Текст книги "Мальчик с саблей (сборник)"

Иван Наумов
Мальчик с саблей (сборник)

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Часть I. Эмпатам и роботам

Осторожно, волки!

Азбука, детка, у нас всего из четырёх букв. Альфа, бета, гамма и нейтроны.

01

Тайга замерла, прислушиваясь к жёсткому, давно забытому звуку. Даже ветер утих, оставил в покое иссохшие макушки кедров. Облезлая белка нырнула в дупло. Привстал на задние лапы и застыл свечкой любопытный горностай.

А звук нарастал, приближался, катился во все стороны от рассекающей тайгу широкой насыпи. На её верху высокая трава скрывала бурые полоски металла, вибрирующие сильнее и сильнее.

Неспешно двигалась через притихший лес странная конструкция. Будто кто-то поставил огромную маслёнку – прямоугольное керамическое блюдце с прозрачной округлой крышкой – на вагонную тележку. Вся ходовая часть снизу была закрыта фаянсовым кожухом, лишь две колёсные пары выходили наружу, отчего дрезина напоминала детскую игрушку. Похожий на край раковины белый нос рассекал бурьян, и казалось, что дрезина плывёт по серо-зелёному травяному руслу. Толстые стебли стегали покатое днище.

Под колпаком блестели в лучах утреннего солнца три лысые головы.

– Хожая рельсина – она поёт! – развалившийся на двух передних сиденьях обходчик Лось стянул респиратор на шею, обнажил мечтательную, шалую улыбку. – Когда дорога накатана, это же песня, а не шум! Шестьдесят вагонов да на жёсткой сцепке – музыка!

Старший – упакованный в камуфлированный комбинезон с высоким горлом поручик Седых – ссутулился над листком экрана, прискотчёванным к спинке Лосиного сиденья. На секунду скосил глаза на датчик нуклидки, к пляшущей циферке, замыкающей череду нулей, и тоже снял маску.

Топограф Клевцов прижался к стеклу шишковатым лбом. Его мутило от самой Зимы. Сероватая кожа обтягивала скулы, и когда Клевцов страдальчески закрывал глаза, его лицо превращалось в древнегреческую маску скорби.

– А тут – слышите? – Лось показал пальцем себе под ноги. То, что попутчики не пытались поддержать беседу, ничуть его не смущало. – Звук глухой, пыльный. Это ржа, братцы. Рельсина – она без пригляду да без нагрузки долго не живёт.

Перед поручиком по экрану в нескольких окошках ползли разноцветные холмики графиков. Приём сигнала, уровень фона, состав воздуха, высота над уровнем моря. Четыре камеры по углам дрезины в реальном времени гнали в Трест по радиоканалу проплывающий мимо пейзаж.

Из-за кособокой комковатой тучи выбралось жгучее весеннее солнце, и под плексигласовым колпаком сразу стало душно.

– Тормозни, – сдавленно попросил Клевцов. – Не могу чего-то.

Лось вопросительно обернулся к поручику. Тот не глядя кивнул, что-то торопливо отстукивая на мятой клавиатуре. Обходчик плавно потянул на себя рукоятку скорости. Дрезина сбавила и без того тихий ход, остановилась.

– Быстро только, – предупредил Седых. – И так весь график к чёрту.

Стало тихо, лишь под задними сиденьями, остывая, еле слышно засвистела счетверённая дрейковская батарея. Лось поднял колпак. Топограф, держась за живот, засеменил в лес.

Лось с упоением втянул ноздрями прохладный хрусткий воздух. Снял с пояса «личку» – портативную нуклидку, выставил обзор на узкий луч и, спрыгнув в траву, пошёл вокруг дрезины, водя раструбом по колёсам, днищу, колпаку.

– Чуть не цепанули, а? – рассмеялся заливисто и жизнерадостно. – Чуть по «занозе» не заработали, а, служивый?

Седых оторвался от своей техники, досадливо посмотрел на обходчика. Он не любил пустопорожний трёп и не собирался точить лясы со штатскими. Да, чуть не влетели. И что теперь?

По непроверенным данным, Транссиб обрывался около Ангарска, но у штаба на этот счёт появилось особое мнение.

