Текст книги "Неизвестный Кожедуб. Служу Родине!"

5. Строгие машины

Когда стаял снег, на аэродроме подсохло и все испытания по теории были сданы, мы после утренней зарядки, веселые, довольные, чуть волнуясь, впервые вышли на летную практику. У ангара стояли «УТ-2». Самолеты уже были распределены.

К нам подошел инструктор и сказал, как всегда, коротко и внушительно:

– Предупреждаю: «УТ-2» – более строгая машина, чем «По-2». Поэтому, готовясь на земле к полетам, будьте еще внимательнее и дисциплинированнее.

Через несколько дней мы приступили к ознакомительным полетам в зону. «УТ-2» в воздухе гораздо послушнее, чем «По-2», и требует более точных и строгих движений. Тачкин любил слово «расторопный» и часто говорил нам: «Расторопнее будьте, расторопнее!» В воздухе он преображался. Движения становились быстрыми, но плавными и точными. Мне вначале казалось, что «УТ-2» трудно освоить и очень долго придется тренироваться. Мы давно не летали, к тому же на «УТ-2» сперва чувствовали себя как-то непривычно: над головой уже не крылья, как на «По-2», а бездонное небо. И всего тебя охватывает чувство пространства, бескрайных далей. Но прошло немного времени, и Тачкин сказал мне, как когда-то Кальков:

– Полетите самостоятельно.

Я был удивлен: не ожидал, что так быстро получу разрешение на самостоятельный полет. Влез в кабину, немного волнуясь. Сначала слегка уклонился от направления, но постепенно движения становились увереннее. Полет провел по всем правилам, как учил инструктор.

Когда я вылез из кабины, инструктор сказал:

– Летали хорошо, но все же вначале допустили ошибку. Учтите это.

Только сейчас вспомнил я об этой своей ошибке, о том, что уклонился от направления, – в воздухе некогда было думать об этом. Надо было учесть замечание инструктора и продумать свои действия в полете.

На следующий день вылетел Коломиец…

Вскоре инструкторы сами стали тренироваться на учебно-тренировочном истребителе. И мы начали проводить учебные полеты на «УТИ-4». «УТ-2» уже был освоен.

«УТИ-4» мне казался грозным, строгим и неприступным. Во время первого полета с инструктором я многое не понял в его действиях, не успел уследить за ними, как тогда, при первом полете на «По-2» в аэроклубе. Управлять «УТИ-4» надо было быстро, четко. И я не был уверен, смогу ли освоить технику пилотирования на нем. Поэтому особенно тщательно относился к наземной подготовке.

К первому полету готовился с тревогой. Однако полет оказался будничным. В воздухе я не испытал ни напряжения, ни волнения. Машина отлично слушалась меня.

И вот наконец начинаем проводить наземную подготовку на боевых самолетах-истребителях «И-16». Мы думали, что на них будут тренироваться только инструкторы. Но неожиданно для себя я самостоятельно вылетел на этом боевом истребителе.

Я сделал три провозных полета на «УТИ-4». Дав несколько указаний, инструктор вдруг сказал мне:

– Подготовьтесь. Сегодня вылетаете самостоятельно на «И-16».

Не помня себя от радости и волнения, я пошел к самолету. Когда влез в кабину – успокоился, сосредоточился. Вырулил на линию исполнительного старта. Чувство ответственности за боевую машину росло с каждой секундой.

Осмотрелся, поднял руку и получил разрешение на вылет. Дал газ. Самолет словно сам понесся. Я даже немного растерялся. Оторвался от земли. Не успел оглянуться – высота триста метров. Собрался с мыслями, сделал круг над аэродромом. Захожу на посадку. Земля приближается быстро. Самолет строгий, не прощает ни малейшего упущения. Я сел впритирку около посадочного знака – даже финишер убежал.

Во втором полете я уже гораздо спокойнее и смелее держал управление. Когда приземлился, ко мне подошел Тачкин и пожал мне руку:

– Поздравляю! Летали отлично. Но с этой машиной надо быть повнимательнее.

На «И-16» начали вылетать и другие курсанты. Тачкин поставил передо мной еще более сложную задачу. Я ее выполнил и, довольный, раздумывая о том, как хорошо меня слушается машина, какая появилась во мне уверенность, захожу на посадку. Приземляюсь. И вдруг в конце пробега мой самолет разворачивается. Задеваю крылом за землю. Стоп! Рулю, посматривая на крыло. Как будто все в порядке. Но на душе скверно. Стыдно будет в глаза инструктору смотреть. Вот что значит ослабить внимание! Оно нужно и тогда, когда ты уже приземлился и заруливаешь на стоянку.

