Текст книги "Город мертвецов и другие истории (сборник)"

И, будто повинуясь моим фантазиям, она замедлила шаг. Я не знал, что хочу сказать ей, но уже чувствовал, как за штурвал садится кто-то другой. Фразы, уверенные, местами и вовсе наглые, совсем не присущие обычному мне, бушевали в голове.

– Постой! – окликнул я ее. Она окончательно остановилась.

Я подошел и взглянул в ее лицо, желая напиться той красоты, что звала меня. Но вместо спокойствия и нежности, тех черт, что застыли в кратковременной памяти, я наткнулся на надменную ярость, да так неожиданно, что я отшатнулся.

– Что такое? – она склонила голову в насмешке, не переставая смотреть на меня. Она скинула капюшон, обнажив, словно оружие, длинные черные волосы. Ее лицо стало резким и острым в обрамлении черных волн. Глаза стали темными с алым блеском в глубине. Улыбка обнажила зубы. – Неужели ты больше не хочешь меня? Милую девочку-привидение, что встретилась тебе там, на кладбище.

– Что… что случилось? – только и пробормотал я, почувствовав, как улетучилась вся уверенность.

– Случилось то, что ты вовсе не отличаешься от окружающих. Глупый, жалкий и неуверенный в себе, ты думал, что проводишь меня до дома, пригласишь пару раз в какую-нибудь забегаловку и уже можно размышлять о совместном будущем?

Но произошло неожиданное. Я вспомнил те эпизоды своей жизни, что где-то глубоко между памятью и забвением, пытались скрыться во мраке. Те воспоминания, которые пугали меня по ночам, вызывая призраки во сне. И я понял, что не могу позволить ей уйти так просто.

Мне хотелось сжать ее плечи изо всех сил, чтобы ее лицо исказилось гримасой боли и страха, хотелось ударить ее, чтобы уже теперь настоящие слезы брызнули из ее глаз. Хотелось кричать ей в лицо гадости, но чтобы она не уходила.

Я схватил ее за руку, но не сильно и, сжав до боли вторую руку, сказал без дрожи в голосе, глядя прямо в глаза:

– Мне ничего от тебя не надо. И если ты была настолько глупа, что увидела во мне одного из них, то мне очень жаль. Но я не хочу чтобы ты думала, будто для меня не важна эта встреча. Ведь я пришел не за ними следом, а за тобой. Я шел на зов, и нашел тебя.

Отстранившись, я еще раз увидел ту растерянную девушку, что заворожила меня. Она смотрела на меня так, что я понимал – мой блеф сработал. Но для завершения представления, мне нужно было исчезнуть, что я и сделал. Я ушел, не оглядываясь, и, для нее, растаял в тумане. Может, мне почудилось, но ушей прикоснулся ее голос издали: «В другой раз»…

Дождь прекратился только тогда, когда, обернувшись, я уже не увидел черного силуэта.

1

Я не могу спать. Все думаю о том, что произошло сегодня на кладбище. Я балансирую между двумя правдами, и, время от времени, выбираю, в какую сторону обрушить свои мысли.

Ведь я испортил все, что только можно было испортить. И теперь мне ни за что не найти ее снова. Она ушла, растаяв за моей спиной, а я даже не посмотрел, как она уходила. И теперь я снова обречен на одиночество.

Но нет, ведь я все же почувствовал что-то, когда сказал ей нечто такое, что зацепило ее. И теперь я не могу вспомнить ни слов, ни эмоций, что захватили меня в тот момент.

Знаю лишь, что я вспоминал нечто такое…

Я родился в индустриальном поселке, что так активно развивались с середины века, разворачивая щупальца цивилизации вглубь страны и, как это обычно бывает, уничтожая природу во все больших масштабах.

