Книга: Дорога ветров - Иван Ефремов

В произведении удачно чередуются художественные выразительные описания пейзажей с научными выкладками. Гоби играет яркими красками и оказывается не такой уж и пустынной. Весьма интересны образные описания древних животных. Вообще книга содержит массу сведений геологических, палеонтологических, так что в некотором роде она рассказывает не только о путешествии по караванному пути Дороги ветров, но и позволяет совершить прыжок в далекое прошлое. Кроме того, Ефремов создает портретную галерею людей, работавших вместе с ним в пустынных гобийских районах Монголии, причем он уделяет внимание не только ученым, но и проводникам-монголам, обслуживающему персоналу. Чувствуется, что автор из тех людей, кто горит на работе, он любит свое дело и пытается поделиться своим видением мира с читателем.

Не могу сказать, что книга далась мне легко, пришлось параллельно шерстить интернет на предмет информации, касающейся геологии и палеонтологии, палеозоологии, но до чего же было интересно этим заниматься.

И да, мне все же удалось услышать обещанный автором «шелест дереса на большой караванной тропе».

Ниже попытка пройти по следам экспедиции Ефремова при помощи фото из всемирной паутинки. Бескрайние просторы Гоби Долина динозавров Нэмэгэту ("Защищающий от ветра") Врата каньона Нэмэгэту Ископаемые Нэмэгэтинской впадины Позвоночник утконосого динозавра в породе (Раскопки на территории "Могилы дракона") Пески Хонгорин-Эли-сун (Хонгор-Эли) Поющие пески Хонгор-Эли Горы Хангая Потухший вулкан Орхон гол (река Орхон)

"Дорога ветров" Это очень объёмное описание палеонтологических экспедиций (в поисках костей динозавров) в Монгольскую Гоби, совершённых под началом самого Ефремова. Экспедиции совершались в 1946 и 1948-1949 годах, то есть практически сразу после войны, и уже одно это вызывает огромное уважение к людям, которые и в такое тяжёлое время занимались наукой, продолжали учиться и учить других - и к стране, которая после разрушительной войны находила силы снабжать изыскания учёных, не приводящие к мгновенной выгоде (хотя в какой-то мере исследования в Гоби совершались в пику американцам, уже побывавшим в этой пустыне и, по утверждению Ефремова, ведущим себя неблагородно по отношению к мировому научному братству). Как бы то ни было, эти люди плавали в бурю, а не ждали штиля, честь им и хвала.

Так вот. Хотя "Дорога ветров" местами занудна, хот эти 400 страниц мелким шрифтом заняли у меня целый месяц, хотя иногда дотошное перечисление горных пород начинает раздражать, а чтобы представить описанный пейзаж, приходится здорово напрячься - всё равно в целом это очень интересное произведение. Я уже говорила, что считаю Ефремова очень талантливым очеркистом, писателем-рассказчиком. Пустыня Гоби действительно встаёт перед тобой со всеми своими бэлями, щебнем и пухлыми глинами, со всей своей непредсказуемостью. Имена её регионов, ущелий и гор - больше не пустой звук, и ты правда способен полюбить заочно эту суровую страну - во всяком случае, Монголию я теперь представляю не как большое пустое место на карте или ровную, как стол, степь во все концы.

Эмоций в этой книге очень мало, она деловита и документальна, и в ней почти нет места для "Я" самого Ефремова, несмотря на то, что он возглавлял экспедиции. Но встречаются и комичные моменты - вроде грозного кота-манула, так напугавшего двоих исследователей, что они требовали забаррикадироваться на случай возвращения ужасного зверя. Находятся и трогательные, и пугающие эпизоды - в общем, кое-что личное можно выловить. В целом же - сухое, серьёзное изложение событий, никакого драматизма. Но тем героичнее выглядит поведение учёных, сталкивающихся то с уничтожающим жаром пустыни, то с её же ледяными зимами и пронизывающим ветром - а также со всевозможными поломками техники, нехваткой воды и тому подобными проблемами. Читать, повторюсь, интересно - узнаёшь, как находят залежи костей, как их обрабатывают и доставляют в музеи. Иногда всплывают прелюбопытные детали - например, узнаёшь, что в Гоби при свете солнца все белые и серые поверхности кажутся пронзительно-голубыми и синими, и представляешь себе голубые колеи, по которым катят многотонные грузовики, тени от гор цвета индиго... И соотносишь это с тем, что синий - излюбленный цвет монгольских мастеров, народных ремесленников. Ну и с научной стороны автор старается подтянуть читателя, то и дело читая небольшие лекции по геологии. При всём изобилии терминов в тексте, выискивать их значения не требуется - они либо объясняются тут же, либо ясны из контекста.

