне пакет для капитана Блайхера…»

Для меня не являлось секретом, что почти все проводники «Ориента» связаны с разведками разных стран. В экспрессе ездят «интересные» люди!

По мере приближения к французской границе Жерар нервничал все больше. Мне было жаль этого симпатичного парня и захотелось ему помочь.

Появился и меркантильный интерес: как парижанин, он мог бы очень пригодиться… Чтобы его успокоить, я налил ему и себе по стакану крепкой сливовицы, которую сербы называют «люта», и предложил выпить за свободу Франции. Это задело глубоко запрятанные струны его души: его неизменно внимательный, оценивающий взгляд потеплел, он улыбнулся, и вдруг хмурое лицо преобразилось, стало приветливым, добрым. Он взял стакан, чокнулся, воскликнув:

– Резистанс! – И выпил до дна.

Вскоре мы, под хмельком, весело болтали. Я рассказал кое-что о себе и задавал, как бы между прочим, вопросы. Некоторые его ответы звучали неубедительно, и во мне какой-то неслышный звоночек предупреждал: что-то тут не так… что-то не так…

Жерар рассказал, что в соседнем вагоне едут его товарищи, пожаловался на трудное положение мужчин-французов призывного возраста, возвращающихся на родину, – немцы к ним всячески придираются, не пропускают, опасаясь Резистанс – Сопротивления, которое ширится по всей стране.

2

Пограничный вокзал бурлил своей обычной жизнью, точно некий огромный двигатель, неутомимо и постоянно перегоняющий людские потоки по залам, лестницам, перронам к неторопливо подходящим поездам, чтобы одну часть выплеснуть в город, другую вобрать в себя и отправить в глубь страны, а третью, в том числе нас, после строгой проверки, везти во Францию.

Пообедав в ресторане, я занял, за несколько минут до отхода экспресса, свое место в купе. Жерар стоял в коридоре и тщетно старался опустить окно.

«На всякий случай, если придется давать деру!» – подумал я и спросил:

– А в купе у нас не пробовали?

Он только отмахнулся. И продолжал свою работу… Вскоре поезд тронулся. Медленно подкатил к границе и затормозил.

Началась проверка документов. Через несколько минут к нам зашли в сопровождении проводника немецкий и итальянский жандармы. Я протянул свой аусвайс. Взглянув на него, видимо, предупрежденный заранее проводником, немец тут же, взяв под козырек, вернул мне документ. И повернулся к Жерару. Оба жандарма долго разглядывали его бумаги, потом что-то сказали вагоновожатому, и тот безапелляционно заявил:

– Господин Жерар, они отказываются вас пропустить, и вам придется с ними пройти к начальству.

Жерар на ломаном итальянском начал было протестовать, но пограничники, тыча пальцами, заявили, что нижняя печать на визе вызывает сомнения… Если начальник позволит, то пожалуйста…

Уж очень мне хотелось помочь симпатичному французу, и я решился:

– Lassen Sie, meine Herre, ihn ruich! Er muss gehen mit mir! Haben Sie ferstanden?[28]28
  Оставьте его, господа, в покое! Он должен ехать со мной! Вам понятно? (нем.)


[Закрыть]

Жандармы недоуменно уставились на меня, потом повернулись к проводнику. Тот взял немца под руку и что-то ему шепнул. Все трое вышли в коридор. Не прошло и минуты, которая показалась нам вечностью, немец вернулся, протянул Жерару документ и недовольно бросил:

– Alles ihn Ordnung![29]29
  Все в порядке! (нем.)


[Закрыть]

Минуты тянулись томительно медленно. Каждый стук, шаги в проходе заставляли нас вздрагивать, настораживаться… Так прошло около получаса… и вдруг поезд тронулся – и у меня, и у Жерара вырвался вздох облегчения. Минута-другая – и мы пересекли границу… Я посмотрел на своего спутника и увидел в его глазах слезы. Он вскочил, кинулся ко мне и крепко обнял.

«Не всякое добро наказуемо!» – подумал я и не ошибся.

– Я никогда этого вам не забуду: я ваш должник и сделаю для вас все, что в моих силах! Запишите мой адрес: улица Шаброль, 25. Счастлив буду познакомить с женой. Приходите в любое время дня и ночи. А сейчас, извините, в соседнем вагоне едут мои друзья – я должен их успокоить!

