Электронная библиотека » Иван Любенко » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Приговор"


  • Текст добавлен: 19 декабря 2017, 18:20


Автор книги: Иван Любенко


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Да. И оно вам известно.

– Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это ваш выбор и довольно-таки смелый. Надеюсь, вы понимаете, что в таком случае домой вы уже не вернётесь. Я отправлю вас в камеру. Посидите, подумаете и, возможно, придёте к иному мнению.

– Что ж, в тюрьму так в тюрьму, – спокойно выговорил бывший присяжный поверенный.

– Не волнуйтесь, скучно вам не будет. Вчера мы арестовали бывшего начальника сыскной полиции Поляничко. Хотели ещё и господина Каширина к вам доставить для полного комплекта, но он сбежал. Успел и детей прихватить. Его дом пуст. Но ничего, далеко не уйдёт. – Коппе окинул бывшего адвоката оценивающим взглядом и сказал: – А вы, я вижу, даже узелка с собой не взяли. Сразу видно не сиделец. Что ж вы так, а?

Ардашев молчал. Красный хозяин губернии протянул ему лист бумаги и карандаш.

– Вот напишите супруге список из необходимых вещей. Мой человек отвезёт ей и передаст. И продукты вам не помешают. В тюрьме кормят плохо. Война, знаете ли. Не до сантиментов.

– В этом нет надобности.

– Как знаете. Моё дело предложить, а дальше уж вам решать.

Начальник губернии позвонил в колокольчик, и в дверях появился тот же молчаливый большевик в кожанке.

– Поместите господина Ардашева в губернскую тюрьму. Пусть сидит в камере с Поляничко. В отношении его дальнейшей судьбы я распоряжусь позднее.

Статский советник поднялся и в сопровождении конвоира покинул штаб Красной армии.

Итак, почти сутки, Ардашев и находился в тюремной камере № 38 по иронии судьбы, имевшей тот же номер, что и его дом на Николаевском проспекте. За это время он ни разу не притронулся к баланде. Трижды его выводили из камеры: дважды на оправку и один раз на прогулку в тюремный двор, где он встретил немало знакомых, среди которых оказался и художественный руководитель Ставропольского театра Гордеев-Зарецкий. Это был немолодой человек лет пятидесяти пяти, одетый во фрак и всё ещё белую рубашку, которая в районе воротника постепенно принимала серый цвет. Он рассказал, что во время антракта в зал ворвались красноармейцы и начали проверку документов. Некоторых зрителей они тут же арестовывали, других – отпускали. Увидев это, Гордеев-Зарецкий вышел к комиссару и попросил прекратить бесчинство и своеволие. Красный командир выслушал его молча, а потом приказал арестовать. Представление было сорвано. Актёры на сцену больше не вышли.

О том, что восстание офицеров началось, он понял ночью в среду, двадцать седьмого числа, когда послышалась перестрелка. Она доносилась из центра города. Сначала раздавались пистолетные и винтовочные выстрелы, потом застрочил пулемёт. Охранники бегали по коридорам, очевидно, решив выдвинуться на помощь гарнизону красных. Но ближе к рассвету стрельба стала раздаваться всё реже и реже, и часам к семи её уже не было слышно вовсе.

Вдруг скрипнул засов, и отворилась тяжёлая, обитая железом дверь. Возникла пьяная физия матроса в чёрной куртке и бескозырке. Чтобы удержаться на ногах, он упёрся руками в дверной проём. На левом боку у него висела шашка, на правом – деревянная кобура из ореха, характерная для маузера.

– Ну что буржуазы? Попили кровь? Хватит! Сегодня всех вас пустим в расход. Молитесь своему распроклятому боженьке.

Клим Пантелеевич молчал, но взгляда не отводил, разглядывая нового хозяина мира.

«Господи, – подумал он, – и откуда взялись на нашей земле эти дикие сатанинские орды? Где копились их полчища все предыдущие годы? И кто взрастил сей человеческий бурьян?».

– Ты смотри, как этот гад недобитый, зенки на меня таращит… Вот я тебе сейчас по пуле в них и вставлю, – прошипел матрос и стал шарить рукой по правому боку, где висела кобура.