Съёмки с нескольких беспилотников показали, что полотно по крайней мере в городской черте цело, нет ни разрывов, ни завалов. Забраться глубже птичкам не хватало дальности, а единственный обходчик-автомат, отправленный на проверку участка дороги до Иркутска, сгинул где-то за Ангарском, как и не было.

Трест «Сибирский путь», взявший подряд на восстановление железнодорожного сообщения по всей Уфимской Директории, выделил технику и спецов. Военных обязали подключиться. Седых, к тому времени вполне обустроившийся в Новотомске – отдел кадров гарнизона, файлы да базы данных, непыльно и спокойно, – не горел желанием лезть в изуродованное войной Прибайкалье. Но его особо и не спросили.

От Тайшета до Зимы домчали с ветерком. Правда, не открывая окон и не снимая масок. Дело такое – от восточного ветра добра не жди. Нуклидка временами загоралась зелёным, но не более того. Жить здесь уже не стоит, а мимо ехать – пожалуйста.

В Зиме переночевали в лагере железнодорожников. А дальше уже началась непроверенная колея, пришлось ползти по-черепашьи, с приглядом. Лось, кое-как нацепив на широкую переносицу респиратора очки-хамелеоны, стал похож на стрекозу. За дорогой они следили попеременно с Клевцовым, пока топографу совсем не поплохело. До пригородов Ангарска добрались без приключений.

Седых не любил и боялся старых городов, но железную дорогу так просто не подвинешь на километр-другой. На скорости около десяти километров в час дрезина миновала мост через разлившийся паводком Китой и вошла в окраинные микрорайоны. Сначала экран нуклидки затеплился зелёным, потом пожух, пожелтел и начал недобро наливаться розовым.

– Назад надо, – нервно сказал топограф. – Назад надо.

Но поручику казалось, что ещё чуть-чуть, и проскочат – ведь целы же дома, хоть и пусты, ведь нет ни воронок, ни разрухи.

А потом они влетели в красное. Миновали бесконечно длинный цех, выскочили на открытую местность, тут нуклидка и взвыла. Лось уже не спросил поручика – дёрнул рычаг так, что едва не вырвал с корнем. Седых тюкнулся лбом в экран, оставив на нём масляный потный след.

Дрезина дала задний ход, и красный фон сменился на успокаивающий розовый, убаюкивающий жёлтый, почти мирный зелёный. Дрожащими пальцами поручик ткнул в пульт – посмотреть суммарную дозу. Ничего. Терпимо.

Клевцов стянул респиратор. Его стошнило, едва успел подставить какой-то пакет. Топограф тут же снова облачился в маску, покосился на поручика с плохо скрываемой ненавистью.

– Домой? – равнодушно спросил Лось.

– Назад, через мост, а там километрах в пяти одноколейка уходит – её попробуем, – инстинкт самосохранения боролся в душе поручика с инстинктом служаки. – Другой берег, может, почище…

Дальше каждый занимался своим делом – Лось следил за дорогой, Клевцов трясся, дав волю радиофобии, а Седых раз за разом прокручивал записи въезда в Ангарск. Стационарная нуклидка писала сигнал на триста шестьдесят градусов. Над замызганным двухэтажным домиком посреди станционного сквера разливалось красное сияние и бежали очень серьёзные цифры…

– Да, – отозвался Седых. – Чуть не цепанули. Ну, где там наш землемер? Медвежья болезнь замучила?

– Клевцов! – протяжно крикнул Лось. И добавил поручику: – Ты не трогай его. Он свою дозу уже давно перебрал.

Сосны шелестели кронами, яростное весеннее солнце молча скалилось аккурат над уходящей вдаль насыпью.

– Ну и куда он запропастился? – Седых недовольно перевесил ноги через борт дрезины. – Пойду потороплю.

У Лося тем временем в руках ожила нуклидка. Слабенький сигнал по гамме. Обходчик включил лазерную указку и постепенно сузил обзор до минимума. Стараясь не потерять отмеченное место – как раз в стыке, где колпак примыкает к борту, – расстегнул нагрудный клапан, достал ватный кругляшок для снятия макияжа. От души плюнул на него и принялся промакивать подозрительное место. Это ж такая зараза, глазом не увидишь.

