Текст книги "Соло на Витгенштейне. Сборник"

Иван Хлюпов
Соло на Витгенштейне (рассказы, повесть, юмористические зарисовки)

 
…Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль?..
 

А. С. Пушкин «Моцарт и Сальери»

 
Все, что ты в мире изучил, – ничто!
Все, что слыхал и говорил, – ничто!
И все, чему свидетель был, – ничто!
Все, что так дорого купил, – ничто!
 

Омар Хайям

© Текст. И. Хлюпов, 2021

© Текст. А. Белоусов, 2021

© Издание, оформление. Де'Либри, 2021

К читателю

…Шум дождя…

Настольная лампа на стуле рядом с кроватью, записная книжка и карандаш, маленький диктофон… Какая-то усталость, и даже апатия. Рукописью я не доволен. Не знаю даже, стоит ли мне вообще писать дальше, мое ли это – заниматься литературным творчеством?..

Что видно вокруг? Мышиная возня, лишенная смысла; семья наркоманов в квартире напротив; жажда власти и денег, насилия и телесных удовольствий… Некоторые пытаются убежать от этого в объятия не принимающего даров и ненавистного даже богам Танатоса, иные отправляются в путешествие по виртуальной реальности Всемирной паутины, затягивающей их все глубже и глубже…

Проблемы общей бездуховности современного общества, утрата отдельным человеком смысла жизни. И совершенно нелепые попытки излечить болезнь Духа при помощи материальных, социально-бытовых или идеологических средств. То, что видно вокруг, – трагедия Индивидуальности, преодолеть которую представляется возможным лишь на том же, индивидуально-духовном, уровне.

Не в этом ли и состоит одна из функций Книги: дать человеку смысл, силу, новые ориентиры? Не бегство от реальности в область Мифа или бесконтрольного галлюционирования, но расширение границ восприятия Жизни при помощи п о н и м а н и я, то есть проникновения в область бессознательного с целью сделать его частью Сознания!

Достоевский как-то заметил: «В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода – лишь в одолении себя и воли своей, так, чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству вашему». Умный был мужик Достоевский. Хоть и жил лет сто с хвостиком тому назад. Или кто-то хочет с этим поспорить?..

Вот и получается, дорогой Читатель (как-то так, само собой), что перед Тобой оказалась Книга, содержащая в себе бесценное Знание, то есть Истину, выраженную при помощи знаков и символов. Приобретая ее, ты обретаешь ВСЁ – новое мировоззрение, понимание основных процессов и законов мироздания, а как следствие – удачу, счастье, внутреннюю гармонию и душевный покой.

Правда, с одним условием: Книгу нужно понять! И сделать это необходимо самостоятельно, пробиваясь к Ясности и Силе без посторонней помощи, иначе Знание ничего не будет стоить. Как автор, я не имею права навязывать тебе ни ту картину Мира, какой ее видит наше общество, ни тот Мир, каким его вижу сам. Я просто стираю «фокус» между Объективным и Субъективным. Сознание субъекта остается, но объективизируется, и наступает момент равновесия между Внешним и Внутренним. Не к этому ли стремится любая магия и не в таком ли состоянии становится возможным постижение «вещи в себе»?..

Наверное, прав был французский литературовед Ролан Барт. В современной литературе происходит то, что, нисколько не погрешив против истины, можно назвать «смертью автора». Автора, который точно знает, о чем именно он пишет. Текст начинает жить собственной жизнью, фокусируясь не в сознании его создателя, а в сознании читателя. Количество идей, порождаемых текстом, возрастает до бесконечности. Текст уже не говорит что-то одно, а содержит множество самых разнообразных смыслов, некоторые из которых остаются сокрытыми даже от самого автора. Так я ли ЭТО пишу?..

Жизненный опыт сбрасывает сомнения в мутные воды потопа. Весомое – канет, легкомысленное – всплывет… Передо мной глухой витраж из базальта. Да кто я такой, чтоб прозревать, сквозь камень таращась?! Тенета мои качаются, руки мои пусты. Мне кажется, что я отдыхаю…

Стоп! Ну вот, опять. Ладно, хоть на сей раз могу вспомнить, откуда это. Придется начинать все сначала.