Вылезаю из самолета медленно и, не снимая шлема и парашюта, стою.

Тачкин и курсанты окружили самолет. Рассматривают крыло.

Инструктор окидывает меня холодным взглядом и говорит негромко, но так, что всем слышно:

– Что ж, зазнался, видимо. Пора, кажется, знать: с той секунды, как вы сядете в самолет, и до того, пока не вылезете из него, вы не имеете права ослаблять внимание. Самолет не терпит небрежного отношения к себе, а «И-16» в особенности.

Курсанты поглядывают то на Тачкина, то на меня. Знаю, что им за меня неловко, и чувство вины во мне растет. Сейчас, кажется, убежал бы с аэродрома куда глаза глядят!

Урок поучительный, хотя и тяжелый: мне не хватает того, что дает опыт, – уменья распределять внимание, той слитности пилота с самолетом, которая не позволяет делать ничего лишнего и заставляет делать все вовремя. Несколько дней я не мог успокоиться, не мог простить себе, что допустил ошибку. Она запомнилась мне надолго. И с той поры я стал внимательно следить за своими действиями до последней секунды полета.

6. Экзамен

Уже почти все курсанты летали самостоятельно – летная учеба кончилась. Приближался день выпуска. Каждый из нас старался закончить училище с отличием, чтобы быть достойным звания летчика-истребителя; каждый мечтал попасть в летную часть.

По вечерам, отдохнув после полетов, мы собирались в Ленинской комнате и слушали политинформацию. Международное положение становилось все напряженнее. К лету фашистская Германия захватила Австрию, Чехословакию, Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию, Францию и Люксембург. Активность фашистской авиации росла.

Мы обсуждали ход военных действий и на земле и в воздухе. И неизменно затрагивали вопрос нашего будущего. Если Родина прикажет, мы не посрамим чести советских летчиков!

А пока надо учиться – упорно, настойчиво, без устали.

В учебе и работе незаметно пролетело еще несколько месяцев. Наше звено уже было готово к сдаче зачетов по летной практике. Летная погода кончалась, началась гололедица. Подходила зима.

В морозное ясное утро к нам на старт пришел помощник начальника школы по летной подготовке майор Шатилин.

Лицо у «грозного майора», как мы называли его, добродушное и веселое. Но мы знали, что он беспощадно строг, его наметанный глаз замечает малейшее нарушение наставления по производству полетов. Мы растерялись, увидев его. Может быть, кого-нибудь отчислять будет?..

Нас собрал Тачкин и сказал, как всегда, коротко, что нам приказано сделать по два полета на «И-16». При этом добавил:

– Строго выдерживайте направление на пробеге, чтобы самолет не развернулся: гололедица!

Больше никаких наставлений инструктор не дал, но предупредил, что на старте командир и что на посадку он будет обращать особое внимание. Это значило: будьте начеку! Мы было встревожились, но быстро успокоились, решив, что тренировочный полет нам не зачтут без предупреждения как выпускной.

Подошла моя очередь. Я сделал два полета, сел точно у «Т» на три точки. Инструктор сказал, когда я вылез из самолета:

– Идите к майору, доложите.

Я в недоумении: неужели допустил какое-нибудь нарушение? Вероятно, срезал круг в воздухе. В тревоге подошел к майору, стал навытяжку и проговорил:

– Товарищ майор! Курсант Кожедуб. Разрешите получить замечания?

Он испытующе посмотрел на меня и произнес:

– Отлично! Останетесь работать в училище инструктором.

Оказывается, это были зачетные полеты. В голове не укладывалось, что я, рядовой курсант, еще недавно учлет, теперь сам буду учить летать. Это была большая честь, но я огорчился: хотелось служить в строевой части. Но что поделаешь – дисциплина!

Зато сколько раз потом я с благодарностью вспоминал училище, в котором прошел хорошую школу работы инструктором! Она мне много дала для будущей службы.

7. Учу и учусь сам

Меня переводят в эскадрилью, которая находится на другом аэродроме. Панченко и Коломиец, мои аэроклубовские друзья, попадают со мной туда же. Теперь они тоже инструкторы. Расстаюсь с земляком и приятелем Лысенко – он будет работать инструктором на старом месте. Многих друзей провожаем в часть.