Путевые заметки завершаются размышлениями автора о том, что безумная близость прошлого в пустыне Гоби заставляет задуматься о том, какой долгий путь потребовался жизни, чтобы развиться в человека, как велик этот путь и насколько преступны те, кто в своей фашистской тупости ратует за атомные бомбы и войну.

"На краю Ойкумены" Что ж, всё как обычно - мне нравится документальная сторона Ефремова и не нравится художественная. Повесть "На краю Ойкумены" идейно предвосхищает прекрасный роман "Таис Афинская", здесь так же противопоставляются Греция и Египет, как в плане искусства, так и в плане отношения к человеку. В сущности, все самые интересные моменты и размышления вынесены в "Таис Афинскую" и там развёрнуты, так что эта повесть воспринимается как черновик. При этом, что забавно, тематически она продолжает "Дорогу ветров", так как на очень большой процент состоит из путевых заметок - описания стран и пейзажей, через которые с трудом продирается главный герой, а вместе с ним и читатель.

Суть сюжета - юный греческий художник Пандион решает предпринять путешествие в поисках собственного творческого пути, попадает в рабство и в конце концов оказывается заперт в бараке для рабов в самом сердце Египта, суровой страны, из которой практически невозможен побег. Далее идут приключения, восстания, поиск пути на родину и тому подобное, но предполагаемая остросюжетность сильно сглаживается долгими утомительными описаниями всего подряд и унылыми диалогами. Да, ещё, как это часто бывает у Ефремова, первая часть произведения - это ненужное, по сути, вступление, разбитое на несколько длиннющих глав и насыщенное персонажами, которые в основной истории не всплывут и не понадобятся. Это как бы две отдельные истории, связанные смутной общей идеей, и только. Я не понимаю, зачем он это делает, но таков его стиль, остаётся смириться. Чувствуете, да, как у меня сменился тон после "Дороги ветров"? Сразу видно, какое произведение понравилось, а какое - нет.

Сама история начала цеплять где-то с четвёртой или пятой главы второй части, до этого просто было страшно скучно. Герои не приглянулись, они никакие. Пандион сначала хотя бы дурак, а потом тоже как-то сглаживается и становится никаким. Идейный пласт тоже не понравился и не показался ни интересным, ни оригинальным (за исключением идей, развитых в "Таис Афинской", как я уже говорила). А ещё главный герой стал великим скульптором, вообще не занимаясь скульптурой, такие дела. Он просто всё понял и осознал, и к нему пришло великое мастерство. На этой радостной ноте закончим.

Примечания * "Научились ли вы радоваться препятствиям?" - фраза, вынесенная в эпиграф к одной из глав "Дороги ветров". По словам Ефремова, эта фраза высечена на камне на одном из самых высоких тибетских перевалов. Хорошо отражает и суть произведений, заключённых в этом томе, и мою борьбу с неподъёмными томами этого писателя. ** "Что", а не "кто", потому что вопрос касается не писателя как человека, а писателя как литературного явления. Как я его вижу, само собой.

