Текст книги "Формалин"

Формалин
Иван Герасимов

Посвящается моей жене,

которая долгие годы находила проходы

в лабиринте моего хаоса.

Спасибо тебе за это.

© Иван Герасимов, 2024

ISBN 978-5-0062-9917-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…1…

Вся жизнь на паузе.

Я сижу перед телевизором, смотрю какой-то фильм, в сюжет которого даже не вникаю. Просто смотрю. Оборачиваюсь и говорю… говорю, не задумываясь… на автомате.

– Смотри какой, – оборачиваюсь и только тогда, осознав, что никого нет рядом, бросаю слова в пустоту, – момент…

Еще совсем недавно все было иначе.

Не так, как сейчас.

Все было по-другому.

Дом, работа, семья. Жизнь бурлила грезами о завтрашнем дне, а теперь… будто плаваешь в вязком формалине заточенный в пространстве и времени, пытаешься жить дальше, но… выходит скверно.

Работа…

Работа слегка отвлекает.

– Необычный заказ, – говорю я, осматривая закоченевший трупик рыжего кота на столе и не поднимая глаз, говорю на выдохе, – будет готово примерно через месяц. Может чуть больше.

– Я бы доплатил за срочность.

– Сожалею, но, – я развожу руками, – не получится.

Конечно, я бы мог выполнить работу быстрее. Я бы мог постараться, исполнить каркас, обработать шкурку, подобрать позу и добавить блеска глазам посредством лака. На все про все ушла бы неделя, не больше, но… я знаю, что не смогу занять себя этим. Мне просто не хватит сил.

Резервы моего организма истощены и настроены на автоматический режим. Тело не способно исполнять что-либо сверх нормы.

– У вас тут такой запах, – клиент улыбается, но эта улыбка скорее выражает неловкость, – надеюсь с Гарфилдом все будет в порядке?

– Не волнуйтесь, ваш питомец в надежных руках.

И я хлопаю по тельцу кота, возможно чуть сильнее, чем следовало бы, так как улыбка клиента сползает с его лица, и он смотрит на меня будто с вызовом.

Так смотрят на людей, которые все испортили.

– Я оставлю свой телефон, – говорит он, – наберите как закончите.

И он уходит. Дверь конторы закрывается, срабатывает подвешенный колокольчик над входом и ко мне подходит Степан – мой друг, с которым мы когда-то вместе переступили порог данного заведения. Он тенью выплывает из подсобки, приметив меня, подходит вплотную. На долю секунды задерживая взгляд на коте, он говорит.

– Эй, ты как?

Он смотрит по сторонам, и я вместе с ним неосознанно окидываю взглядом комнату приема продукции. На стене, обитой досками, красуется голова кабана на медальоне, под ней еще два с головами косулей. Возле окна чучело волка с оскалом, смотрит пластмассовыми глазами в сторону выхода, под лапами волка чучело зайца. Над дверью зеленая табличка «выход».

– Да… вроде нормально.

Я не знаю, что ответить.

– Ты что здесь делаешь?

– В смысле?

– Ты же помнишь, что уже не работаешь здесь?

Я натягиваю ту же улыбку, что и клиент минуту назад.

Я говорю.

– В смысле?

Я говорю.

– Ты шутишь?

Я говорю.

– Я же…

И тут я вспоминаю. Глаза округляются, я будто проваливаюсь на дно… как в фильме, лечу сквозь кадры старой кинопленки и отчетливо вижу на этих застывших снимках свое прошлое. Последнее время я много пил… я это помню.

Кадр с одиноким мужчиной, подносящим стакан ко рту.

Я пил один.

На этой пленке он пьет в одиночестве.

Пьяные ссоры.

Затертая кинопленка показывает жену и дочь главного героя – испуг на лице ребенка, раздражение в глазах женщины.

Следующий кадр – мужчина просит прощения, это повторяется раз за разом, на протяжении нескольких лет.

Серии мелодрамы растягиваются в настоящую Санта-Барбару, и уставшая женщина всегда прощает мужчину… далее пленка затерта настолько, что уже невозможно понять, простила она его в очередной раз, или же все было кончено.

Был ли кадр с разводом?

Был ли кадр с увольнением?

Да кто теперь вспомнит.

– Тебя уволили, – говорит голос Степана за кадром, – ты забыл?