Вскоре он вернулся с двумя бутылками бургундского, улыбчивый, довольный.

– Две я дал нашему доброму проводнику. У друзей тоже все хорошо. Бордосские вина клонят ко сну: французы пьют их на ночь; бургундские будоражат, располагают к беседе, к откровенности, к добру…

Жерар уже не скрывал, что он сбежавший из лагеря офицер, а друзья в соседнем вагоне – тоже.

– Нам всем состряпал визы один добрый человек… Ваш земляк… Вы ведь русский? И, наверное, эмигрант, потому что очень хорошо знаете наш язык и произношение у вас безупречное… Вот как получилось: визы смастерил нам русский-советский, а выручил тоже русский – эмигрант! Ха-ха-ха!.. Если хотите, познакомлю вас друг с другом.

– Согласен! – и подумал: «До чего интересно!»

– А теперь, мой дорогой спаситель, запомните: любое воскресенье жду вас к вечеру в доме номер 25 на улице Шаброль. Очень вас прошу: приходите!

Экспресс катил с бешеной скоростью, изредка ненадолго останавливаясь. Железнодорожные пути Франции – лучшие в мире. Вагон не раскачивало, он почти не вздрагивал на стыках рельс. Утром, в десять тридцать, мы прибыли в Париж. После стольких волнений Жерар мирно похрапывал рядом, а мне не спалось: «Что ждет меня во французской столице? Разумный человек должен остерегаться всего: жизни смерти, самого себя, тайны, которая прячется повсюду, людей, мрака и света… Но это не значит, что он трус! Чего же, в конце концов, я хочу, к чему стремлюсь, во что верю?.. Еду помогать немцу, а всей душой на стороне французов. Встречусь с Ниночкой!.. Но ведь я ей изменил: женился на Нюсе!.. И НТСНП, если по совести, меня не устраивает – начиная с того же Байдалакова, Георгиевского, да и Околовича… Ищу чего-то… Ищу… Какой-то правды, гармонии, соответствия…»

Замелькали сады предместья Парижа, и вскоре наш «Экспресс-Ориент» лихо подкатил к перрону. Встречающих было немного. В сторонке от толпы я узнал импозантного Владимира Поремского: он придерживал рукой шляпу. Рядом с ним стоял плотный, выше среднего роста мужчина, напоминавший чем-то медведя, и смотрел на проплывающие окна вагонов.

В памяти вдруг всплыл почему-то Новороссийск: иду по улице, а мне навстречу два лицеиста – Кановницын и Катков, с которым я подружился еще в приготовительном классе. Котяра!

Он заметил меня и первый, расширив руки, чуть переваливаясь с боку на бок, зашагал к моему вагону, а когда я появился в дверях, крикнул так зычно, что стоявшие кругом люди поначалу недоуменно обернулись… и заулыбались.

– Здорово, Володька! С приездом!

– Здравствуй, дорогой Кот!

Вышедший за мной Жерар вдруг остановился, нерешительно помялся и, хотя мы попрощались в купе, подошел с деланой улыбкой:

– Простите, господин Вольдемар, французы любят пошутить, но, вижу, русские от них не отстают: мне было невдомек, кто друг моего спасителя. Миль пардон, – он повернулся к Каткову.

– Ведь месье – брат нашей «Кошечки»?

Последнее слово он сказал по-русски и тут же обернулся к своим спутникам, которых встречали какие-то люди, и помахал им рукой. А они сердито поманили его к себе. Жерар растерянно измерил взглядом Каткова, пробормотал: «Миль пардон!» – и направился к ним. Потом, вернувшись с полдороги, обратился ко мне:

– Не обессудьте: голова идет кругом! Прошу вас, не забудьте, обязательно приходите! Буду вас ждать! Еще раз спасибо!

В этот момент к нам подошел с приветливой улыбкой Поремский и, пожимая мне руку, спросил:

– Что за люди?

– Симпатичный парень, француз, вместе ехали. Чудак! – И подумал про себя: «Если ты такой осторожный, то и я от тебя не отстану».

– Иван Михайлович настоял на том, чтобы вас поселить покуда у него. Поживите, освойтесь, а там посмотрим.