– Вот оно! – Ноготь Орлова ткнул южнее синего кружка, обведенного вокруг Улан-Оша. – Тоже в этой большой впадине. – И не только оно, – Громов нагнулся к карте, чадя вонючей трубкой, – на запад все та же котловина проходит до Баин-Дзака («Богатый саксаул»). А на Баин-Дзаке мы уже побывали. Оказалось, что это и есть знаменитое Шабарак-Усу американцев. Яйца динозавров ведь мы нашли тоже, и неплохие… – Так, все понимаю – в этой впадине в разных ее местах уцелели низкие горизонты меловой толщи, выраженные разными фациями – пески в Баин-Дзаке, болотные глины в Улан-Оше и Барун-Баине… Но все же нет очень крупных скоплений остатков динозавров, хотя если поставить раскопки, то получим хороший материал. Но это не решает успеха экспедиции. – Разумеется, – хмуро сказал Орлов, – мы должны доказать повсеместное обилие и разнообразие ископаемых позвоночных и распространение материковых отложений… Фу! – яростно отмахнулся он от трубки Громова.

Ну сложно мне поверить, что в живой речи, пусть даже в речи ученого, может прозвучать "мы должны доказать повсеместное обилие и разнообразие". Из-за такой неэмоциональности текста, сложно воспринимать и описания природы, и даже саму экспедицию, хотя тема научного поиска - это то, что не оставляет меня равнодушной. Книгу было очень интересно прочесть как эпизод из биографии Ефремова, отдельные моменты, в особенности в описаниях природы, напоминают о его фантастических произведениях, и многие образы для них он, вероятно, находил и в фантастических пейзажах Гоби. Но мне не хватало психологичности, выразительности, чего-то большего, чем сухая запись фактов.

Однако что-то не заладилось в издательстве, и Ефремов продолжил обработку записей двух следующих годов, чтобы читатели могли представить себе деятельность экспедиции максимально полно. Писал он долго, урывками, сетовал, что пора бы уже закончить, но никак не может выписаться – так много ещё хочется сказать, так глубоко вошла в душу многоликая Гоби. Вторая часть была названа «Память земли». Эпиграфом к ней стали стихи Максимилиана Волошина, на тот момент ещё не опубликованные (Ефремов читал их в рукописи):

Будь прост, как ветр, неистощим, как море, И памятью насыщен, как земля!

В 1956 году «Дорога ветров» была наконец опубликована учебно-педагогическим издательством «Трудрезервиздат». Подзаголовок гласил: «Гобийские заметки». Жанр путевых заметок, как правило, использовался путешественниками в научных целях. Ефремов ведёт записи как учёный, но в то же время «Дорога ветров» является безусловно художественным произведением. В чём же секрет этой книги? Она, как драгоценная мозаика, сложена из фрагментов разных оттенков и размеров, которые вместе составляют прекрасный узор. В этой мозаике легко выделить фрагменты, рассказывающие собственно об организации экспедиции: о количестве машин и рабочих, о закупке и заброске необходимого снаряжения, о километраже и конкретных задачах текущего дня. Они необходимы, чтобы представить общий рисунок экспедиции.

Ефремов постоянно размышляет над спецификой деятельности геолога и палеонтолога в поле, отмечая, как лучше организовать работу в сложных, порой непредсказуемо меняющихся условиях. Он делает заметки и выводы, имея в виду не столько даже себя, сколько тех учёных, которые пойдут следом за ним: оптимальные решения часто рождаются из тяжёлых ошибок, и задача учёного – не повторить ошибок предшественника, взяв на вооружение из его опыта работы всё лучшее. Помня об этом, автор подробно описывает, как проходят по пустыне автомобильные дороги-накаты, как лучше обустроить лагерь в условиях Гоби, как составить план неразработанного местонахождения и сохранить его для будущих исследователей. «Научные ценности» – это выражение часто встречается в тексте и говорит о постоянной устремлённости мысли. Читателя, для которого интересны проявления человеческого характера, сразу привлекут живые зарисовки быта экспедиции, включающие яркие характеристики людей, часто похожие на анекдоты, например, сцена с «поцелуем грифа», нашествие ежей или шипение Данзана, изображающего дождь в Гоби. Эти сценки сопровождаются мягким, добрым юмором: в необычных ситуациях, возникающих в пути, ярко проявляются характеры участников. Ефремов описывает их без разъедающей иронии, принимая людей как они есть, но давая им доброжелательную, ясную и трезвую оценку.