– Я… да, я помню, – глаза мечутся по стенам, я беру из-под стола первый попавшийся пакет и небрежно смахиваю в него тело кота, – я… все нормально, Степа, все нормально.

Я постепенно теряю память, это происходит само собой, без моего ведома. Я не помню, что меня уволили, не помню, как потерял все, чем дорожил раньше. Не помню, как уходя подозвал дочь в коридоре. И не помню слез, заливающие ее маленькие розовые щеки – то ли от горя, то ли от радости.

Папа уходит.

Уходит тиран?

Кто-то уходит… точка.

– Никто не виноват, заяц, – говорит старый алкоголик, встав на колени так, чтобы его лицо было напротив лица маленькой девочки, – просто так получилось…

Он пытается улыбнуться, из глаз льется влага, отдающая спиртом. Они обнимаются, его руки дрожат – то ли от ситуации, то ли от выпитого… он не помнит. И он уходит.

Это странно, но я правда не помню.

– Мужчина! Пакет брать будете?

– Что?

Я на кассе в каком-то супермаркете.

Длинный ряд овощей и фруктов, к которым никто не подходит, банки с консервами и сухая старушка. Она перебирает жестянки в надежде найти самый дешевый ценник.

Поздний вечер.

Передо мной, прямо за кассой бутылки дорогой алкогольной продукции – виски, коньяк, мартини – залетные вещи, явно не созданные для посетителей данных маркетов. Чуть ниже закрытый на ключ шкафчик с распечатанной на бумаге надписью «табак».

– Пакет, говорю, нужен?

Кассирша – тучная женщина лет пятидесяти, с длинными накрашенными ногтями. Она не поднимает глаз, просто смотрит перед собой на список товаров в мониторе. И я говорю.

– Нет, спасибо.

Я говорю.

– У меня есть…

В пакет к Гарфилду отправляется дешевый армянский ром и две пачки сигарет. Следующий кадр – я выхожу из магазина… обрыв пленки.

Я помню отрывки прошлого, помню летящий на пол контейнер с макаронами, помню, что перед этим жена играла во что-то с дочкой. Помню, что напился… в очередной раз, а после…

Рука с зажатыми ключами касается домофона, звучит трель открываемой металлической двери, и я смотрю вокруг – нахожу себя во дворе матери… я не был здесь долгие годы, не считал нужным.

И вот я здесь – в одной руке пакет с закоченевшим Гарфилдом, в морду которого упирается бутылка, где-то под хвостом кота торчат сигареты. В другой руке холодные ключи с потертым синим брелком от домофона.

Это не мои ключи, и я не знаю откуда они у меня.

Я не помню.

– Анют, я правда не помню!

Моя жена… она тяжело вздыхает, и я заранее чувствую, что весь этот разговор обречен на провал. Плотнее прижимаю телефон к уху и говорю.

– Давай попробуем начать все сначала, прошу тебя, мы сможем все исправить… вместе!

– Нет, – она делает паузу, – я просто не могу с тобой.

– Но почему?

Очередной выдох в трубке. Выдох, в котором легко читается усталость. Она не хочет продолжений, ее устраивает пауза длинною в жизнь.

Вся жизнь…

Вся жизнь на паузе.

Наконец она говорит.

– Потому что мне реально дышится легче, понимаешь? Да, мне тоже тяжело, но мне так лучше.

– Неужели ничего нельзя изменить?!

Снежинки касаются моих губ, кружась, блестят в оранжевом свете фонарных столбов. Выдергивают из воспоминаний. Веки дрожат, и я зажмуриваюсь… мир тает в тишине спального района. Лежат сугробы по краям дорог, утопают в черноте покосившихся старых панельных пятиэтажек и где-то посередине, между домами мирно спят лавки укутанные в пушистые одеяла снега – двор моего детства…

– Ну что, как дела?

Мать сидит на табурете возле батареи на кухне, в ее руках смартфон, рядом на подоконнике бокал с красным дешевым вином из коробок. Поджав ноги под себя, она встречает меня взглядом, исполненным надежды на то, что я все позабыл. На маме синий махровый халат и очки в черной оправе, сквозь стекла которых смотрят слегка пьяные, веселые глаза.

Скажи, что все хорошо, сына, скажи, что забыл и тебе легче.

Скажи…

И я говорю.

– Да, – говорю я, аккуратно укладывая пакет с Гарфилдом под ноги, – все как всегда… нормально.