За окном я всегда наблюдал лишь унылый пейзаж сероватых оттенков, который представлялся мне кускам плотной ткани, что используется для пошива пиджаков для повседневной жизни – что-то такое, что не должно легко рваться и сильно пачкаться – роба современного жителя. И невидимая игла вышивала на этой ткани все новые и новые стежки цивилизации. Длинные – это полосы панельных домов, которые воздвигались и оказывались заселенными так быстро, что не оставалось ни единого сомнения в том, что их просто устанавливают на землю вместо деревьев, и к этому моменту они уже заполнены многочисленными семьями рабочих, военных и представителей обслуживающего персонала. Короткие стежки – это затянутые в узлы нити, ставшие колоннами фабрик, изрыгающих черную копоть, что окрашивает небо моментально и бесповоротно, как лупа выжигает на деревяшке угольные узоры в солнечный день.

И день за днем не прекращался шум – лязг стальных машин, которые будто никогда не останавливали свои безумные соревнования, бесконечное дерби.

Иногда я брал кусочки ваты, затыкал ими свои ушные раковины и превращался в глухого мальчика. Даже повадки, частично, становились такими же. Я ходил по квартире, располагавшуюся на четвертом этаже, всматриваясь в окна, выглядывая на лестничную площадку и не слышал ровным счетом ничего – ни лая собак, распространявшемся по лестничной клетке так быстро и так сильно, что даже взрослый человек мог смело наложить в штаны и это не казалось бы зазорным, ни шума стальных монстров за окном, которое никак не скрывало и не делало шум тише, лишь своим дребезжанием и вибрацией создавая его физическое присутствие. Ни-че-го.

Мое пребывание в собственном островке спокойствия совсем не радовало мою мать. Она отличалась умением превращать самые затвердевшие куски говядины в потрясающие супы – и это позволяло ей смотреть любимые ТВ-шоу практически не отвлекаясь на готовку. Пока темные клочки, когда-то бывшие частями коров, отваривались на кухне, заполняя ее сизым и глубоким, похожим на холодец, паром, она откидывалась в кресле с поистине кошачьей улыбкой, а я же плавал в собственном бассейне из идеальной тишины. Бывало, я стоял на кухне, погружаясь в свои мысли, смотрел, как пенная жидкость вылезает из-под крышки, отталкивает ее, будто прутья клетки. Она обрушивалась на газовый огонек под кастрюлей, корчилась, закипала – и все в полной тишине. Потом прибегала моя мать и начинала хлопотать с полотенцем в руках, в ее губах я читал крики раздраженного удивления о том, как же я не мог сделать напор газа немного меньше, о том, что теперь отец устроит ей взбучку, если она не приведет все в порядок. И моим наказанием был момент, в который она вырывала замки моего мира из ушей и высвобождая шквал шумов, криков, шипения влаги на конфорке, лая собак за стеной и на лестнице, стальных какофоний за окном, весь это хаос хлещет меня по ушам, вызывая сильнейшую боль. После этого я, как в тумане, пробирался в свою комнату, и падал практически без сознания, в пустоту без сновидений.

Лишь ночью я мог чувствовать себя спокойно. Мои дневные фантазии воплощались в кромешной тьме, что забирала меня в свои мрачные стены, где неверные тени искажают формы и звуки. Абсолютная темнота и сумеречная тень – две составляющие единого целого – ночи.

Я просыпался и ощущал себя полностью выспавшимся, и часы, проведенные у окна в созерцании ночных путешествий собственного разума, лишь шли на пользу. Это был мой мир, к которому я стремился в течение дня всем телом, всей душой.

Едва слышно я распахивал окно, впуская в комнату бесшумную свежесть черного цвета, которая быстро заполняла собой бетонную коробку моей комнаты. Даже лежа под одеялом, я чувствовал легкое дуновение, пытающееся проникнуть ко мне в объятия, жаждущее моей любви, которую я не скрывал, отдавал ее сполна. Я знал, что этот ветер, эта освежающая прохлада – это моя и только моя ночь.

Иногда меня посещали мысли о полете – стоит шагнуть – и ты воспаришь в этом вакууме из ночной тишины. Темнота твоя, она ни за что не предаст, не отпустит вниз, не разобьет о землю. И каждый раз я останавливал себя. Перед глазами очень отчетливо вставала картина, как я, расправив руки в стороны, но не для того, чтобы ощутить себя птицей, а лишь для ощущения нежности восходящих потоков, что обнимают тебя в ночном воздухе, падал вниз, закрыв глаза в предвкушении бесконечности… И ничего.

