Текст книги "Адрастея, или Новый поход эпигонов"

14

Людочка наконец набрала номер телефона, который обнаружила в сумочке, и к своему немалому удивлению услышала в трубке игривый женский голос:

– Алло! Говорите!

«Вот те на: думала – холостяк, а он женатый, – разочарованно подумала Людочка, но трубку всё же не бросила и суховато-зло спросила:

– А Диму можно к телефону?

– Диму? Одну минутку подождите, щас позову, – с наигранным удивлением ответил голос, и Людочка услышала, как он кричит кому-то в отдалении: «Бзикадзе! Димыч! Это тебя. Возьми трубку. Голос – женский. Наверное, очередная жертва твоих домогательств, неуемный ты наш половой маньяк».

«Нет, не жена, – облегченно вздохнула Людочка. – Жена бы так не сказала. Значит, всё же холостой. Вот ведь у Вики глаз-алмаз, никогда не ошибается. Сечет мужиков на корню». – Алле, слушаю вас, – наконец раздался чуть хрипловатый, с приятно убаюкивающими интонациями мужской голос. От него Людочке вдруг стало как-то не по себе. Ее охватила неожиданная робость, да так, что она растерялась и не знала, с чего начать разговор. В голове опустело, а сердце бешено забилось.

«Видимо, месячные действуют… голова что-то кружится… – некстати пришло Людочке в голову.

– Алле. Говорите, а то вас не слышно, – напомнил о себе далекий мужской голос с еле заметным раздражением. – Говорите же, я вас слушаю.

– Это Дима? – наконец справившись со столь некстати возникшим волнением, выдохнула Людочка. – Художник?

– Да, это я. А кто меня спрашивает?

– Это Люда. Помните, вы меня с подругой к себе в гости приглашали. Мы в ночном баре познакомились. Кажется, дня три назад.

– А, помню-помню, Людочка. Ну как же, как же. И подругу тоже. Вика, не ошибаюсь? Очень милая брюнетка. В синем платье была. Да?

«Сука она, а не брюнетка! – злобно подумала Людочка, – Что за чертовщина. Я что, ради Вики ему звоню?! Еще не хватало, чтобы он у меня ее телефон спросил».

– Да, кстати, Люда, предложение остается в силе, если вы помните, о чем я, – сообщил Дима.

– Какое? – уточнила Людочка.

– Вас и вашу подругу я пригласил сегодня к себе на вечеринку. Сегодня же пятое число. Людочка, ну что такое, разве вы не помните? Вечеринка по случаю полнолуния. Припоминаете? – вкрадчиво заговорил Дима, и в глубине его голоса появились, как показалось Людочке, нервные нотки тщательно скрываемого интереса.

– Ну, я не знаю… То есть… Честно говоря, я сначала подумала, что вы пошутили. Разыграли нас с подругой. Вы это серьезно?

– Ну конечно, Людочка, конечно! Никаких шуток. Приходите. Будут весьма солидные люди, шарманистое окружение, рандеву со свечами и музыкой. Вам непременно понравится, – настойчиво убеждал ее бархатистый голос в трубке. – Приходите, я друзей с вами познакомлю. Ну что вы? Соглашайтесь. Чудесный шанс, один, слышите – всего один вечер в кругу моих друзей. Если вам не понравится, то обещаю, что компенсирую потраченное на нас время походом в казино. Будете играть целый вечер. Мой приятель – один из совладельцев казино в районе старого Арбата. Ну так как, я вас уговорил? Вы придете?

«А почему бы и нет… Если врет, то ведь можно уйти. Только звать ли Вику? Хотя с ней, может, и лучше, безопасней как-то», – решила Людочка, но в трубку промямлила:

– Ну, я вообще-то не знаю. У меня уже были планы на вечер. Надо подумать, решить…

– Да что тут думать! – прервал ее Димин голос. – Вы просто приходите – и всё тут. Не понравится – всегда можете уйти. Соглашайтесь, Людочка, соглашайтесь. Один вечер – это же не вся ваша жизнь.

– Ну хорошо. А где вы живете? Я так понимаю, вечеринка будет у вас дома?

