Текст книги "Повелитель войны"

Итак, экономически нам северяне не нужны, скорее, мы им, как гаранты от голода. Лечить? Их свои шаманы лечат, и, думаю, не хуже наших, степных. Россия да будет прирастать Сибирью? Полезных ископаемых у них нет, хотя, конечно, есть, но нам до их разработки еще семь верст пешком киселя хлебать. Нет потребности у нас в полезных ископаемых, наверняка и в нашей степной земле месторождений немало скрыто, и что? Пусть пока так лежат.

Угроза агрессии? Трудно представить, как из дремучих лесов на мои легионы выкатывается озверелая толпа диких германцев, размахивающих дубьем, и лихо крошит нашу степную цивилизацию. Эти копатели корешков больше мне напоминают Дерсу Узала. Конечно, себе на уме, в лесу живут, стрелки отменные. Но даже для набора в мою конницу не годятся, на лошади не усидят. Если объединимся – так и останутся жить у себя в лесу, и степняки без коней к ним не поедут.

Что же у меня получается? Желание объединения есть, но только на добровольной основе, никакой агрессии с нашей стороны. Единая Монголия, северная – лесная и южная – степная, пустынная и горная. Что это дает нашему народу? Наверное, у нас будет больше мехов, если мы освободим соплеменников от необходимости добывать пропитание только охотой, а наш мясной товар получит нового благодарного потребителя. Добыча мехов может дать еще один вид валюты для торговли с другими соседями, на Руси шкурки соболя и куницы заменяли деньги. Название хорватской куны произошло от шкурки куницы, а я ее сам в руках держал и даже ею расплачивался.

Что еще мы можем предложить нашим собратьям? Защиту от агрессии? Хорошо бы, но вряд ли кто на них нападает, я бы знал. Может, далеко, на их западной или восточной границах, есть обидчики, насмешничающие над природными монголами? Плюющие на них, беззащитных? Вряд ли, а жаль. Всегда приятно защищать слабого, особенно, если силу девать некуда. На севере у них, похоже, все враги вымерзли, раз даже у нас такая зима холодная. И совсем уже стыдоба, если такие предложения наведут на мысль, что наша защита им требуется от нас самих. Только крышевания мне здесь не хватало. Лучше этот вопрос вообще не поднимать.

Приятельствовал я с одним исполнителем. Банк, от которого он работал, имел со мной общие деловые интересы, а я любил покопаться в новинках, изготовленных по спецзаказу, или в редкостях, в паре экземпляров попавших к нам из-за рубежа. Банк не жался. Как крыша – не давил, отношения были вполне ровные и доброжелательные. Но наступил момент, и я два дня просидел дома затылком к окну, ожидая разрешения ситуации. Мучиться не хотелось. Взгляд моего приятеля скользил по волосам, ощущения были, словно от легкого касания пальцев. Сам полгода назад крутил и вертел в руках винтовку из Англии, через прицел которой он сейчас смотрел на меня. Из «Волги», припаркованной недалеко от моего дома, ожидая телефонного звонка. Машина крутилась, минуты складывались в часы…

Когда все закончилось и я перестал интересовать его хозяев, через неделю после наступившей тишины он нашел меня. Что-то пытался объяснить. Мы стояли у стенда на выставке ЭКСПО, я не смотрел на него, молча читал рекламные плакатики. Так и промолчал, пока не перестал ощущать его присутствие рядом.

Все-таки он считал себя моим другом. Может быть. Так, наверно, и было…

Еще гитлеровский аншлюс Австрии Германией в голову приходит. Да, сравнения возникают – хоть куда! Может, эти ребята совсем со мной объединяться не хотят, а желают сохранить самобытную культуру своих племен. А я – захватчик, и со мною надо воевать, освобождать родные леса. Сделаешь глупость, и получишь в ответ вторую партизанскую Белоруссию, раз спокойно не сидится. Мыслитель хренов!