Видение каждый раз заканчивалось созерцанием моего тела на асфальте.

В ту пору мне было пять лет.

Отец мой работал на заводе столько, сколько я его помнил. Он из кожи вон лез, чтобы заработать лишние деньги для семьи, не щадя ни себя, ни своего свободного времени, ни своего здоровья. Иногда он не жалел и меня с матерью.

Когда я учился в первом классе начальной школы, произошло ужасное событие. Один из учеников, наш одноклассник, попал под грузовик. Он умер в тот же час в машине скорой помощи, не приходя в сознание.

Учеба была прекращена, вся школа была подавлена. Все знали этого мальчугана, веселого и подвижного – настоящий супергерой-подросток для всех ровесников.

Когда я стоял у гроба, еще до того, как его повезли на кладбище – я не знал, что мне нужно чувствовать. Меня обуяли страхи неизвестного, маленький шажок для меня, но гораздо больший прыжок для… чего? Эмоции становились непонятны, как если бы это были ощущения абсолютно другого человека – отчасти им был тот я, которым было суждено стать в будущем, но возможно – это была та моя часть, что погибла вместе с этим мальчишкой.

Слезы пытались свернуться в глазах, но они застывали раньше и быстрее – как неизвестное заболевание слезных желез, неспособных к выполнению своей задачи. Но я все равно чувствовал соленую влажность. Она была в груди. С каменным лицом я глотал слезы вглубь своей головы, проливал их на легкие, на сердце, лил живительный эликсир на свое каменное естество.

А в момент, когда я уже готов был разрыдаться – произошло неожиданное. Даже для самого себя, несмотря на всю фантазию, я не мог представить исхода хуже.

Вместо всхлипов и завывания я случайно рассмеялся…

Неожиданно и нелепо лишь маленький смешок вылез из моей груди предательским червем, упав на мой рот, лишенный улыбки, и тут же скрылся обратно.

Когда все присутствующие вокруг обернулись, я испытал не просто приступ страха – это была самая настоящая паника. «Беги», – кричал мой инстинкт самосохранения, подсказывая единственный возможный выход. Но вместо этого я лишь заплакал, обняв талию матери, стоявшей рядом. Я не видел ее лица, но в тот момент я молился, чтобы на нем не было той же искаженной гримасы ненависти, что обступила меня со всех сторон в лицах учителей школы, родителей моих одноклассников и самих учеников.

Лишь мать погибшего не отвлеклась на минутное отступление – она продолжала рыдать у гроба.

В этот вечер отец в первый раз избил меня по-настоящему. Я плакал изо всех сил, пытаясь остановить это. Не акт воспитания, не порка за провинность – он несколько раз ударил меня ладонью по лицу, что-то крича, но я не слышал его, как и собственных криков. В моей голове лишь гудела спасительная темнота, пришедшая на помощь в столь необходимый момент. Звон в ушах лишь содрогался от ударов, но не разрывался, не позволял спасительному кокону из пустоты разомкнуться. Ведь кричал не тот «я», которого окружающие все считали настоящим; в плаче и слезах разрывался другой мальчик, которому суждено умереть с моим взрослением; он так и не заимеет достаточного количества сил, чтобы идти дальше по этой жизни.

Сейчас я расскажу, как он погиб. Его убили.

2

Мне исполнилось четырнадцать и, словно это было нечто уму непостижимое, мама решила порадовать меня особенным подарком, нематериальным, который должен был означать мое постепенное продвижение к взрослению, прохождение очередной ступени жизни. О, дьявол, как она оказалась права!

Этим подарком стала путевка в один из летних лагерей, в которых должны были отдыхать дети со всей страны, но популярны они стали только среди «таких как мы». Говоря эту фразу, я имею в виду тех детей, которые, как и я, и мои сверстники, выросли в провинциальных городах, «городах-заводах», как их стали величать позже.