– Не положено, – ответил надзиратель, протиснулся вперёд с винтовкой и закрыл собой арестантов.

– Что значит «не положено»?!

– А то и значит? Когда прикажут, тогда и прикончим.

– Так вот я тебе и приказываю: застрели эту белую вошь! А я добью для верности.

– Все приказы я получаю от начальника тюрьмы, а он от коменданта Промовендова.

– Да причём здесь этот недоучившийся семинарист? Он же чокнутый! Говорят, папашка его при царе ходил по Николаевскому в спинжаке обвешанном бутафорскими орденами не только на груди, но даже и со спины. Приставал к прохожим и рекомендовался, как истинный губернатор. Не слышал, что ль? Запомни: не сегодня-завтра я займу место этого очкарика или вот стану начальником гарнизона, или главковерхом вместо Коппе. А? Как ты тогда запоёшь? А ты рази не знаешь, кто я есть такой? Чего молчишь? Отвечай, когда спрашивают!

– Вы командир морского батальона.

– Ага «морского», – передразнил матрос, закрывая кобуру. – Эх, деревенщина беспортяшная! Я есть командир отдельного конно-горно-морского экспедиционного отряда товарищ Якшин. Понял?

– Так точно.

– Вот это другое дело! Ладно, пойдём в соседних камерах смертников смотреть.

Покачиваясь, он вышел в коридор, и дверь закрыли. Но не прошло и десяти минут, как вновь запищали петли и в застенок втолкнули офицера средних лет. Лицо его было в крови, мундир изорван. Обуви на ногах не было. Держась за стену, незнакомец добрался до свободных нар, опустился на голые доски и прислонился к стене.

– Надеюсь, господа, это место свободно? – едва слышно, спросил он.

– Да-да, не беспокойтесь. Воды не хотите? – предложил статский советник.

– Буду признателен.

Ардашев протянул железную кружку. Тот взял её двумя руками и жадно выпил.

– Вам надобно умыться или хотя бы обтереться мокрым платком. У вас всё лицо в крови. – Клим Пантелеевич вновь зачерпнул в баке воду, смочил белый носовой платок и передал арестанту.

– Благодарю, господа. Позвольте представиться: штабс-капитан Керже, Пётр Иванович.

– Ардашев, Клим Пантелеевич. Теперь уже бывший статский советник МИДа, бывший присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда. А это Ефим Андреевич Поляничко, начальник сыскного отделения в отставке.

– Не повезло с восстанием, зато попал в приличную компанию. И то хорошо, – горько усмехнулся штабс-капитан.

– Против большевиков подняли восстание? – привстав с нар, оживился Поляничко и тут же зашёлся кашлем.

– Да, но с самого начала оно было обречено на провал. Вместо четырёхсот участников в условленное место пришло меньше сотни. И притом десяток человек оказались без огнестрельного оружия. У кого шашка, у кого заточенный железный прут, а один вообще с кортиком…Офицеров большинство, но были и необстрелянные студенты и гимназисты. Пользуясь внезапностью, мы захватили четыре пулемёта в Осетинских казармах, но три из них оказались без замков. Рабочие, как и интернациональный батальон, нас предали и перешли на сторону красных. Пришлось разбиваться на отряды и отступать в разных направлениях. Я вот, как и многие, попал в плен к этим извергам. Его избежали лишь те, кто погиб в бою, или кому удалось спастись. Но последних – единицы.

– А про войскового старшину Летова ничего не слышали? – осведомился Ардашев.

– Как же! Был вместе с нами с самого начала, но потом, когда начался бой, я его потерял из виду.

В коридоре послышался шум. Это по камерам раздавали «чай». Открылось окошечко в двери, и Клим Пантелеевич принял целый чайник слегка подкрашенного кипятка. Настоящего чайного запаха не было и в помине.

– Что ж, господа, прошу, угощайтесь, пока не остыл. А то ведь скоро прогулка.