– Нет-нет, у меня в мастерской, – поторопился уточнить Дима. – Это в центре, недалеко от Трубной площади. Как доехать, я вам скажу, а еще лучше – встречу. По-настоящему гулять начнем где-то часов в девять. Так что мы сможем до этого сходить куда-нибудь вместе. Поедим, вина выпьем… Я одно местечко знаю – просто класс. Оно вам непременно понравится. О деньгах не беспокойтесь: я угощаю.

– Ну ладно. Раз уж вы так уговариваете, пожалуй, я соглашусь. Но за подругу не ручаюсь.

– Я почти уверен, что она согласится. Интуиция мне подсказывает.

«Халява, а не интуиция, – со злой иронией подумала Людочка, представляя, как обрадуется Вика нежданно-негаданному счастью бесплатно поужинать и потолкаться среди холостых мужиков. – Да она сама доплатит, только бы кто ей вставил, да поглубже. Уж эту-то суку я знаю… Сама такая». – Ну хорошо, давайте адрес. Только мы раньше шести не освободимся. Еще и до центра добираться… Часов в семь вас устроит?

– Вполне, – радостно промурлыкал Димин голос на том конце трубки. – Записывайте…

Записав адрес и договорившись о месте встречи, Людочка опустила трубку и, откинувшись в кресле, сладко потянулась.

«Эх, жизнь удалась! – радостно подумала она. – Чувака на бабки раскрутим, потусим… И главное, – тут она злорадно хихикнула, – месячные – никаких последствий! Природа, блин, природа. Против нее не попрешь. А что будет дальше… поживем – увидим».

Вспомнив, что надо позвонить Вике, Людочка набрала ее номер и рассказала о вечеринке. Затем позвонила Драчу, с которым договаривалась сегодня увидеться, и отменила встречу, сославшись на сильную головную боль.

Все мысли ее теперь были неотступно заняты предстоящим вечером, о котором она фантазировала бог знает что. День стал осмысленным и слегка волнующим: осталось отсидеть положенные часы на работе, ничем не раздражая начальника, и после этого честно отправиться на свидание с неким Димой со смешной для русского человека фамилией Бзикадзе.

15

На входе в подвал Варухову пришлось наклонить голову, чтобы не удариться: дверь-лаз, похоже, была рассчитана на карликов и лилипутов.

Протиснувшись в лаз, и чуть не порвав рукав пальто о ржавый гвоздь, торчащий из полусгнившей деревянной дверной коробки, он оказался внутри. Потолок в обширном подвале оказался очень низким. Ходить можно было, только втянув голову в плечи и полусогнувшись, чтобы случайно не задеть металлические стержни и скобы, которые там и сям торчали из потолка. Было душно, жарко и влажно, а со света – почти ничего не видно.

«Если этот придурок насилует своих баб в таких местах, то ему точно нужно к врачу», – мелькнула в голове у Игоря Петровича мысль, но тут он неосторожно двинулся вперед и со всего маху ударился головой о что-то твердое.

– Ой, гребаный бабай, мать моя женщина!.. – чуть не в полный голос застонал он от боли.

– Товарищи, осторожней! А то без башки можно запросто остаться. Тут черт знает сколько труб и разного дерьма висит. Берегите головы, они вам еще пригодятся, – раздался чей-то мужской голос из глубины подвала. – Сначала осмотритесь, привыкните к темноте, а потом идите.

«Хорошая мысль, да только задняя», – чертыхался про себя Варухов, яростно потирая ушибленное место, словно пытаясь разогнать боль руками.

– Игорь, ты как? – полуобернувшись, с участием спросил фотограф. – Голова-то цела?

– Да вроде цела, Аркаш. Будь оно всё неладно. Не день, а сказка. С самого утра шишку заработал.

– Ничего, Игореша, до свадьбы заживет, – ободрил его приятель. – Береги всегда голову, а хозяйство смолоду, как говаривал мой папаша, и всё у тебя будет тип-топ. Давай, Игорь, двигай, а то без нас начнут.

