Текст книги "Формалин"

…3…

После бара вызываю такси и еду к жене. Туда, где жил раньше. Устраиваясь на заднем сидении, мысленно прокручиваю в голове наш будущий разговор.

– Моя реплика.

– Ее реплика.

Все по кругу…

И в каждом варианте развития событий мне видится благоприятный исход. Я на это надеюсь… Надеюсь, что смогу хоть как-то повлиять на ситуацию. Возможно, еще не все потеряно, и мы снова сможем быть вместе.

Голова отдает тяжестью. Не помню сколько мы выпили со Степаном… да это и не важно.

Прислоняюсь лбом к холодному стеклу, и сквозь залитые пивом глаза вижу, как город мерцает гирляндами. Витрины магазинов украшены к новому году, а в окнах домов, сквозь снежные хлопья и вырезанные из бумаги снежинки блестят разноцветные шары на елках. Там люди готовятся к празднику, нарезают салаты, под громкий смех детей, усаживаются за столы и наливают шампанское.

Я бы мог быть таким же счастливым, но… я все потерял.

Пытаюсь вспомнить наш прошлый новый год – то время, когда мы были полноценной семьей. Однако в памяти, словно взрывы фейерверков, вспыхивают нелицеприятные вещи. Я будто проваливаюсь на дно… как в фильме, лечу сквозь кадры старой кинопленки и отчетливо вижу на этих застывших снимках свое прошлое. Последнее время я много пил… я это помню.

Кадр с одиноким мужчиной, подносящим стакан ко рту.

Я пил один.

На этой пленке он пьет в одиночестве.

Пьяные ссоры…

Затертая кинопленка показывает жену и дочь главного героя – испуг на лице ребенка, боль в глазах женщины.

Следующий кадр – повышенный тон жены со злобой в глазах угрожает мужу разводом и слезы маленькой девочки, сидящей рядом на стуле, горькими каплями падают в кожуру начищенного мандарина. Она вздрагивает, когда слышит пьяный крик папы о том, что это обычный день, что в нем нет ничего волшебного, что он всех ненавидит… после на кадрах кинопленки мужчина матерится.

Он встает из-за стола ровно под бой курантов, обвиняет во всем жену и шатаясь, уходит в соседнюю комнату, где продолжает пить.

Он пьет и слышит, как его жена успокаивает дочку, которая так мечтала о празднике. Он слышит, как она обещает, что все будет хорошо и что не стоит обращать внимания на папу.

Он это слышит. Слышит и продолжает пить.

Обрыв пленки…

Такси тормозит у железных ворот, с табличкой «открывается автоматически», и я открываю глаза.

Я говорю.

– Спасибо.

Я говорю.

– Всего доброго.

Пошатываясь, выхожу из автомобиля. Не без труда оставаясь на ногах, бреду в сторону калитки, борюсь с опорно-двигательным аппаратом, дабы не упасть в сугроб.

Эта новостройка… мы так о ней мечтали. Огороженный двор, камеры по периметру, большая парковка, индивидуальное отопление, тихие соседи, шикарный ремонт и функции умного дома. Ни чета той старой хрущевке в которой я живу теперь с мамой.

Я останавливаюсь у подъезда и задираю голову к верху. Где-то за домом пускают фейерверки. В глаза сыпет снег, и я прищуриваюсь, согревая руки дыханием, смотрю в окна четвертого этажа. Те самые окна, где когда-то был счастлив. На балконе детский спорткомплекс желтого цвета прислонен к стене. Мы его так и не установили. На кухонном окне гирлянда мерцает красным.

Захожу в подъезд, нажимаю кнопку лифта.

Жду…

Я прямо вижу, как внутри головы, переступая извилины пьяного мозга, бродит моя миниатюрная копия с зажатым в руках листочком бумаги. Заучивает реплики, которые я должен буду сказать жене. Только бы все получилось!

Я открываю сам… своим ключом. Я открываю дверь квартиры, захожу внутрь и меня встречает тьма.

– Во как! – говорю я на автомате во весь голос.

Слышу, как просыпается Демьян, собака породы Чау-Чау, которую я год назад подарил жене на день рождения. Следом за ним заспанный голос жены.

– Тише, Дэм, тише!

Ее силуэт возникает в коридоре, освещенный вспышками фейерверков за окном.