Статский советник разлил жидкость по кружкам. Все пили молча. Каждый был погружён в собственные мысли и, казалось, не замечал остальных. Вдруг на дворе закричали куры, которые ночью сидели по кустам. Послышался чей-то истошный крик. Потом выстрел. За ним ещё один и ещё. Затем ружейный залп. Штабс-капитан поставил табуретку и выглянул в окно.

– Господи, – пробормотал он.

– Что там? – осведомился Поляничко.

– Расстреляли несколько человек. Всё восставшие офицеры. Некоторых узнал: полковник Леплявкин, штабс-капитан Новиков, поручик Ерёменко, полковник Новроцкий, подпоручики Гельвиг и Говрилко, корнет Богословский и гимназист Руднев. Теперь трупы грузят на телегу, – негромко выговорил Керже и добавил упавшим голосом: – А потом придут и за мной.

Но штабс-капитан ошибся. О нём на время забыли.

Однажды утром неожиданно звякнул замок, отворилась дверь, и чей-то хриплый голос прокричал.

– Ардашев, на выход!

Глава 3. Красный самум
 
Больше сносить нам нельзя
Этот кровавый гнёт!
Верьте же, верьте, друзья,
Утро победу несёт.
 
 
Если же смерть – всё равно!
В цепи страданий земных
Ты небольшое звено,
Вспыхнул, сгорел и погиб.
 
Леонид Пивоваров, участник офицерского восстания в Ставрополе 27.06.1918 г.[6]6
  Журнал «Донская волна», № 3, от 17-го Января 1919 года (прим. авт.).


[Закрыть]

Все следующие дни после офицерского восстания в городе шли аресты, казни и, так называемые, контрибуции. Руководителей – братьев Ртищевых – красным удалось взять в плен под Татаркой. Их и ещё шестнадцать человек выдал Дербентскому полку, спешившему на помощь ставропольскому гарнизону, мельник. Все, кроме Ртищевых, были расстреляны на месте, а братьев, как главных заговорщиков, решили казнить показательно на Ярмарочной площади за Тифлисскими воротами.

Семья Ртищевых издавна принадлежала к старому купеческому роду и славилась не только богатством, но и меценатством. Павел Ртищев родился в Ставрополе. После окончания Тифлисского юнкерского училища служил в Симферополе. С первых дней войны отправился на фронт в качестве ротного командира. Был четырежды ранен. За храбрость получил офицерского Георгия. И в тридцать два года стал полковником. Его младший брат Пётр – поручик – три с половиной года провёл на передовых позициях и не раз рисковал жизнью. Когда начался развал армии, оба вернулись домой в солдатских шинелях. Вытерпеть издевательства большевиков над горожанами они не смогли и, получив благословение матери, подняли восстание. Их отец ушёл из жизни рано, но оставались жены, дети. Словом, до последнего времени это были счастливые, дружные семьи.

Варвара – горничная Ардашевых – по просьбе Вероники Альбертовны приехала в город, чтобы разузнать, как обстоят дела у Клима Пантелеевича. Но дома его не оказалось. Из сбивчивых рассказов соседской прислуги она узнала, что, как раз перед офицерским восстанием, бывшего присяжного увезли на автомобиле комиссары. Куда – этого не знал никто. Ведомая неясным тревожным чувством и надеясь хоть как-то прояснить судьбу хозяина дома № 38 на Николаевском проспекте, она пошла на расположенную неподалёку Ярморочную площадь, куда стекался народ.

Ртищевых привезли на телеге. Они были избиты до неузнаваемости, разуты и едва держались на ногах. Раны кровоточили. Вокруг собралась огромная толпа. Мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались на верхушки деревьев. Ташлянские босяки свистели, улюлюкали и выкрикивали оскорбления в адрес офицеров. Тут же стояли жёны приговорённых, игрались дети, не понимавшие, почему нельзя подойти к папам. Матери Ртищевых не было. Час казни от неё скрыли, чтобы не расстраивать.

По какому-то неведомому совпадению казнь пленников Павла и Петра Ртищевых состоялась на окончание Петрова поста, когда весь православный мир вспоминал святых апостолов Петра и Павла. Они оба приняли мученическую смерть: апостола Петра распяли головой вниз, а апостолу Павлу отсекли голову.