Ко мне прикрепляется десятая летная группа. У меня одиннадцать учеников – здоровые, молодые ребята. Когда они выстраиваются, не спуская с меня глаз, я едва сдерживаю улыбку: вспоминаю, что еще несколько месяцев назад точно так же я смотрел на инструктора Тачкина. Но волнуюсь я не меньше, чем они. Передо мной задача: завоевать авторитет у моих учеников, найти подход к каждому из них. Это не просто. Вспоминаю Калькова и Тачкина и невольно подражаю их манере говорить с курсантами.

Первое занятие на земле проходит хорошо. Ребята внимательно слушают меня и старательно выполняют мои приказания.

Мне доверили людей, которых надо научить сложному мастерству пилотажа на самолете-истребителе. Нужно правильно оценить способности каждого курсанта, изучить его настроения, склонности и нужды. Все это кажется мне очень трудным. Смогу ли я привить курсантам любовь к самолету?

Чем больше я втягиваюсь в работу, тем глубже сознаю огромную роль инструктора в росте будущего летчика, в развитии его летных и моральных качеств, в его боевом и политическом воспитании.

Курсанты следили за каждым моим шагом, каждым моим поступком, и это заставляло меня упорно работать над собой.

Я учил и учился. Обучая курсантов, отрабатывал и свою технику пилотирования, шлифовал ее. Я обязан был в совершенстве владеть самолетом, иначе мой авторитет как учителя был бы подорван. В воздухе я действительно сливался с самолетом, мои движения были отработаны до автоматизма.

Готовился к занятиям методически. Вел дневник группы, помогал курсантам разбираться и в теории. Отдельно работал с отстающими. С курсантами подружился, их интересы были мне близки. Каждый их успех и неудача – личное, кровное дело инструктора.

Я так увлекся педагогической работой, что не замечал, как шло время. Группа моя работала хорошо, добросовестно. И весной 1941 года мы приступили к летной подготовке.

Наш командир эскадрильи строг и очень требователен. Курсантам он порою внушает страх, и работать с ним нелегко. Он долго помнит малейшее нарушение дисциплины.

Мое настоящее знакомство с учениками началось в полетах на «УТ-2». Среди моих курсантов выделяется Башкиров. Он на пять лет старше меня. У него хорошее общее и политическое образование. Он показывает пример упорства, дисциплинированности и прилежания. Башкиров часто занимается с более слабыми курсантами, проводит политбеседы. Он первый вылетает самостоятельно.

Моя группа идет впереди других и уже приступила к самостоятельным полетам на «УТ-2». Поэтому комэск, несмотря на то что я и сам много и систематически тренируюсь на «И-16», дает мне дополнительную нагрузку: проводить рулежку с курсантами другого отряда. Утром – полеты. Днем и вечером провожу с курсантами рулежку на самолете с ободранными крыльями. Он бегает только по земле, словно птица с общипанными перьями. На нем курсант учится держать направление. Я привык к двойной нагрузке. С рассвета до темноты на ногах.

8. Двадцать второе июня 1941 года

Ранним утром 22 июня 1941 года мы, как всегда, сидели за завтраком в столовой-палатке. Только начали пить кофе – раздалась команда начальника штаба:

– Боевая тревога! Боевая тревога! По самолетам!

Сам начальник штаба вбежал в палатку.

– По самолетам! Боевая тревога! – взволнованно закричал он. Что-то необычное – серьезное и напряженное – было в его лице.

Шмыгнув прямо под палатку, мы врассыпную бросились к своим машинам.

Техники уже запустили моторы.

– Разрулить самолеты по окраинам аэродрома! – приказал командир эскадрильи.

Погода скверная. Моросит дождик. Сидим с техником Наумовым под крылом и ждем отбоя.

– Странно… – говорит техник – Так долго тревога никогда не длилась. Глянь-ка, что там делается?

Я оглянулся: на поляне за аэродромом, где находился военный лагерь, палаток как не бывало. Там выстроились красноармейцы, и до нас то и дело докатывается их громкое «ура».

– Там митинг, – отвечаю я.

И тотчас же раздается команда: «Все на центр аэродрома!»

Мы выстраиваемся в центре летного поля.