Моей радости не было предела, ведь также явно, как и моя мать, я ощущал приближение чего-то большего, с чем нынешний я, несомненно, должен считаться, чего-то, что должно было снести меня своей силой, как морской волной и выбросить на берег уже совершенно другим. Мальчиком, ставшим старше.

Сборы были короткими, подарок был преподнесен за несколько дней до отъезда, меньше недели. Ехать предстояло: сперва на городском автобусе до ближайшего вокзала, а после соединения с группой таких же счастливчиков, сопровождаемых небольшой стаей «взрослых», нас ждал путь на поезде в самое сердце страны, в могучие леса, оккупировавшие своими заповедными деревьями малые поселения и лагеря.

Мой рюкзак был собран практически в тот же день, как только я получил долгожданный билет, я очень серьезно подошел к сборам, вследствие чего мне до отъезда пришлось проходить чуть ли не в одном комплекте белья, потому что все необходимое для жизни уже дожидалось меня у выхода.

Я не уверен, что отца интересовала моя поездка, но, тем не менее, он тоже поздравил меня с днем рождения, подарив потрясающий набор редких горных пород, разложенных в маленькие коробочки в длинном футляре со стеклянным верхом. Это было так здорово, что я даже не стал открывать футляр, не доставал камни наружу, боясь, как бы они не превратились в пыль от соприкосновения с недостаточно чистым и свежим воздухом.

Я брал этот почти метровый в длину ящик в руки и, наклоняя его под разными углами, невзирая на немалый вес, смотрел, как редкие солнечные лучи, с трудом продирающиеся сквозь серый смог, окутывавший наше небо, играют на гранях этих чудных камней. Зеленый малахит, слюда, гранит – даже радуга не могла похвастаться такими цветами; и это было мое сокровище, дороже любых драгоценных камней и золота.

Мать проводила меня до вокзала и передала в руки сопровождающих без видимой тоски, хотя и прослезилась перед моим окончательным отъездом. По всей видимости, ее мысли были заняты совсем другим.

Стал бы я уезжать тогда, если бы знал, что больше ее не увижу? Это сложный вопрос, требующий погружения во все мои внутренние состояния на протяжении жизни, ведь сейчас я, не задумываясь, ответил бы: «Да». Ведь эта поездка открыла мне ту темную сторону моей души, которая всегда старалась скрыться не только от посторонних взглядов, но и от моих собственных мыслей и ощущений.

Поезд представился мне самым страшным событием моей тогдашней памяти. Шумы душили меня, угнетали своим количеством и навязчивостью, и если бы не толика гордости, привитая мне отцом, то, скорее всего, я не удержал бы свой организм в узде и, или начал ныть о возвращении домой, или меня бы стало тошнить от одного только вида гогочущей толпы и снующих повсюду детей помладше.

Но и сверстники мои ничем особым от них не отличались. Они не отставали от малышни по громкости криков, даже несмотря на чуть более податливую натуру, которая могла позволить старшим ребятам и «взрослым» усмирить их, некоторые таскали сигареты у проводников и других пассажиров, кто-то бегал в туалет каждые несколько минут.

Во всем этом хаосе я видел себя песчинкой, неспособной повлиять на происходящее, которую влекло этим же безумным ветром.

Именно поэтому путь для меня стал одним лишь ночным кошмаром – я взял свои затычки для ушей и, поменявшись с пареньком помладше местами, залез на верхнюю полку, где и погрузился в сон.

Сном это, конечно, было назвать трудно, потому что сновидения упрямо отказывались идти ко мне, как я не умолял свою любимую темноту, заменяя себя лишь постоянными подъемами от особо пронзительных криков или от чередующихся остановок состава.

За шестнадцать часов дороги я ни разу не встал со своего места, даже чтобы сходить в туалет или просто передохнуть на свежем воздухе долгих остановок.

Что мне рассказать об отдыхе в лагере? Пожалуй, самое главное – это то, что он оказался совсем не таким, каким я его себе представлял.