Смех словно оттеняет неприятные эпизоды, связанные с проявлением негативных черт человеческого характера, помогая принять жизнь в диалектическом сочетании трагического и комического.

В «Костях дракона» есть такой эпизод. Две машины в начале ноября возвращались в Улан-Батор. Головная, где ехал Ефремов, вынуждена остановиться в ожидании отставшей – «Смерча». «Смерч» не догоняет, и приходится повернуть назад, чтобы выяснить, в чём дело. Оказывается, машина проехала всего сорок километров и встала с замкнутым накоротко аккумулятором и сгоревшим прерывателем. Вся экспедиция расплачивалась за небрежность водителя в уходе за своей машиной. В голой степи, без топлива для костра, при секущем ледяном ветре рабочие несколько часов пытались завести машину. «…Жестокий мороз совершенно скрючил тех, кому пришлось быть только зрителями наших усилий». В этом эпизоде – единственном во всей книге – Ефремов пишет о своих эмоциях: он находился «в состоянии тихого бешенства». Когда поставили палатку, развели в ней костёр из разбитых ящиков и напились чаю, Иван Антонович «немного отошёл» и принялся рассказывать, как нанимали повара в Алтан-Булаке. Комичный эпизод развеселил всех, дал пищу для фантазии: «Кругом меня были молодые смеющиеся лица. Быстрая «отходчивость» от невзгод – чудесное свойство молодёжи и составляет, пожалуй, самую приятную сторону работы с молодыми сотрудниками». Но сам Ефремов как начальник экспедиции, человек, отвечавший в случившейся ситуации не столько за своевременную доставку научных ценностей, но, главным образом, за жизнь и здоровье людей, не мог быть легко отходчивым: он принимал в своё сердце груз чужой небрежности, обернувшейся напрасным пробегом машин, потраченным днём и холодной ночёвкой, и делал выводы. Значительная доля энергии требовалась на то, чтобы организовать именно научную работу. Исследователи, составлявшие коллектив экспедиции, были подлинными учёными-энтузиастами, но они обладали различными недостатками, дорого обходящимися Ефремову. Во время промежуточного этапа экспедиции 1948 года основная часть отряда с богатой добычей возвращалась в Улан-Батор, но двое учёных, Эглон и Рождественский, оставались на месте раскопок: «Мы никак не хотели мириться с мыслью, что найденные и лежащие тут же на поверхности научные ценности могут остаться невзятыми». Участники экспедиции предполагали, что увидятся не скоро, но ошиблись: «…оба спорщика быстро пришли к согласию в отношении прекращения раскопок и явились в Улан-Батор буквально на следующий день. За это отсутствие исследовательской терпеливости и стремление носиться с места на место в надежде на крупную удачу мне не раз приходилось упрекать Рождественского, в остальном крайне упрямого и настойчивого, со вкусом настоящего учёного. Рождественский оказался дальновидным, хорошим организатором и сделался впоследствии заместителем начальника экспедиции». В другой раз проводилось исследование «Красной гряды»: «Орлов направился с Эглоном, чтобы проверить место находки и определить возможность раскопок. Исследователи вернулись через день с заключением о нецелесообразности раскопок или задержки для дальнейших поисков. Я послушался их, не поехал на место сам, и это было моей ошибкой. На следующий, 1949 год мы провели исследование «Красной гряды», в результате чего были открыты интереснейшие, совершенно новые для Азии древнейшие млекопитающие, выкопаны целые черепа, части скелетов и, кроме того, неизвестные ранее черепахи и рыбы». В этих горьких словах: «это было моей ошибкой» – мы слышим глубокое понимание человеческого несовершенства и ощущение – нет, не собственной непогрешимости, но собственной ответственности за успешность и подлинную научность экспедиции. Добросовестность учёного для Ефремова немыслима без человеческой порядочности и обстоятельности, которая может показаться дотошностью и даже занудством, но на деле является необходимым атрибутом научного поиска. Отсутствие такой дотошности, «полёт научной мысли» без детального фактического обеспечения приводит к падению и даже к потере уже достигнутого. Такое происшествие случилось в экспедиции в 1948 году: «В задачу отряда входило капитальное обследование Улан-Ош, открытого Орловым, Громовым и Эглоном в 1946 году. К сожалению, проводника, водившего их, не было в аймаке. Приходилось положиться только на записи и рассказы самих открывателей. Можете представить мой ужас, когда оказалось, что никаких записей путешественники в своё время не сделали, не потрудившись даже записать расстояние по спидометру машин. Не лучше обстояло дело и с рассказами о пути по памяти: ничего внятного «открыватели» так и не сказали. Очевидно, всецело положившись на проводника, они продремали в машине до самого места. Разыскать это отсутствовавшее на картах урочище нам не удалось».