Офицеры проследовали к месту казни, ни на грамм не уронив чувство собственного достоинства. Когда перед ними выстроилось шесть солдат, Павел попросил разрешения сказать последнее слово. Комиссар надменно кивнул.

– Горожане! Перед смертью не лгут. Мы три года провели на фронте, защищали Родину, свободу. И я, и мой брат смело смотрели в лицо смерти и шли в атаку на германские окопы. Разве мы могли себе представить, что здесь, в нашем родном Ставрополе, таится та самая страшная угроза для страны? Разве могли мы предположить, что самых уважаемых людей губернии будут истязать в Юнкерском саду, рубить шашками и расстреливать на Холодном роднике? Нет! Никто из нас, фронтовиков, не мог представить происходящее даже в кошмарном сне. Но это случилось. И те, кто решил сказать кровавому произволу «нет», сегодня убиты, а трупы валяются в придорожных канавах и оврагах. Их не разрешают хоронить. Страх окутал город и пронёсся по нему, как вихрь, как песчаная буря, как смерч, как самум. Но почему всё это случилось? Почему вы сейчас, стоя здесь на Ярмарочной площади, с любопытством взираете на нашу казнь, точно это не казнь вовсе, а ярмарочное представление заезжих скоморохов? Что случилось с вашим рассудком, с сердцем? Отчего вы радуетесь смерти тех, кто защищал вас от врага? Или, может, каждый из вас давно таил в себе злобу на офицеров, врачей, адвокатов и учителей? За что вы нас ненавидите? За то, что мы воевали, лечили вас и ваших детей, защищали в судах и учили в школах? Как так случилось, что народ проникся нечеловеческой злобой к тем, кто учился в юнкерских училищах и университетах? А ведь почти каждый из вас ходит в церковь, молится и просит у Господа прощения за вольные или невольные грехи…А, может, вы слепы и глухи? Или дьявол проник в ваши души и сделал их такими же бесчувственными, как камни? Опомнитесь! Не дайте себя обмануть этой красной своре. Посмотрите, кто творит злодеяния в нашем некогда тихом и богатом городе. Все они – пришлые люди, недоучившиеся, выгнанные за хулиганство семинаристы, поэты-неудачники, возомнившие себя гениями. Воля ваша. Вам жить на этой плодородной земле. Вам воспитывать здесь своих детей, внуков и правнуков. Через минуту мы уйдём навсегда. Но знайте: с нашей гибелью кошмар не закончится, и это совдеповское чудовище будет поглощать вас постепенно, отбирая дома, землю и жизни. Я уверен, что придёт время и вам станет стыдно. Вы будете горько сожалеть о том, что стояли в этот день, последний день Петрова пост, безучастно наблюдали за нашей казнью, лузгая семечки и хихикая. Поверьте, ни один наш поступок не остаётся незамеченным. Да воздастся каждому по делам его… Я верю, что за тьмой обязательно придёт утро, и над Россией взойдёт солнце. И вот тогда ваши потомки вспомнят о нас, погибших за свободу. Они напишут о нас книги, поставят памятники. Мы умираем за правду. А за неё и умереть не страшно…

– Хватит, кадет, разболтался. В аду договоришь! – прикрикнул начальник отряда и выплюнул недокуренную папиросу. – Давай поворачивайся.

Павел и Пётр перекрестились и поклонились на четыре стороны.

– Да хранит вас Бог! – воскликнул на прощание младший брат.

– Мы готовы, – спокойно проговорил Павел и бросил красноармейцам: – Дурачьё, поставьте нас к стене, ведь сзади проезжая дорога. Застрелите ещё ненароком случайного человека.

Но его уже не слушали. Винтовки были направлены на цель.

Раздалась команда, прогремел залп. Вздрогнула толпа.

Свинцовый град снёс верхнюю часть черепа Павла, а Петра только ранили.

– Вы даже стрелять не умеете, – прохрипел поручик. Но к нему уже бросились, стали рубить шашками и колоть штыками.

Трупы тотчас же кинули на телегу и, даже не прикрыв, повезли к ближайшему оврагу.