Она смотрит на меня с удивлением.

Она говорит.

– Нормальный?

Она говорит.

– Время видел?

И я вынимаю из куртки телефон, смотрю на цифры, загорающиеся на экране смартфона. Три часа ночи.

– Анют, прости, я…

– Тише, не ори ты так, ребенка разбудишь!

Она проходит на кухню, зажигает свет и нажав кнопку электрического чайника, садится у окна.

– Только уложила. Ну что ты, проходишь?

Я смотрю вокруг себя, утыкаясь взглядом в бесконечные картонные коробки с наваленными сверху вещами. Она их так и не разложила. На полу детские игрушки, пакеты, фантики от конфет, собачий поводок и следы от грязных лап Демьяна.

Я помню…

Я помню, как мы ходили к семейному психологу. Это было недели три назад, может быть больше.

Я сам нашел номер, сам позвонил, сам записал нас на прием. Я это помню. Я помню, как надеялся, что этот семейный психолог поможет нам, однако все вышло иначе.

Я помню этот психолог… женщина. Помню она сказала тогда, что у моей жены глубокая депрессия и ей нужна помощь психотерапевта. И вот сейчас, глядя на состояние квартиры, я понимаю – психолог была права.

– Анют, я…

Я разуваюсь, шумно бросаю ботинки у двери. Шапку кладу в карман куртки, а саму куртку кидаю на пол, все там же у входа.

– Нютик…

Шатаясь, прохожу на кухню.

– Нам надо поговорить, – у меня кружится голова и дабы не упасть, я опираюсь рукой на стену.

– Ты что, опять пьяный?

– Нет… то есть да… то есть не сильно… но это не важно, Анют! Мне надо сказать тебе кое-что, понимаешь?

Она качает головой, смотрит на меня будто с вызовом. Так смотрят на людей, которые все испортили. Она смотрит на меня и говорит. Она говорит.

– Ты ее даже не поздравил.

Она говорит.

– Подарок хоть принес?

Миниатюрная копия в моей голове судорожно перебирает сценарий. Бумага выпадает из рук, на его листах с текстом нет подобных реплик. Миниатюрная копия меня самого разводит руками и тогда я говорю. Я говорю.

– Анют, я…

– Ты забыл, что у твоей дочери день рождения?

Раздается монотонный писк электрического чайника, сигнализирующий о том, что температура кипения достигла ста градусов. И тогда жена поднимается, она берет первую попавшуюся чашку со стола. Чайник замолкает, уступая место хлопкам фейерверков за окном. Не оборачиваясь, она говорит.

– Чай будешь?

Я сажусь за стол.

– Нет, спасибо…

Я говорю.

– Анют, давай поговорим… пожалуйста.

На жене легкая ночнушка с цветами. Она наливает себе зеленый чай и садится напротив меня. Потирая заспанные глаза, зарывается пальцами в своих волосах.

– Сколько можно уже разговаривать?

– Анют, ну я правда исправился, честно!

– Блин, – она поднимает голову и упирается в мои глаза уставшим взглядом, – ты пришел пьяный, ты забыл о дне рождения дочери, ты ей даже не позвонил, понимаешь?

– Ну я…

– Да никаких я! Тут не может быть оправданий.

Мой взгляд скользит по столу, выхватывая все те же обертки от конфет, крошки от печенья, обрывки бумаг с детскими рисунками, хлебом в целлофане, покрытым пятнами плесени и одиноким пожухлым яблоком на блюдце, над которым кружатся фруктовые мошки. В раковине гора грязной посуды, под ней рядом с мусорным ведром пустая бутылка от вина.

Я замечаю на щеках жены румянец. Неужели она тоже пьет? Возле микроволновки два бокала, один из которых испачкан губной помадой. Она с кем-то пила здесь. Почему-то в память врезаются синие волосы. Кажется, я вновь что-то забыл. Или кого-то… не помню.

– Ты знаешь, у меня с тех пор вся жизнь, будто на паузе. Я клянусь тебе… я не замечаю дней, не помню, что было вчера, позавчера, не важно. Живу так, будто завтра никогда не наступит. Вот есть сегодня и все…

Я смотрю в ее серые глаза и говорю.