Неослабевающее внимание на протяжении долгих экспедиционных месяцев, ощущение деятельной ответственности за работу всех членов отряда требовало от Ефремова предельных психических нагрузок.

Наблюдения за жизнью населения Монголии, за особенностями хозяйствования, за поведением животных, разнообразием растений служили для Ефремова отдыхом. Эти заметки представляют собой особый жанр в мозаике «Дороги ветров». Читатель чувствует непрекращающуюся работу ума, который постоянно и неуклонно движется от частных наблюдений к широким обобщениям. Приведём несколько примеров. Две машины экспедиции подъезжают к аймаку: «Мы долго уже находились в Гоби, и даже одноэтажные домики казались нам внушительными. Здесь же высились двухэтажные великаны!.. Право, мы въехали в величественную столицу! Про эту относительность масштабов и оценок, целиком зависящую от бытовых условий, никогда не следует забывать историку, этнографу, писателю…» Экспедиция взяла проводника-монгола, чтобы проехать в незнакомое место: «Мы проехали по дороге на восток около пяти километров, и тут проводник сознался, что он не знает, куда ехать, и дальше вести нас не может. Впрочем, винить Кухо было бы несправедливо. Быстрота автомобильной езды не давала монголу возможности разыскивать мелкие приметы пути и раздумывать о дороге в однообразных равнинных областях Гоби. Не раз уже я замечал, что проводники, уверенно ориентировавшиеся в горах или холмистой местности, начинали путаться, теряться и сбиваться в равнинах, где при быстроте езды от них требовалось мгновенное решение, в корне отличное от неспешного раздумья во время медленного передвижения на верблюде или коне. Опять, как много раз до этого, техника требовала от человека новой психологии, иной реакции на внешний мир, не оставляя времени на глубокое, во всех деталях законченное знакомство…»

Глубокое погружение в жизнь и быт иного народа, необходимость работать вместе заставляют не только узнавать об особенностях и привычках монголов, но и искать причины этих привычек, понимать этические и этнические принципы. Однажды на стоянке, когда машины были готовы к продолжению пути, Ефремов дважды – по обыкновению – выстрелил в воздух, чтобы разбредшиеся было сотрудники услышали. Оказывается, проводник (тот самый Кухо, что не нашёл дороги) дремал в пяти шагах, укрывшись от ветра за большим камнем, и страшно перепугался спросонок: он решил, что начальник экспедиции хочет его убить. «Мы посмеялись над воображаемыми злоключениями Кухо, но этот пример лишний раз показал нам, насколько осторожным нужно быть в чужой стране, чтобы случайным словом или неправильно понятым жестом не нанести обиды…»