К нам подходит командир эскадрильи и говорит:

– Товарищи, отбоя нет. Боевая тревога продолжается. Сегодня в четыре часа утра войска фашистской Германии вероломно вторглись в пределы нашей Родины. Фашистские самолеты бомбили Киев, Харьков, Севастополь, Житомир и другие советские города… Рассредоточить самолеты по звеньям. Будем жить в боевых условиях. Порядок дня не изменен, но день должен быть уплотнен еще больше… Приступайте к своим каждодневным делам, товарищи.

Война… Фронт… В голове пронеслась вереница мыслей… Родина в опасности! Украина, моя родная цветущая Украина, уже испытала первый удар вероломного врага. Жизнь моих сограждан под угрозой!

Чувство ненависти к врагу росло, овладевало всеми помыслами. Поделиться своими переживаниями с друзьями некогда – начинается обычный учебный день. После обеда комэск читает нам сводку, первую сводку командования Советской Армии.

Вечером нас собрал комиссар, как всегда, спокойный и подтянутый.

– Товарищи! – сказал он. – Фашистская Германия захватила оружие и боеприпасы нескольких европейских армий. На нее работает промышленность Чехословакии, Австрии, Польши, Голландии, Франции и других стран. Гитлеровцы рассчитывают на молниеносный удар, но наша армия, воспитанная партией Ленина – Сталина, даст отпор захватчикам. Все силы мы должны бросить на защиту Родины. Сейчас наш лозунг – все для фронта, все для победы. Нами руководит Сталин, и мы победим!

В эту секунду я, рядовой летчик, уже чувствовал себя участником справедливой борьбы, которую ведут воины нашей многонациональной Родины. Великая воля к победе захватила и меня. Мы в едином порыве закричали «ура». Я был уверен, что через несколько часов полечу на фронт.

Комиссар закончил деловито и внушительно:

– Фронт требует летчиков. Надо их готовить.

Работайте, товарищи инструкторы, еще лучше, еще тщательнее отрабатывайте технику пилотирования, свою и курсантов! Когда вы понадобитесь, будете отправлены на фронт. А пока – с утроенной энергией за учебу. Дисциплина – прежде всего!

«Я летчик-истребитель, и мое место – на фронте», – вот о чем думал я с самого утра. Но приказ нашего командования был ясен и безоговорочен. Фронт требует летчиков, и мы должны их готовить. И все же как хотелось мне в этот вечер вылететь в действующую часть!

9. В дни войны

Курсантам выдали винтовки. На аэродром привезли пулеметы.

Жизнь идет все так же размеренно, но работаем еще больше и каждую свободную минуту слушаем радио. Вечером политрук читает нам сводку за день.

Ночью долго не можем уснуть: прислушиваемся к отдаленному раскату зениток. Множество прожекторов освещают небо. Тихо, односложно переговариваемся. Фашисты предпринимают налеты на Харьков. Их бомбардировщики пролетают недалеко от нашего аэродрома, над излучиной Северного Донца. С ненавистью прислушиваемся к гулу вражеских машин. Каждый из нас думает: когда же я смогу сразиться с врагом?

Из ежедневных оперативных сводок мы узнаем о героических подвигах наших летчиков.

В памятный день 3 июля 1941 года мы собрались в Ленинской комнате и с напряженным вниманием, с глубоким волнением слушали выступление великого вождя.

«Вперед, за нашу победу!» – провозгласил, заканчивая свою речь, товарищ Сталин.

Слова вождя стали для меня путеводными. Я знал, что моя страна все подчиняет интересам фронта и задачам разгрома врага и что обязанность каждого из нас, на каком бы маленьком участке мы ни стояли, перестроить свою работу на военный лад.

Все мы – инструкторы и курсанты – работали с необычайным подъемом, у каждого из нас росло чувство ответственности.

В одной из утренних сводок – это было 5 июля 1941 года – передавалось о подвиге капитана Гастелло. Мы о нем никогда не слыхали. Это был обыкновенный летчик, ставший героем. Немало подвигов во славу Отчизны свершили советские воины в первые же дни войны, но подвиг Гастелло был особенным. Каждый из нас невольно задавал себе вопрос: а смогу ли я поступить так, как поступил Гастелло? Найду ли в себе мужество? Но дать ответ на это могло только испытание боем.