Шум дождя, настольная лампа, образы… Вот только… получится ли? Не знаю…

Иван Хлюпов.

Саис, июль 1999 г.

Притчи
(рассказы Ивана Хлюпова)

10. И приступивши ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им?

11. Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано;

12. Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет;

13. Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют…

Евангелие от Матфея, Гл. 13

Слово

В начале было Слово, и в Слове не было смысла, и в Смысле не было надобности…

Будильник звонил долго и упорно.

– Встаю. Иду, иду… Встаю, встаю… Сейчас… – то ли во сне, то ли вслух бормотал Сергей Николаевич.

Он натянул одеяло на голову и решил, что встанет сразу же, как только прекратится этот жуткий звон. Голос будильника сорвался, пошел волнами, потом закашлялся, сбился и, пару раз болезненно звякнув, затих совсем. Сергей Николаевич не шелохнулся. Он вскочил гораздо позже, когда маленькая стрелка застыла на восьми, а по «Маяку» пропикало семь.

– Проспал!.. – Он заметался по комнате в поисках брюк. – Проспал, черт ее побери!..

Дома никого не оказалось, и завтрак разогревать пришлось самому. Яичница вышла безвкусной, чай – вчерашним, а кусок шоколада, оставленный, по всей видимости, ему, был кем-то старательно обгрызен. «Без сомнения, Мисюськина работа, – думал он, поправляя перед зеркалом галстук. – Маленькое чудовище…»

Схватив папку и на ходу застегивая пиджак, Сергей Николаевич вылетел из квартиры.

– Проспал-пропал, пропал-проспал и не туда попал… Влип!

Он спешил к трамвайной остановке.

– Вы что это? – спросил Сухощавый.

– Да ничего как будто, – удивился Сергей Николаевич. – Присаживайтесь, здесь не занято.

Он подвинулся, и Сухощавый, кивнув, уселся рядом. В репродукторе прохрипело, двери закрылись. Трамвай тронулся.

– В слове «тополь» у них две буквы «П» и всего одна «О», – совершенно не кстати объявил Сухощавый.

Сергей Николаевич сострадательно улыбнулся и попытался отгородиться газетой.

– Хотя, с другой стороны, у нас в слове «кофе» всего одна «Ф», а не две, как у них.

В голосе его звучало такое разочарование, что Сергею Николаевичу стало его жаль.

– Да не волнуйтесь вы так, – сказал он, складывая газету вчетверо и засовывая ее в дипломат, – это всего лишь слова.

– Слова, – согласился Сухощавый, – но какие!

Он многозначительно поднял указательный палец, и Сергей Николаевич с удивлением заметил, что палец этот оказался вдвое длиннее, чем ему положено было быть от природы.

– Слово, – продолжал Сухощавый, – выражает все Божественное могущество Отца. Оно вне всяких качеств, и Слово это – Сын Божий.

– Но-но-но! – Сергей Николаевич повысил голос. – Вы не больно-то! Слово слову рознь!

– Совершенно с вами согласен! – обрадовался Сухощавый, причем так громко, что на них удивленно оглянулись. – Здесь существует одно очень важное различие, – засипел он, понижая голос до шепота. – Произнесенное Слово несет в себе все, оно может выражаться и изменяться, но Слово произносящее неизменно и вечно, так как заключено в Слове выраженном и рождается непрерывно.

– Да, – согласился Сергей Николаевич, – духовный мир заключает в самом себе вечное начало.

А сам подумал: и зачем я разговариваю с этим психом?

– Вот именно! – гаркнул Сухощавый, и снова на них обернулись. – Все творение есть произнесенное Слово, в котором слышится Слово Живое и которое есть Сам Бог. Это Слово – душа творения.

– Да-да… – рассеянно поддакивал Сергей Николаевич.

Он вдруг вспомнил, что забыл пробить билет.

– Чего «да-да»? – обиделся Сухощавый. – Пошел ты к чертовой матери!

И он в негодовании покинул купе.

– Забавный малый, – глуповато улыбаясь, пробормотал Сергей Николаевич, обращаясь к мужчине, сидящему за столиком напротив. – Не в себе малость.