Пустыня вырабатывает у участников экспедиции особое отношение к воде: однажды в лагере не оставалось чистой и пришлось пить техническую воду. Ефремов с особой пристрастностью наблюдает за устройством и содержанием колодцев в Гоби: «Дорогой я думал о том, как неприятно выехать к какому-нибудь колодцу из чистой просторной пустыни. Вокруг колодца всё затоптано, выбито, загажено скотом. От удушливого зноя ещё противнее становится запах мочи и жужжанье назойливых мух. Гобийские араты совсем не умеют бережно обращаться с водой и колодцами. Если сопоставить с этим необычайно строгие законы о содержании воды и колодцев в чистоте у арабов, которые уже свыше четырёх тысяч лет являются обитателями Аравийской, а позднее и Северо-Африканской пустынь, то станет понятным, что монгольский народ, по существу, – недавний обитатель пустынной местности. По всей вероятности, он формировался в основном в степной или лесостепной местности типа Хангая или нагорий южной части Внутренней Монголии…»

Находясь в самом сердце Гоби, Ефремов делает такую запись: «Луна поднялась высоко над сухим руслом. Ветер стих. Абсолютная тишина царила кругом – ничего живого, как и за сотни километров пройденного сегодня пути, не было слышно или видно. Резкие, искривлённые тени высокого саксаула извивались на стальном песке. Я посмотрел на юг. Беспредельный простор огромной равнины плавно погружался вниз, туда, где на горизонте лежала, уже в пределах Китая, какая-то большая впадина. Повсюду, насколько хватал глаз, неподвижно торчали исполинской щёткой призрачные в лунном свете серые стволы – море зарослей саксаула. Прямо передо мной, отливая серебром на кручах каменных глыб, в расстоянии десятка километров высился массив Хатун-Суудал. В океане призрачного единообразия, безжизненности и молчания массив казался единственной надеждой путника, местом, где можно было встретить каких-то неведомых обитателей этой равнины, широко раскинувшейся под молчаливым небом в свете звёзд и луны». Великолепное, пластичное и точное описание! Но Ефремову недостаточно просто описания: он хочет понять закономерность формирования личностных впечатлений, которые слагают этническое самосознание: «Я долго стоял, стараясь сообразить, как окружающая обстановка, отражаясь в мозгу человека, вызывает в нём строго определённые представления. Впрочем, проверить свои ощущения на ком-либо другом не было возможности – мои товарищи давно спали». Замечательными по своей выразительности являются описания. Ефремов подробно рисует картины различных частей Гоби, описывает заросли корявого саксаула и цветение весенних ирисов, закаты и рассветы. Здесь автор проявляет себя подлинным лириком. Вот, к примеру, описание утренней Гоби: «Иней лёг на дерис, каждый сухой стебель и жёсткий лист покрылись тысячами блёсток. Груда сверкающей алмазной пыли отливала розовым в лучах утреннего солнца. Чистота и яркость красок, щедрость, с которой они были, так сказать, «отпущены» ландшафту, были поистине изумительны и, пожалуй, нигде, кроме Гоби, не повторимы». Автор пытается точно запечатлеть богатство красок и полутонов: «Высоко в небе висел узкий, почти горизонтальный серп луны. Пепельный, нежный свет лился на склоны западных холмов, а восточные резко, черно и угрюмо вырисовывались на розовеющем горизонте».