В эти дни был получен приказ: отправить на самолетах училища нескольких летчиков на фронт. Улетали опытные инструкторы из другого отряда. Конечно, им подобрали лучшие самолеты – «И-16». Мы провожали товарищей, завидуя им. Они были взволнованы, довольны. После их отлета я стал еще упорнее тренироваться в надежде, что скоро придет и моя очередь.

Уже прошла середина июля. Напряженные бои шли на Псковском, Смоленском и Новгород-Волынском направлениях.

Весь народ поднялся на защиту Отчизны. «Все для фронта, все для победы!» Я читаю эти слова в газетах, слышу их по радио, живу ими. Выполняя срочные заказы фронта, рабочие не уходят с заводов и ночью. Задания фронта выполняются невиданно быстро.

С волнением читаем мы о героизме советских людей и на полях сражений, и в цехах заводов, фабрик, и на колхозных полях. А если в газетах промелькнет знакомая фамилия летчика или товарища по училищу, улетевшего на «И-16» и уже вступившего в бой, то мы испытываем чувство гордости за него и без конца говорим о нем.

Газета переходит из рук в руки.

– Наши-то бьют немцев! Честь училища высоко держат!

Мы получали от друзей с фронта письма, короткие, бодрые, с описанием боевых вылетов. Они уже сбивали вражеские самолеты…

Мои курсанты кончили полеты на учебно-тренировочном самолете и должны были приступить к тренировке на боевом «И-16». Я был уверен, что как только они кончат учебу, отправят на фронт и меня. С нетерпением ждал этого дня.

10. Авария

И вдруг мои планы рухнули. Произошло это так. Я проводил с курсантами ознакомительные полеты в зону. За день сделал десять полетов. Все шло отлично. Самолет «УТИ-4» был новенький, его дали моей группе за хорошую учебно-боевую подготовку. Последним в кабину сел курсант Клочков. Начинаем взлет.

Клочков летал хорошо. Но у него был большой недостаток – рассеянное внимание: того и жди, что-нибудь перепутает. Вижу, самолет почему-то долго не отрывается. Скорость большая. Мотор стал давать перебои. Я в недоумении: в чем дело? Ведь мотор новый! Очевидно, Клочков на взлете все же перепутал сектора – вместо нормального газа дал высотный, а им положено пользоваться только с определенной высоты.

Впереди – овраг. Сейчас угодим в него. Делаю попытку перескочить овраг. Раздается треск. Что-то сильно ударило по голове. Моя машина в трех метрах от оврага столкнулась с самолетом, на котором мы обычно проводили рулежку. Выскакиваю из кабины. Снимаю шлем и парашют. По лицу бежит кровь. Курсант недвижно сидит в своей кабине – видимо, он без чувств. К нам подбежали курсанты. Успеваю крикнуть, чтобы они вытащили Клочкова, и теряю сознание…

Если бы мы получили лобовой удар, могли б погибнуть. Отделались легко. Но мне очень жаль было новую машину.

После этого комэск изменил свое отношение ко мне. На каждом разборе он непременно вспоминал об аварии. Я оказался в числе нерадивых. О фронте нечего было и мечтать – на фронт посылались лучшие… Было обидно и горько. Конечно, я мог бы оправдаться, но комэск ничего не хотел слушать.

Все это угнетало меня. Но прошло несколько дней, и я с новой энергией взялся за работу, еще требовательнее стал относиться к себе и к своим ученикам. Только так можно было вернуть утраченное доверие.

11. В глубокий тыл

22 августа по радио сообщили двухмесячные итоги войны. Фашисты просчитались в своих планах на молниеносную победу. В нашей стране они встретили такое сопротивление, какого никогда и нигде не встречали.

Идут ожесточенные бои на всем протяжении фронта – от Ледовитого океана до Черного моря. По нескольку раз в день немцы налетают на Ленинград.

Порою тяжело становилось на душе, но мы знали, что должны держаться мужественно, стойко. Нытиков среди нас не было.

От отца, сестры и брата Григория – он работал в охране завода – уж давно нет ни строчки. Волнуюсь о близких. Письма отца, полные веры в нашу победу, его отеческие наставления были для меня большой радостью. Обычно отец очень беспокоился о моем здоровье. Теперь же, в дни войны, он писал о том, что я должен самоотверженно сражаться с врагом, защищать Родину, как подобает каждому советскому воину. Очень огорчало меня, что я потерял связь и с братьями Яковом и Александром. Яков ушел в армию с первого дня войны, и вестей от него не было. Последнее письмо от Сашко я получил с Урала. Мое ответное письмо к нему вернулось с пометкой на конверте: «Адресат выбыл».