– Я уже себя двинул… Будь оно неладно… – бормотал под нос Варухов, осторожно пробираясь вслед за фотографом куда-то вглубь подвала, старательно пригибая голову в тех местах, где с потолка свисали трубы и непонятные жестяные короба. Наконец трубы кончились и Варухов сумел выпрямиться и впервые как следует оглядеться вокруг, не боясь удариться о что-то торчащее с низкого потолка.

Прямо перед ним была довольно просторная площадка, обнесенная низким парапетом из кирпича. Внутри лежало голое окровавленное женское тело с багровыми синяками на запястьях и щиколотках. Самое ужасное – у тела не было головы, а на ее месте темнело багровое пятно, в середине которого белели кости шейных позвонков.

– Всем всё хорошо видно? – раздался будничный голос судмедэксперта, который суетился вокруг обезглавленного трупа. – Фотограф, зафиксируйте, пожалуйста: во-первых, у трупа отсутствует голова. Снимите ранение с разных точек: общим планом, в три четверти и крупно. Так, хорошо. Во-вторых, брюшная полость разрезана. Разрез идет от вагины до мечевидного отростка. Его пересекает другой разрез, перпендикулярный, чуть ниже грудной клетки, во всю ширину передней части тела. Судя по открытым краям раны, его сделали слева направо. Фотограф, снимите здесь, пожалуйста. И здесь. Сначала слева, затем справа. Очень хорошо. Внутренности удалены и разбросаны вокруг трупа по кругу. Края раны раскрыты и закреплены вязальными спицами. Фотограф, фиксируйте, пожалуйста. Особо крупно снимите вот это место, видите, края раны и спицы.

И слева, и справа. Так, что дальше? Подушечки правой и левой кистей срезаны каким-то острым предметом. На запястьях рук и на щиколотках видны следы синяков. Скорее всего, от веревки, которой были ранее связаны руки и ноги жертвы. Так, продолжим дальше…

Судмедэксперт продолжал монотонно бубнить и бубнить, но Варухов почти ничего не слышал. Страшное зрелище шокировало Игоря Петровича настолько, что его чуть было не стошнило. По долгу службы он чуть ли не каждый день сталкивался с трупами, осматривал изувеченные тела и повидал немало жестокости – но иной: простой, бесхитростной. Обычная жестокость, как ее привык понимать Варухов, была сродни быту советских граждан. Неустроенному, неряшливому, тупо-эгоистичному быту. Когда бомжи убивают друг друга за последний стакан водки, не желая делиться с собутыльниками. Или когда жена в пьяной истерике закалывает мужа ножом, потом бегает по соседям и кается, а опомнившись, несется домой, со страху запирает квартиру и прячет еще теплый труп в кровати под одеялом… А потом выбрасывает своего грудного ребенка в сугроб за окном, чтобы он, заплакав, не выдал приехавшей милиции, где она.

Эта обычная жестокость была сродни врожденной жестокости детей. По неведению, по недалекости мысли или отсутствию ума они совершали злодеяния – как некие животные акты, неприкрытые в неумелости убийцы убивать, оттого безобразные и отталкивающие.

Здесь же было нечто иное. Это убийство выделялось именно сознательной, продуманной, преднамеренной жестокостью. Жертву обезобразили очень искусно, словно это был некий художественный, эстетический акт, постулирующий полное безобразие, животность человеческого тела.

Преступник явно не считал жертву личностью, не принимал в расчет ее эмоции, боль и страдания. Словно убитая для него была всё равно что животное, которое обычно забивают без жалости – как неодушевленный, не чувствующий предмет – ради насущной потребности: поесть мяса или потешить в себе страсть охотника, но не более того. Никакого сострадания к жертве у того, кто убивал, не было и в помине.

Варухов впервые в жизни столкнулся с тем, от чего ему стало по-настоящему страшно. Перед ним приоткрылся иной, ужасающий лик небытия, то, что не имело право ни на существование в человеческой природе, ни на имя.

Единственное, что хотелось Варухову, – просто забыть, изгладить из памяти увиденное, противное его человеческой природе. Но вместе с этим он понимал, что просто так уйти не может. Ведь это и была его работа – внимательнейшим образом исследовать совершённое зло и найти виновника.