– Вот так хреновина! – где-то совсем неподалёку раздался удивлённый возглас поручика. И через секунду: – Клевцов!

Когда невидимая радиоактивная пылинка наконец перекочевала с борта дрезины на влажный кругляш, Лось перепроверил «личкой» и ватку, и борт. Кругляш щелчком пальцев был отправлен подальше в сторону. Больше к дрезине никакой дряни не пристало.

Лось осмотрелся. Слева от насыпи лесистый склон полого уползал вверх, по правую дрезина только-только миновала провал, уходящий в широкое, метров триста, ущелье. Каменистый язык едва не от самой насыпи начинал собой цепочку холмов, длинной дугой вдоль ущелья уходящих к кряжу на горизонте. Несмотря на весну, тут и там тайга была побита серо-жёлтыми пятнами – не всякий дождь приносит жизнь в нынешние времена.

Что-то неправильное ощущалось в воздухе. Затихли и без того редкие птицы. Стылая, неестественная тишь.

– Поручик! – крикнул Лось, его голос разорвал окружающее безмолвие на секунду, но оно схлопнулось ещё плотнее. – Клевцов!

Никто не отозвался на зов обходчика.

– Эхма, тудыть вас, – буркнул Лось себе под нос и спустился с насыпи по тропинке, промятой его попутчиками.

В подлеске островки травы чередовались с хвойной периной. Обходчик легко проследил тропу и вышел на широкую полянку, с одной стороны подпёртую расколотым надвое камнем в два человеческих роста.

– Клевцов! – уже тише позвал Лось, лихорадочно крутя головой.

На поляне как будто повалялись кони – трава полегла в разные стороны, сломанные стебли цветов сочились свежим соком, в нескольких местах дёрн вывернулся наизнанку, обнажая бледную вермишель корней.

И ни следа – ни топографа, ни поручика. Лось по привычке бросил взгляд на нуклидку. Экран горел зелёным, хотя около дрезины был чёрен как ночь – абсолютно чисто, обычный фон. Очень захотелось дать дёру. Но обходчик натянул респиратор, выставил тридцатиградусный обзор и принялся разглядывать поляну внимательнее.

Нуклидка показала, что две радиоактивные полосы, как следы от саней, уходили с поляны в лес. В другую сторону они упирались прямо в расколотую глыбу.

Лось брезгливо, на цыпочках, подошёл к скале – и увидел, о какой именно хреновине кричал исчезнувший поручик Седых.

02

Шота Георгиевич славился тем, что даже времянки ставил на века. Лагерь железнодорожников у станции Зима походил на картинку из строительного пособия. Фундамент – аккуратный квадрат сто на сто метров – сиял, как лист глянцевой бумаги. Снег, пыль, дождь, грязь – ничто не липло к белому пластиковому покрытию. В самом центре квадрата расположились шатры, как колония островерхих десятиметровых грибов. Чуть сбоку примостилось угловатое двухэтажное здание фильтров воды и воздуха. К нему подходила труба от реки, тоже белая и скользкая на вид. Периметр окружала лёгкая ограда – не в защитных целях, а для напоминания: вход возможен только через расположенную в одном из углов квадрата мойку.

Так пойдёт – и вырастет здесь когда-нибудь Новая Зима.

Гости прибыли одновременно с двух сторон.

Короткий состав – посвистывающий батареями локомотив и три прилизанных вагона в кевларовой броне – остановился у шаткой платформы, собранной строителями накануне. Сначала Шоте Георгиевичу показалось, что представитель министра путей сообщения приволок с собой свиту. Однако нет, не той масти ребята! Вслед за напыщенным осанистым чиновником – дутый серобуромалиновый воротник, видимо, заменял меха – и суетливым остроносым секретарём из вагонов выгрузились настоящие вояки, человек двадцать. Нашивки сапёрного полка с Астраханского фронта. Лычки ранений, занозы облучений. Заныло под ложечкой.

А со стороны разбитого шоссе прямо по непаханому полю пробирался джип армейского образца, блестя тефлоновым напылением.