Я их культуру и пальцем трогать не собираюсь, но кто мне поверит? Та же Прибалтика – живой пример. Я им буду заводы для производства пеммикана строить, а они мне в лицо плевать и в спину стрелять.

Ладно, еще союз даст им наше гражданство и те гарантии уровня жизни и ее защиты, которые у нас существуют и всем нашим нравятся. За это меня подданные и хвалят. А именно: нищих монголов нет, вся страна за это в ответе, а я персонально. Вытянули западные области – и север поднять сможем: бесплатно накормим сирот, вдов, увечных, стариков. Как говорится, наши проблемы. Это – раз. Два – гарантия жизни.

За смерть монгола только одно наказание – смерть. Кто бы ни был виновен: богач, посол, воинский отряд сопредельного государства, которое только и ждет, чтобы втянуть нас в конфликт и разгромить – за убийство монгола смерть. Никаких штрафов, откупов, выкупов, виновный должен быть уничтожен, и те, кто этому препятствует, – так же, как сообщники и соучастники убийства. Самое ценное, что есть в нашей стране, – это наш народ, и мы готовы пролить не только чужую, но и свою кровь, чтобы внушить врагам: не трогай монгола.

Мы живем в диком мире, и законы его суровы. Помню, как про Россию говорили, что в ней несовершенство законов сглаживается необязательностью их исполнения. У нас нет такой цивилизации и демократии, мы просто грязные кочевники, но живем в этом мире, и пусть законы наши несовершенны, исполняются они всегда.

Гражданство у нас не только дает права, но и накладывает обязанности. В частности, жить по нашим законам. И это не нравится даже некоторым у нас. Но ничего другого нашим северным братьям я предложить не смогу. Надо встречаться и разговаривать. Зима закончится, и по весне начнем готовить встречу.

…Под тяжестью приведенных Бортэ улик, запутавшись в собственных показаниях, сломался и рассказал женщине о своих планах освоения Севера. Опять на переговорах буду расшвыривать государственное имущество, а ей отвечать за мою щедрость. Слово Чингизхана – золотое слово. Недодумано у меня это дело, так – наметки планов.

Есть в моей гвардии сотник Буха. Бухает, как все, но только вне службы, это имя у него такое, а не кличка. Бывал в северных лесах, знаком с вождем основного племени. Или у них там союз племен? Планировал сделать его посланником, пусть передаст мое предложение о встрече лесному царю Хутухе. Все-таки удобнее его «лесным царем» называть, а то меня их имена с мысли сбивают. Так и с большинством местного населения, каждый у меня ассоциируется с чем-то мне понятным, а имя подскажут, если забыл. Вот, собственно, и все, все планы. А Бортэ показалось, что вовсе нет.

Разговор наш до этого шел о Зучи, где-то в русле того, что надо больше уделять времени будущему хану. При этом мы друг друга убеждали в одном и том же и никак не могли убедить. В результате, подробно разобрав мою схему объединения лесных и степных монголов, Бортэ ее одобрила и предложила, чтобы этот процесс возглавил ее старший сын. А что – шаг исторический, отец создал базовое национальное государство, а сын завершил его строительство, собрав окончательно всех монголов под одной крышей. Я подробно рассказал, какая бывает крыша, и предостерег, что молодой по горячности может под нее северян просто загнать, а это не победа, а путь к долгой и кровопролитной братоубийственной войне. Разошлись думать.

После многократных бесед втроем пришли к такому решению. В лес отправится Зучи с половиной дивизии Боорчу, взятой в качестве личной охраны наследника престола. Командовать будет сам, но при этом советоваться со своими тысячниками. Проводником пойдет Буха. Зучи обязан выполнять все его рекомендации до встречи с лесным царем. Потом проведет предварительные переговоры и с представителями лесных монголов вернется в степь, где переговоры продолжу я, а он будет сидеть рядом и учиться. Никакой стрельбы, никаких стычек, умоляю… И не дай бог тебе… Вышли. Сижу теперь, трясу коленкой. Нервы надо лечить.