Стараясь как бы украдкой, невзначай глядеть на растерзанное тело жертвы, Варухов начал медленно обходить место преступления, присматриваясь к случайным предметам, там и сям разбросанным на полу, к обрывкам газет и полугнилой ветоши, сваленной неведомо кем в полутемных углах подвала.

Наконец его внимание привлек странный предмет, который торчал из кучи тряпок и щебня. Варухов никак не мог понять, что это: то ли штырь, то ли ребристый шланг, сужающийся к концу. Из любопытства захотев разглядеть его получше, Игорь Петрович присел на корточки, ухватился двумя пальцами за кончик штыря и потянул на себя. Тот легко подался вперед, и перед глазами Варухова предстал, к его искреннему удивлению, кусок рога какого-то животного с окровавленным клинком на конце. «Ритуальный», – отчего-то подумал Варухов, посмотрев на форму ножа.

– Эй, ребята, я тут кое-то интересное нашел, – громко позвал он к себе остальных.

– Что тут у тебя? – крикнул Варухову через весь подвал какой-то незнакомец, который вместе с Фроловой осматривал место преступления.

– Да ножик какой-то чудной. Весь в крови. И кажется, ритуальный. Я такие только по телевизору видел, в передаче «Вокруг света» с Сенкевичем. Там папуасов показывали или шаманов каких-то. Вон, гляньте: вместо ручки рог, а сам кривой и весь в каракулях.

– Ничего не трогай, мы к тебе уже идем! – властно приказал незнакомец, в голосе которого вдруг послышалось волнение. – Фотограф – за мной. А ты, Дмитрий Сергеевич, – обратился он к судмедэксперту, – пока продолжай осмотр один. Сейчас вернемся. Ольга Эдуардовна! Пойдемте взглянем на улику.

Фролова молча кивнула и послушно поспешила за незнакомцем.

– Так-так-так, что тут у нас? – присев на корточки рядом с Варуховым, спросил неизвестный.

– Да вот – нож. В крови. Скорее всего, орудие убийства.

– Я вижу, что нож. Но какой нож – вот в чем вопрос?

– Что значит какой? Я вас не понял. Вы, наверное, хотите сказать – чей?

– Нет. Что он не ваш, я и так вижу. Именно какой – вот в чем вопрос. Не нож, а красавец, а? Вы не находите?

– Нахожу. Вернее, нашел, – пошутил Варухов. – Потому вас и позвал. Я всё-таки не понял… извините, не знаю, как вас зовут… вопрос ваш не понял. Что значит какой? Я же говорю – скорее всего, ритуальный. Уж больно форма необычная, да и знаки какие-то каббалистические на клинке.

– Зовут меня, чтоб вы знали на будущее, Алексей Викторович Вешняков, я из городской прокуратуры. А это, насколько я понимаю, Ольга Эдуардовна, – обратился он к послушно стоящей за его спиной Фроловой, – ваш сотрудник? – Да, Алексей Викторович, – растерянно пролепетала Фролова, – наш. Игорь Петрович Варухов, старший следователь, мой коллега.

– Молодец, Игорь Петрович, важную улику нашел. Вы в своем отчете начальству это отметьте, Ольга Эдуардовна, отметьте, пожалуйста. – Тут Вешняков поднял глаза вверх и, поцокав языком, назидательно обратился уже к Варухову. – Дело в том, Игорь Петрович, что это первая по-настоящему интересная улика по делу Выхинского маньяка. Мы за всё время следствия ничего не находили. Обычно он на месте преступления следов не оставляет. Жертву уродует, как вы сами видели, настолько, что опознать ее можно только по косвенным признакам вроде родинок на спине или ягодицах. Да и то если родственники могут сообщить эти признаки. А так – пропал человек, и с концами. Ни головы, ни отпечатков пальцев. Даже внутренних органов нет. Вы сами видели. Только оболочка остается… А ножичек, я очень надеюсь, поможет нам за этого гада зацепиться. Как-никак вещь редкая, я бы даже сказал – исключительная. Такая может ходить только среди узкого круга лиц. Так что теперь нам будет проще. Начнем искать. Искать иголку в стоге сена, а не в целом поле нескошенной травы.