Он пошарил по карманам, заглянул в папку, но билета так и не обнаружил. Мужик напротив подозрительно пошмыгал носом, словно принюхиваясь к чему-то, утер соплю, но промолчал. «Вот наказанье-то, – сокрушался Сергей Николаевич, – а если контролер поймает?..»

Не придумав ничего лучше, он вставил в компостер десятирублевую бумажку, пробил ее и начал пробираться к выходу. Поезд подъезжал к станции, в тамбуре уже толпились старухи с рюкзаками, узелками и чем-то вонючим.

– Слово, слово – врать здорово… – напевал Сергей Николаевич, нервно теребя в руке фальшивый билет.

Но и этим все не закончилось. Получилось так, что он ошибся станцией и слез на целую остановку раньше. А тут еще, как на грех, смеркаться начало. Город кончился, дома остались позади, и со всех сторон его обступил лес. Темный, высокий, зловещий. Лес казался живым существом. Существом грозным и чем-то недовольным.

– Раненый зверь, раненый зверь… – повторял Сергей Николаевич, закрывая голову папкой.

Очень скоро дорога зашла в тупик. Она просто-напросто уперлась в неприступную стену тополей, и свернуть с нее было некуда. Потоптавшись на месте и неизвестно кому отвесив нелепый поклон, Сергей Николаевич развернулся и зашагал обратно. А лес продолжал шуметь.

– Раненый зверь, раненый зверь… – бормотал Сергей Николаевич, стараясь глядеть только себе под ноги, – он мстит, раненый зверь…

– Как комар! – крикнул кто-то из чащи.

Сергея Николаевича охватила жуть. Он понял, что в лесу этом обитает Зло. Да, а слов там нет совершенно. Словно отвечая на его мысли, лес зашумел еще сильнее. Небо совсем заволокло тучами, и со всех сторон стали сбегаться Тени.

«А я вот что сделаю, – решил Сергей Николаевич, – пойду-ка я своей дорогой и не буду ни на что обращать внимания». Он спустился в подземный переход и, перебежав по нему на другую сторону улицы, оказался в безопасности.

– Словом убить можно, словом напугать можно, словом и излечить можно! – констатировал он, ставя свой дипломат на землю и усаживаясь на него верхом.

– Это верно, – отозвался проходящий мимо молодой человек. – А вот вы бы лучше сказали, который у нас теперь час.

– Пять минут.

– Это метафора?

– Нет, аллегория.

– Ну и на здоровье! – И молодой человек потопал дальше.

«На кого же он похож? – думал Сергей Николаевич. – Кого же он мне напомнил?..»

– Мат сплошной, и все не по существу, – воскликнули справа.

– Да сами вы дурак! – обиделся Сергей Николаевич и, взяв папку под мышку, направился в сторону Центральной площади.

«Тоже мне, умник выискался, – рассуждал он, брезгливо обходя наваленные на тротуаре груды пожелтевших, невероятно истрепанных книг. – И вовсе интеллект зависит не от словарного запаса. От умения мыслить – вот от чего он зависит! Да-да, потому-то эти болтуны ничего и не могут: они болтают больше, чем говорят, свистят больше, чем дышат.

– А сами-то вы, Степан Данилыч? – с укоризной проскрипели справа.

Сергей Николаевич обернулся и увидел, что рядом с ним идет Сухощавый.

– Во-первых, я не Степан Данилович, а во-вторых…

– Это не важно, – перебил Сухощавый. – Вы ведь поняли, что я обращаюсь именно к вам.

– Да, но только потому, что больше здесь никого нет.

– А я? – обиделся Сухощавый.

– Вы? Ну не с самим же собой вы говорили.

– Нет, с вами и говорил.

– А почему же тогда называли меня каким-то Степаном Даниловичем?

– Да какая вам разница?! – Сухощавый остановился и досадливо топнул ногой. – Люди свои, сочтемся. Вы меня поняли, я вас понял, чего вам еще надо?

И тут Сергея Николаевича осенило. Он попросил Сухощавого постоять здесь минутку и никуда не уходить, а сам помчался в гастроном.

– Хлеб у вас есть? – спросил он продавщицу и уточнил: – Единый.

– Нет, Единого нету, – очень холодно и даже хамски.

– А что есть?