Да, я неплохо ужился с коллективом, который, к слову, был одним из лучших во всем лагере, я играл с ними в спортивные игры, не жаловался, когда к товарищам приезжали родители, в отличие от многих других ребят и девчонок, которые закатывали прямо нестерпимые истерики, где я мог понять лишь обрывки фраз. Но они всегда были об одном – эти дети считали себя эдакими «Робинзонами», оставленными на произвол судьбы с довольно-таки неплохой жратвой и компанией.

Но я могу рассказать кое-что другое, в моем мозгу относящееся не столько к самому отдыху, ведь такая история могла случиться со мной практически где угодно. Но ей было суждено случиться именно там, в лесу, неподалеку от берега лесного озерка, настолько маленького, что его можно было проплыть вдоль и поперек меньше, чем за полчаса.

Я расскажу о своей первой любви.

Большинство воспоминаний вытягиваются из памяти с трудом, будто рыба в сети, бьющаяся на волю, в десятки раз утяжеленная кораллами, грязью и мусором.

Но те два дня я помню так, как если бы только сегодня пришел я юным и счастливым из побега.

И вот стою я на пороге маленького дома, в котором проживал наш отряд, стою без футболки, грязный, спину щиплет каждым дуновением ветра, но все настолько не имеет значения. Я все еще вижу перед глазами ту единственную, кого про себя я называл девушкой, ибо девочкой она просто не могла быть.

Я не знаю, сколько ей было лет, потому что не спрашивал. Действительно, зачем интересоваться столь неважными подробностями, если мысли заняты другим, а дыхание сорвано незнакомыми ощущениями, которые расцветают, раскидывая ветви и погружаясь глубже и глубже.

В то воскресное утро лагерь отдыхал от криков, занятий и прочей общественной деятельности. Лучшее время моего отдыха приходились именно на такие часы, когда все крикуны встречают своих заботливых родителей, которые не могут оставить ребенка одного больше чем на неделю, не обращая внимания на долгую дорогу до лагеря и обратно.

Я сидел на скамейке в небольшом отдалении от Основного Тракта – дороги от наших «поселений» до столовой, так мы его называли; вместе со своим товарищем (черт, даже не помню, как его звали) и показывал ему, в который раз, свою коллекцию сокровищ.

Обычно, где бы я ни появился со своей «шкатулкой», я тут же становился центром внимания ребятни самых разных возрастов. Не скажу, что мне это очень нравилось, но я постепенно начал привыкать к такому порядку дел, и принимал его как должное. Внимание и умы всех мальчишек и девчонок поблизости сразу были заняты моими рассказами об этих породах и камнях, которые я почерпнул из брошюры, что прилагалась к коллекции. И это было похоже на театр одного актера, и где бы я ни находился, я всегда чувствовал себя как на сцене, и это было очень странно.

Но в этот раз мой товарищ и слышать ничего не хотел о камнях – он все продолжал ныть о том, что родители нарушили обещание, не приехали за ним в это воскресенье, но, скажу честно, это очень сильно начало меня раздражать, ведь как же так – я тут сижу, показываю свою коллекцию, а «этот» даже краем глаза на нее не взглянет, все талдычит и талдычит о своих родителях, об их приезде.

Если бы не Она, то, возможно, я не смог бы удержаться и влепил ему затрещину. Что-то заставило меня отвернуть взгляд от нытика-соседа и посмотреть в сторону Тракта. Там шла девочка примерно моего возраста (во всяком случае, так мне показалось издали). Если бы на ней было платье, то можно было бы смело сказать, что она проплывала по дороге, потому что такой легкой поступи я не видел никогда до тех пор. Будто едва касаясь земли, из стороны в сторону, гоняя какую-то банку носком кроссовка, приближалась она в нашу сторону.

И в тот момент я снова почувствовал себя на сцене, но что-то заставило мои мысли представить ее вторым актером, и совместная роль должна отыграться именно сейчас.