Пока Шота Георгиевич разбирался с высокими гостями, джип въехал на пластиковую решётку автомобильной мойки, примыкающую к фундаменту с противоположной стороны, и с водительского места выпрыгнул рослый загорелый мужик. Респиратор спущен на шею, голова затянута легкомысленной банданой, короткие усы и небольшая бородка аккуратно подстрижены. Завозилась под днищем машины поливалка, обрабатывая трансмиссию едким нейтрализующим раствором. Вылез из будочки дедок, приставленный к автомату мойщик, подслеповато сощурился:

– Не иначе, Селиван пожаловал?

Водитель развёл руками:

– Куда ж я, старый, без вас?

– Это хорошо… – задумчиво протянул мойщик. – Это всегда хорошо… Как дорога, чистая?

И, не дожидаясь ответа, включил нуклидку.

А Селиван всматривался в людей, сошедших с поезда. Его не заинтересовал ни индюк-предмин, ни бойцы. Он пристально разглядывал выходящего из последнего вагона худенького мальчишку. Тот осторожно выносил на платформу большой кофр из-под синтезатора.

На самый край белого квадрата вразвалочку подбежал Шота, взмахнул рукой.

– Ты гляди, какой пылесборник себе отрастил! Не боишься? Такая метёлка для нуклидов! – Шота пощёлкал языком. – Что ж ты опоздал-то? Смотри, сколько охотников понаехало!

– Да просто умываться надо чаще, – пожал плечами Селиван. Кивнул на заходящих в шлюз сапёров. – А эти что тут? Мы ж вроде договорились?

– Может, и к лучшему, подожди ругаться, – сказал Шота. – Да и я ж так и так человек подневольный! Сказали «встречай» – не отбрыкнёшься.

– Что за пацан? – спросил Селиван.

Мальчишка уже волок к крутой лестнице, спускающейся с платформы на фундамент, большой пластиковый рюкзак и явно тяжеленный кофр.

Шота пожал плечами:

– Смахивает на вольного стрелка. Бумаг пока не видел.

– Да уж, целый оркестр собрался.

– Ты давай, – начальник участка уже торопился к гостям, – проходи сразу в главный зал, а то тут все копытом бьют, шашки наголо.

Мойщик закончил с машиной, поводил нуклидкой по обуви и комбинезону Селивана, одобрительно кивнул:

– Чист, как слеза младенца! Заезжай.

Парковка на краю фундамента пустовала – автотранспорт был не в чести. Селиван поставил машину на самый угол. Вынул из багажника изумрудный кофр для контрабаса и допотопный кожаный чемодан.

В шлюзе почему-то дежурила буфетчица тётя Маша.

– Селиванчик! – радостно воскликнула она. – Сегодня тушёнка с рожками, не опоздай, а то двойной порции не увидишь!

А вот в зале его особо не ждали.

– Почему на совещании посторонние? – представитель министра покосился на вошедшего Селивана.

Мальчишка тихой мышкой замер в углу. Раз оказался тут, значит, и правда охотник.

– Это не посторонний, Аркадий Львович, – Шота подозвал Селивана и придвинул маленький сканер. – Подписка о неразглашении. Приложись.

Селиван прижал к матовому экранчику указательный палец, под ним пробежал зелёный луч, и данные о новом участнике совещания ушли в Новотомск, а может, и саму Уфу.

Длинный стол разделял зал по диагонали. Один торец занял предмин с секретарём, рядом с ним устроились трое-четверо строителей во главе с Шотой Георгиевичем и аэротопографом Макаром, старинным Селивановым другом. Сапёры по большей части предпочли стулья по периметру помещения. А у другого торца стола сидел понурый обходчик, пряча взгляд в застывшие на столе кулаки.

– Итак, господин Лось, – неожиданно резким, дознавательским голосом спросил секретарь, выглядывая из-за ноутбука. – Вы оставили ваших коллег в тайге и вернулись в лагерь?

Обходчик пошёл пятнами.