Когда толпа стала расходиться, на место казни пришла мать. Пожилая женщина упала на колени, стала сгребать руками, запечённую в горячей пыли кровь и складывать её в платок.

– Павлуша, Петруша, – всхлипывала она, – сыночки мои, соберу вашу кровушку всю, до единой капельки. Ничего не оставлю извергам.

Варвара кинулась к женщине и стала её поднимать, успокаивать, но унять слёзы горя старушки было невозможно.

Какой-то сердобольный извозчик тут же подкатил фаэтон, и родительницу уговорили в него сесть. Но с платком, завязанным в узелок, она не рассталась. Ветер ласково трепал седые волосы матери и, казалось, просил у неё прощения за то, что люди сотворили с её сыновьями. Возничий надвинул полог коляски и тронул лошадей. Железные колёса стучали по мостовой мерным размеренным стуком, точно в крышку гроба забивали гвозди.

Горничная Ардашевых вернулась в особняк. Она решила ещё на несколько дней задержаться в городе, пока не разузнает хоть что-нибудь о судьбе Клима Пантелеевича.

Расстрелы продолжались всю неделю.

Трагедия неудавшегося восстания усугублялась ещё и тем, что, как позже выяснилось, в ту ночь, когда две сотни офицеров, несколько гимназистов и студентов вели неравные уличные бои с военным гарнизоном, всего в четырнадцати верстах от Ставрополя проходил отряд полковника Шкуро. Если бы связные, посланные к нему, не попали бы в руки красных, город был бы освобождён ещё двадцать седьмого июня. Но чуда не произошло, и Ставрополь погрузился в кровавую тьму большевистского террора.

Глава 4. Феликс

Но чтобы достигнуть поставленной цели, такие как я, должны отказаться от всех личных благ, от жизни для себя ради жизни для дела.

Ф.Э. Дзержинский, письмо сестре А.Э. Булгак, Седлецкая тюрьма, 3 июля 1901 г.

Москва, ул. Большая Лубянка д. 11.

В Петрограде становилось всё опаснее, и Совет Народных Комиссаров РСФСР, претворяя в жизнь недавнюю инициативу Керенского, сделал своей столицей Москву.

ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия – расположилась в здании бывшего страхового общества «Якорь». Общая численность чекистов составляла не более ста двадцати человек. Председатель ВЧК – профессиональный революционер Феликс Дзержинский, промаявшийся одиннадцать лет на каторгах, в тюрьмах и ссылках, сумел организовать её работу настолько успешно, что, кроме борьбы с внутренней контрреволюцией, блестяще провёл и несколько операций за рубежом. Недавно завербованный агент Арский отправился в Финляндию как репортёр (под этим псевдонимом скрывался пятидесятилетний Алексей Фролович Филиппов, бывший банкир, издатель, прощелыга и шантажист, который ещё несколько лет назад, пользуясь покровительством Григория Распутина, собирал компрометирующие материалы на столичных промышленников и финансистов, а потом, под страхом обнародования этих сведений в собственной газете, вымогал у последних солидные отступные). Своими действиями Арский сумел подготовить восстание матросов в Финляндии, и инструктировал лидера финских коммунистов Куллерво Ахиллеса Маннера, что позволило захватить власть в Гельсингфорсе. И Маннер стал председателем Совета народных уполномоченных Финляндии. Вскоре Арский раздобыл подробный план немцев по захвату Аландских островов на Балтике и передал эту важную информацию в Петроград. Большевики умело воспользовались полученными сведениями, и острова так и остались под юрисдикцией красной Финляндии. Но главным достижением Филиппова председатель ВЧК считал согласие о переходе на сторону советской власти бывшего царского контр-адмирала Развозова, командовавшего военными кораблями, которые базировались в финских портах. Последнему пришлось посулить звание вице-адмирала. Теперь Балтийский флот полностью принадлежал большевикам. Правда, новоявленный перебежчик, так и не успевший нашить вице-адмиральские погоны, заимел привычку обсуждать приказы Совнаркома, и за эту строптивость был сурово наказан: отправлен в узилище. «Ничего, – рассуждал Феликс Эдмундович, – посидит недельку-другую, одумается. А потом поговорю с Троцким и засуну его в какую-нибудь военно-морскую историческую комиссию при Морском архиве. Вот пусть там и умничает, анализирует былые морские сражения. Вечных союзников не бывает. У каждого, как у револьверного патрона, есть свой срок годности[7]7
  Контр-адмирал А.В. Развозов был обвинён в заговоре против большевиков и вновь арестован в сентябре 1919 года. Скончался 14.06.1929 г. в больнице тюрьмы «Кресты» (прим. авт.).