Я окликнул ее. Неуверенно, издав звук, вблизи похожий на резкий выдох, я также поднял руку вверх и приветственно помахал ею. Забавным могло быть то, что на лице моем вовсе не было приветственной улыбки – я чувствовал, что краснею, забываю слова и теряюсь в происходящем. Только потом я узнал, что именно так меня и разыграло в первый раз мое предчувствие. Без предупреждения и тренировки бросило оно меня в главное сражение моего кончающегося детства.

– Привет, разве мы знакомы? – дружелюбно спросила она, когда подошла ближе.

Я не знал, что можно было ответить в подобной ситуации, я лишь старался смотреть ей в лицо, в ее аккуратное личико, которое было словно написано тонкой кистью и казалось эталоном женственности.

Она была старше – это было видно не только по лицу и росту, от моего бесстыжего взгляда не укрылось и то, что могло быть под ее одеждой – плавные окружности бедер в тугих джинсовых шортах, стройные ноги и едва заметная линия груди под плотной ветровкой. Мое дыхание замерло, а лицо загорелось, как торфяники в лесу.

Как ни странно, но мой товарищ слепо не обращал на нас внимания, все жаловался в никуда о своей несчастной судьбе, только что слез стало поменьше. От происходящего мне стало еще постыднее.

– П-привет… Подумал, вдруг ты составишь мне компанию?

– О, это очень мило с твоей стороны. А что у тебя здесь? – показала она на мою коллекцию.

– А, это… Да так, ничего, всего лишь коллекция камней.

Это было так удивительно и необычно – да я говорю про свое поведение в тот момент.

Я хочу, чтобы меня поняли, перед тем как расскажу, чем закончилась та история.

Несмотря на то, что рос я спокойным, порой даже чересчур, ребенком, мое поведение в обществе очень часто походило на взрыв бомбы в самом центре каких-либо событий.

Дома спокойный и безмятежный, в школе и на прогулках я превращался в беса и мог кричать, драться и вести себя как совершенно другой человек. Несколько раз меня отводили к мозгоправу, чтобы он ответил моей ненаглядной матушке, что происходит с ее единственным ребенком. Но тот отвечал (в силу своей некомпетентности, скорее всего, ведь речь идет о маленьком индустриальном городке), что «с мальчиком все в порядке, просто сейчас идет пора взросления, гормоны…» и прочее, и прочее…

Отец никогда не обращал на это внимания, видимо, думая, что это все вполне нормально и вообще даже замечательно, что мальчик приходит раз в неделю как минимум с разбитым носом – будет или спортсмен, или человек, который хотя бы постоять за себя сумеет. Это-то меня раздражало до глубины души, хотя понимание пришло куда позже излагаемых событий. А на то время я был заложником собственных амбиций и желаний некоего тесного контакта, который бы смог вырвать мои мысли из этого разрушительного мира.

И вот, я стоял перед ней, боясь даже на секунду пошевелиться, чувствовал, как все сильнее бьется мое маленькое сердце, с каждым ударом разгоняя кровь все быстрее, набирает обороты и увеличивается в размерах.

Такой взрывоопасный… оказался повергнут всего лишь одним видом незнакомой девчонки. Зато, какой девчонкой она была!

Она мне действительно приглянулась. Виной тому было либо неосознанное влечение, либо подсознательная страсть к противоположному полу, которая, в силу возраста, все активней начинала требовать свое.

Удивительно было то, что огонь внутри меня затеплился тогда в первый раз, ибо я никак не могу сейчас припомнить ни одного похожего ощущения ранее, хотя свою жизнь в такие яркие моменты я вижу достаточно отчетливо.

– Э-эй! Ты что, уснул что-ли? – улыбнулась девочка, пощелкивая пальцами перед моим лицом.

Как-то по-глупому встрепенувшись, я уставился на нее, изобразив на лице самую спокойную улыбку, на которую оказался способен.

– Прости, просто ты… такая красивая… Ой! Что это я такое… Нет в смысле ты действительно…

Пока она смеялась, я уже начал жалеть о том, что вообще окликнул ее. И, как ни странно, это начало помогать – постепенно ощутил я некое подобие злости, эдакого «праведного гнева», который сумел прогнать колдовской морок из головы.