– А чего вам надо-то? – с усмешечкой.

– Еды надо.

– Нет, – удивленно, – еды нет…

Расплатившись, Сергей Николаевич вышел из магазина черным ходом. «Жуд» – вот какое слово занимало его теперь. Кто это или что это? Жадный еврей или неядовитая змея? А какого оно цвета (…желтого!..) и как ассоциируется с «пенопластом»? Впрочем…

И тут прогремел гром.

Когда Сергей Николаевич открыл глаза, трамвай стоял на светофоре. Сухощавый по-прежнему сидел рядом, но вид у него был такой, словно он воды в рот набрал. Сергей Николаевич зевнул и достал из папки рукопись.

«Аппельпост», – гласила первая страница, и Сергею Николаевичу представились апельсины. Дальше – больше: «Швах», «Шемхамфораш», «Хворапха» и какая-то «Рюха». В голове от всей этой мерзости зашумело. Сергей Николаевич захлопнул папку, искоса взглянул на Сухощавого и, когда трамвай остановился, поспешил сойти. Ни в какую редакцию он уже не собирался. Ему хотелось только одного – поскорее найти первую попавшуюся помойку и выбросить проклятую папку вместе с этим несчастным аппельпостом к чертовой матери.

– Зачем же так? – удивились справа. – Вы лучше мне ее подарите.

Конечно же это был Сухощавый.

– Вам? – спросил Сергей Николаевич, пряча папку за спину. – А что вы с ней, интересно, будете делать?

– Как что? Я буду ее разгадывать!

– Разгадывать?

– Да, разгадывать. Слова, которые лежат в ней, очень нуждаются в том, чтобы их разгадали. – Сухощавый облизнулся. – Поймите, любое Слово должно нести в себе какой-нибудь смысл. Оно было у Бога, и Оно было Бог. Если смысла нет, Слово перестает быть Словом (да даже просто словом) и может наделать немало бед. Я занимаюсь тем, что ищу смысл в тех словах, в которых другие найти его уже давно отчаялись.

Сергей Николаевич выпятил нижнюю губу и сказал «пф-ф».

– Прошу вас, – Сухощавый молитвенно сложил руки, – отдайте мне папку.

– Черт с вами, – Сергей Николаевич высокомерно швырнул папку на землю, – забирайте.

Сухощавый упал на колени, схватил папку и, раскрыв ее, жадно принялся перелистывать страницы.

«Господи, – подумал Сергей Николаевич, – да он набросился на нее, словно дикий изголодавшийся зверь на кусок говядины. Нет, это очень опасный тип (…совсем не как комар…), с ним надо держать ухо востро». И тихонько, на цыпочках, чтобы Сухощавый ничего не заметил, Сергей Николаевич стал отступать.

– Шемхамфораш… Швах… Шемхамфораш… – шипел Сухощавый над папкой.

Спасло слово «зуд»: Сергей Николаевич со всех ног бросился наутек.

Он несся, не чуя под собой ног и ничего не замечая вокруг. Несся, словно был большой осой, несся, подпрыгивая на кочках как надувной резиновый шарик. Перед глазами у него стояла жуткая картинка: Сухощавый, раздувающийся и увеличивающийся в размерах от разгаданных им слов. Уже далеко позади осталась трамвайная остановка, уже скрылся из виду парк, а Сергей Николаевич все несся и несся, все подпрыгивал и подскакивал, все жужжал и жужжал…

Остановился он только тогда, когда вылетел на Центральную площадь и путь ему преградил сердитый милиционер.

– Куда пр-решь? – прорычал он, и Сергей Николаевич остановился.

А на площади толпился народ. Много-много народа. Пестрая толпа обступила фонтан, в котором что-то плескалось и плюхалось, время от времени оглашая окрестности диким ревом.

– Ом!! Ом!! Ом!! Ом!.. – орал обезумевший народ.

Сергей Николаевич поежился.

– Чего это они? – спросил он у милиционера. – Митингуют?

– Не знаю, – чистосердечно признался страж. – Кажется, был такой электрик. Омом звали.

– Немец?

– Не уверен. Может, индус?..

– И, стало быть, это они его славят?

– Да кто ж их разберет, убогих?!