Не прошло и нескольких минут, как мы уселись в новенький «рено» Ивана и покатили по улицам Парижа… Тихого, безлюдного, словно пришибленного…

3

Катков работал репортером в газете правого толка под названием «Возрождение», пожалуй, самой интересной и влиятельной белоэмигрантской газете, имеющей высоких покровителей: широко известных финансистов, начиная с Манташева… Он-то и устроил туда Каткова, поскольку считал себя во многом обязанным его деду – тайному советнику, основателю Московского лицея Цесаревича Николая.

Неподалеку от Дома инвалидов Поремский поглядев на часы, попросил остановиться:

– Опаздываю на свидание, завтра заеду, потолкуем, а сейчас советую отдохнуть с дороги! – И, пожав нам руки, захлопнул дверцу.

Просторная квартира Ивана с окнами в сад и на улицу, несмотря на «поэтический» беспорядок, казалась уютной и обжитой.

– Раздевайся! Чемодан можешь поставить в прихожей, а тебе предлагаю устроиться в гостиной. Кстати, как твое отчество?

– Как у Поремского.

– Значит, Дмитриевич! Придется сесть между вами и загадать желание! Надо же – полный тезка!.. А ты исповедуешь солидаризм? Фашизм?! Как же так, Володька?!

– Учти, Иван, солидаризм противоположен фашизму! Нет речи о высшей расе, напротив – все люди, все народы имеют одинаковые права! В какой-то мере это соблюдалось после революции пятого года в царской России, когда были отменены фактически привилегии дворянства.

– Ха! Значит, чтобы дворяне, записанные в «бархатную», и прочие – купцы первой гильдии, второй, третьей, мещане, крестьяне, рабочие, люмпены – жили солидарно?! Какое согласие может быть между знатным и безродным, богатым и бедным, талантливым и бездарным, умным, наконец, и глупым?.. И объясни, почему тогда «солидаристы» из НТСНП намереваются ехать на поклон к Гитлеру, исповедующему фашизм?!

Я недоуменно пожал плечами. «Почему Байдалаков мне об этом ничего не сказал?.. На какой поклон?..» – подумал я и ответил:

– Если ты подразумеваешь поездку Георгиевского в Берлин, то контакт у него не получился, да он особенно и не старался его налаживать. «Маг» крепко связан с другими силами.

– Наивняк! Абвер уверял Байдалакова, что НТСНП будет представлять третью силу! Ему, после свержения большевиков, дадут власть в России. Ха! Вроде как Ла Валю в Виши!.. То же обещано самостийникам разных мастей. Все сейчас пригодятся: как шпионы, диверсанты, провокаторы… а когда сделают свое дело – пошлют к фене! – и Катков, подняв руку с расширенными пальцами, махнул, словно собирался поцарапать. – Вот как обстоят дела, мой друг Володька! Думай!..

– Я пока, Котяра, в Берлин не собираюсь! – и подумал: «А приехал выполнять задание абверовца!»

– Понятно! Пока еще никто не свистнул! Эх, Володька, Володька!.. Негоже бывшему лицеисту, доброму дворянину, бороться против своего Отечества!.. Ты, может, в ответ протрубишь девиз своего фюрера Байдалакова: «Против большевиков хоть с чертом!»… Но убивать-то будете русских!.. Можно ли идти с маньяком, заразившим своей безумной идеей послушных немцев?! Как это сделал другой маньяк – Ленин – двадцать лет назад с нашим, таким же послушным дураком-народом!

– Знаешь, Иван, тут бабушка надвое гадала! В стране, где ты живешь и считаешь самой свободной, тоже властвовали маньяки. Мир построен на борьбе двух начал: Ева совращает Адама, Каин убивает Авеля, а Иисус Навин – целые племена. Каждая держава, каждый народ, я уж не говорю о вечном стремлении «избранного», хочет стать великим, господствовать над миром… подобно тополю в этом саду, который хочет быть самым высоким; подобно мужчине, мечтающему стать самым умным, самым неотразимым; или женщине, грезящей о короне красоты… Одни народы, увлеченные доктринами псевдоученых философов, впитывают сатанинское начало: зло, ненависть, разрушение; другие – проникаются божественным началом Будды, Конфуция, Христа, Магомета, призывающих к добру, миру, согласию… Но это еще далеко не все. В вечном движении мира, в вечной борьбе двух начал есть какая-то цикличность, которая вроде бы должна учить людей, как, скажем, осень – придумать зонтик, а зима – шубу… К сожалению, эта цикличность трудноуловима человеку, не изучающему досконально, подобно педанту, прошлое…

– Дорогой мой философ, ты забываешь о древнегреческой богине Немезиде! Мой шеф, писатель Николай Яковлевич Рощин, любит поговорить на такие темы. Обязательно тебя с ним сведу! Интереснейший человек. Друг Бунина, Куприна, Зайцева, близко знаком с нашими писателями Алдановым, Шмелевым, Мережковским… Пусть он вправит тебе мозги насчет НТСНП!