– Смеешься, значит? – надулся я, словно сам был девчонкой, и начал собираться, чтобы поскорее уйти прочь.

– Прости, не хотела тебя обидеть. Но, если это тебе поможет, то скажу, что мне тоже довольно неловко. Я даже чуть не споткнулась, когда ты окликнул меня.

Мы посмотрели друг на друга и улыбки связали нас на какое-то мгновение, когда я молча смотрел то на ее глаза, то на губы, такие аккуратные, по-девчоночьи милые и невинные.

Спустя час мы уже были за оградой лагеря.

Я даже не могу припомнить, как произошел наш побег, будто это все было частью потрясающего волшебства, или как телепортация из книг, которые я так любил читать дома ночами.

Мы брели по вечернему редкому лесу, который тонул в алеющих лучах солнца, стремящегося поскорее лечь на боковую. Как назло, этот день пролетал быстрее любой птицы, и очень больно жалили мысли о последствиях, которые не заставят себя ждать по возвращению.

И эти два ощущения сплетались в комок, где-то в районе горла, чуть ниже, заставляя меня чаще дышать и холодеть от озноба, несмотря на сохраняющуюся пока еще жару.

Мы все продолжали болтать ни о чем, как хорошие друзья, меняя темы часто и бестолково, порой даже не договорив ни о чем до конца. Это было потрясающе – я смело мог назвать эту милую девочку своей первой любовью.

Неведомая дорога сквозь разрозненные колонны тощих деревьев привела нас к маленькому озеру, настолько маленькому, что построй вокруг него купол – и вышел бы обычный общественный бассейн неправильной формы.

Но для нас это было сродни пляжу у голубой океанской глади – настолько все было неожиданно и по-детски романтично.

Гладь цвета осенней листвы приветствовала нас у травянистого берега, который сразу обрывался линией полупрозрачной воды. Скинув обувь, мы с незнакомкой отправились вдоль берега, ощущая прохладу травы, так освежающую тело после жаркого дня. Голова кружилась от происходящего, казалось, что я парю над землей, с ее мягкой ручкой в своей ладони.

Я не чувствовал сексуального возбуждения, ведь в своих детских мыслях я лишь ловил каждую незнакомую эмоцию, каждый счастливый миг с ней. Тело мое было напряжено и натянуто, словно тетива арбалета, туже гитарной струны, но тайное «я», этот похотливый зверь, что уничтожает невинные мысли, еще не осознавал себя внутри.

Сами того не заметив, мы перестали разговаривать, просто шли вдоль берега, любуясь окружающим пейзажем и, украдкой, поглядывая за реакцией друг друга. Наши взгляды, словно одинаковые полюса магнитов, стремились один к другому, но расставались в самый последний момент. И вот, когда мы остановились под большим деревом, вековым дубом, свесившим свои могучие ветви над водой, они совершили невозможное.

В момент, когда взгляды сомкнулись в свои объятия, не знаю, кто был зачинщиком этого жеста, но я почувствовал ее тело в своих руках, ее лицо на своем лице, ее губы жадно искали мои, которые, словно не зная, что им делать, лишь хватали воздух с ее лица. Мы целовались неумело, но так горячо и страстно, как не было в моей жизни никогда, до самого конца; до момента, когда вся моя история подойдет к концу.

О, это ощущение полета, захлестнувшее меня в считанные секунды этого мгновения первого поцелуя! Я мог бы отдать все что угодно, лишь бы хоть на секунду вернуть его!

Но время шло, а мы все целовались, нещадно, все смелее, испивая соки друг друга, набираясь опыта прямо в этом любовном порыве, в этом бою. Это был даже не бой, напротив, это было примирение наших страхов, наших мыслей и желаний. Мы шли друг другу навстречу, заполняя пробелы во всем, чего так не хватало в жизни до этого момента.

Как вдруг…

– Постой! – сказала она, оборвав все феерию.

– Что случилось? – задыхаясь, спросил я.

– У тебя там все в порядке?

– Там? – переспросил я, не понимая о чем речь.