– Словарь надо купить – вот что… – пискнул Сергей Николаевич, поскользнулся и упал с моста вниз, прямо на трамвайные рельсы.

Он вскочил, с ужасом посмотрев на часы. Маленькая стрелка показывала восемь.

– Проспал!.. – Он заметался по комнате в поисках брюк. – Проспал, черт ее побери!..

Дома никого не было. Кое-как перекусив и не успев даже толком побриться, Сергей Николаевич схватил папку с рукописью и, на ходу застегивая пиджак, выскочил из квартиры.

В трамвае к нему подошел человек. Сухощавый, невысокого роста.

– Вы что это? – спросил незнакомец.

– Да ничего как будто, – удивился Сергей Николаевич. – Присаживайтесь, здесь не занято.

– Poplar, – сказал Сухощавый. – Poplar – это слово…

Иван Хлюпов. Саис, апрель 1995 г.

Эксперимент

Все, что мы знаем, в значительной степени воспринимается нами на веру…

Александр Тагес

Андрей проснулся от головной боли. Во рту пересохло, затылок неприятно ныл, тело было уставшим и разбитым. Некоторое время он лежал в постели не открывая глаз, пытаясь сообразить, так где же он все-таки находится. Запах лекарств, кварца и убитых микробов говорили в пользу того, что это больница. Однако в памяти ни больницы, ни происшествия, которое могло бы повлечь за собой больницу, совершенно не обнаруживалось. Вчера вместе с Маринкой и Алешкой они пошли в ресторан «Бульдог» – это помнится совершенно отчетливо. В ресторане пили, и пили здорово, с этим как будто тоже никаких проблем. А вот дальше начинаются темные пятна.

Кажется, были у Соколова. Или у Вовки Жижина? Или не были, а был он один?.. Да, трудновато припомнить. Ну, хорошо, а что дальше? А дальше только троллейбус. Совершенно верно, троллейбус. Он ехал в троллейбусе домой, кажется, уже около полуночи, а вот доехал или нет?..

Андрей поморщился и приоткрыл правый глаз.

Так, это, несомненно, больница. Больничные койки, белые тумбочки. Через розовые шторы на окнах просвечивает металлическая сетка. Вот только почему так тихо? Андрей открыл второй глаз, приподнялся на локте и осмотрелся. Обыкновенная палата. Его кровать стоит в углу. Напротив, у окна, еще две такие же, а всю боковую стену занимает какой-то громадный паукообразный аппарат. Довольно неприятный, надо сказать, аппаратик. Значит, он в больнице. Но почему? В какой? Что с ним случилось?..

Откинув одеяло, он сел свесив с постели ноги. Как будто все в порядке. Голова болела, но не сильно. Обычное похмелье. Сунув ноги в шлепанцы, Андрей встал и подковылял к висевшему возле подозрительного аппарата зеркалу. Рожа вроде бы не разбита, очень даже приличная рожа. Опухшая, правда, маленько, с красными глазами, но это все проходяще. Какого ж тогда черта?

Он снова осмотрелся. Хорошо вымытый пол, довольно чистые стены. Заправленные, но никем не занятые кровати. Чистота и порядок отменные. Что все это может значить? Андрей оглядел себя с ног до головы и обнаружил, что одет не в свое, а в больничное. Это навело его на одну мысль.

В самом деле, надо же хоть определить, какая это больница, а то даже неудобно как-то. Зайдет медсестра, скажет: «Доброе утро», а он что? «Пардон, где я?» Нет, так не годится. Несколько минут он сосредоточенно искал на пижаме клеймо или бирку, но так ничего и не нашел. Тогда он принялся осматривать постели. Сначала свою, затем остальные, но и там ничего не было. Вот это уже действительно странно. Чтоб больничное белье и без какой-нибудь бирки… Ну грязное, ну рваное или плохо пахнущее, это понятно, а вот чтобы без штампика. Нет, это абсурд!

Андрей выпрямился, собираясь с мыслями. Значит, так, надо выйти в коридор и ненавязчиво повыспросить у кого-нибудь из больных, что это за больница и чем тут занимаются. Ведь должны же больные гулять по коридору. Шаркая, он подошел к двери, ухватился за ручку и тихонько потянул ее на себя. Дверь не поддалась. Андрей дернул сильнее. Никакого результата. Он принялся трясти ее изо всех сил, но так ничего и не добился. Дверь была заперта.