…Все-таки хороший сын у меня растет, есть чем гордиться, приятно. Конечно, за полтора месяца его отсутствия весь извелся, народ на меня с сочувствием смотрел – как за сына переживает! Знали бы они, мимо какой войны мы проскочили, по какому минному полю прошли. Бортэ как-то поспокойнее к этому отнеслась, судя по всему, я действительно сына недооценивал, а она была в нем уверена.

Все хорошо, что хорошо кончается. Зучи встретился с лесным царем и мирно с ним поговорил. Что там мирно – удачно! Лесной царь сразу принес присягу, но кроме того, выступил нашим гарантом и проводником перед прочими племенами, более самостоятельными, не входившими в его союз. И теперь всем народом, с массой представителей, с подарками и открытой душой, они прибыли к нам. Аргументы о пользе вхождения лесных монголов в единое государство были восприняты нормально, а для закрепления нашего союза двух дочерей Бортэ, то есть моих дочерей, выдали замуж за сыновей лесного царя. Завоеватели берут дочерей завоеванного народа, а мы отдаем. Наш народ един, всё получилось.

Но и это еще не все. Зучи, непослушный мальчишка, не остановился на достигнутом, продолжил движение на Запад и вышел там еще на один союз племен, частично живущих в лесу, частично в степи. Новую степь нашел, поганец! И здесь ему повезло: племена без боя принесли ему клятву верности и прислали представителей для заключения мирного договора о вхождении в нашу державу. И за все время – никаких потерь, никаких столкновений. Вот они стоят с подарками: белыми кречетами, белыми конями, связками соболей. Не монголы, но что поделаешь, будем принимать.

Так и хочется сказать: «Но и это еще не все!» Да, не все! Мы еще на халяву подраспухли. Прослышав про дипломатические успехи Зучи по воссоединению монгольского народа и добровольному присоединению немонгольских, но малоотличимых внешне товарищей, просто говорящих на другом языке, но вполне лесных и степных, проникся идеей воссоединения еще один сосед. Соотечественник нашего грамотея – хранителя печати, хан страны, письменностью которой малоуспешно, но старательно уже который год пытается овладеть весь наш высший свет, после недолгого обмена любезностями во взаимных посланиях и послах решил добровольно присоединить державу к нашей Монголии.

Договор о присоединении сопровождался подарками: золотыми и серебряными изделиями, украшенными жемчугом и перламутром, златотканой парчой и шелками, чеканными узорчатыми сосудами, в которых я сейчас роюсь, пытаясь определить место их происхождения и способ изготовления. Все-таки приятно иметь дело с культурным человеком. В ответ он получил в жены одну из моих родственниц, Бортэ подбирала. Если так дело пойдет, то незамужние родственницы у меня скоро закончатся. А их подделка карается по нашему закону, так же, как любое мошенничество. В итоге грамотность у нас в стране резко повысилась, целые районы почти поголовно грамотные. А Зучи по-прежнему читать не умеет. И я, конечно, тоже.

Жизнь все-таки штука полосатая. Нет бы, началось все хорошо – и пусть и дальше так идет. Вроде судьба такая – деньги к деньгам. Ан нет, не судьба. Тут же какая-то гадость случится. Вроде хорошо все, кончился брежневский застой – так нет, сразу горбачевская перестройка начинается. Только с Афганистаном развязались – и тут же, бах! – развал Союза. И все время так – большие надежды и… облом! У каждого своих примеров наберется. Хорошо хоть, если удачи большие, а дерьмо потом на голову падает маленькое. Но совсем без этого никак не выходит. Философия. Жизнь…

Одно из северных племен послов для подписания мирных соглашений о вхождении в наше государство не прислало. Как потом выяснилось, они решили, что не покорятся. Как будто их кто-то покорял. Мой сват, лесной царь, рассказал, что племя – так себе, среднее, живут на холмах, далеко в лесу, в непроходимых дебрях. В остальном – как все: что найдут, то и едят. Руководит ими не вождь, а его вдова. Дальше я уже и не спрашивал.