– Если бы не беспилотник, – убеждённо сказал он, – и я бы не вернулся. Оно рядом было! Стоишь, а из-за спины тебе взгляд между лопаток. И вдруг слышу – тр-р! Смотрю, птичка прямо над колеёй. И за спиной сразу замерло всё. Так это моё счастье! Я бегом к дрезине – и сюда.

– Мы потом две дрезины отправляли, – заступился за Лося начальник участка. – С оружием. Но в лес, конечно, не совались. Если б Седых и Клевцов были живы, вернулись бы на полотно.

– В первом отчёте, – вступил в беседу майор Черепанов – Селиван помнил его ещё по Южному Уралу, – вы достаточно подробно описали устройство, которое увидели в расщелине. Посмотрите внимательно, что-то похоже?

На развешанных по стенам экранах появились разнообразные металлические узлы. Лось сразу остановился на одном:

– Вот. Сильно похож. Только пластин не три, а две. И горло поуже.

– Плохо, что две, – мрачно сказал Черепанов.

Остальные экраны погасли, оставив лишь одно изображение: плоская металлическая рамка, несколько крышечек, скрывающих электрические контакты, три явно подвижные заслонки-пластины разного размера, широкая горловина воронки.

Бойцы, сидящие вокруг, посерьёзнели, подобрались.

Шота крутил головой, ожидая внятного объяснения. Диагноза.

– Если бы пластин было три, – сказал Селиван, – это означало бы подачу патронов, подствольных гранат и либо реактивных снарядов, либо мин. Стандартная комплектация для системы мобильного заграждения. Ни пяди врагу. А тут пластин только две.

Шота Георгиевич поморщился:

– Что мы опять на топтуна нарвались, я уже и сам дотумкал, как только про точку входа услышал, не маленький. Что плохо-то?

– Боюсь, это не заградитель, – Черепанов вывел на стену изображение паукообразного механизма, ощерившегося стволами и турелями, с гирляндами мин в подбрюшье, хищными усами антенн. – Топтун – машина тупая и приметная. Если бы она держала железнодорожную ветку, то атаковала бы дрезину сразу. Здесь что-то другое, с чем мы никогда не встречались. В довоенных архивах не сохранилось данных о других модификациях.

Представитель министра счёл нужным встрять:

– Вы должны понимать всю важность возлагаемой на вас миссии. Восстановление транспортных путей, воссоединение с Забайкальем и Бурятией – наша стратегическая задача. Это золото и уголь, локомотивы и металлообработка, людские ресурсы, в конце концов! Пока на Западном фронте затишье, мы должны крепить обороноспособность Директории!

У Селивана от зевка свело скулы. Черепанов будто лимонов наелся. Повисла неловкая пауза.

– Это «волки», – раздался из угла звонкий мальчишеский голос. – Последнее поколение, в серию так и не поступило. От шести до восьми автономных модулей, объединённых единым управлением. Повышенная способность к маскировке, на девяносто процентов «волки» состоят из нанотекстур, свободно наращивают и сбрасывают постороннюю материю. Предназначены для уничтожения тыловых коммуникаций наступающего противника. Пропускают боевые части, атакуют обоз. Это если вкратце.

Тишина усугубилась.

– Мальчик, – ласково спросил Шота Георгиевич, – ты откуда всё это взял?

Юнец посмотрел на начальника участка холодным и светлым взглядом.

– У вас есть какие-то сомнения в подлинности моей лицензии?

03

– Что скис? – Черепанов поставил на стол тарелку с макаронами по-флотски и уселся рядом с Селиваном.

– Работа из-под носа уходит, чему радоваться-то?

Майор усмехнулся, подковырнул:

– Хотел, небось, всё в одиночку? Охоч до риска, охотник! Но тут на всех хватит. Это тебе не шагающие мины дезактивировать.

– У вас-то харч казной оплачен, можете не напрягаться. А подели-ка премию на двадцать, вот и будет шиш без масла.

Селиван без энтузиазма тыкал гнущейся вилкой в скользкие рожки. Тётя Маша показалась в окошке раздачи, глянула в его тарелку, неодобрительно покачала головой.