«Та-ак!.. – Оставив дверь в покое, Андрей повернулся к зеркалу. – А я-то думаю, что такое? И сетки на окнах, и палата пустая. И машина эта… отвратительная. А тут еще дверь заперли. Неужели в сумасшедший дом попал? Но как? И почему?!»

Он еще раз попытался что-нибудь вспомнить, но так ничего и не вспомнил. Ничего путного. Было ясно одно – вчера он нажрался до безобразного состояния, а нажравшись, вляпался в какую-то пакостную историю.

Может, у Вовки чего или у Соколова? Соколов вполне мог в психушку позвонить, он сволочь известная. Хотя нет, Соколов тут ни при чем. И Вовка тоже ни при чем. Он же отлично помнит, что ехал домой. Ну да, ехал в троллейбусе, и время было довольно позднее. А у Жижина или Соколова (вот бы вспомнить, у кого именно!) он сидел еще засветло. Что же это такое? Дверь на замке, на окнах решетки…

Окна! И как это раньше не пришло в голову. Ведь если он вчера нарезался до делириев и угодил в дурку, это сразу же станет ясно. Там рядом должна стоять телевизионная вышка, а уж ее-то ни с чем не спутаешь. Андрей отдернул штору и…

И на минуту подумал, что у него действительно белая горячка. Не было никакой вышки, не было ни домов, ни улиц, ни деревьев. Не было вообще ничего! Только песок. Красное небо, желтые тучи и песок, песок, песок… Сколько видел глаз, всюду песок.

– Та-а-ак… – Он тихонько отошел от окна и опустился на одну из кроватей.

Кажется, пора звать доктора. Либо это сон, либо горячка, либо, увы, он действительно спятил. Он еще раз взглянул на красное небо, зачем-то потрогал глаза и снова уселся на кровать.

«Хорошо, – он пытался держать себя в руках и не поддаваться панике, – я готов предположить самое невозможное. Допустим, я не сплю и не спятил, и никакая это не белая горячка. Хотя, тьфу! Какая там горячка?! Ладно, значит, я здоров и нормален, но тогда как объяснить?.. Меня похитили в пьяном виде из троллейбуса и вывезли в Сахару? Нет, не то. Почему небо красное и что значат эти желтые мохнатые тучи? А может, в Сахаре так и полагается? Нет, это ерунда!»

Он вскочил, глянул в окно и, ероша волосы, пробежался по комнате. «Я спятил, я спятил… (…как плохо быть бестолковым!..) – Взгляд его упал на многорукую машину, и по спине пробежали мурашки. – Нет, черт возьми, не спятил! А что означает вся эта чушь, я сейчас выясню. И выясню немедленно!» Андрей подбежал к двери и уже собирался устроить самый настоящий тарарам, как вдруг щелкнул замок и дверь открылась сама. От неожиданности он шарахнулся в сторону, угодил в проклятую машину и запутался в ее суставчатых лапах.

На пороге появился доктор. В необычном зеленом халате, такой же шапочке и совершенно невообразимых темно-синих очках. В мозгу Андрея возникла жуткая ассоциация: рентгенолог. Он затрепыхался сильнее. Еще секунда, и он начал бы орать. К счастью, врач сообразил, в чем проблема, поспешил на помощь и мигом высвободил его из цепких паучьих объятий.

– Спасибо, – прохрипел Андрей.

Он учащенно дышал, потирая рукой горло.

А дальше произошло что-то совсем из ряда вон выходящее. Врач кинулся к нему, крепко обнял и радостно завопил, похлопывая его по спине:

– Проснулся наконец-то! А мы уж думали, что ты к нам совсем не вернешься. – Отпустив Андрея, он отступил на шаг и принялся его восхищенно оглядывать. – Ну, Лост, поздравляю! Ты, я вижу, пришел в себя? Давай, рассказывай, как оно там? Хоть пару слов, пока вся шатия-братия не слетелась. – Он хихикнул. – Они думают, ты все еще спишь. Это я первым заметил тебя!