Отправил своего приемного брата Борохула для беседы со знойной вдовушкой, мне все шуточки. Все хорошо, Борохул взял в охрану двести всадников из тысячи в дивизии Мухали и спокойно поехал к вдове. Вечерело, тропа, по которой он ехал, шла через густые заросли, и, когда брат достиг дозоров племени, они его просто убили. Моего свата, ехавшего рядом с Борохулом, захватили в плен. Наши воины вернулись назад, начинать войну указаний не было.

А это и не война. Одного монгола убили, другого захватили в плен. Хотел сам поехать, но Боорчу и Мухали отговорили, поехал Дорбо, взял свою тысячу и всех ребят Борохула. Действительно, дебри непроходимые, завалы древесных стволов, перепутанные зарослями дикой смородины, а посреди этого чуда, на полянке, все племя пировать в безопасности устроилось. Но звериные тропы остались. И одно дело – монгол, едущий в гости по тропинке, и совсем другое – монгол на военной тропе.

Сто воинов этого племени были казнены на могиле Борохула, не считая павших при оказании сопротивления. Нельзя убивать монголов и укрывать их убийц – нельзя! Думаю, среди павших и казненных были все убийцы Борохула. А вдову я подарил свату в компенсацию за плен. Кстати, у нее была кличка – Толстая. Племя примучили (вспомнил я это слово из времен Ивана Грозного), прав им не дали, оставил все на усмотрение свата. В общем, наелся из самых благих побуждений дерьма с этим северным народом.

Как известно, история повторяется дважды: первый раз как трагедия, а второй – как фарс. Хорчи, назначенный на тысячу Борохула, пожелал набрать себе гарем из тридцати красавиц пресловутого племени и, уже после процедуры примучивания, выехал за ними туда. Его, опять-таки, взяли в плен и даже посадили на цепь, как вора, сколько ни вопил, что он мой посланец, и ни размахивал приказом. И только появление других воинов, поехавших его разыскивать, освободило Хорчи от цепи. Заплаканного, вместе с красавицами, его доставили домой. Это я опять начинаю пошучивать. Хорчи никогда не плакал. Но на цепи сидел, правда. На этот раз всё обошлось без жертв. Не пойму, как с ними быть дальше, вроде царь и бог у них теперь – Чингизхан, а приедешь – на цепь посадят и скажут, что не узнали. Может, у них юмор такой?

А пеммикан по вкусу дерьмо, сват со мной согласился. Приготовили ему на пробу по моему рецепту. Толченое сушеное мясо с большим добавлением толченых сухих лесных ягод и орехов. Приготовленное, попробовав, забрал с собой, поблагодарил за рецепт. А завода не надо, не дай бог дожить до времен, когда пеммиканом придется питаться. Лучше уж сразу в плен к Толстой.

…Конец лета в степи – вообще прелесть. Жара уже не та, и прохлада по утрам прямо стремится с небес. Цвет травки не радует, но мы за пару месяцев привыкли к пробивающейся сквозь зелень желтизне и ничего отвратного в этом не находим. А очень захочется – всегда можно доскакать до какого-нибудь изумрудного лужка. Свобода – вот за что надо бороться. В степи это чувствуется, как нигде. Свободен – и летишь на коне в любую сторону, и ветер свистит в ушах. Люблю скакать на закат и минут двадцать выдерживаю, потом уже не в удовольствие.

К чему я это все? А к тому, что в приличном королевстве конец лета, осень и зима – время балов и развлечений знати. Урожай собран, овин забит, стога сметаны, что там еще?.. В общем, князья и графы, отложив вилы и топоры и омыв натруженные руки и лица, отправляются отдыхать и искать развлечений.

Далее, что можно сказать? Так это – в приличном королевстве. Там и знать – люди приличные, друг к другу на «вы» обращаются, сморкаются в платок, а не в ладонь, и не плюют на сапоги собеседника, а аккуратно сплевывают в плевательницы. Ну, может быть, слишком часто, но аккуратно. А что мы имеем у нас? Знать имеем, а она своим поведением имеет нас – в политическом отношении. Например, Верховный шаман Монголии – знать? Еще какая! Духовная знать, минимум на кардинала Ришелье во Франции тянет.