С особенной тщательностью и любовью стремится Ефремов найти нужные слова, используя всё богатство русского языка: «Я вышел из палатки, щурясь от яркого солнца, и остановился в восхищении. Конусы и купола красных глин внизу обрыва неистово рдели в солнечном свете, приняв необыкновенно яркий пурпурный цвет не то что тёплого, а совсем горячего тона» . Пейзаж динамичен, природа находится в постоянном движении: «Солнце скрылось за ближними холмами. Вечерние облака, как пластины литого золота, повисли над огненным озером дали. Чеканный чёрный силуэт лошади вырисовался на холме. Повернув голову, животное всматривалось в приближающуюся машину. Затем огненное озеро померкло, в него как бы перелились краски облаков, которые сделались серо-фиолетовыми. Подбежало ещё несколько коней, и их силуэты стали ещё чернее…» Как геолог Ефремов постоянно наблюдает за горными породами, слагающими различные участки Гоби, делает предположения об особенностях горообразования. Одно из новшеств Ефремова-писателя в том, что он создаёт особый вид описания – геологический пейзаж, в котором сугубо научные наблюдения становятся предметом эстетики, а названия горных пород и морфологических особенностей строения местности приобретают поэтическое звучание. Ефремов вообще широко вводит в свои произведения научные термины; в «Дороге ветров» они звучат абсолютно естественно, придавая пейзажам высокую степень достоверности и художественности. Автор ищет подходящие эпитеты, сравнения, метафоры, чтобы максимально точно описать увиденное: «Ущелье опять сузилось, отвесные обрывы, острые как ножи, скалистые рёбра, узкие щели проходили мимо идущих машин. Тёмно-серые, почти чёрные и коричнево-шоколадные породы представляли собой древне-палеозойскую метаморфическую толщу, возможно, девонского или силурийского возраста. Разнокалиберные жилы кварца змеились белыми молниями на тёмных кручах. Расслоенные и перемятые сланцы рассыпались в мелкую крошку, струившуюся по дну бесчисленных крутых долинок, избороздивших горные утёсы по триста-четыреста метров высотой». Неисследованная, таинственная земля постепенно открывает пытливому взору свои тайны. Ефремов видит вулканические конусы, висячие долины, гряды старых округлых гор, зубчатые, пильчатые гребни молодых поднятий. Земля в Монголии словно выставляет напоказ свои недра. Необычайные формы рельефа словно бросают вызов художнику: сможешь ли ты словами нарисовать то, что видит глаз? И писатель принимает вызов. Из глаголов, прилагательных и причастий он, словно ваятель, лепит эти формы: «Необыкновенно величественной показалась мне гора с юга – мрачная и тяжёлая, почти кубическая глыба из исполинских пластов, которые наваливались, плющились, громоздились друг на друга и, казалось, лезли к небу в слепом старании подняться выше. Рядом стояли ещё две такие же глыбы какой-то очень грубой титанической формы, словно обрубленные топором. Эти горы назывались «Три чиновника». Удивительно чистое после снега голубое небо бросало яркий свет на обнажённые острорёбрые скалы, покрытые блестящей чёрной коркой пустынного загара, как будто облитые свежей смолой и отблёскивавшие в лучах солнца тысячами чёрных зеркал». Особую ценность имеют фрагменты мозаики, которые можно было бы назвать популярным изложением знаний о геологии и палеонтологии. Это краткие очерки, выводы из наблюдений или фрагменты лекций, которые Ефремов читает рабочим экспедиции, чтобы они выполняли свои задачи не механически, но с пониманием и охотой. В пространство одного из таких очерков читатель попадает неожиданно. Автор описывает хребет Хана-Хере, в котором обнаружились зеркала скольжения – гладкие поверхности горных пород, возникающие обычно при тектонических движениях. Мы словно вместе с автором смотрим на отражение в горном зеркале: «Несколько минут я стоял забывшись перед призрачной дверью внутрь скал, поддаваясь странной тяге к таинственному коридору. Он вёл, казалось, не только в глубину каменных масс земной коры, но и в бездны прошедших времён невообразимой длительности. Затаив дыхание, будто заглянув в запретное, я представил себе изменение лика Земли в её геологической истории, записанной в слоях горных пород…» Автор образно описывает сменяющие друг друга геологические эпохи, подавая сложные научные проблемы как интереснейшие, увлекательные сюжеты.