– Ну, – отвечает она, возвращаясь к пролистыванию ленты в контакте, – самое главное. Там если что вон, супчик в холодильнике.

– Не, спасибо, я не голоден.

Я сижу перед телевизором, смотрю какой-то фильм, в сюжет которого даже не вникаю. Просто смотрю. Оборачиваюсь и говорю… говорю, не задумываясь… на автомате.

– Смотри какой, – оборачиваюсь и только тогда, осознав, что никого нет рядом, бросаю слова в пустоту, – момент…

Передо мной на столе стоит стакан с дешевым армянским ромом, запах спиртного заполняет собой всю комнату, рядом пепельница с десятком затушенных бычков, дым от которых завис где-то под потолком… он вряд ли выветрится до утра. Под столом пакет с Гарфилдом.

Я сижу в полутьме своей детской комнаты.

Та же люстра из детства, те же шторы с красными цветами, в чертах которых с определенного ракурса мерещится лицо смеющегося клоуна, тот же скрипучий шкаф с расшатанными дверцами… только обои другие. В люстре отходит лампочка, отчего свет в комнате напоминает тусклый стробоскоп, сопровождаемый звуком электрического треска.

Когда-нибудь эта лампочка станет причиной пожара… впрочем не важно. Ничто теперь не имеет значения.

Рядом с пепельницей телефон.

Экран загорается, когда я поднимаю его, дабы проверить пропущенные.

Никто не звонил.

Никто не писал.

Все по нолям.

И тогда я набираю номер дочери. Не знаю о чем буду говорить с ней… просто хочу услышать родной голос.

– Да-а, папа.

Она говорит так, будто я уже замучил ее своими звонками. Так говорят с начальником, который в твой законный выходной звонит тебе, дабы срочно вызвать на работу. Так говорят с тем, кого не хотят слышать.

– Привет, заяц…

– Приве-е-е-т…

Так говорят с тем, кого ненавидишь уже долгие годы, но в силу обстоятельств вынужден поддерживать хоть какие-то социально-допустимые связи.

– Что делаешь?

– Я, – она замолкает на долю секунду, – играю.

– В роблокс?

Она молчит, и я говорю.

Я говорю.

– В Роблокс, да?

– Да-да-да, – отвечает она в нетерпении, – папа мы с Варей играем, давай я тебе через пять минут позвоню, хорошо?

– Хорошо, заяц, буду ждать…

– Ага, давай пока!

Разговор обрывается.

Ты сидишь и смотришь в экран смартфона, переваривая мысль о том, что она не перезвонит – ни через пять минут, ни через десять, ни через полчаса ты ее не услышишь.

Переводишь взгляд на окно и видишь, как по дороге, заложив руки за спину, медленно бредет одинокая старуха в красном шерстяном платке. Она проходит здесь уже не в первый раз. Бродит вокруг дома, будто гриф, кружит над будущим трупом.

Стакан с дешевым ромом как-то сам ложится в руку, он помогает забыть… ведь так проще… проще не помнить.

…2…

– Два пива, гренки с чесноком и, – Степан надувает щеки, несмазанные шестеренки скрипят в его голове, пока мой друг изучает меню на предмет подходящей закуски, – пока все. Спасибо.

Мы сидим в баре где-то в центре… приглушенный свет, столы под цвет дуба, мягкие диваны, обитые грубой тканью и где-то позади нас – миниатюрная сцена.

Я оборачиваюсь и вижу одинокого музыканта, сидящего на высоком стуле, его пальцы перебирают гитарные струны… что-то легкое и ненавязчивое. Как раз для подобных заведений.

– Ну что ты, – улыбается Степа, – кота принес?

– Чего, – я наклоняюсь вперед, – кота?

– Ну да, – мой друг разводит руками, – а ты что, еще какой-то заказ прихватил?

– Ах да…

Я опускаюсь под стол и достаю пакет с Гарфилдом.

– Держи… извини я… не знаю зачем забрал его.

Шуршит полиэтилен, Степан заглядывает внутрь. Он округляет глаза, вынимая со дна зажатый между пальцами клочок рыжей шерсти. Его взгляд пронизывает меня. Он смотрит так, словно я выпускник высшего математического вуза, который напрочь забыл таблицу умножения.

– Ты смеешься?