– Бывает сижу перед телевизором, смотрю какой-то фильм, в сюжет которого даже не вникаю. Просто смотрю. Оборачиваюсь и говорю…

Жена отводит взгляд в сторону. Я пытаюсь прикоснуться к ее руке, лежащей на столе среди крошек и фантиков. Не встречая какого-либо сопротивления, сжимаю ее и говорю.

– Говорю, не задумываясь… на автомате. Смотри какой, а потом оборачиваюсь и осознав, что никого нет рядом, уже бросаю слова в пустоту… момент. Анют, обещаю тебе, что впредь у нас все будет иначе, просто дай мне еще один шанс, всего один, я умоляю!

Я, чувствую, как подступают слезы. Стараясь не расплакаться, сжимаю ее руку еще крепче.

– Сколько уже было этих шансов? – ее рука высвобождается от моей руки и хладнокровной змеей ускользает под стол, – нет, в тот вечер была последняя капля. Я тебе уже говорила.

– Анют, я правда не помню!

Моя жена… она тяжело вздыхает, и я заранее чувствую, что весь этот разговор обречен на провал.

– Давай попробуем начать все сначала, прошу тебя, мы сможем все исправить… вместе!

– Нет, – она делает паузу, – я просто не могу с тобой.

– Но почему?

Очередной выдох. Выдох, в котором легко читается усталость. Она не хочет продолжений, ее устраивает пауза длинною в жизнь.

Вся жизнь…

Вся жизнь на паузе.

Наконец она говорит.

– Ты сам знаешь.

– Нет, если бы знал, то не спрашивал бы.

– Мне реально дышится легче, понимаешь? Да, мне тоже тяжело, но мне так лучше.

– Неужели ничего нельзя изменить?!

И она говорит.

– Нет.

Мне кажется, что все это уже было раньше…

Чувствую себя Куртом Кобейном, который вот-вот вышибет мозги. Ствол упирается в висок. Звук осечки и кто-то вновь взводит курок. Я шмыгаю носом, смотрю на чашку чая в ее руках и пытаюсь сдержать слезы, предательски заливающие глаза, отчего все плывет и кажется нереальным.

– Ты знаешь, мне тут Степан рассказывал про эффект Манделы. Слышала про такой?

– Читала.

Последние годы она все чаще предпочитала текст живому общению. Укладывала ребенка спать, после чего с головой зарывалась в книги. Они для моей жены, что для других выпивка – заглушают шум внешнего мира.

Чужая жизнь, заключенная между страниц, казалась ей намного лучше. Не такой страшной и пустой, как ее собственная.

И она читала все больше и чаще. Каждая страница ложилась поверх отношений и постепенно, глава за главой, под грудой бумаг были похоронены пятнадцать лет нашего брака.

Конечно, в иносказательном смысле.

И конечно виноват я.

Книги были лишь панацеей, лекарством от пьющего и вечно недовольного мужа. И тем не менее…

– Я тут заметил одну старушку там, у матери. Ходит вокруг дома в красном шерстяном платке.

– И что?

– Ничего, – я смотрю на нее и чувствую, как нервно подергиваются губы, – просто она умерла еще лет десять назад. И я даже помню, как ее хоронили. Понимаешь?

Жена безучастно кивает головой, на меня даже не смотрит.

– Угу, – говорит она, – что дальше?

В ответ я пожимаю плечами.

– Не знаю… эффект Манделы.

Она молча допивает чай. Какое-то время мы сидим в тишине. Замолкают фейерверки за окном, уступая место едва слышимым порывам ветра. Мир утопает в вязкой субстанции, не пропускающей потусторонних звуков. И я утопаю вместе с ним.

Подобно эмбриону в банке с формалином, не замечаю ничего вокруг. Только воспоминания отдают ударами ногтей по воспаленному мозгу, словно кто-то стучит по стеклу.

Я помню те времена, когда мы еще были счастливы. Помню наши походы по кафе и ресторанам, кинотеатры, теплые вечера на диване в обнимку, поездки к друзьям, прогулки под луной и встречи рассветов. Я это помню. Тогда все было иначе.

Не так, как сейчас.

Все было по-другому.

Дом, работа, семья. Жизнь бурлила грезами о завтрашнем дне, а теперь… будто плаваешь в вязком формалине заточенный в пространстве и времени, пытаешься жить дальше, но… выходит скверно.