Постоянное стремление объяснить рабочим смысл их действий заставляет его подробно отвечать на вопрос: «Каким образом мы, учёные, распознаём погребённых в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда ещё на Земле не было человека?» И Ефремов обстоятельно рассказывает это читателям, видя в них людей, которым важно не только стремление к лихо закрученному быстрому сюжету, но и к вдумчивому осмыслению. Подробно раскрывает он и загадку «Красной гряды», над которой они вместе с Новожиловым немало поломали голову. Смело пишет он о четырёх костеносных горизонтах, о восьми этапах образования, определяемых по смене пород, веря, что читатель сможет горячо заинтересоваться проблемами палеонтологии, увидеть в изысканиях палеонтолога историческую необходимость. Различные по характеру и насыщенности фрагменты мозаики скрепляются не только нитью хронологии, но – главное – философско-материалистической концепцией о единстве природы и человека, о роли человека как высшего порождения природы, призванного познать создавшую его Вселенную, о значении жизни прошлого для понимания будущего. Заключая книгу очерком перспектив исследования Гоби и соседних районов, Ефремов верил: палеонтологи ещё вернутся в эти места, чтобы составить полную картину развития жизни в этом районе Земли. Он оказался прав. Спустя десятилетия в Монголии работало множество экспедиций: советско-монгольские, монгольские, польско-монгольские и другие. Сама же экспедиция под руководством Ефремова стала непревзойдённым образцом проведения полевых работ.

До Ефремова Гоби эпохи динозавров тоже считали пустыней и ничего ценного от нее не ждали. Результаты этих монгольских экспедиций переписали древнюю историю региона полностью: уже в первый сезон было открыто гигантское местонахождение динозавров в котловине Нэмэгэту (Южная Гоби), а перспективы были еще интересней. Вот что давала работа на износ, стопроцентная эффективность и совершенно детское любопытство. Взрослые, измученные люди не упускали возможности заглянуть в любопытную долинку-пещерку, погоняться за редким зверьком, помучить аборигенов вопросами. Откуда черпалась энергия – непонятно. Например, в 1949 году только с одного раскопа «Могила дракона» вывезли 8 тонн добычи. Которую грузили руками и лебедкой. Эх.

Великая история возникновения человека прежде всего поражает необычайной жестокостью. Сотни миллионов лет в смене неисчислимых поколений плескался на нашей планете океан бессмысленной, нерассуждающей жизни. Невообразимое число самых разных животных гибло, истребляемое голодом, микробами, хищниками, стихиями.

Наглядное представление о страшной лаборатории эволюции.

Поскольку автор книги Иван Антонович Ефремов, «Дорога ветров» не просто отчет или набор впечатлений. Это чудесная поэма поиска, боли, которую сухо фиксировали, невозможных трудностей, которые казались чем-то обычным и даже забавным. Это поэма ослепительной красоты чуждой человеку земли. Изысканные пейзажные описания и проза кочевой жизни сменяются экскурсами в гуманитарные и естественный науки, этнографическими зарисовками из жизни кочевых монголов. Жюль Верн такие приключения сочинял, а Ефремов с товарищами их пережил.

Я бы рекомендовала читать «Дорогу» с перерывами. Иначе восприятие притупляется, а такую красоту нельзя обесценивать.

Я вышел из юрты, стараясь не разбудить хозяев. Было самое глухое время — "час быка" (два часа ночи) — власти злых духов и черного (злого) шаманства по старинным монгольским суевериям. Странные горы громоздили вокруг свои гребнистые спины. В глубочайшей темноте, затоплявшей ущелье, звонко шелестел по траве и невидимым камням ветер. Сквозь скалистую расселину па юге горела большая красная звезда — Антарес, и звездный Скорпион вздымал свои сверкающие огоньками клешни. Высоко под звездами мчались длинные полупрозрачные облака. Угрюмая местность не испугала, а даже как-то подбодрила меня. Впервые я отчетливо понял, что успел полюбить эту страну, и теперь душа останется привязанной к ней. Теперь всегда дороги Гоби будут стоять перед моим мысленным взором, и каждая местность будет не просто впадиной, хребтом, сухим руслом, а участком огромного поля научных вопросов, какое представляет собой Монгольская Гоби...

Пустыня – тот же космос. Может быть именно поэтому ее так понял и полюбил Ефремов, который всю жизнь мечтал о звездах для человечества и человечестве среди звезд.

И напоследок: "Кино-отчёт о работе третьей монгольской палеонтологической экспедиции" или фильм "3-тья Монгольская палеонтологическая экспедиция Академии Наук СССР" можно найти на трекерах.