– Прости, я…

Я вижу, как нервно подергивается кончик носа Степана. Мой друг бросает кусочек шерсти обратно в пакет, убирая его со стола, хватается за голову. В этот момент к нам подходит официантка с подносом.

– Ваше пиво и гренки. Быть может, что-то еще?

– Нет-нет, спасибо, – говорю я.

– Приятного аппетита!

Девушка уходит.

Смотрю на бокал пива перед собой и не знаю, что сказать Степе. Я оплошал… еще вчера хотел положить пакет с Гарфилдом в холодильник и как обычно забыл. Оставил его возле раскаленной батареи.

Я постепенно теряю память, это происходит само собой, без моего ведома. Я не помню, как попадаю в то или иное место, не помню, что говорил в тот вечер жене и почему все так получилось… почему я потерял все, чем дорожил раньше?

Я не помню.

Делаю глоток пива, ставлю бокал перед собой. Степан в очередной раз заглядывает внутрь пакета с Гарфилдом и поджимая губы, с недовольством убирает его обратно под стол.

Я не могу исправить что-либо… в очередной раз порчу все к чему прикасаюсь. Не знаю, быть может без меня мир действительно станет чуть лучше. В нем не будет этой несобранности, не будет этого моего вечного хаоса, разрушающего все на своем пути… безмерного гнева на фоне алкогольной дымки. Только улыбка жены и дочери.

Счастье для всех остальных…

Эта мысль давно сидит в моей голове, а в поисковике Яндекса то и дело мелькают такие запросы как: самоубийство – самый безболезненный способ ухода из жизни – петля Линча – висельная петля – эшафотный узел.

В рекомендациях же всплывает реклама психологической помощи и прочие никому не нужные вещи.

– Что с тобой происходит? – спрашивает Степан, – я же вижу, ты какой-то не такой. Что случилось?

– Да ничего, – я пожимаю плечами, – все в порядке.

Он поднимает указательный палец вверх, будто пытаясь сформулировать мысль, с недоверием покачивает им из стороны в сторону.

– Нет-нет-нет, приятель, тут что-то не так.

Я молчу.

Я молчу, и Степан говорит.

Он говорит.

– Я не верю, чтобы специалист с твоим стажем взял и случайно испортил заказ, – он прищуривается, – давай выкладывай.

Я смотрю на пивную пену в бокале, пытаюсь улыбнуться, однако чувствую, как предательски трясется мой подбородок… оставляю эту попытку.

И тогда я говорю.

– Меня жена бросила, Степа, – я говорю, не поднимая глаз на друга, – уже больше месяца…

– Ох йо-о-о, – он откидывается назад, закладывая руки за голову.

– Ты знаешь, все это… все из-за пьянки. Как-то все навалилось и… продажа одной квартиры, шумный сосед со своей музыкой двадцать четыре на семь, покупка другой квартиры, ипотека… нервы, Степа, нервы… и у меня, и у нее.

– Угу, – мой друг сочувственно качает головой.

– Я все потерял, – чувствую, как по щеке бежит слеза, щекочет краешек носа, отчего тот зудит и хочется смахнуть эту каплю, но я продолжаю, – пытался исправить ситуацию, извинялся, умолял о прощении, понимаешь?

– Понимаю…

– Все бесполезно, – я выдаю что-то отдаленно напоминающее усмешку, – ты знаешь, она всегда хотела быть ветеринаром. Закончила колледж, потом Тимирязевку. Красный диплом… как-то давно еще нашла себе место помощником в одной ветклинике, но я запретил ей… запретил, и она послушала.

– Почему запретил?

В ответ я пожимаю плечами.

– Да… клиника была круглосуточной, и я боялся, что если жена станет работать в ночь, то обязательно найдет себе кого-то получше… будет изменять, я не знаю. Бред…

Степан делает очередной глоток пива.

– Полный бред!

– Пошла работать на завод в отдел снабжения, бумажная работа… я разрушил ей мечту, понимаешь?

– Угу.

– И знаешь что? Вспомнив об этом, я обошел все ветеринарные клиники в городе. Я обошел их одна за другой и в каждой пытался выбить ей место врача… не знаю, помощником врача, кем угодно.

– Угу.