– Я ничего не забываю… Рухнули Древний Вавилон, Спарта, Египет, Рим, Иудея; задохнулся за каменной стеной Китай, рассыпались по миру мавры, готы, половцы, хазары… Все они, воодушевленные маньяками, хотели владеть миром! Огнем и мечом!.. Ныне лишь «избранный народ» все еще верит в свою избранность богом и воюет на свой манер – идеями сначала бредовыми, «утопическими», потом «научными», выдвигая и поддерживая Кромвелей, Дантонов, Робеспьеров, Лениных… И ты прав, конечно: Немезида не дремлет, воздвигает «Стену Плача», «Стену коммунаров»… И подумай – кто и над кем плачет? И почему эта стена нерушимая?! – в чьей памяти?!

Что это – божественное или сатанинское?!

В России правили бал троцкие, свердловы, рыковы, Зиновьевы… убиты миллионы лучших людей, ограблены все богатства страны… жестоко преследовалось христианство, подавлялись патриотические чувства, искоренялась мораль, порядочность… упорно, безжалостно, на всякий манер внедряли подрастающему поколению рабскую психологию… Троцкий и его шайка всячески старались объединить российский и мировой пролетариат: тем открыть границы, установить диктатуру избранного народа!!

Отхлебнув вина из бокала, который поднес мне Катков, я выпил до дна, заметив:

– Доброе вино! Молодцы французы! Так вот… а Немезида – тут как тут! Хватила мотыгой по башке Леву Бронштейна! Постреляла, как собак, предварительно помучив его шайку… причем учти: под общенародное одобрение и пожалуй, даже ликование!.. А чтобы уравновесить весы правосудия, бросает на одну чашу жида, на другую – сто славян… И делает это гари помощи очередных маньяков – Гитлера и Сталина…

– У нас, Володя, поговаривают, будто троцкисты, бухаринцы, свердловцы в свое время, величая «отца народов» шашлычником, рассчитывали, что он будет послушно выполнять их наказы, а сами они смогут кейфовать на фешенебельных курортах мира… А хитрый грузин (то ли сынок Пржевальского, то ли сапожника Бесо Джугашвили, то ли кого-то еще – в отличие от нас, дворян, вожди революции тщательно скрывают свое происхождение) начал сколачивать свою когорту, чтобы разделаться с «хозяевами»… И в результате добился того, что Россия возвратила почти все свои прежние земли.

– Благодаря Гитлеру! Сами-то и Финляндию победить не смогли! – усмехнулся я.

– А Халхин-Гол? Японцы, небось, мира запросили! Ну да ладно, лучше скажи, почему вдруг твой француз назвал меня братом «кошечки»? Кто он?

Я рассказал ему эпизод на границе. И высказал предположение, что явно произошла ошибка, поскольку я заметил, как встречавшие отозвали его довольно сердито.

– Молодец, Володька! Сейчас тебя узнаю! Ничего другого от тебя не ждал! Скажи, кстати, ты помнишь девушку из Югославии, звали ее Нина Поль?

– А ты ее знаешь? Где она, что с ней? – Я схватил его за руку и пытливо на него уставился.

Ни слова не говоря, он повел меня на балкон и указал на небольшой дом, стоявший наискосок:

– Вон там, на втором этаже. А сейчас послушай ее историю: осенью двадцать шестого года ей исполнилось шестнадцать лет, когда она влюбилась первый и последний раз: познакомилась с ним на балу, который давали кадеты в офицерском собрании на улице Краля Милана в Белграде.

Ладно скроенный шатен выше среднего роста, с бантом на левом плече, встречал гостей, усаживал родителей и молодых дам, церемонно кланялся институткам и гимназисткам… И казалось ей, что таил в себе какую-то притягательную силу. А когда грянул оркестр, он дирижировал танцами, то кружа своих дам «в вихре вальса», то мчался, возглавляя колонну в веселой мазурке, командуя: «А-о гош! О друат! Авансе! Рекюле! Ле дам о мильёё!..