Она отстранилась от моего лица, не выпуская из объятий, словно боялась потерять (я и сам боялся того же, ка будто все окажется предательски реалистичным сном), и я почувствовал ее ладошку на своем ремне. Она прикоснулась к животу, остудив прохладой кожи, и направилась вниз.

– Ты не знаешь, что бывает в такие моменты?

– Ну… знаю… вроде… но, – я мямлил какую-то несусветную чушь, пытаясь собрать мысли в кучу, но, будучи настолько разгоряченным, это было все равно, что заполнить небольшой лужицей масла огромную раскаленную сковороду.

– Я тебе не нравлюсь? – с испугом в глазах спросила она дрожащим голосом.

Я похолодел. На секунду мне показалось, что мое тело остыло до пятнадцати градусов в один миг.

– Нет, нет, пожалуйста, не говори так! Ты – это самое лучшее, что происходило в моей жизни. Что мне нужно сделать? Я никогда раньше не оставался наедине с девушкой…

Она покраснела. Именно в этот момент я, всего на одно качание маленького маятника в часах, подумал, что все происходящее – лишь ее озорная прихоть, а мне, маленькому мальчику, девственнику, вдруг удалось расшатать, растрогать ее душу. Это ощущение исчезло и я вновь прижал ее к себе.

– Что мне сделать? – прошептал я и, неосознанно, запустил свою ладонь под ее куртку.

Она вздрогнула, но через несколько секунд ее дыхание участилось, и я почувствовал, как ее правая ладонь начала массировать меня там, внизу. Так продолжалось бы еще очень долго, но вдруг я почувствовал ее ноготки на своей спине. Они впились в мою кожу что есть сил и тут…

До этого момента я был так сильно напряжен, что мышцы были готовы рассыпаться на сотни камней. Эмоции, возбуждение и счастье распирали меня изнутри, как воздух растягивает перекачанный мяч для волейбола. Но она сумела прорвать мою оболочку.

Она сжимала мою спину очень сильно, я чувствовал реальную боль, которая расслабляла меня. Она забирала все напряжение, оставаясь на переднем, на единственном плане сознания. От наслаждения я закрыл глаза.

Почувствовав, как я возбужден, она вынула вторую руку из моих джинсов и, что есть сил, сжала ногтями мою грудь. Стон вырвался из моей груди где-то в области губ. Я даже не понимал, что происходит. Инстинктивно, я продолжал держать ее в своих объятиях и массировать ее мягкую женственность. Другой рукой я расстегнул ремень ее шорт и лишь прикоснулся к жару пониже ее мягкого живота.

От неожиданности она так сильно сжала меня своими когтями, что я не смог больше себя сдерживать и взорвался…

Спустя несколько секунд я нашел в себе силы, чтобы открыть глаза. Я лежал на спине, на жаркой земле, что жгла мою кожу, а моя любовница сидела на мне сверху и, опираясь на мою грудь, пыталась совладать с дрожью. Она кусала губы, тяжело дышала, ее слегка передергивало. Когда я смотрел на нее снизу вверх, то думал, что сейчас нет существа беззащитнее, вся ее женственная слабость сейчас вышла наружу, обнажив все секреты ее тела. Меня тоже трясло, глаза закрывались от слабости, но, совершив последнее усилие, я, приподнявшись, обнял ее и уложил рядом с собой. Тесно прижавшись друг к другу, мы погрузились в сон.

День догорел очень стремительно, не оставив даже пепла на горизонте. Когда я открыл глаза в первый раз, где-то вдали исчезал последний свет. Но мысли о возвращении в лагерь были вытеснены усталостью, и потому я лишь крепче прижал свое новое сокровище. Моя правая рука покоилась под ее головой, и любые попытки извлечь ее вызывали лишь недовольный стон, что очень возбуждало. Спокойствие вокруг дурманило и сгущающиеся сумерки над головой гипнотизирующе усыпляли. Я погрузил левую руку под ее куртку и погладил мягкие округлости груди. Она тихо простонала и накрыла мою руку своей. Сон снова захватил меня.