– Анют, ты можешь сказать мне, что тогда произошло? Просто скажи… скажи, что именно я наговорил в тот вечер?

Она молча смотрит на меня, и я говорю.

– Я правда не помню.

– Зато я помню, – пустая чашка отправляется к горе грязной посуды в раковине, – и никогда не забуду.

Образ Курта Кобейна в моей голове вновь приставляет ружье к виску. Он внимательно следит за нашей беседой готовый в любой момент нажать на курок. Я прямо вижу, как дрожат его пальцы. Курт в нетерпении. Он ждет следующей реплики, и тогда я говорю.

– Ну и что… мы теперь никогда не будем вместе?

– Нет.

– Анют, ну пожалуйста…

– Можем остаться друзьями, но женой я быть не хочу.

И я сокрушенно качаю головой, едва нахожу в себе силы, чтобы улыбнуться. Смотрю на нее пьяными глазами, в которых больше тепла, чем огня в руках Прометея.

Курт Кобейн жмет на курок. Звучит выстрел и в сизой дымке от пороха проступают черты лежащего мертвого тела.

И тогда я говорю.

– Я все исправлю… я теперь знаю способ.

…4…

Весь следующий день занимает подготовка.

Я просыпаюсь и первым делом беру в руки смартфон. Экран загорается, когда я поднимаю его, дабы проверить пропущенные.

Никто не звонил.

Никто не писал.

Все по нолям.

И тогда я улыбаюсь.

Поднимаюсь с дивана, открываю расшатанные дверцы шкафа и покопавшись в пакетах с вещами, нахожу свой старый свадебный костюм. Идеальный наряд к предстоящему празднику.

Я надеваю его и подмигнув клоуну, что затаился в узорах штор, шагаю на кухню. Там встречаю мать, по обыкновению своему сидящую возле окна с бокалом красного полусладкого вина из пакетов. Она с удивлением смотрит на своего сына поверх очков в черной оправе.

– Доброе утро… чего это ты так вырядился?

Улыбка не спадает с моего лица. Я молча сажусь напротив нее на корточки, касаюсь маминых рук и глядя прямо в глаза говорю.

Я говорю.

– Сегодня праздник, мам… настоящий праздник.

– С Анютой что ль помирились?

Она выдает желаемое за действительное.

В ответ я улыбаюсь еще шире. Прошу подстричь меня, как много лет назад. Беру табурет и устраиваюсь в коридоре напротив зеркала. Мама залпом допивает вино, после чего бежит в зал доставать из комода старую кусачую машинку. Ту самую, которой «мучала» меня в детстве.

Белая простынь саваном укрывает свадебный костюм и холодные пальцы мамы ласково затыкают его кончики за воротник.

– Чтоб костюм не засыпать, – поясняет она.

Помню раньше кривился всякий раз, как машинка цепляла волосы, однако сейчас – сижу смирно, подобно статуе Будды с ниспадающей улыбкой на устах.

– Спасибо, что приютила.

– Да ладно, – отмахивается она, – главное, что у вас все наладилось.

Мама наклоняет мою голову, проводя машинкой по затылку, как в детстве – больно цепляет волосы, усмехается и говорит.

– А помнишь, как раньше стричься не хотел? Все кричал, что будешь Малининым с длинными волосами, помнишь?

И я говорю.

– Помню.

Я помню мы поехали в город с дочкой. Гуляли по парку, катались на аттракционах, ели мороженое, а потом зашли в первую попавшуюся парикмахерскую.

Моя дочь… она напоминала принцессу из сказок – этакую Рапунцель с длинными шелковистыми волосами, готовую в любой момент выпустить косу из окошка замка.

Я помню, что жена запрещала.

– Даже не думайте, – говорила она.

Помню, как капли мороженого падают в каталог и помню, что уговорил дочь на самую короткую стрижку – под мальчика.

Мне казалось это забавно…

По возвращению в памяти слезы жены, бережно укладывающей отстриженную косу дочери в коробку из-под обуви, которую хранит до сих пор. Я все это помню.

И вот сейчас сидя перед зеркалом, я гляжу на свой лысый череп и сдергивая саван укрывающий мой свадебный костюм, говорю.

– Спасибо, мама. Спасибо за все…

Накинув куртку, выхожу из дома.