Отступив на шаг, Андрей обалдело хлопал глазами. «Сумасшедший, – подумал он. – Только этого мне не хватало. Интересно, за кого он меня принимает?»

Доктор между тем проворно прикрыл за собой дверь, вернулся и, усадив Андрея на кровать, вперился в него с любопытством и ожиданием.

Возникла неловкая пауза.

– Ну же, Лост, – он тронул его за коленку, – рассказывай. Эксперимент удался или нет? Удался?

Андрей попятился.

– Хотя, что там, я и сам вижу, что удался. Если б не удался, мы бы сейчас не разговаривали. – Он снова хихикнул. – Ну, рассказывай же, не тяни резину!

Андрей сглотнул и, с трудом переводя дыхание, выдавил:

– Я не понимаю, за кого вы меня принимаете.

Доктор рассмеялся:

– Да ладно, Лост, брось. Твои шуточки сейчас неуместны. Ты же знаешь, что меня не проведешь. Рассказывай, не томи душу.

Андрей вскочил с места, при этом несколько грубовато оттолкнув доктора, подошел к окну и, хлопнув ладонью по металлической сетке, заорал:

– Мне рассказывать? Это мне еще что-то рассказывать? – Его передернуло. – А может, вам есть что мне рассказать? Я жду объяснений! По какому праву меня здесь заперли? Я заявляю, если в ближайшие двадцать минут меня отсюда не выпустят, я подам на всех на вас в суд!

Доктор поднялся. Лицо его скривилось в гримасу недоумения, улыбка на нем медленно таяла.

«Какая глупая рожа», – подумал Андрей с раздражением.

– Слушай, Лост…

– Я не Лост! – Андрей рявкнул так, что доктор вздрогнул и попятился к двери. – Я Проскурин Андрей Семенович, и если в ближайшие двадцать минут…

Он замолчал, со злобой глядя на доктора. Тот уже оправился от испуга и, кажется, серьезно над чем-то задумался.

– Слушай, Лост, ты в самом деле не придуриваешься? – гораздо менее возбужденно спросил он. – Пойми, если это так, значит, осложнение на…

– Я еще раз вам повторяю, – Андрей старался говорить как можно спокойнее, – я не Лост и не имею ни малейшего представления о том, кто это такой вообще. Кроме того, я жду от вас объяснений всему этому…

Он запнулся и замолчал, не сумев подобрать нужного слова.

– Хорошо. – Доктор кивнул головой. – Подождите одну минуту, я сейчас вернусь.

И прежде чем Андрей успел что-либо сообразить, врач выскочил из палаты. Дверь за ним захлопнулась.

«Так, – мельком глянув в окно, Андрей нервно заходил по комнате, – здесь явно не до шуток, теперь это можно сказать совершенно точно. И я, кажется, тоже в полном порядке. Здесь что-то другое… – Он остановился и посмотрел на паукообразную машину. – Что-то другое…»

– Значит, вы говорите, это был эксперимент? – снова повторил Андрей.

Он сидел в большом кожаном кресле и пытался вникнуть в смысл слов, которые Эдвард вдалбливал ему вот уже третий день.

– Совершенно верно. Наш Институт ввел вам новый, разработанный группой оклендских ученых препарат. Что-то вроде психоделического наркотика, хотя и не совсем. Он ввергает человека в состояние «мнимой реальности». Говоря иными словами, вы забываете на время свою истинную личность и погружаетесь в лабиринты собственного подсознания. В вашем мозгу создаются новый мир, новые люди и даже новые физические законы. Фактически эксперимент занял тридцать четыре часа, однако для вас они могли быть и месяцем, и годом, и даже столетием! Все зависит от того, насколько глубоко вы погрузились в состояние мнимой жизни.

– Это я понял, – Андрей нервно теребил в руках контракт, – но при чем здесь я? На эксперимент согласился какой-то Лост Горлинг. – Он тряхнул бумажкой. – Какое же я имею ко всему этому отношение?

– Вы и есть Лост Горлинг, – терпеливо пояснил консультант.

– Не понимаю. – Андрей швырнул бумаги на пол и обхватил голову раками. – Не по-ни-ма-ю!