И эта знать, не хочется употреблять другого бранного слова, собравшись со своими шестью братьями, кстати, армейской знатью, избила моего брата Хасара. Можно себе представить, что Ришелье с шестью гвардейцами подкараулит в подворотне брата короля и набьет ему морду? Хасар тоже хорош, позорит мое имя… Интересно, что бы сделал настоящий Чингисхан, произойди такое? Да у него такого никогда произойти не могло, крут был. От одной мысли все без голов остались бы! Ладно, я терпел, когда шаман нагло нес чушь о своем влиянии на выборы Чингизхана. Кто поверит? Болтает о раздорах в нашей семье, нагло врет, но прихлебатели членов семьи верят и плохо посматривают друг на друга. Наврал моей здешней матери, что я собираюсь арестовать Хасара, простодушная женщина поверила, приехала и отчитала меня. Расстроилась, а у нее плохо со здоровьем. А еще эта сволочь говорит, что я его боюсь. Я – шамана испугался! Попробовать поговорить? Пусть Хасар организует нам встречу.

Еще не легче! Люди моего младшего родного брата Темуге перешли на службу к шаману, а когда брат послал офицера привести их назад, эти уроды офицера избили. Брат приехал разбираться – его поставили на колени и заставили извиняться перед шаманом. Это уже похоже на зачатки бунта! Темуге всегда был дураком и трусом, но он мой брат. Шаман считает, что окурил меня травкой, и я стану таким же? Что он себе внушил? Попробую и я кое-что внушить нашему трусу.

Я сидел в моей юрте с Темуге, когда в нее вошел Кокочу со своими братьями. Неужели думал, что хан будет с ним драться? Когда они нагло, по-хозяйски расселись, встал Темуге, схватил шамана за ворот халата и сломал ему спину. Братья вскочили, ворвалась моя охрана и окружила меня. Тогда они заплакали. Они думали, что их брат мертв, а я ускользнул от возмездия, и не скоро им удастся… Мы вышли из юрты. Бортэ говорит, что ночью дух мертвого шамана покинул юрту вместе с его телом, которого не нашли утром.

Дух шамана покинул его тело перед утром, когда я перерезал ему горло, а тело вынесли по кускам, незаметно. Но нашлось целых шесть кусков шамана, очень заметных и узнаваемых, и все эти куски, по одному, получили его братья, вместе с просьбой о молчании. Я не убью их сразу, они изгрызут себя сами изнутри от страха за свою жизнь и жизнь своих семей, и только тогда их добьют люди, назначенные мною в наблюдение. А предатели из свиты Темуге разделили судьбу шамана, хотя их никто не будет добивать. Дня два у них есть, так мне объяснил мой приятель, майор милиции, научивший меня этой казни в далеком сумрачном городе. Я пришел из другого мира, но, думаю, он не менее жесток, вам есть чему у нас поучиться.

Глава 12

Когда-то давно, лет двадцать назад, сидел я на даче у нашего самодельного камина, смотрел сквозь огонь и думал о том, как все могло быть в этот тихий семейный вечер. Что нас сейчас – двое с матерью, а вокруг могли звучать детские голоса, и мама что-нибудь ласково выговаривала бы старшему внуку, не желающему сидеть рядом с бабушкой и пить горячее молоко перед сном, потому что еще не поздно и все играют на улице, а его не пускают: «Ну, правда же, баб?!» Задорный мальчишеский щебет и крики за окном подтверждали – правда.

И мой младший сын мог ползать по мне и моему любимому старому креслу, выражая полное согласие со старшим братом, что только дай ему, и сейчас он первый поползет к свободе, вот только ходить еще плохо умеет, но все равно научится! И пахло бы от него детством и маминым молоком. А моя несостоявшаяся жена с иронической улыбкой смотрела бы на эту идиллию, и глаза ее светились любовью, покоем и счастьем. Голоса звучали у меня в голове, голоса людей, которых никогда не было и которым не суждено появиться на свет. А улыбку младшего сына я видел как наяву, даже зажмурившись изо всех сил.