Ведь вроде уже почти завязал, корил себя Селиван. Хватит уже по лесам ошиваться, играть в кошки-мышки с отбившейся от рук техникой, подставляться под лишнюю дозу. Последний раз, последний раз… Уж больно бонус серьёзен – Транссиб, главная магистраль государства, личный патронат правительства. Аркадий Львович встал перед мысленным взором, презрительно шевельнул бровью.

Деньги – это не просто мерило успеха. От денег зависит, какой фильтр будет очищать воздух в твоём шатре. Позволишь ли ты себе пылеотталкивающую одежду. Сколько нанокюри осядет у тебя в желудке, лимфе, костях после каждого приёма пищи. А случится худшее, то где ты его встретишь – под присмотром томских врачей-волшебников или на надувных нарах в тайшетском хосписе.

Совещание длилось до самого ужина. Мальчишка вывалил такой ворох информации, что сапёры сидели с открытыми ртами. Да и Селиван, чего уж там. Иллюстративного материала, конечно, у Юры Стромынцева почти не было – несколько чертежей узлов да мудрёные химико-механические формулы. Зато куда больше он мог сказать о точках входа – спрятанных в зоне действия подземных хранилищах, обеспечивающих «волков» заряженным «киселём» для дрейковских батарей и почти неограниченным боезапасом.

Селиван подумал, что ему было бы жаль просто так, за здорово живёшь, сливать столь ценные знания. Но мальчишку это, кажется, не заботило. Наивный, решил, наверное, что его уже приняли в команду…

После ужина охотник вышел из шатров, бросил взгляд на нуклидку, с удовольствием снял респиратор. Ту-ум, ту-ум, где-то за дутой стенкой играла музыка, только басы прорывались наружу.

– Дед! – крикнул Селиван мойщику. – А где теперь голубятня-то?

Старик вылез из будки, подошёл к охотнику, придержал его за рукав. Сощурился, вытянул палец в поле.

– Видишь, берёзка одинокая? Вот от неё – всё под горку, к реке. Найдёшь, не заблудисься.

С косогора открывался безмятежный вид на излучину реки. Маленький белый фургончик с вытянутой стрелой катапульты издалека казался сделанным из конструктора. Вдоль берега шла накатанная полоска земли. Рыжее солнце выбралось к вечеру из облаков и от горизонта, настилом, пустило длинные чёткие тени.

Селиван подошёл к дверям фургона, на секунду прислушался, деликатно постучал. Изнутри послышался смех, что-то подвинули, щёлкнула задвижка. Секунда – и Рита, славная Рита, повисла у Селивана на шее.

– Сапёр-одиночка! Охотник на мясорубки! – она стиснула его в объятиях, отстранила, критически рассмотрела.

Провела рукой по бороде, приподняла бандану, вынесла вердикт:

– Хорош собой как никогда! Седины нет, язв и облысения не наблюдается, рожа наглая, местонахождение правильное! Заходи!

Макар уже что-то цедил по стаканчикам, из холодильника на стол явились диковинные яства типа сырокопчёной колбасы, овсяного печенья, маринованных огурцов.

– Только схватись за нуклидку – в глаз получишь! – подмигнул Макар. – Со свиданьицем!

Хрусткий огурец лопнул на зубах солёной влагой, потушил жидкий огонь.

Супругов иногда объединяли в одно смешным именем Макарита.

Птицы-неразлучники. Островок бесшабашного счастья посреди океана упадка и тревог. Когда их спрашивали, как живётся, они неизменно отвечали – как в сказке. А как это – в сказке? А чтобы жить счастливо и умереть в один день. Долго и счастливо? Ну, долго – это совсем уж волшебная опция.

Обсудили немногочисленных общих знакомых, Селиванову холостяцкую жизнь, добрались до политики. Поговорили о тухлой войне на Западном фронте, где поволжские пустыни разделили противников почище любых линий обороны. О туманной судьбе Дальневосточной Республики. О городах-государствах, восставших из праха на пепелище Европы.