…Война идет на территории Украины. С болью в сердце думаю о родной земле. Снова пытаюсь добиться отправки на фронт и подаю рапорт, но мне отказано: злосчастная авария все еще не забыта.

Утешаю себя тем, что на фронт отправили моего лучшего ученика – Башкирова. Радостно, что мой ученик летит воевать, но горько, что не лечу и я…

Днем к нам на аэродром стали залетать немецкие разведчики, по ночам стали чаще объявляться боевые тревоги.

Наши войска оставили Киев.

Мы получили приказ перебазироваться в глубокий тыл и там готовить летчиков. Весть эта всех взволновала. Тяжело было покидать родную Украину, хотя мы знали, что это необходимо: для подготовки летчиков требовались нормальные условия работы, спокойная обстановка.

Сборы идут быстро и организованно. Не забыта даже двухпудовая гиря, с которой мы тренируемся. В последний раз выходим на аэродром. Чуть светает. Серое, осеннее утро. Самолеты готовы к полету.

Выстраиваемся. Несколько напутственных слов комэска, и мы уже над аэродромом. Делаем прощальный круг. Сердце сжалось, когда я посмотрел на пустой, осиротевший аэродром.

Берем курс на восток. С самолета иногда кажется, что дорога движется: это колхозники угоняют стада в глубокий тыл.

Первую посадку делаем среди большого кукурузного поля. Заправились бензином и полетели в Воронеж. Здесь уже кипит боевая работа – в воздухе патрулируют истребители.

На летном поле стоят незнакомые нам мощные самолеты. Мы окружили один из них, стали рассматривать со всех сторон, оживленно переговариваясь.

– Вот это самолеты, ребята! – крикнул кто-то восхищенно.

К нам подошел военный летчик, посмотрел на нас и, улыбаясь, сказал:

– Здравствуйте, молодежь! Вижу, нравятся вам «Ильюшины»… Да, эти самолеты ужас на врага наводят.

И он рассказал о замечательных боевых качествах нашего отечественного самолета, о его необычайной живучести…

Утром вылетели дальше. Прибыли к месту, откуда наш путь продолжался по железной дороге.

На путях стоят эшелоны с людьми, машинами, орудиями; одни направляются в тыл, другие – на фронт. Мы разбираем наши самолеты и грузим их на платформы.

В октябре трогаемся в путь.

Со мной в теплушке едут Усменцев, Коломиец, Панченко и другие ребята. Устраиваемся по-домашнему. Обязанности у нас распределены: как только поезд подходит к станции, один бежит доставать свежую газету или послушать последнюю сводку Совинформбюро, другой достает кипяток. Наш состав не задерживают, и бывает, что он трогается неожиданно.

Нам предстоит долгая дорога – в Среднюю Азию. Политрук у нас бывает по нескольку раз в день, и мы говорим с ним о войне, о Родине, об идущих навстречу эшелонах, груженных боевой техникой, и неизменно возвращаемся к вопросу: когда же мы сами полетим на фронт?

Узнаем, что Ленинград обстреливается из вражеских дальнобойных орудий. Город – в кольце блокады. Ленинград трудится и борется. Наши летчики там зорко несут вахту…

В пути же узнаем, что Москва объявлена на осадном положении. Кто-то нетерпеливо говорит:

– Товарищ политрук, москвичи ушли в ополчение, а мы, военные люди, летчики, уезжаем в тыл!

Мы не можем привыкнуть к мысли, что движемся на восток, а не летим на запад.

…Вдоль полотна до самого горизонта тянутся солончаки, кустарники. Проехали мимо голубого Аральского моря. Стало теплее. Раскрыв двери теплушки, смотрим на верблюдов, на бескрайную степь – все это нам в диковинку.

Наконец приехали. Зеленый город. Уйма фруктов. Дыни, виноград. Небо синее. Теплынь.

Наш состав поставили на запасный путь. Надо было быстро разгрузить эшелон, и мы без отдыха таскали свои самолеты. В несколько рейсов все было перевезено и перенесено на аэродром, расположенный в полутора километрах от города.

Кругом аэродрома расстилаются хлопковые плантации, журчат арыки, зеленеют сады. И тополя, как у нас на Украине.