Я знал, какое это было бы счастье и не надо было матери меня в этом убеждать в тот вечер, который мы молча провели у камина. Внуков она так и не дождалась.

У меня всегда был мой дом. Светлый, просторный в солнечную погоду, теплый и надежный в ненастье. Перед домом лежала большая поляна, отделенная от окружающего мира забором из штакетника по грудь, с резными широкими воротами, от которых вела дорожка до самого крыльца. Вдоль забора тянулась дорога, а за нею простирались леса, поля, горы, моря – весь мир, населенный людьми. В детстве я жил в этом доме с родителями, на поляне гомонили, бегали, играли и боролись мои друзья, на заборе с нашей стороны сидели, как воробьи, приятели и весело переговаривались с друзьями друзей и их друзьями, со своими приятелями и их приятелями, и просто со знакомыми по жизни, пробегавшими по дороге по собственным делам, спешащими в туманные дали или только что вернувшимися из пионерского лагеря и хваставшимися открытым миром.

Поляна была огромной, забор невысоким и прозрачным, а мир добрым, удивительным и справедливым. В четвертом классе мама впервые разрешила мне самому пригласить на день рождения своих друзей, и я пригласил. В нашу малогабаритку явились с поздравлениями все сорок пять человек. Это были мои школьные друзья, почти вся моя дворовая команда и, наверное, половина ребят моего возраста из нашего микрорайона. Пришли даже двое ребят из деревни, которая доживала свои последние дни, а сейчас ее имя носит городская окраина. Пришел и сын путевого обходчика нашей станции. Станции давно нет, вместо нее теперь метро. Мы постоянно дрались, но он тоже был моим другом. И это – только мальчики, своих музыкальных девочек я приглашать постеснялся. Я тогда вообще стеснялся девчонок. Мы всех приняли, спасибо маме, и получилось весело, очень хорошо и совсем не тесно. Это был самый большой мой день рождения, и я его запомнил на всю жизнь.

На поляне стояли столы, за ними сидели наши родственники и знакомые родителей, постоянно кто-то вбегал и выбегал – из ворот и в ворота, шла счастливая и такая естественная жизнь. И никаких киношных спецэффектов, грозы или внезапной тишины, которыми режиссеры любят предварять наступление 1941 года! К окончанию института количество друзей на поляне снизилось человек до тридцати, кто-то пришел, а кто-то тихо ушел по своей взрослой дороге, в доме мы с мамой остались вдвоем. Потом война начала заполнять кладбище в тенистой роще за домом, а в дом пришел и стал жить в нем Юра.

Послевоенная жизнь мало что изменила, кроме возраста суровых или юморных и шебутных мужчин на поляне. Зато забор весь был увешан любопытными носами, за ним постоянно шел праздник, гремели тосты и салюты, призывы всем пережениться и выпить за здоровье молодых. Запах шашлыков доносился до крыльца и отвлекал от умных мыслей сидящих на его ступеньках шахматистов и математиков. Человек пять коммерсантов все-таки перелезли через штакетник, присоединившись к нам, и от всей души угощали собравшихся вояк, поэтов и мыслителей. Потом в дом пришел дядя Коля, ушла мама. Потом ушли все, и я остался один.

Сейчас я спрашиваю себя: когда же Бортэ поселилась в моем доме? Я перестал о нем думать, жил и не ощущал его вокруг. По науке это все называется «личное пространство». Дом исчез, и пространство сжалось до точки в моей груди.