– И я сделал это, – я смотрю на Степана и говорю, – я сделал это, Степа! В марте ее ждут на собеседование, представляешь? Я позвонил ей, сказал об этом, ожидал что подобное действие с моей стороны хоть как-то ее приободрит, не знаю… поставит нас на рельсы сближения, но… ничего.

Музыкант сзади нас на миниатюрной сцене… он наигрывает особо печальный мотив. Каждая струна ножом проходит по сердцу. Степан молча смотрит на меня, и я продолжаю.

Слушаю мелодию гитары и говорю.

– Я все потерял, Степа… абсолютно все.

– Да уж, – он поджимает губы, кивая на мой бокал с пивом, – печальная история. Давай… давай-давай, выпьем.

Мы пьем молча. Я замолкаю о своих проблемах, Степан молчит по поводу испорченного заказа Гарфилда.

Слышу женский смех.

Молодая пара за соседним столиком – парень и девушка, он что-то говорит ей… что-то такое, от чего она готова заплакать от радости. Возможно, рассказывает шутку, возможно… делает предложение руки и сердца.

Я помню, как сделал предложение жене. Это было шестнадцать лет назад на квартире матери, среди штор с красными цветами, в чертах которых с определенного ракурса мерещится лицо смеющегося клоуна.

Это был вечер…

В комнате темно, мы сидим на полу, молодые и счастливые утопаем в глазах друг друга. Робкие поцелуи, нежные касания рук. Мы сидим, освещенные холодным светом монитора компьютера, из колонок которого играет музыка. Что-то романтическое… что-то без слов.

Перед нами на ковре два бокала с красным вином и я на память зачитываю ей стихи собственного сочинения, которые написал за день до нашей встречи… я стою на коленях.

 
Люблю…
Так часто говорю об этом,
Что может вызываю смех,
Лицо шута с душой поэта,
Люблю!
И говорю при всех,
Перед тобой я на коленях,
Перед тобой дрожу как лист,
И дорожу любым мгновеньем,
Стараясь выполнить каприз.
Три дня и сердце разрыдалось,
Прошла тоска, прошла и грусть,
Прошла и боль,
Любовь осталась…
Счастье греет грудь!
Отныне с нами только радость,
Уют отныне и покой,
Я так хочу, чтоб ты осталась,
Анюта… будь моей женой!
 

И я достаю из-за спины заранее заготовленное кольцо, протягиваю ей. Она зажимает рот ладошками, глаза игристо блестят, готовые вот-вот расплакаться от счастья. И она целует меня, бросается на шею, сцепляя руки в замок за моей спиной.

Она говорит.

– Да!

Она говорит.

– Да-да-да, я согласна!

И в тот момент… я был самым счастливым на свете…

– Мульти вселенная!

– Что?

Голос Степана вырывает из приятных воспоминаний. Как паук, он тянет меня, будто муху, случайно угодившую в его липкую паутину. Мы по-прежнему в баре, за нашей спиной по-прежнему рвет душу музыкант. И мы по-прежнему пьем.

Все по-прежнему…

– Есть такая теория, – говорит Степан, – что-то из разряда квантовой физики, точно не помню. Не важно, – он отмахивается, – смотри! Смотри-смотри…

Степа берет салфетку, отодвигает свой бокал с пивом и кладет салфетку перед собой. Пара мгновений его взгляд мечется по столешнице в надежде найти на ней карандаш или ручку, однако их место занимает палец, рисующий на салфетке воображаемую прямую линию.

– Смотри, – говорит он, – вот это наша с тобою реальность. Вот, видишь?

Он смотрит на меня, и я беззвучно киваю.

– То пространство и время, в котором мы живем сейчас, в данную минуту. Понял? Однако, – говорит он и проводит еще одну воображаемую линию, – в это же самое время мы с тобой существуем в параллельной реальности. И там… в этой самой реальности, мы с тобой возможно даже не знакомы.

– Как это?

Я смотрю на Степана, и он говорит.

Он говорит.

– Другая жизнь, понимаешь? Как эффект бабочки. В той другой реальности ты не стал таксидермистом, ты выбрал иную профессию.

Я медленно киваю головой.

– Так, допустим. И?

– И в той параллельной реальности ты возможно до сих пор живешь в браке со своей женой и у вас все в порядке. Она тебя не бросила, ты по-прежнему счастлив и прочее-прочее-прочее.

Я обвожу взглядом пространство бара, вновь натыкаюсь на играющего музыканта на сцене, вновь слышу смех парочки за соседним столиком и усмехаюсь.