[Закрыть]
. Вот и его преемник – капитан 1-го ранга Щастный – долго ли будет во главе флота?».[8]8
  Начальник Морских сил Балтийского моря капитан 1-го ранга А. М. Щастный, сумевший, в марте 1918 года, несмотря на сложную ледовую обстановку, не допустить захвата флота немцами и привести его в большевистский Кронштадт, был обвинён в контрреволюционном заговоре и расстрелян 22 июня 1918 года по приговору Революционного трибунала (прим. авт.).


[Закрыть]

Радовали и вести из Константинополя. Агент Султанов сумел втереться в доверие к младотуркам и попасть в окружение, набирающего силу генерала Мустафы Кемаля.

Первый чекист страны имел привычку, раздумывая, вычерчивать карандашом на бумаге разного рода геометрические фигуры: квадраты, ромбы, треугольники, трапеции… Некоторые он ретушировал, другие – оставлял как есть. Как-то, ещё до революции, на допросе в Варшаве судебный следователь по особо важным делам сказал ему, что такие рисунки свидетельствуют о том, что у него четкие цели и убеждения, он настойчив, упорен и чрезмерно бдителен.

– А разве можно быть другим, когда всё твоё естество подчинено одной цели – свершению революции? – вполне откровенно выговорил арестант.

Следователь Орлов посмотрел на него внимательно, снял очки и спросил:

– Неужели вы не понимаете, господин Дзержинский, что уже никогда не выйдете из тюрьмы? Ведь если даже, если в деле в вашем деле останутся лишь доказанные следствием преступления, то вам не миновать двадцати лет каторги. Двадцать лет! Подумать только! Сейчас вам тридцать девять, а через двадцать лет будет почти шестьдесят. Но это, при условии, если бы вы жили обычной жизнью: ели, спали, гуляли на свежем воздухе, как все нормальные люди. А тут каторга. Вы её не перенесёте. Не забывайте, что у вас за плечами уже немало лет тюрем и ссылок. Зачем вы губите себя?

– Я выбрал этот путь давно и с него не сверну. И потом, почему вы думаете, что я вновь не совершу побег? – сиделец так сильно закашлялся, что на глазах выступили слёзы. – Простите. Однако огромное вам спасибо за то внимание, которое вы мне оказываете. Еду носят с офицерской столовой, дают свежие газеты, папиросы…

– Папиросы! – взмахнул руками чиновник. – Вы же сами говорили, что перенесли туберкулёз лёгких. Вам лечиться надо, а не о революции думать. Может, распорядиться, чтобы вас показали доктору?

– Благодарю, но не стоит. А революция придёт. Поверьте, она не за горами. И когда она случится, тысячи людей ответят за мучения моих братьев. И вам, несмотря на столь благосклонное ко мне отношение, тоже придётся нести этот груз ответственности.

Следователь ничего не ответил. Он вызвал конвойного жандарма и приказал отвести арестанта в камеру.

Ту камеру в десятом павильоне Варшавской цитадели, считавшейся в те времена строгой тюрьмой, он помнил хорошо: она была просторная и светлая – пять на семь шагов, большое окно с гранённым стеклом. Через открытые форточки долетали звуки улицы: грохот телег, шум деревьев, гудки пароходов и поездов, щебетанье воробьёв и даже музыка военного оркестра. В баню водили два раза в неделю, а раз в месяц предоставляли ванну. В тюрьме была отличная библиотека. Ежедневно выводили на пятнадцатиминутную прогулку во двор. Дозволялось писать одно письмо в неделю. Для этого выдавали чернила, перо и пол листа почтовой бумаги. Если имелись деньги, то, согласно прейскуранту, можно было заказывать дополнительную еду.