Я спрашиваю себя, но – что сказать? Я не знаю. Когда мир меня снова заинтересовал, дом уже был и Бортэ жила в нем. Кто она мне? У меня никогда не было родных братьев и сестер, мне не с чем сравнить, но точнее всего будет сказать, что Бортэ – моя сестра. Не старшая или младшая, я никогда не искал у нее защиты или совета, никогда не пытался вести по жизни. Приемная сестра, одногодок. Ровная и спокойная помощь без просьб, обязательств и назиданий, принятие моей помощи без благодарности и влюбленно-преданного взгляда младшей. Мы существуем в моем доме естественно, не доставляя друг другу неудобств и стеснений, каждый свободен в своем выборе пути и примет, поддержит выбор другого. И не надо слов, чтобы это объяснить.

Бортэ привела на поляну всю свою семью. Мою семью. Я привел Боорчу и Мухали. Дети Бортэ – дети моей сестры, я заменил им отца и учу их жить в обществе мужчин. Моя приемная мать – мать мужа моей сестры, а ее сыновья, родные и приемные – дяди сыновей моей сестры. Так я воспринимаю свою семью, так ее чувствую, и семья отзывается мне, я стал для нее родным. Но в моем доме есть пространство только для Бортэ и еще двоих. Дом не маленький, просто поляна очень большая, а я долго жил в одиночестве. Наверно, я не привык доверять многим людям? Главное – за забором снова шумит дружелюбная толпа. А за спинами толпы опять простирается целый мир – степь, леса, горы, и где-то моря, моря! И у меня опять есть мой дом.

Иногда я думаю – а если бы вновь открылся портал и я смог вернуться к себе на Родину, как бы я жил без этих людей, неба, степи? Без своего народа? Вернулся бы? Да. И всех бы оставил здесь, расстался бы с ними навсегда? Да. Одного человека я взял бы с собой туда, в свой мир, если бы она согласилась. Бортэ.

Как-то так случилось, что не пристроила Бортэ никуда моих комических невест Есун и Есуген, доставшихся при первом сражении с восточным ханом. Говорила, что сразу война началась, все собиралась, а потом не до того стало, самим спасаться пришлось. Говорит она так, а делает всегда – как считает нужным, недавно опять к этой теме возвращались, и аргумент прозвучал уже другой. Мол, не по закону поступить велишь.

Есть у нас закон о наказании за измену мужа жене и наоборот, соответственно. Сам в Ясу включал, пресекая разврат, не то чтобы царивший в обществе, но очень уж заметный. Мы не звери, не в лесу живем, а семья все-таки ячейка общества, и не надо ее разрушать. В общем, нравится – не нравится кому, закон такой у нас в степи есть. Хотя я ничего не имею в виду и ни на кого пальцем не показываю, но в некоторых других случаях закон помехой устройству личного счастья достойных женщин не оказался. Например, с бывшей женой западного хана, самой красивой женщиной той державы, мне второй раз увидеться так и не удалось. То есть мой потенциальный гарем находится в очень жестких ручках и напрямую мне подчиняться отказывается. А Бортэ ни при чем, Бортэ – божий одуванчик и всегда на моей стороне. Вот сколько раз я просил ее продумать схему передачи разбойницы Хулан в руки Наи? В связи с моей и его большой загруженностью второй год не пересекались. Раз пять, по-моему? А воз и ныне там.

Сразу после моего назначения Великим ханом Монголии обнаружил я в кольце юрт охраны и прочих понятных мне по назначению юрт несколько новых сооружений очень фривольного вида: рюшечки, цветочки, хиханьки-хаханьки доносятся, девицы разные шныряют, отвлекая суровых воинов от несения караульной службы и размышлений о будущих победах над врагом.

Я вообще-то хан простой и неприхотливый в содержании. Мне этих всяких ханских штучек на фиг не надо. Если бы не Бортэ с ее представлениями о приличиях, давно бы ограничился двумя халатами: повседневным и домашним, и носил бы те сапоги, в которых мои ноги себя уютно чувствуют и дышат. Свалить все государственное имущество в кучу, залезть на нее сверху и сидеть, не дыша, боясь свалиться – не мой стиль. Завести себе резиденции и на травах, и на водах, и для отдыха снизу, и для отдыха сверху – не греет. Без пояснений. Пять лучших жеребцов во всех концах Монголии держать, вдруг моя задница туда доползет, и пусть самый лучший свежий жеребец под нею окажется? Да я никогда в такой бедности не жил, чтобы, став ханом, на эти подвиги пойти. Не хочется мне тратить время на подобную ерунду, доказывая подданным свою исключительность и реализовывая несбыточную мечту детства о белом «Мерседесе». Я в детстве о другом мечтал.