– Мы сами не совсем понимаем, что произошло. Очевидно, какое-то осложнение. По всей видимости, вы все еще находитесь под действием препарата и принимаете себя за вымышленного вами Андрея Проскурина. Такое, в принципе, возможно, однако…

– Хватит. – Андрей поднялся. – Я хочу отдохнуть. Давайте продолжим беседу завтра.

Консультант заметно оживился. По всей видимости, все эти препирания ему самому чертовски надоели. Он нажал вмонтированную в стол кнопку, в дверях появился санитар, и Андрей в его сопровождении отправился обратно в палату.

Долго петляли по пустым коридорам, поднимались по лестнице вверх, спускались на лифте вниз. Наконец санитар остановился, открыл одну из множества дверей и знаком показал Андрею, чтобы тот заходил.

– Опять в новую?

– Эта лучше, – усмехнулся санитар.

Андрей вошел. Дверь за ним закрылась, он остался один. Комната мало чем отличалась от двух предыдущих: кровать, стол, тумбочка. На окнах неотъемлемый атрибут сумасшедшего дома – тонкая металлическая сетка. Ничем более не интересуясь, Андрей лег на кровать, подложил руки под голову и уставился в потолок.

Случившееся никак не укладывалось в мозгу. Значит, получается, что он – совсем не он, а какой-то загадочный Лост Горлинг. Человек, любящий деньги, острые ощущения и подписывающий подозрительные контракты с какими-то загадочными институтами. Да, поверить в такое трудновато. Хотя что там Лост, ладно бы только это. Это бы еще полбеды. Но ведь оказывается, вся предыдущая жизнь – самый обыкновенный сон. (Пардон, самый необыкновенный.) Вся жизнь! И Марина тоже сон, и мама… Нет, этого не может быть!

Он вскочил и забарабанил в дверь:

– Открывай! Эй ты, вертухай недоделанный, открывай давай!

Минуты через две квадратное окошечко распахнулось и в нем возникла хмурая санитарская морда.

– Чего шумишь? – спросил он строго.

– Мне срочно нужно поговорить с Эдвардом. Немедленно!

– Нет, – сказал как отрезал санитар.

– Что значит «нет»?! – взвился Андрей. – Я говорю, мне срочно надо поговорить!

– Завтра поговоришь.

Окошко захлопнулось.

– Ах ты, сволочь! Открой! Открой, сучара поганая! – Андрей принялся пинать в дверь ногами.

Окошечко открылось, в нем появилась все та же мерзкая рожа и ласково предупредила, что если через пять минут шум не прекратится «сам собой», то его придется прекращать «извне». Побушевав для приличия еще немного, Андрей оставил дверь в покое и вернулся обратно на кровать.

Нет, такими методами здесь ничего не решить. Надо быть спокойнее. Что ж, завтра так завтра. Это даже лучше. Будет время все как следует обдумать. Сам же напросился! А может, он действительно никакой не Андрей, а самый что ни на есть Лост Горлинг? Может, за ночь действие наркотика прекратится и утром он со смехом будет вспоминать Андрея Проскурина и всю его жизнь? Кто знает? А сейчас спать.

Зеленое солнце давно спустилось за горизонт, и небо из красного превратилось в черное, самое обыкновенное ночное небо. Андрей залез под одеяло с головой и закрыл глаза.

Завтра будет день – будет пища…

Ему снился Сизиф.

Темнота. Непонятное бетонное здание странной архитектуры. Пылающий во дворе костер (…или несколько костров?.. ). Затем из темноты появился мужчина, одетый в доспехи древнегреческого воина. К ноге его цепью был прикован громадный круглый камень. Как только этот человек появился, Андрей почему-то сразу понял, что это именно он, Сизиф! Выкатив камень из здания, мужчина с огромным трудом покатил его через двор, мимо пылающего костра (…костров?..). А затем…

Затем он начал спускаться со своей ношей по совершенно отвесной бетонной стене, находящейся сразу позади здания. Причем сам он спускался первым, а камень держал над головой, волоча его по стене. «Интересно, – возникла у Андрея нелепая мысль, – когда он спустится с камнем вниз, быть может, камень начнет подниматься обратно и за цепь вытащит Сизифа наверх?..»