Не было на самом деле пока никакой политики – лишь суета уцелевших по восстановлению прежнего уклада, хотя бы на сотую долю. Но суета корыстная, агрессивная, шакалья. Селиван не верил ни в мощь, ни в слабость нынешней власти. Снисходительно наблюдал за камланием идеологов над «исторической преемственностью» возрождённой Уфимской Директории, за бездумной штамповкой давно ушедших в прошлое чинов и рангов. Директория – только звучит грозно, а на самом деле – головастик с торчащим за Урал хвостом. Глиста масштаба Чили или Норвегии с довоенных карт. Узенький перешеек между безжизненными казахскими степями и светящимися по ночам обскими лиманами Енисейского моря.

Потом Макар хвастался новыми «голубками», вытащил Селивана в вечернюю прохладу, приподнимал тенты, давал пощупать мягкий пластик крыльев…

По темноте Селиван добрёл до шатров. На мойке дежурил незнакомый молодой парень. Кондиционированная свежесть фильтрованного воздуха пахла прелой бумагой и сырой рыбой. Селиван думал, что тихонько проберётся к своей койке, не будя соседей, но уже в коридоре его встретил бледный и потный Шота.

И сказал он Селивану невозможную вещь:

– Новоижевск пал!

Сели в зале, вошли в сеть. Новостные сайты взорвались ликованием ТАККовских военачальников, скороспелыми интервью с поля боя. На освинцованных бронемашинах якобы добровольцы – а так и хочется сказать «смертники» – прошли больше двухсот километров по мёртвой, непригодной даже для кратковременного пребывания местности. Сплошное красное поле. Что там снизит пара сантиметров свинца? Селиван сжал кулаки, представив, как бесчувственные твари отдают команду на убой собственных ничего не подозревающих дурачков. Как скукожившись в душном тряском нутре бронетранспортёра, мальчишки медленно жарятся в шквалах нейтронов и гамма-лучах. Небось и нуклидки отобрали, чтоб не думалось лишнего… Трудовая армия Костромской Коммуны отличалась прямолинейным подходом – к своим не менее, чем к чужим.

Новоижевск. Новоижевск – это ещё и Калаш-град, оружейная кузница Директории… Тревожно стало, неуютно. Вспомнил Селиван одного пленного командира, красную звезду с буквами «КК» на каске, взгляд – энтомологический, бесстрастный, неживой. «Все умрём и так и так, что ж волынку тянуть?» Людей-то, людей на просторах бывшей необъятной осталось – горсть тающая, а эти всё что-то недоделили…

Сны ночью снились душные, муторные. Какой-то ханурик на тайшетском рынке всё предлагал «сходить назад», Селиван совал ему в иссохшую руку уфимку, и тот придирчиво смотрел её на просвет, прятал во вшивые лохмотья, протягивал грязную надколотую ампулу и мутный доисторический шприц. Не бойся, говорила мама, он знает-знает-знает, говорила мама, приходи-приходи. Селиван задирал рукав до плеча и смотрел, как под кожей, по венам, бегут странные сгустки, так не должно быть, а ты приходи, говорила мама, дома хорошо, всё как раньше, и он втыкал тупую иглу в сгиб локтя, и свет мерк, потому что портьеры сдвинуты, мама, кто же держит теперь тканевые портьеры… Ну что ты, милый, отвечала она из кухни, звук звонко пружинил о стены, задевая золотые разводы обоев, отскакивал от паркета и штукатурки, находил Селивана, срывающего портьеры, да так и замершего перед открывающейся за окном картиной. Чёрная дымная равнина до горизонта, тусклое бурое солнце щупает её слабыми лучами, вечные сумерки, лучше бы не снимать эти шторы, стремянка выпрыгивает из-под ног, и надо на кухню, туда, где линолеум кружками, где бурчит холодильник и в строгом порядке выстроились на полках банки с крупой, только бы не смотреть в окно, и он бежал на звук, но снова вбегал в комнату с оборванной портьерой, ну что ты, милый, дин-дон, поют золотые завитки обоев, и кухни нет нигде – в тысяче комнат, в бесконечной многоэтажке с видом на апокалипсис, где же ты, ма?

И он выпадал из сна в бескрайнее заснеженное поле, холод, тьму, и крупные серые хлопья, не тая, ложились поверх белого, а нуклидка озаряла всё вокруг красным, и он снова вываливался ещё куда-то – и нигде не было успокоения.