И подданные, надеюсь, по делам моим меня оценивать будут, не все же акынов Бортэ слушать, что-то и сами понимают. Я перевел на досуге стихи Семена Гудзенко «Нас не нужно жалеть», они у меня с войны в памяти крутятся в исполнении Высоцкого. Адаптировал под местные условия. Здесь народ неграмотный, привык всё на память хватать. Сначала прочел Мухали, Борохулу и Ахаю, а они потом по всей армии разнесли. Вот и весь смысл нашего служения народу. И не надо больше ничего о нас говорить. И командовать нашими людьми не надо, с ними надо вместе идти в бой, и чтобы все знали – за что.

В юрты я заглядывать не стал, но у охраны, естественно, поинтересовался, что за бардак намечается в Ставке. Не бардак, отвечают, а как положено – жены и их служанки размещаются в соседних с ханом юртах. Вообще у нормальных ханов в шатре есть женская половина. Это ты у нас такой воинственный, что один всю юрту занимаешь, даже обслуживающий персонал и охрану высочайшим указом удалил. Один остался.

Мелькнула на горизонте Бортэ, и теперь у меня в юрте в любой момент можно обнаружить щебечущих и хихикающих Есун, Есуген или Хулан, а то и всех троих сразу. Прислуживают своему мужу и повелителю, разгоняют морщины на его челе и, вообще, для настроения. Да и ладно, настроение действительно чувствуют – когда надо, и подумать не успеешь, уже повыбегали. Нормально, я привык. Действительно, сижу один – бирюк бирюком, не дело. Жизнь вокруг, и вообще…

…Есть у меня маленькая слабость, грешен, что уж говорить. Люблю дарить подарки. Конечно, не всем подряд. Но почему-то подарок часто приносит больше удовольствия мне, чем имениннику. Легче всего осчастливить ребенка, взрослому, конечно, так просто не угодить. Подарил Убилаю в прошлом году меч, думал – долго объяснять придется, что такое узорчатая сталь. Да, здесь где-то есть свой Дамаск, несомненно. Переживал, пока подарок не вручил, но даже демонстрировать эффект не пришлось. Знаком Убилай с достижениями местного разума, заикаться стал от благодарности. Порадовал меня, этого я и добивался. Два именинника – я и Убилай.

Убилая наградил за то, что в процессе преследования и выдачи смачного пинка нашим западным объединенным, а потом добровольно разъединившимся противникам он не дал их довольно большой группе собраться с мыслями и вынес врага за наши южные рубежи. Да так удачно вынес, что, не вникая особенно в предмет границ, степь – она и есть степь, никто ее колышками не размечал, раздевал противника до трусов уже на сопредельной территории. Проскочил за ними в какой-то оазис, немножко пустыни прихватил, в этом оазисе и произвел процедуру. Прикинул, что нам пригодится из имущества, остальное вернул начинающим нудистам, дабы стыд прикрыли, и бодро порысил назад. Пинок означает то, что все прошло мирно, сами сдались, ни мы, ни они никого не убили. Но залет был. Поэтому Убилай получил саблю почти через год, ждали последствий. Соседи смолчали – ладушки. При случае извинимся. Сам грешен, в чужую речку народ купаться загонял.

Есуген мне сына вот-вот родит, как без подарка? И остальным своим женам, родственницам и просто достойным женщинам нашего народа я до сих пор ничего не подарил. Ну, не наградные же доспехи им раздавать? Выбор небольшой, и все на виду. Хотя таких шуб из соболя, какие они зимой надевают, у нас на Земле ни у одной миллиардерши не было. Но не мои подарки, сват расстарался.