Холод целует щеки, и я вдыхаю морозный воздух полной грудью, без опаски быть простуженным, нараспашку бреду в ближайший магазин, где покупаю бутылку дешевого армянского рома. Того самого пойла, который когда-то перечеркнул всю мою жизнь.

– Пакет брать будете?

Ответом служит все та же улыбка Будды.

– Не сегодня.

Не знаю, быть может без меня мир действительно станет лучше. В нем не будет этой несобранности, не будет этого моего вечного хаоса, разрушающего все на своем пути… безмерного гнева на фоне алкогольной дымки. Только улыбка жены и дочери.

Счастье для всех остальных…

Эта мысль давно сидит в моей голове, а в поисковике Яндекса то и дело мелькают такие запросы как: самоубийство – самый безболезненный способ ухода из жизни – петля Линча – висельная петля – эшафотный узел.

В рекомендациях же всплывает реклама психологической помощи и прочие никому не нужные вещи.

Впрочем… ничто уже не имеет значения.

Я стою на пороге магазина. Мимо проходит старуха в красном шерстяном платке. Тот самый гриф, умерший порядка десяти лет назад, и отныне кружащий вокруг нашего дома.

– Не холодно, касатик?

Я улыбаюсь этому грифу и поднимая только что откупоренную бутылку, делаю глоток.

– И вас с праздником!

Я режу город, сквозь сугробы ледоколом пробиваюсь к месту нашего первого свидания. Снег застилает глаза, бьет по щекам, хрустит под ногами, ветер обдает руки с прижатой к груди бутылкой, словно протестуя задуманному. Однако я не останавливаюсь. Подобно кораблю, идущему ко дну с расправленным парусом, придерживаюсь заданному курсу и двигаюсь вперед.

Улыбка Будды встречает прохожих. Кто-то улыбается в ответ, кто-то стягивает брови к переносице, провожая меня недобрым взглядом. Однако все эти люди лишь блеклые тени на фоне уходящей жизни. Их отношение ко мне не имеет никакого значения. И я продолжаю улыбаться. Я улыбаюсь и иду вперед.

Все исчезло, все пропито, упущено… и уже ничего не исправить.

Жизнь кончилась… я принял решение и не хочу быть обузой.

Сажусь на ту самую скамейку, с которой все начиналось. Залпом осушаю бутылку рома, после чего остекленевшими глазами гляжу перед собой – будто пронизывая пространство и время, вижу нашу свадьбу.

Середина июня. Солнце слепит так, что на снимках в нашем свадебном альбоме все присутствующие напоминают делегацию китайцев. Наш фотограф то и дело просит зажмуриться жениха и невесту – буквально на пару секунд.

– Три… два… один… открываем глазки!

Вспышка фотоаппарата.

Вокруг друзья и родственники. Мы стоим возле памятника Пушкину, ровно на том месте, где прошло наше первое свидание. Мы пьем шампанское из пластмассовых стаканчиков. Моя жена счастлива, она смеется, и я нежно обнимаю ее за талию.

– Люблю тебя больше соли, – говорю я.

И она улыбается в ответ, потому что помнит эту историю.

Я помню, что мы были в каком-то кафе…

Это был вечер. Другой год, но также середина лета. Жара только начала спадать, уступая место долгожданной прохладе. Мы сидели за столиком под открытым небом, ждали заказ и держась за руки, смотрели как медленно плывут розовые облака над нашими головами. Освещенные закатным солнцем, они напоминали нам пушистых слоников.

– Почему больше соли?

– А ты не знаешь этой сказки?

– Нет.

Я подаюсь вперед и говорю.

– У царя было три дочери, которых он очень любил. И царь хотел узнать, кто из них любит его больше. Он вызвал дочерей к себе и задал вопрос. Он спросил, насколько вы меня любите?

– А они?

– Первая сказала, что любит царя больше золота, больше всех драгоценных камней в мире. И царь был рад такому ответу.

– Так…

– Вторая дочь ответила, что любит правителя больше, чем все платья в мире, больше всех шелков и украшений.

– И царь был рад такому ответу?

– Да. И царь был рад такому ответу. А после пришла его третья, самая младшая дочь. Как ты меня любишь, спросил ее царь. И она ответила, что любит отца больше соли.