Варухов опешил.

– А вы разве этого маньяка до сих пор не искали? – стараясь говорить как можно тише, спросил он Вешнякова.

– А вы разве ищете преступников, когда возбуждаете уголовные дела? – так же тихо, почти шепотом, чтобы не услышала Фролова, вопросом на вопрос ответил тот. – Вы обычно просто ждете, когда он сам попадется. А потом вешаете на него всё что можно. Или то, что он на себя позволяет повесить.

– Так все делают и везде…

– Ну так и я не исключение. В одной стране живем. Здесь не мы ловим преступников, а они нас, когда им хочется или нужно сдаться. Так что вы, Игорь Петрович, придали данному следствию новые обороты. Теперь машина наконец-то заработает. А то даже мне становится стыдно за наши внутренние органы, которые ничего не предпринимают, когда наши граждане теряют свои внутренние органы. Звучит немного парадоксально, не правда ли? – всё тем же шепотом спросил Варухова Вешняков и хитро прищурившись, заговорщицки ему подмигнул.

«Вот так шуточки, – подумал Варухов. – А мужик-то – циник, небось из всего свою выгоду норовит получить».

– Ольга Эдуардовна! – уже громко обратился Вешняков к Фроловой. – Начнем осмотр улики. Фотограф здесь?

– Так точно, – отрапортовал бодрый голос сбоку.

– Тогда начинайте фиксацию, – приказал ему Вешняков.

Чувствуя, что он здесь уже не нужен, Варухов отошел в сторону и решил еще раз взглянуть на тело убитой.

16

Вика Громова работала секретарем зампредседателя районного суда Романа Петровича Соломонова. Она выписывала повестки истцам и ответчикам, составляла исполнительные листы и передавала их в канцелярию, подбирала дела судье к ближайшему заседанию, вела протоколы заседаний и отвечала на звонки.

Секретарей у Романа Петровича было аж два, как положено по штату. Помимо Вики в той же пеналообразной комнате, заставленной тремя шкафами и двумя столами, сидел еще один человек и делал ту же работу.

Каждый вторник и четверг, в приемные дни судьи, настроение у Вики было крайне плохое. Приходилось общаться с людьми, тоскливо и сосредоточенно ожидающими своей очереди на прием. Все были разные, и, как любила говорить ее подруга Людочка, в основном сволочи. Во всяком случае, в каждом, кто заглядывал в комнату Вики и просил напомнить судье о себе, она видела потенциальных врагов.

Сегодняшний день не был исключением в череде «дней ненависти», как она их для себя называла, поэтому настроение у Вики с самого утра было плохое.

Масла в огонь подлила Люська Свирина, второй секретарь судьи: наябедничала Соломонову, что Вика до сих пор не составила исполнительные листы по пяти делам, по которым он уже пару недель вынес решения. В результате он утром устроил скандал и пообещал уволить, если не исправится.

Вика не испугалась, так как наверняка знала, что ее он точно не уволит. Дело было вот в чем. Пару лет назад она окончила технический вуз, но не захотела идти работать по распределению на завод за три копейки – и устроилась сюда.

И первое время Соломонов за ней ухаживал, полгода был ее любовником. Но затем это прекратилось, и он отдалился от Вики. Испугался, решила она, подумал, что будет раскручивать его на женитьбу. Дело давнее. Но связь-то была. Так что она всегда могла пойти к председателю суда Жанне Павловне Фроловой и повернуть всё так, что она, мол, – жертва мужского шовинизма, а бывший любовник ей мстит. В Жанне Петровне Вика была уверена на сто процентов: заступится.

Дело в том, что Жанна Павловна, мать-одиночка, которая одна вырастила дочь, мужчин, замеченных в любовных связях, но не осененных штампом в паспорте, воспринимала как злейших врагов общества. Была она женщиной самых строгих моральных правил.

Вике было обидно, что скандал Соломонов устроил при Люське, будто специально, чтобы ее, Вику, позлить. В конце концов, мог бы вызвать в кабинет и попросить наедине. Сегодня же всё бы сделала. А теперь нужно, с одной стороны, не уронить свое достоинство ни перед ним, ни перед Люськой, и потянуть время, а с другой – действительно не дать формального повода, чтобы он мог к ней придраться.