– Погоди, Кот, я продолжу твой рассказ: Нина, танцуя вальс, замирала в моих объятьях, или когда прижимал к себе под звуки аргентинского танго… Приглянулась мне эта стройная белокожая блондинка, с чуть вздернутым носиком, ярко очерченными губами, бровями-дугами, под которыми ярко загорались большие голубые-голубые глаза в лучиках длинных ресниц. Послушная в танце, угадывала каждое движение, обвораживали ласковая улыбка и блеск перламутровых зубов… Она приковывала внимание всего зала, несмотря на присутствие признанных столичных красавиц – таких как Тамара Квинихидзе, колоритная яркая грузинка; обаятельная княжна Татьяна Литвинова-Юсупова-Масальская; неотразимая черноокая веселая Наташа Перлик; популярная в стране певица, исполнительница цыганских песец обольстительная Лора Побединская…

В тот незабываемый вечер я покорил сердце этой девушки и влюбился сам… Увлечение перешло в чистую любовь! Увы! Кончилась она печально…

Иван хлопнул меня по плечу:

– Знаю кое-что… Рассказывай…

– Познакомились домами, прошел год, другой… Нина заканчивала женскую гимназию и одновременно балетную школу у звезды мировой величины Карсавиной. Я заканчивал университет. Где-то маячила свадьба…

Оставшись наедине, а это было нечасто (ее родители были строгими), Нина замирала в объятьях и жаждала отдаться целиком, однако чудаковатый жених берег честь своей будущей жены и ограничивался поцелуями, чтобы потом, изнемогая от воспаленного вожделения, встретиться с доступной девочкой и утолить страсть.

Одной из таких была красивая взбалмошная донская казачка Аня, круглая сирота… Не закончив Института благородных девиц в Белой Церкви, она устроилась работать сестрой милосердия в небольшом городке Панчево в Русскую больницу к знаменитому на весь мир хирургу Левицкому, делавшему чудеса в своей области. Там она пережила несчастную любовь с молодым распутным красавчиком, который вскоре ее бросил. Получив «урок», Нюся стала умней, скорее хитрей. Одним из «кандидатов в мужья» стал я, когда я лежал в ее палате после аппендэктомии. Но я жил в Белграде. Анна уволилась и переехала в Белград, где ее приютила бывшая директриса Донского Мариинского института, вдова известного (расстрелянного большевиками) атамана Войска Донского Духонина, которая стала к тому времени начальницей женского студенческого общежития…

Довольно просторный дом общежития окружал тенистый сад: в глубине кустов – скамейки, беседки, располагающие к любовным встречам. Там в погожее время разрешалось студенткам «поворковать» со своими кавалерами до десяти – одиннадцати часов… Случилось так, что Духонина, видимо встревоженная стонами, заглянула в укромное местечко и застала нас в пылу страсти. Последовало объяснение с Духониной, которая встала на защиту «круглой сироты», переложив всю ответственность на меня…

А через два месяца Анна заявила, что беременна!.. Вот так я был вынужден жениться на нелюбимой… когда сердце тянулось к моей единственной любви. Ниночка была потеряна для меня… Так меня наказала плоть!

Анна родила сына… а спустя четыре года мы разошлись…

– Вот моя печальная история… Ты лучше расскажи мне про Нину Поль. Как она жила, что делала? Не вышла ли замуж?

– Что Нина?! Потрясенная твоим «коварством», тяжко заболела, бросила театр, стала чахнуть… Чтобы спасти, как-то отвлечь дочь, безгранично любящие ее родители переехали в некогда родную их предкам Францию и вскоре устроили Нину в кордебалет Гранд-опера в Париже.

Спустя год Нина Поль стала «Мисс Россия» во Франции! Посыпались предложения и… отказы… Мужчины ей были противны… Эх ты, Володька!.. – Иван с укором посмотрел на меня и замолчал.

Я тоже мрачно молчал, чувствуя себя подлецом.

– Не мучайся уж так, дурачок, она все же вышла замуж за французского офицера, по настоянию отца… Жан был деликатен, всячески баловал свою «королеву»… «Стерпится-слюбится» – удел многих женщин! Привязалась к нему и она. Детей не завели: «Успеем!»… Не успели… Грянула война, и в первый же день Жан был убит… – Иван тяжело вздохнул…