– Ну хорошо, – говорю я, – и что это значит?

– Эффект Манделы!

– Эффект Манделы?

– Да, – Степан отпивает из своего бокала, на его губах остается пена, что-то вроде пивных усов, – в две тысячи десятом году многие люди в интернете внезапно начали обсуждать смерть Нельсона Манделы. Они были убеждены, что политик скончался в тюрьме в восьмидесятых. Более того, даже могли вспомнить выпуски новостей с сообщениями о его смерти.

Я снова киваю.

– На самом же деле политик был освобожден и скончался лишь в две тысячи тринадцатом году. Для объяснения этого ложного коллективного воспоминания, а также других примеров, некая Фиона Брум ввела термин «эффект Манделы». Сама же она утверждает, что подобное появляется в результате перемещения человека в альтернативную реальность.

Я поднимаю указательный палец и несколько раз касаюсь им своей верхней губы. Мысленно сообщаю другу, что на нем пивные усы, и тогда Степан будто ящерица, смахивающая назойливую муху, быстро избавляется от них посредством собственного языка.

Я говорю.

– Прости, Степ, но я честно не понимаю.

– Реальность смешивается с иной реальностью! – он разводит руками, – Все просто, приятель! Я читал об этом. В мире все больше людей, которые помнят то, чего на самом деле никогда не было. Например, – Степан поднимает глаза в потолок и говорит, – например Ельцин со своей знаменитой фразой «я устал, я ухожу». На деле же она звучала иначе. Он этого не говорил! Или Медведев… денег нет, но вы держитесь. Все же помнят, да?

– Ну да…

– Так вот эти слова Медведева, даже они звучали иначе. Набери в поисковике и пересмотри этот момент. Ты удивишься. Ну, или мультик! Помнишь такой мультик советский «Котенок по имени Гав», помнишь?

– Ну, – отвечаю я, – помню.

– Ты помнишь эту фразу про неприятности?

Я прищуриваюсь и тогда Степан поясняет.

Он говорит.

– Там был черный кот, который говорил с котенком о неприятностях во дворе. Он вроде как советовал ему не ходить в этот двор, но… что ответил котенок, ты помнишь?

Я задумываюсь буквально на секунду, после чего на автомате выдаю фразу из мультфильма.

– Как я могу не идти, ведь они меня ждут. Что-то такое…

– А вот и нет, – широко улыбаясь, отвечает Степан, – такой фразы даже близко не было. Хотя все помнят именно ее! Просто загугли. Пересмотри.

– Ну хорошо-хорошо, – говорю я, – допустим. К чему ты ведешь?

Степан закидывает в рот гренку с чесноком, и я вижу, как блестят его масленые пальцы. Он вытирает их салфеткой, на которой мысленно чертил линию с нашей реальностью.

– Я видел в сети сообщения людей, которые утверждали, будто совершили самоубийство, – говорит он, – понимаешь? Повесились, спрыгнули с крыши, неважно.

Мимо проходит официантка, я смотрю ей вслед и думаю о том, чтобы заказать еще пива. Слышу, как Степан говорит.

Он говорит.

– Важно то, что они помнят об этом. Однако они так же помнят и о том, что после совершенного, очнулись в собственном теле, но в ином пространстве и времени, где их жизнь кардинально поменялась.

Отпивая из бокала, я бросаю взгляд на парочку за соседним столиком. Парень целует руку девушке, та улыбается. Перевожу взгляд на Степана и говорю.

– Например?

– Например человек всю жизнь работал где-то на заводе, так?

– Ну… допустим.

– Он прыгает с крыши, разбивается и в этот момент, – Степа делает многозначительную паузу, – просыпается в собственной постели. Но при этом работает уже в другом месте, у него другие друзья, другая жизнь, все другое, понимаешь, о чем я?

– Угу, – я киваю в ответ, – то есть так это работает?

– Нет-нет, я не об этом, – поспешно говорит Степан, давая понять, что не пытался подтолкнуть меня к самоубийству, – я о том, что тебе не стоит унывать! В этой реальности вы расстались, да… однако существует так называемая мульти вселенная, в которой вы по-прежнему вместе и счастливы, понимаешь?

Я молча поднимаю бокал с пивом и киваю своему другу.

– Я понял.

Кто знает, возможно, это выход.