«Вот сиди и думай, как быть», – размышляла Вика, мучительно борясь с собственным уязвленным самолюбием и одновременно обдумывая план будущей мести Люське. Зазвонивший телефон вывел ее из задумчивости.

– Приемная судьи Соломонова, слушаю вас, – привычно скучающе отрапортовала она в трубку.

– Вика, это я, Люда, привет.

– Привет-привет, рада тебя слышать! – оживилась Вика. – Как дела, как жизнь, какие планы на вечер?

– Я тебе, кстати, по поводу планов и звоню. Ты вечером занята?

– А что, есть какая-то маза?

– А то! Стала бы я иначе спрашивать. Помнишь, нас с тобой какой-то толстый козел клеил несколько дней назад в баре? – Ну помню, и что? Он же сильно датый был.

– А то, что он прорезался. Я тут у себя в сумочке его телефон нашла и позвонила. Он нас вспомнил, приглашает сегодня вечером к себе на вечеринку, по поводу – ты не поверишь! – полнолуния. Ну что, пойдешь?

– А ты?

– Ask, of course. Что я, ненормальная – от халявы отказываться? Он очень просил, чтобы я обязательно пришла с тобой. Даже твое имя вспомнил. Кстати, назвал тебя очень милой брюнеткой.

– Ну раз мы вместе идем, то почему бы и нет… А во сколько и где?

– Давай встретимся у метро, скажем, в четверть седьмого. Ты сможешь?

– Даже если не смогу, всё равно приду. Назло Соломонову.

– Ты что, опять с ним поцапалась?

– Потом расскажу, не телефонный разговор.

– Ну ладно, тогда да вечера. Не очень-то там ругайся.

– Постараюсь, хотя не обещаю. Увидимся – поговорим. Пока.

Вика положила трубку на место и попробовала вновь сосредоточиться на мести Свириной, но уже не смогла. Звонок подруги направил ее мысли в другое русло.

Была Вика по натуре страстная и увлекающаяся, всегда любила быть в центре мужского внимания. Любую возможность вступить в связь она считала своей первоочередной жизненной задачей. Лишь после первой близости с мужчиной, которому она понравилась, Вика начинала трезво анализировать его достоинства как любовника или потенциального мужа. До этого будто хмель охватывал ее тело, пьянил разум и заставлял думать только об одном – как бы отдаться тому, кому она приглянулась.

За свои неполные двадцать пять лет она пропустила через себя не одну сотню мужчин, но не с одним не жила дольше нескольких месяцев, даже если избранник подходил ей во всем. Вике нравилось нравиться. Она иногда чуть ли не физически ощущала, как мужчины, разглядывая ее, мысленно ее раздевают, трогают ее грудь, бедра или интимные части тела. И эта способность физически принять в себя мысленный акт другого побуждала ее дать возможность тому, кто грешил с ней в воображении, сделать это на самом деле пропустить через себя энергию его физического вожделения.

Само совокупление, где бы оно ни случилось – в подъезде пятиэтажки-хрущобы под лестницей или в спальне состоятельного плейбоя, обставленной мебелью из красного дерева, – всегда было ей интересно первым страстным желанием партнера успеть донести до нее, не расплескав, свою чашу, полную яростной страсти физической близости. Именно сладость первого момента, когда Вика только пригубливала предлагаемую чашу, пронзала всё ее существо электрически-экстатическим зарядом, пробегая через тело, заставляя содрогаться от сладкой и тревожно-волнующей муки. Всё остальное в близости, как правило, было ей мало интересно и зависело от физических возможностей партнера и степени безумия его эротических фантазий.

Сама близость даже была лишней: после нее Вика моментально разочаровывалась в совершённом. Природа как бы мстила ей, не давая до конца допить чашу страсти, всё время притупляя вкус жизни и побуждая пробовать любовь с другими вновь и вновь. Это иногда даже тревожило Вику, когда она оставалась одна, но появлялся новый поклонник – и всё повторялось вновь.