Феликс Эдмундович положил карандаш и, откинувшись на спину кресла с удовольствием про себя отметил: «Тысячи врагов революции уже заплатили за страдания моих соратников жизнью, а тот самый следователь – нет. Бывший судебный следователь по особо важным делам Владимир Орлов теперь работает в ВЧК и возглавляет 6-ю комиссию по уголовным делам Петрограда. И, более того, во время командировок в Москву – кто бы мог подумать? – живёт в моём номере гостиницы «Националь». И я сам отдал ему ключ. Пусть пользуется. Я ведь всё равно там не бываю. Мне хватает и походной кровати – он невольно бросил взгляд на раздвижную ширму, установленную в углу кабинета, – а такие специалисты нам будут нужны до тех пор, пока мы не выкуем из рабочих, матросов и солдат профессионалов подобного уровня. На это понадобятся годы, придётся потерпеть. Но, как только это случится, карающей меч революции опустится и на голову Орлова. Ничего не поделаешь, такова диалектика революции».

Воспоминания о прошлом незаметно перенесли его в милый и уютный двухэтажный деревянный дом в имении Дзержиново, окружённый старыми вязами и липами. Вспомнились сёстры, мама, братья, отец… «И вот бывает же так! – подумал он, – в Таганрогской гимназии мой родитель учил математике Антона Чехова, а в Симбирске отец Керенского преподавал логику Владимиру Ульянову. Воистину пути Господни неисповедимы…И что это я вспомнил о Боге, точно старый ксендз? Старею?».

Он открыл ящик стола, вынул телеграмму и улыбнулся. А было чему! Первый чекист молодой республики не ожидал такой удачи: агент Аргус прислал из Ставки генерала Деникина на условленный адрес в Екатеринодаре первое шифрованное сообщение. Оно было написано на открытке с обычным поздравлением ко дню Ангела. Тайнопись, выполненная специальными симпатическими чернилами, прекрасно уместилась между строк обычного короткого послания. И связной, обработав открытку солями железа, получил целый ряд ничего не значащих для него цифр. Перешифровав текст в буквенный вариант, он отправил вполне безобидную телеграмму в Москву. И уже здесь двойной шифр превратился в донесение Аргуса: «По сведениям, полученным от начальника контрразведки полковника Фаворского, в Ставрополе находится руководитель бывшего Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке статский советник Клим Пантелеевич Ардашев, выдающий себя за присяжного поверенного Ставропольского окружного суда. Адрес его проживания: Николаевский проспект 38. Аргус».

Это короткое сообщение говорило о многом: упомянутый господин Ардашев, возможно, единственный, кто располагает сведениями в отношении российской зарубежной агентурной сети бывшего МИДа Российской империи. А поскольку отыскать секретную картотеку на Певчем мосту так и не удалось, то, чтобы пролить свет на это обстоятельство, мнимый адвокат должен быть незамедлительно доставлен в Москву. Соответствующий приказ Дзержинский отдал несколько часов назад, но до сих пор из Ставропольского Губ ЧК ответа не было. И это обстоятельство начинало потихоньку точить душу Председателя Революционного трибунала, точно шашель.

Дзержинский поднялся из-за стола и подошёл к большой карте, висевшей на стене.

Красными игольчатыми флажками были отмечены города, занятые Красной армией. Таковых оказалось немного, но Ставрополь, к счастью, был в их числе. «В крайнем случае, придётся дать вторую телеграмму открытым текстом. Пусть допросят его хорошенько, надавят. Пригрозят расстрелять на его глазах жену и детей. Ведь должна же быть у этого Ардашева семья? Хотя, кто его знает? Такие люди, как он и я, точно волки. Мы одиноки. Нас носит, мотает по свету годами, как сухой лист поздней осенью. И всё ради одной цели. Но со мной понятно – вот уже двадцать пять лет, с самой гимназической скамьи, я борюсь за социалистическую революцию, а что движет этим статским советником? – Феликс Эдмундович задумался на мгновенье, и вдруг внутренний голос ответил ему одним коротким словом: – «Долг».

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 3.6 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации